Вертикаль жизни. Победители и побежденные

— Ну-ка, дай сюда руку! — потребовал он. — Посмотрим: не вывихнул ли?

Тёма послушно протянул ему руку, и Генка, не задумываясь, изо всех сил за нее дернул. От сильной боли пострадавший аж взвыл, но что-то в плече щелкнуло, и рукой двигать стало легче.

— Вот видишь, все на место стало, — удовлетворенно заключил Генка. — Теперь ты этой рукой пока не очень шевели. Тогда скорее, пройдет! — Отвечая на вопрос, пояснил: — Я на сборах самый сильный. Во всех видах подготовки. Меня даже отпустили домой на три дня. В виде поощрения!

— А когда в армию пойдешь? — поинтересовался Тёма. — Разве тебе уже восемнадцать?

— Должны были призвать будущей весной, но сейчас берут раньше, — ответил Генка. — Прямо со сборов могут отправить в казарму. Хотя, похоже, сейчас перестали спешить.

— Это как же? — не понял Тёма. — Ведь дела на фронте — хуже некуда. Немцы прут все дальше! По-твоему, мы их нарочно заманиваем?

— Как знать? Вполне может быть. Как когда-то французов, — беззаботно ответил Генка. — Только точно: Сталин фрицам готовит хорошую баню! — сообщил с видом заговорщика. — Открою тебе, что сказал нам на сборах командир. Хотя на фронте немцев еще не остановили, здесь, на Урале, и в Сибири готовят новые армии, которые двинут в бой не сейчас, — многозначительно взглянул на Тёму, — а в самый решающий момент. Чтобы их разгромить и погнать на Запад!

Заметив, что тот все еще держится за плечо, Генка заботливо предложил:

— Давай я тебе помогу дойти до дому! А ты мне расскажешь про Москву. Очень хочется повидать столицу, — мечтательно признался он. — Может, пошлют нас туда на подмогу?

— Лучше завтра. Когда буду в форме, — ответил Тёма. — Ты ведь еще здесь побудешь?

— Ладно, заметано, — весело согласился Генка. — А я тебя свожу на пруд, там в полынье хранится бочка с солеными огурцами. Небось по нынешним временам дома пригодятся? Можешь мне не отвечать. Знаю, всем сейчас жрать нечего.

* * *

Новый год не улучшил настроения. Хотя враг был остановлен на подступах к Москве, кровопролитное сражение продолжалось. От Сергея Ильича было всего два письма, он сообщил, что здоров, но по горло загружен работой в своем полевом госпитале и никуда из него не может отлучиться. Правда, ему обещают в порядке повышения назначить начальником эвакогоспиталя, когда появится вакансия.

И все же по инициативе Лели они встречу Нового года отпраздновали. Тёма срубил в лесу небольшую кудрявую елочку и под руководством сестры вместе с дочкой Доры Семеновны Галей из цветной бумаги и картона сделали хлопушки, гирлянды и другие необходимые украшения. Соорудил даже подсветку из нескольких лампочек. Получилось неплохо.

Труднее было с угощением. Но помог добряк Егор Кузьмич, потихоньку вручивший Анне Михеевне щедрый подарок — пару селедок и, что вызвало особый восторг — тарелку с пирожками! Ну, и само собой, главным праздничным блюдом был винегрет, а горячительным напитком — разбавленный спирт. Новогодним сюрпризом стало жаркое: заехавший навестить Дору Семеновну сердечный друг привез кусок говядины.

Этот ее друг, коротенький лысый дядька, страдал одышкой и работал инженером в Омске на заводе, эвакуированном туда из Москвы. Как рассказала Галя позже, мать уже давно изменяет с ним отцу и не уходит только из-за нее. Она звала любовника матери «дядей Гошей» и тихо его ненавидела. По ее словам, коротышка был полным ничтожеством по сравнению с ее отцом, Лыковым.

За праздничным столом собралось довольно много народу.

