Вертикаль жизни. Победители и побежденные

Очень нежно своими руками она заправила в себя его вздыбленную плоть, и, двинувшись вглубь, в вожделенные жаркие недра, Тёма впервые ощутил, какое волшебное наслаждение дает обладание женщиной. Однако счастье это длилось недолго. Голос Анны Михеевны за дверью спросил:

— Марточка, Тёма у тебя? Я несу борщ, а он у меня недосолен.

Тёму как ветром сдуло с Марты. Весь его любовный пыл сразу погас. Он поспешно натянул брюки и смущенно пробормотал:

— Она меня к тебе за солью послала.

— Ну, и чего ты так растерялся, дурашка? Матери испугался? — с недовольной миной бросила Марта, но поднялась и пошла доставать соль.

А провожая, уже со спокойным упреком сказала:

— Был бы ты повзрослей, так запер бы дверь и довел дело до конца. Уважил бы женщину. Да не тушуйся ты так. Ничего страшного. Попозже можем повторить!

Однако повторить им уже не пришлось. На следующий день Марта уехала, и вновь они увиделись лишь после окончания войны.

Глава 8

Родина-мать зовет

Несмотря на то, что в бой бросались все новые и новые силы, линия фронта неумолимо приближалась к Москве. Массированные налеты фашистской авиации продолжались, и, хотя враг был еще далеко, столица, отбивая атаки с воздуха, стала готовиться также к обороне своих наземных рубежей и к жизни в осаде. Войскам был отдан приказ остановить немцев под Москвой.

Вся жизнь столицы на ходу перестраивалась. Хотя ставка Верховного главнокомандующего оставалась в Кремле, а вернее, под землей, в глубоких бетонированных и прекрасно оборудованных катакомбах, многие правительственные учреждения переводились в глубокий тыл, в основном в город Куйбышев — бывшую Самару.

Московские заводы продолжали работать на нужды фронта, однако одновременно с этим часть их оборудования и трудового коллектива перебазировалась на Восток, и за Уралом, на голой степи вырастали новые оборонные предприятия. Из числа москвичей, не подлежащих призыву, создавалось многотысячное народное ополчение, готовое лечь костьми, но остановить врага на подступах к столице.

Очень популярным в это время стал плакат «Родина-мать зовет!», на котором пожилая женщина взмахом руки призывает сыновей грудью встать на защиту своего отечества. Трудовой энтузиазм москвичей, их железная воля одолеть превосходящего по силам врага и вера в победу просто поражали. Люди, не щадя сил, работали на заводах и фабриках, рыли окопы, сооружали вокруг города противотанковые заграждения, отбивались от налетов вражеской авиации и готовились к обороне в отрядах народного ополчения.

В обстановке всеобщей мобилизации Тёма не мог быть сторонним наблюдателем. Несмотря на категорический запрет матери, уже несколько раз пытался записаться в отряд комсомольцев, направляемых на рытье окопов в Подмосковье, но его нигде не принимали, хотя он везде прибавлял себе год, а то и два. Один раз его уже хотели зачислить, так как не хватало состава, но потребовали документы. Он соврал, что их ему не отдает мать, и, когда ей позвонили — обман раскрылся.

— И как тебе не стыдно так поступать? — горько упрекнула его Анна Михеевна. — Ведь и так на рытье окопов вот-вот пошлют Лелю. И тетю Инну направили на работу с иностранцами. Это значит, что бабушка Вера теперь будет жить с нами. Ты подумал об этом? Ты ведь сейчас мой единственный помощник и должен это понимать!

Пришлось Тёме смириться. Правда, вместе с соседским Володькой ночью он по-прежнему дежурил на крыше своего дома. Но днем, после того как отсыпался, просто изнывал от вынужденного безделья. Мать поручений давала мало: Леля все еще была дома, хотя уже было известно, что их комсомольский отряд вот-вот пошлют куда-то под Можайск.

Неожиданно закончились и его дежурства на крыше. Соседи Алексеевы срочно эвакуировались с предприятием, на котором работал Глава семьи, и оставшегося без напарника Тёму отчислили из дружины. Теперь вместо них ночью дежурила другая пара. Кончалось лето, скоро надо было идти в седьмой класс, и он отпросился у матери на недельку съездить в Лосинку, чтобы проведать деда с бабушкой и отдохнуть перед школой.