Кроме шестерых обитателей комнаты и дяди Гоши, к ним присоединилась дружившая с Анной Михеевной молодая и красивая соседка Рита Петельникова. Она тоже жила в их доме с маленьким сыном и была важной персоной — женой известного ученого, лауреата Сталинской премии, работавшего на оборону в сверхсекретной области. Он день и ночь где-то трудился, а их отправил в безопасное место.

Рите было больше двадцати лет, но, миниатюрная и худенькая, она казалась намного моложе, и трудно было поверить, что у нее уже четырехлетний ребенок.

Забегая по вечерам к Анне Михеевне, обладавшей редким даром терпеливо и сочувственно выслушивать чужие горести, она изливала ей душу, жалуясь на то, как сильно тоскует по любимому мужу и как ей трудно одной. Рита была жгучей брюнеткой с томными черными глазами, и очень нравилась Тёме, хотя ему всегда больше нравились блондинки.

К полуночи все уже порядком развеселились, а после того, как прокричали «ура» в честь наступившего Нового года, завели патефон и устроили танцы. Единственный кавалер, дядя Гоша, был нарасхват. Он неплохо танцевал, и с ним перетанцевали все женщины, за исключением бабушки Веры, которая сразу отправилась спать. Тёма всю ночь танцевал с Галей, и она с ним кокетничала, тесно прижимаясь и сумев возбудить желание, хотя и не нравилась ему.

* * *

Во втором часу ночи Дора Семеновна решила отшить конкуренток и никому больше дядю Гошу не уступала. Анна Михеевна с Лелей последовали примеру бабушки. Не смирилась лишь Рита Петельникова, захмелевшая сильнее других, и жаждала продолжать танцы. В ней, видно, взыграл южный темперамент. Заметив, что Тёма хорошо танцует, она переключилась на юного кавалера. Галя стушевалась и ушла спать.

Свет погасили, и танцы продолжались в полумраке при слабом мерцании разноцветных елочных огней. Дора Семеновна с Гошей, очевидно ожидая, когда остальные уснут, продолжали топтаться под музыку, время от времени целуясь и шепча какие-то нежные слова. Выпитое и их неприкрытая любовная игра столь сильно возбудили Риту, что она все крепче прижимала к себе Тёму, а когда почувствовала, как мощно реагирует на нее его мужское достоинство, маленькую брюнетку охватила страстная дрожь.

— Пойдем проводишь меня домой, — горячо шепнула она ему на ухо. — Ты ведь хочешь этого?

Как раз кончилась пластинка, и она, взяв свою шубку, попрощалась:

— Спокойной ночи! Спасибо, было просто здорово! Мы с Тёмочкой немного пройдемся, подышим свежим воздухом.

Ночь была морозная, Тёма надел шапку и овчинный тулуп. Но гулять в планы Риты, понятно, не входило. Дойдя до своих дверей, она быстро увлекла его в сени, чутко прислушалась и, убедившись, что в комнате все спят, подвела к большому сундуку. Усевшись на него в шубе, Рита распахнула полы, проворно сняла рейтузы и, притянув к себе Тёму, нетерпеливо шепнула:

— Ну давай, миленький, побыстрей! Пока не проснулись.

Тёма и сам жаждал этого так сильно, что на его брюках могли отскочить пуговицы, но с непривычки не знал, как надо действовать. Видно, и Рита сообразила, что он совсем неопытен, потому что торопливо стала расстегивать ему ширинку, жарко нашептывая:

— Ах ты мой птенчик! Еще не умеешь? Ну, ничего, не робей! Ты ведь уже мужичок!

Приспустив брюки, она умело направила его в себя, и Тёма, крепко ухватив Риту под шубой за бедра, вошел в нее до упора, испытав райское наслаждение. Он продолжал равномерно двигаться. Острота ощущений все возрастала. Настолько, что он не чувствовал мороза, зло кусавшего его голое тело, прикрытое сзади лишь старенькой дохой. Достигнув верхней точки, он закусил губу, едва удержавшись от стона.

— Мальчик мой… хороший мой… мне надо еще, — прерывисто дыша, шептала Рита, закатив глаза от страстной муки, — ну… будь добренький… ты сможешь!

Тёма мог. Почувствовав, как его плоть снова напряглась внутри Риты, он еще крепче обхватил ее руками и стал энергично двигаться, пока его страстная партнерша, изо всех сил стараясь не закричать, судорожно выгнулась и, облегченно вздохнув, блаженно заулыбалась.

— Ну, вот и молодец! Дай я тебя поцелую, — горячо прошептала она и поцеловала его в губы. — Теперь можно и поспать. — Поскольку ее юный любовник продолжать стоять с явным желанием продолжить, Рита, усмехнувшись, тихонько добавила: — Нет, Тёмочка, больше нельзя. Не дай Бог кто-то проснется, или тебя мама хватится! Представляешь, какой скандал будет?

Делать было нечего, и Тёма, наскоро натянув брюки, отправился спать.

* * *

Напрасно Тёма мечтал о новой встрече с Ритой. Она так больше и не состоялась. То ли молоденькая жена ученого опомнилась и устыдилась, то ли из-за боязни, что ее связь с несовершеннолетним мальчишкой откроется, и произойдет скандал, но она вела себя так, словно между ними ничего не было. В ответ на его призывные взгляды лишь хмурилась и отводила глаза. Ничего не оставалось делать, как примириться, тем более что ближе к весне пришлось приналечь на учебу.

— Все, сыночек! Теперь ты сможешь ходить в школу, — решительно заявила Анна Михеевна. — Надеюсь, тебя не оставят на второй год.

Новый электрик, тоже из раненых, получив инвалидность, женился на местной девушке, и у Тёмы появилось много свободного времени. Он взялся за учебники, но мать настаивала на посещении школы.

— Мне удалось упросить директора принять тебя в седьмой с третьей четверти, — с довольным видом сообщила она. — Помогли твои похвальные грамоты.

— Но ведь до экзаменов уже рукой подать. Зачем же мне каждый вечер туда таскаться? — протестовал Тёма. — Я сумею пройти все самостоятельно.

— А если не сможешь? — беспокоилась Анна Михеевна — Посещая школу, легче наверстать упущенное! — И с надеждой добавила: — Может, тебе удастся бросить работу. Если отец, как обещает, будет присылать посылки.

Действительно, в последнем письме Сергей Ильич сообщил, что назначение его начальником госпиталя состоялось. Проблем с питанием у него там не будет, и он сможет регулярно присылать им положенный ему продуктовый паек. А когда немцев отгонят от Москвы, обязательно вызовет их к себе.

— Думаю, что подгоню учебу и не бросая работы, — заверил мать Тёма. — Это если наш электрик никуда не денется. Папин паек нам пригодится, — резонно добавил он, — но рассчитывать на него не стоит: всякое может быть.

Сергей Ильич сдержал свое слово. Через две недели от него пришла первая посылка, которая в той голодной обстановке, когда они уже отвыкли от хороших продуктов, была фантастически хороша. Чего в ней только не было! И мука, и крупа, и сахар, и макароны, и даже бутылка постного масла. Но особую радость вызвали банки с консервами «второго фронта». Так стали называть продовольственную помощь западных союзников: свиную тушенку, бекон и яичный порошок.

Во вложенном в посылку письме Сергей Ильич сообщал, что его госпиталь базируется недалеко от Москвы в бывшем санатории летчиков «Марфино». К сожалению, прилегающая территория все еще не очищена от мин, и немцы очень близко. Одно время им удалось даже захватить Лобню, и госпиталь был отрезан от Москвы. Но отогнали на Запад.

У Лели завелся роман с сыном начальника их госпиталя Тарановского. Игорю шел уже двадцатый год. Это был крупный упитанный блондин с правильными чертами лица, с виду настоящий богатырь, но был освобожден от армии по состоянию здоровья. Как выяснилось, у него на руке не заживал свищ, требующий постоянного лечения. Злые языки твердили, что начальник госпиталя специально «расковырял» сыну руку, чтобы спасти от фронта.