— Хорошо, поезжай, — неохотно согласилась Анна Михеевна. — Но если будут отправлять Лелю, я тебя вызову телеграммой.

* * *

Вопреки ожиданиям, приезд в Лосинку оказался безрадостным. Там он застал целый лазарет. Дед Илья, всегда отличавшийся железным здоровьем, лежал пластом, у него был инсульт, как говорили соседи: кондрашка хватил. Он был частично парализован, неразборчиво произносил слова и его трудно было понимать. А рядом, тоже почти не вставая, тяжело хворала мать Николки, у нее была какая-то непонятная болезнь, по «женской части». К тому же Николка Коршунов ходил учиться в сапожную мастерскую, чтобы иметь рабочую продуктовую карточку, по которой лучше отоваривали.

Привыкший в гостях у деда с бабушкой ни о чем не заботиться Тёма ничего съестного не привез. У него и в мыслях не было, что они голодают. Об этом не подумала и Анна Михеевна, зная, что дед Илья, кроме того, что в столярной мастерской получает рабочую карточку, подрабатывает еще, мастеря и ремонтируя мебель, и бабушка Ада может покупать еду на рынке. Однако теперь обе семьи, потеряв кормильцев, жили впроголодь.

Особенно туго приходилось семье милиционера. Бабе Аде помогал наезжавший время от времени младший сын Дима. Его, студента-путейца, взяли в железнодорожные войска, и он сопровождал эшелоны, шедшие на фронт и в тыл. А когда призвали в армию соседа Коршунова, его жене и сыну стало совсем худо. Видно, и у «дяди Степы» были побочные заработки, потому что до войны они жили в достатке. Теперь же, когда тяжело больная мать не всегда могла что-то сготовить и постирать, Николка ходил голодный и ему было не до дружеского общения.

— От отца месяц как нет писем, — мрачно пожаловался он Тёме. — Но вроде его не убило. Так сказал сержант, который без ноги вернулся. Говорит, что их обоих тяжело ранило в одном бою.

— Тогда почему не пишет? — удивился Тёма. — Тот же боец вернулся, и твой отец, наверное, уже поправляется.

— Если б поправлялся, то написал бы. Папка нас любит! — ответил Николка с мрачной убежденностью. — Думаю, память у него отшибло или еще что. Но только плохо ему, если живой. Говорят, таких в глубокий тыл отправляют. — Он тяжело вздохнул и мечтательно произнес: — Вот бы его найти! Лишь бы живой остался! Ничего, если калека, ведь за родину ж пострадал. Я бы и работал, и за ним бы ухаживал, — и с гордостью добавил: — Мне уже, Тёмка, дают самостоятельно сапоги тачать!

Бабушка Ада все свое внимание уделяла больному и, забыв прежние разногласия, очень заботливо за ним ухаживала. На Тёму у нее не оставалось ни сил, ни времени, а учитывая то, что ей нечем было кормить внука, его присутствие явно было в тягость. Она на это даже не намекала, но Тёма все понял и с облегчением вздохнул, когда от матери пришла телеграмма. Мать звала его срочно вернуться домой, чтобы успеть проводить Лелю.

* * *

Тёма любил и уважал свою старшую сестру, хотя с самого раннего детства их отношения тесной дружбой не отличались. Сказывалась разница в возрасте и складе характера. Он был открыт и общителен, а она — сдержанна и замкнута. Кроме того, этому мешала изрядная доля ревности из-за неравного отношения к ним родителей. То ли потому, что Леля была их первенцем, то ли потому, что старше его и серьезнее, но ее приоритет всегда был незыблем. Леле всегда и во всем отдавалось предпочтение, ее больше баловали, никогда не наказывали и постоянно ставили Тёме в пример.

Во многом это было справедливо, так как Леля была тихой девочкой, вела себя образцово, и никто на нее не жаловался. Тёма же дрался с ребятами, рвал одежду и иногда мячом попадал в соседское стекло. Но зато и успехов у него было намного больше! Разве мало было того, что учился на одни пятерки, а школьные успехи сестры оставляли желать лучшего? Такая разница в отношении к ним родителей казалась ему несправедливой, но он свою ревность не выдавал, и никогда на это не жаловался. Тем более что сам считал свою сестру самой примерной и красивой девочкой в их районе.

И правда, небольшого росточка, но очень складненькая, Леля, в отличие от грубоватых соседских девчонок, в детстве напоминала белокурого ангелочка. Этому сходству способствовали матовая кожа, правильный овал лица и большие небесно-голубые глаза. С возрастом волосы у нее немного потемнели, но она, пожалуй, стала еще краше. Особенно ей шло то, что она не кичилась своей красотой, и ее поведение по-прежнему оставалось тихим и скромным.

Тёма приехал домой как раз в тот момент, когда у Лели сборы подходили к концу. Брала она с собой только рюкзак, и поэтому надо было особенно тщательно отобрать все, что могло понадобиться в полевых условиях. Трудно было себе представить, как это слабая и нежненькая, освобожденная от занятий по физкультуре девушка сможет целый день орудовать лопатой, копая землю для блиндажей и окопов.

Когда же они с мамой проводили Лелю до места сбора комсомольского строительного отряда, Тёма поразился еще больше. По сравнению со своими сверстницами сестра выглядела просто крепышкой. Некоторые девушки имели чахлый и болезненный вид, а те несколько парней, которых он заметил в их отряде, были настоящими доходягами.

— Неужели эти дохляки способны махать лопатой? — презрительно спросил Тёма. — По-моему, они еще слабей, чем девчонки.

— Эти ребята серьезно больны. Поэтому их и не взяли в армию, — объяснила Леля. — У кого туберкулез, у кого еще что.

— Ну и сидели бы тогда дома! — сердито обронил Тёма. — От них же пользы никакой. Еще загнутся там, и вам хлопот добавят!

— А кто тогда окопы копать будет? Одни девчонки? — огрызнулась Леля. — Вот они так не считают, хоть и больные. Говорят, что будут копать, сколько сил хватит. Если помрут, то ведь и здоровые на фронте гибнут! В общем, эти ребята — настоящие комсомольцы. Как Павка Корчагин!

Книгу Николая Островского «Как закалялась сталь» Тёма знал наизусть, и слова сестры произвели на него впечатление. Совсем другими глазами посмотрел он на этих самоотверженных «доходяг», и теперь они показались ему очень славными ребятами.

— Все-таки это неправильно, что в ваши отряды не берут моложе по возрасту, — посетовал он. — От таких, как я, было бы куда больше толку, чем от тебя и этих инвалидов!

— Не торопись, Тёмка! Ты еще все успеешь, — с неожиданной теплотой сказала Леля. — Думаю, эта война скоро не кончится. Наверняка тебе и повоевать придется!

Она ласково взъерошила ему волосы и мягко попросила:

— Ты уж не бросай маму! Помогай ей, чем только можешь. Один ведь у нее остаешься!

— Ну что ты, Леля? — всполошился Тёма. — Вы с папой обязательно вернетесь! Не смей думать ни о чем плохом!

— Все ведь может случиться. Сам знаешь, как прут немцы! Говорят, они уже подошли к Ржеву. Да и папу все время бомбят.

— Нас тут тоже бомбят. На то война! — резонно возразил Тёма.

— Ну что же, давай, братик, на всякий случай попрощаемся!

Она порывисто обняла его и крепко поцеловала. Потом подошла проститься к матери. Раздалась команда, и комсомольский отряд из бывших десятиклассников вытянулся в разношерстную колонну. Очень грустно было видеть всегда красиво и опрятно одетую Лелю в мешковатых спортивных шароварах и старой маминой куртке, которая была ей явно велика. Да и остальные выглядели не лучше.

Появилось школьное и комсомольское начальство, были произнесены надлежащие патриотические речи, и колонна двинулась к ожидавшим ее грузовым автомашинам. Послышался чей-то материнский плач. В колонне многие крепились изо всех сил, чтобы тоже не зарыдать, и было видно, как по щекам у девушек катятся слезы.

Ведь и правда, никто не знал, удастся ли им увидеться вновь!

* * *

Вскоре пришлось провожать в дальний путь Инну. С Тёминой помощью, она перевезла бабушку Веру к ним на Покровку, поселив в маленькой комнатке, которую раньше занимала Леля. И произошло это не из-за бомбардировок, а совсем по другой причине.