Игорь учился в Уфе, в медицинском, на дневном, а Леля там же числилась студенткой заочного отделения. До ее приезда Игорь «грешил» с медсестрами госпиталя, хотя постоянной связи не заводил. Но с появлением Лели сразу переключился на нее и упорно за ней ухаживал. Видно, и ей он очень нравился, их стали видеть вместе в парке, а зимой они катались вдвоем на конных санках начальника госпиталя.

Анна Михеевна переживала молча, не вмешиваясь и ожидая дальнейшего развития событий, но Тёма не мог безучастно наблюдать, как сестра любезничает с сынком начальника госпиталя, которого не без основания считал дезертиром. Марк же был не просто женихом Лели, но его другом и настоящим героем. С юной горячностью Тёма расценивал поведение сестры как предательство. В нем все кипело от возмущения и готово было вырваться наружу; проблема неожиданно разрешилась сама собой. Без предупреждения, как снег на голову, к ним заявился сам Марк!

* * *

Тёма сидел за столом у окна и прилежно корпел над учебниками, когда дверь в комнату распахнулась и вместе с холодным ветром в нее ворвался Марк Горкин. Он похудел, но от этого казался еще более мужественным и сильным. Не говоря ни слова, он схватил Тёму в охапку и стиснул в объятиях.

— Ты что, с неба свалился? — Тёма таращился на невесть откуда взявшегося жениха.

— Дали неделю отпуска. За боевые заслуги, — гордо объяснил Марк, сияя белозубой улыбкой. — Нас перебросили в Москву на отдых. Скоро опять пошлют за линию фронта, а пока, — добавил весело, — дали возможность повидать своих близких.

— Наверное, нелегко было нас найти? — посочувствовал Тёма. — По номеру госпиталя, что ли?

— Ну да! Леля нашим так и записала: «Уфа. Госпиталь 4018». Остальное, как говорится, было делом техники.

Он снял с плеч вещмешок и, выкладывая на стол свой «сухой паек», рассказал:

— Прилетел в Москву с руководством отряда. А как отдохнем, нас пошлют на Украину в помощь тамошним партизанам. Хоть и упрашивала меня мама побыть с ними подольше, но мне до смерти захотелось повидать Лелю.

— Правильно, Марик! — одобрительно кивнул Тёма. — Сам знаешь, Леля серьезная девчонка. Работает, учится, маме помогает, — постарался подхвалить сестру, неожиданно добавил: — Но нельзя женщин надолго оставлять одних!

— Ты о чем это? — насторожился Марк. — А ну, говори как на духу! У нее кто-то здесь есть?

«Ну и балда! — мысленно обругал себя Тёма. — Черт меня дернул за язык», — а вслух, чтобы выиграть время, спросил:

— А ты Лелю-то видел? Что она тебе сказала?

— С Лелей мы еще не виделись — она сейчас уколы раненым делает, и меня Анна Михеевна сразу сюда послала, — ответил ему Марк и потребовал: — Ты давай не увиливай! Сказал «а», то говори и «б».

— Что я могу тебе сказать? — насупившись, ответил Тёма, поняв, что скрывать правду нельзя. — Ухлестывает тут за ней один хлыщ. Из тех, кто в тылу за вашими спинами отсиживается. Сын начальника госпиталя.

— Ну и как? У них это серьезно? — расстроенно спросил Марк. — Говори, не бойся! Я скандалить не буду. Просто хочу знать правду.

— Я и сказал тебе правду, — честно ответил Тёма. — А больше ничего не знаю. Хотел у нее спросить, а тут ты явился. Теперь сам и спрашивай!

Больше поговорить им не удалось, потому что в комнату ворвалась Леля и с радостным воплем повисла у Марка на шее. Он подмигнул Тёме, и тот понимающе ретировался, оставив их наедине. Наверное они во всем разобрались вполне благополучно, потому что, когда через полчаса Тёма вернулся, жених и невеста сидели, обнявшись, на кровати, и их счастливые лица свидетельствовали, что между ними царит мир и согласие.

Но Тёма все же был сбит с толку. У него в голове не укладывалось, почему такой принципиальный человек, как Марик, с легкостью простил явную измену своей невесты, принимавшей ухаживания другого мужчины, пока он воевал в тылу врага, рискуя жизнь. «Вот я бы этого не простил! — думал Тёма с юношеским максимализмом. — Сказал бы: ну и милуйся со своим дезертиром! А я найду себе ту, которая будет мне верна».