Молодая и красивая тетя Инна была любимицей матери. Она успешно окончила институт связи, получив диплом с отличием, и была принята в аспирантуру. Живая и остроумная, была душою компании, прекрасно играя на пианино и по слуху легко подбирая все модные мелодии. В совершенстве владела английским. Ее приняли в партию, перед ней открывалась блестящая научная карьера, но она неожиданно выбрала совсем иной жизненный путь.

— Не могу понять, Инночка, — допытывалась Анна Михеевна. — Почему ты бросила аспирантуру? Все говорили, что ты быстро защитишь диссертацию и пророчили тебе большое будущее. Только не лукавь, что тебя обязали по партийной линии!

— Это правда: мне в парткоме настойчиво предложили эту работу, так как хорошо знаю английский. Ты сама виновата, раз научила меня по-английски разговаривать, — шутливо упрекнула ее Инна. — Но если по-честному, то, конечно, я могла от нее отмотаться, — уже серьезно призналась она сестре. — Просто так сложились мои обстоятельства. Уж очень противно было, — досадливо поморщилась Инна. — Мой руководитель, старый козел, вполне откровенно ко мне лез и дал понять, что без этого, — она брезгливо поморщилась, — моя научная карьера не состоится. Он хоть и похотливый старикашка, но большой ученый, и в нашей области его слово — закон!

— Да уж! Теперь все ясно. Но почему ты согласилась на работу, не связанную со своей специальностью?

— Ну, положим, моя специальность — ходовая и еще может пригодиться. Но то, чем я сейчас занимаюсь, намного интереснее, — увлеченно объяснила Инна и не удержалась от пафоса: — А главное, сейчас это важнее для нашей победы. — Она немного помолчала, как бы решая, стоит ли посвящать сестру, но все же открыла суть своей новой работы.

— Если ты думаешь, что я — простая переводчица у секретаря австралийской миссии Генри Уилсона, то ошибаешься. Меня направили туда в качестве референта по связям с правительственными органами: моя задача — обеспечить, чтобы они были самыми дружественными.

— Но надеюсь, не любовными? — полушутя спросила Анна Михеевна, пытливо взглянув на сестру. — Это же не входит в твое партийное задание?

— Почему бы нет? — улыбнулась ей Инна. — Я свободная женщина, и мой новый шеф, Генри Уилсон, еще молод и очень даже интересный мужчина. Если полюбит меня, полюбит и нашу страну! — Видимо, Инна решила просветить сестру. — Сейчас происходят очень важные события: оформляется наш союз с западными странами. Наконец-то они поняли, что им без нас фашизм не победить. Даже премьер-министр Англии Черчилль, лютый враг советской России, — она усмехнулась, — шлет сейчас Сталину дружеские письма с предложениями о взаимопомощи. Старый лис отлично сознает: если Гитлеру удастся нас одолеть, то и им конец!

— Понимаю, — кивнула Анна Михеевна и, опасливо взглянув на сестру, спросила: — У тебя, наверное, взяли подписку — обо всем, что делают австралийцы, сообщать куда надо? Неужто, Инночка, ты стала, — не удержавшись, она поморщилась, — сексотом?

— На то и заводят секретных агентов, чтобы о них никто не знал, — отшутилась Инна. — Но в одном можешь не сомневаться: если я в Генри не разочаруюсь, то скорее укачу в далекую Австралию, чем буду на него стучать!

— Неужели у тебя уже… с ним, — Анна Михеевна не хотел верить тому, что услышала, — да так быстро? Австралия же на краю света, и этот Уилсон наверняка женат. Что ты о нем знаешь?

— Почти ничего, кроме главного: это мой мужчина! — с веселой небрежностью отрезала Инна. — Надеюсь, ты не станешь меня воспитывать, Анечка? Я ведь уже большая девочка.

Такой решительный отпор возымел действие, и старшая сестра оставила все попытки ее образумить. Вскоре Тёма воочию убедился, что его тетя «спуталась» с иностранцем. Хотя бабушка Вера жила вместе с ними, Инна по-прежнему ночевала у себя на Чистых прудах, а на Покровку приходила, чтобы помочь лишь вечером, после работы. Как-то утром Анна Михеевна послала к ней Тёму за лекарством для бабушки. Тогда-то он и обнаружил там австралийского дипломата. Тот был в полосатой пижаме, и смятая постель красноречиво свидетельствовала о том, что он провел здесь целую ночь.