Эти невеселые размышления заставили его другими глазами посмотреть и на объект своих мечтаний — Риту. «Клянется матери, что любит мужа, а сама ему изменяет, — впервые подумал с осуждением. — Разве так можно? Врет, конечно. Вот если бы не замужем была — другое дело. Гуляй сколько хочешь! Неужели все женщины — обманщицы?»

И чем больше Тёма об этом думал, тем тверже приходил к убеждению, что женщины по своей природе слабы и изменчивы. Без них нельзя обойтись, но и доверять полностью нельзя. «Вот и Лыков, и Петельников, наверное, думают, что им жены верны, а они завели любовников. Правда, Дора Семеновна милуся только с Гошей, а вот Рита была со мной, а сейчас уже связалась с раненым бойцом». Он еще испытывал ревность, но соседка упала в его глазах и желания у него больше не вызывала.

* * *

Весна прошла незаметно для Тёмы, он целыми днями напряженно занимался, готовясь экстерном сдать за семилетку и получить свидетельство о неполном среднем образовании. В школу ходить было далеко, и много времени терялось на дорогу. К тому же в классе новый материал проходили слишком медленно из-за слабых учеников, а Тёма все быстро схватывал и ему надо было наверстывать отставание. Дела у него шли неплохо, а настроения и бодрости прибавляло то, что хваленый вермахт наконец-то потерпел жестокое поражение под Москвой, и Гитлер оставил попытки взять столицу.

Сергей Ильич писал редко, обычно письма приходили с посылками. Из официальных сводок и рассказов прибывающих в госпиталь тяжелораненых было известно, что немцы несли большие потери. Очевидно осознав бесполезность дальнейших попыток прорваться к Москве, Гитлер задумал нанести решающий удар на юге, захватив Сталинград и отрезав столицу от Заволжья. Туда он направил все свои силы и, хотя враг еще находился совсем близко, бомбардировки прекратились и жить в городе стало безопаснее.

Эвакуированные москвичи стали рваться домой. Однако получить разрешение вернуться в прифронтовой город было очень трудно. Требовалось, чтобы из Москвы пришел вызов на всех членов семьи. Сергей Ильич в письмах обещал быстро оформить его и прислать, но по непонятным причинам медлил. Семья осаждала его письмами, умоляя поскорее забрать к себе. Не жалея красок, расписывали тесноту и убогость своего бытия, и все же он не спешил.

Наступило лето. Тёма порадовал мать и сестру, успешно сдав экстерном экзамены за семилетку. В своих коротких письмах Сергей Ильич довольно сухо просил их еще немного потерпеть и повременить с возвращением, так как для этого, дескать, нет «необходимых условий».

Анна Михеевна по ночам плакала, и вскоре Тёма, случайно подслушав ее разговор с Лелей, понял, какие «условия» мешают отцу забрать к себе семью. Он в сенях вытирал ноги о половичок и, поняв, о чем они говорят, остановился у приоткрытой двери, не спеша заходить в комнату.

— Напрасно ты так расстраиваешься, мама, — говорила Леля. — Этот раненый лейтенант лишь высказал свои предположения и передал слухи. Он же после ампутации ноги не поднимался с постели и сам видеть ничего не мог! А когда немного поправился, его сразу отправили к нам.

— То, что он говорит, — правда, доченька, — голос Анны Михеевны дрожал. — Разве по его письмам не видно, что он не хочет, чтобы мы туда сейчас приехали? Тут может быть только одна причина — молодая докторша, о которой говорил твой лейтенант! Твой отец — живой человек и еще не старый. Трудно так долго быть одному. Вот и не совладал с собой, увлекся молоденькой врачихой. — Добавила с горечью: — Потерял голову!

— Так что же ты, мама, собираешься делать?

— Сама не знаю, доченька, — устало сказала Анна Михеевна. — Мне тяжело, но я его не очень осуждаю. Конечно, этому надо положить конец. Он снова погубит себя из-за своей слабости! Один раз он уже пострадал.