Генри Уилсон был высок и по-спортивному подтянут. Его нельзя было назвать красивым, он был длинноносым очкариком, и в мелко вьющихся рыжеватых волосах просвечивала большая лысина. И все же он располагал к себе с первого взгляда всем своим добродушным видом, веселым взглядом и широкой белозубой улыбкой.

Тёме Генри понравился бы, если бы связь наших граждан с иностранцами не считалась в то время такой предосудительной. Он сухо поздоровался с новым ухажером Инны и, получив лекарство, тут же ретировался. Ему очень хотелось высказать тетке протест, но, не зная, как это сделать — то ли прямо в лицо, то ли с помощью матери, — Тёма тянул, пока все не решилось само собой. Австралийскую миссию, вслед за правительством, перевели в Куйбышев, и они надолго расстались с его грешной тетей.

* * *

Совершенно неожиданно, без предупреждения, домой прибыл отец. Сергей Ильич получил новое назначение — начальником фронтового эвакогоспиталя, и несколько дней ему предстояло решать организационные вопросы. Этим он занимался с утра до позднего вечера, но, когда приходил домой, они с Анной Михеевной еще долго с тревогой обсуждали сложившееся положение. А волноваться было из-за чего.

— Какие меры ни принимаем, а немцы все прут и прут. Правда, у Можайска их удалось задержать, но надолго ли? У них все еще большое превосходство. Ты и не представляешь, Анечка, какие мы несем потери. Сколько уже народу погибло! Скорее бы наступила зима!

— Это почему? — не поняла его жена. — Что может изменить зима?

— Когда выпадет снег и грянут морозы, нашим станет полегче, — убежденно сказал Сергей Ильич. — Мы ведь к этому привыкли, а вот немцам воевать в таких условиях будет плохо. Завязнут они в нашем бездорожье и сугробах! Что с Лелей? — Он помолчал. — Не хотел тебе говорить, но и молчать не могу. Давно получала от нее весточку?

— А что случилось? — встревожилась Анна Михеевна. — Третьего дня заходил паренек из ее отряда. Освободили по болезни. Жаловался, что работы много и кормят плохо. А она — молодец, в записке, что прислала, нюни не распускала!

— Когда сюда ехал, доставили раненых из-под Ржева, они говорят, что немцы прорвали фронт. Я уже написал Борису. Попросил, чтобы послал туда кого-нибудь и, если надо будет, выручил бы племянницу.

— Думаешь, он сможет? — с надеждой посмотрела на него жена.

— Он возводит укрепления на ближних подступах к Москве, где-то под Волоколамском. Это не так далеко, и ты знаешь Борю. Сделает все, что сможет!

— Скажи прямо, Сережа, ты боишься, что наши отступят и бросят ребятишек на произвол судьбы? — перепугалась Анна Михеевна.

— Очень боюсь!

— Значит, остается уповать на Бога? — На глаза ее навернулись слезы.

— Попробуй, раз в него веруешь, — хмуро буркнул Сергей Ильич. — Но я больше надеюсь на Бориса. И утри слезы! Они-то точно не помогут!

— Ну да, ты ведь коммунист, — всхлипнула, послушно доставая носовой платочек жена. — Не подавал еще заявления, чтоб восстановили?

Сергей Ильич рад был сменить тему разговора.

— С этим, видно, придется повременить. Мне ведь не восстанавливаться, а заново вступать придется, — объяснил он. — На фронте сейчас многих принимают в партию. Прямо перед боем. Но нужны рекомендации.

— А у тебя их нет? — огорчилась Анна Михеевна.

— Не хватает всего лишь одной, но получить ее не просто. Мне обещал дать ее комиссар нашего поезда. Но он, бедняга, погиб, когда нас в последний раз бомбили. — Он снова мрачно задумался и, видимо приняв решение, сказал: — Сейчас у меня более важные заботы: о вас, дорогие мои! Наше дело мужское — жизнью рисковать, и я к этому привык на фронте еще в Первую мировую. Но не смогу спокойно работать, если вы не будете в безопасности.

— Да какая же нам, по сравнению с тобой, грозит опасность? — несогласно посмотрела на него Анна Михеевна. — Мы же находимся в тылу!

— Немцы рвутся к Москве, и не сегодня-завтра она может стать фронтовым городом. Усилятся бомбежки, может начаться артиллерийский обстрел. Населению грозит голод. Зачем же так рисковать?

— Ты хочешь сказать, Сережа, что нам надо будет отправиться в эвакуацию? А как же Леля?

— Вам необходимо на время уехать из Москвы! Пока не минует непосредственная угроза столице. А Леле ты здесь все равно ничем не можешь помочь, — добавил, чтобы успокоить. — Мы с Борей разыщем ее и пришлем к вам! — И с любовью взглянув на жену, мягко заключил: — Будем считать этот вопрос решенным, Анечка. Я перед отъездом на фронт все устрою. Мне обещали включить вас в списки эвакуируемых в Уфу. Туда отправят семьи работников Минздрава и Академии наук. Попробую уговорить и своих стариков, хотя вряд ли это удастся из-за тяжелого состояния отца.

* * *

Прорвав первую линию обороны, танки и моторизованные части вермахта, обтекая Ржев с двух сторон, взяли город в клещи и, грозя полным окружением, заставили наши войска отступить. Узнав о прорыве, комсомольцев-строителей спешно погрузили в машины, чтобы выбраться на шоссе до того, как его перережут немцы, но опоздали. Когда они, наконец, преодолев два десятка километров бездорожья, добрались до последней деревни перед шоссе, местные жители сообщили, что в сторону Москвы уже проехали вражеские мотоциклисты.

Пришлось ребятам покинуть машины, и прямо в поле состоялось бурное комсомольское собрание. На нем горячие головы предлагали пробиваться к Москве с боем, но верх все же взяли более осмотрительные.

Было решено рассредоточиться и идти пешком, мелкими группами, выдавая себя за москвичей, возвращающихся домой от деревенских родственников. Так поступили и Леля со своей подружкой Катей. Водрузив рюкзаки, двинулись в путь, делая остановки в близлежащих деревнях, чтобы набрать воды и запастись хоть какой-то едой.

Но далеко уйти не удалось. Впереди шло такое ожесточенное сражение, что идти дальше они не осмелились. Небо озарялось яркими вспышками, там била тяжелая артиллерия и непрерывно трещали автоматные очереди. Катя, рослая и крепкая девушка, куда более решительная, чем Леля, не задумываясь, предложила:

— Нам с тобой ничего не остается, как обойти этот бой стороной. Кто знает, сколько он еще продлится? А у нас еды — кот наплакал!

— Так мы что, лесом пойдем? — Леля, испуганно покосилась на мрачные хвойные дебри, стеной стоящие вдоль дороги. — И ночевать будем в лесу?

— Почему же в лесу? По дороге полно деревень. Ближе к вечеру попросимся где-нибудь переночевать.

— А не заблудимся мы, Катька? — усомнилась Леля. — У нас даже компаса нет.

— Да не бойся ты! Мы же будем идти вдоль шоссе, — успокоила ее подруга. — Постараемся держаться поближе к опушке, чтобы не терять дорогу из виду.

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. На опушке так разросся кустарник, что пробраться сквозь него было невозможно, и девчатам пришлось углубиться в лес. Там деревья росли реже, продвигаться стало намного легче, но они все-таки заплутали. Их подвело болото.

Лес неожиданно кончился, почва под ногами стала зыбкой, и перед ними разлилось обширное и глубокое озерцо, перейти через которое они не решились. Хотели выбраться на шоссе, но там наблюдалось какое-то движение, и они побоялись, что это — немцы. Пришлось двинуться вглубь леса, обходя болото в поисках брода. Вот там-то Леле здорово не повезло.

Прошли уже более километра, а топкое болото все тянулось и конца ему не было видно. Начало вечереть, они выбились из сил и, заметив что-то похожее на тропинку, решили все же перебраться на ту сторону. Вооружившись палками, Катя и Леля двинулись вперед, осторожно прощупывая дно и определяя глубину. Они уже прошли половину пути, когда менее ловкая Леля споткнулась о подводную корягу и, вскрикнув от боли, упала в воду. Она повредила стопу, но в состоянии шока все же попыталась встать. Может быть, ей это и удалось бы, но ее крепко держала вязкая трясина.