— Ты имеешь в виду исключение из партии? — догадалась Леля.

— Конечно. Твой отец очень переживал из-за этого. Мечтал вновь получить партбилет, и опять — то же самое, — горько усмехнулась Анна Михеевна. — Кто же его примет, если бросит семью ради «фронтовой подруги»?

— Вот и напиши папе об этом. Вправь ему мозги! — горячо потребовала Леля. — Пусть одумается, пока не поздно!

Анне Михеевне не понравилась ее горячность.

— Хоть ты уже и взрослая, не следует вмешиваться в наши отношения и тем более учить отца. Но в одном ты, пожалуй, права, — добавила уже мягче. — Мне нужно ему написать и поставить вопрос ребром. Пусть выбирает! Мириться с этим и делать вид, что ничего не знаю, не буду!

Очевидно, мать поступила именно так, и ее решение оказалось правильным. Выбор отца оказался в их пользу: он быстро создал «необходимые условия» и вскоре от него пришел долгожданный вызов. Радости не было предела!

Глава 10

С верой в победу

Вид прифронтовой Москвы их поразил. Это был совсем не тот город, который они покидали, отправляясь в эвакуацию. Столицу трудно было узнать, настолько она обезлюдела. Сергей Ильич сам встретить их не смог. Как потом выяснилось, к нему в госпиталь нагрянуло начальство, и он прислал на вокзал своего экспедитора, который помог им добраться до квартиры на Покровке. Пообещав заехать часа через три, чтобы отвезти их в Марфино, тот отбыл, и Анна Михеевна занялась уборкой.

В квартире из всех жильцов осталась лишь старушка Дуняша, которая казалась еще более ветхой, но была на удивление бодра, и очень им обрадовалась:

— Вот и хорошо, что приехали! Ведь я одна тута. Старого Нил Федотыча и то забрали в солдаты. Хотя чего ему — здоров как бык. Наша прохиндейка Васса со своим театром откочевала, — словоохотливо сообщила она. — А меня, Аннушка, видно Бог хранит, — истово перекрестилась, — за то, что я в него верую!

Пока мать усердно наводила чистоту в запущенных комнатах, Леля и Тёма решили прогуляться. Они двинулись по Покровке в сторону Политехнического музея. Трамваи по их улице, видно, не ходили: пока шли к памятнику героям Плевны, ни один мимо них не проехал. Навстречу шли редкие прохожие. В магазинах товаров было мало, да и покупателей — единицы.

Театральный проезд и Охотный ряд, заполненные в мирное время потоками пешеходов и транспорта, были пустынны, словно в городе объявили воздушную тревогу и все попрятались в убежища. В общем, впечатление от этого безлюдья навевало тоску, и Леля предложила:

— Давай-ка спустимся в метро и посмотрим: может, там народ прячется? Заодно и прокатимся. У меня ноги гудят с непривычки.

Тёма молча кивнул, и они поднялись на площадь Дзержинского (знаменитую Лубянку). В метро тоже было мало народу. Поезда ходили пустыми и поэтому очень редко.

— Зря я тебя послушался. Лучше бы шли пешком, — ворчал Тёма, боясь, что они опоздают. — Наверное, машина уже ждет и мама нервничает.

Но его опасения были напрасны. Экспедитор где-то задерживался, а у Анны Михеевны возникла проблема с бабушкой Верой, которая категорически отказалась ехать в Марфино.

— Я горожанка и привыкла к удобствам, — убеждала дочку Вера Осиповна. — Хватит с меня Лутовинова! Я больше не вынесу сельской жизни. Дайте мне умереть спокойно!

— Но ты не сможешь жить здесь одна. Кто будет ухаживать, если разболеешься? Да и по магазинам ходить тебе тяжело.

— Напрасно ты считаешь меня такой беспомощной! Я еще вполне могу о себе позаботиться, — стояла на своем бабушка Вера. — И потом, разве я остаюсь одна? А Дуняшу ты не считаешь?

Этот аргумент поколебал позиции Анны Михеевны.