Чё это вы делаете? Рассказ

          - Машина – моя! – повысила голос, зло сверкая серебряными искрами больших серых глаз, несколько оголённых от утерянных ресниц. Она вспомнила, как они долго копили на машину, откладывая из скудных зарплат, краснея, брали из пенсий стариков, наконец, решившись, взяли кредит, и вот она, вожделенная «пятёрочка» в дачном дворе. Вспомнила, как оба учились на курсах, хвастаясь успехами, как шумно, хотя и бедно, отпраздновали получение корочек и, наконец, выехали впятером на красной «пятёрочке» на природу. Надежда Сергеевна вздохнула: было! – Забирай все накопления, а машина – моя, и баста!

          - Но… - попытался он возразить.       

          - Никаких «но»! – почти закричала автолюбительница и хотела уже, не сдерживаясь, подкрепить свои притязания парой-тройкой неутешительных замечаний относительно хозяйственной несостоятельности претендента, но тут дверь комнаты приоткрылась, и внутрь, не заходя, заглянул сын. С любопытством оглядев взъерошенную пару, спросил недовольно:

          - Чё раскричались-то? На весь дом?

          - Да вот, - с досадой пояснил отец, - машину делим.

          Сашка сразу же юркнул в комнату, остановился у дверей и чуть улыбнулся мгновенно осенившей разумной мысли.

          - А чё её делить? Запишите на меня, и спорам конец! – и коротко пояснил свои притязания: - Мне тоже должно что-нибудь обломиться.

          С минуту разглядывая сообразительного отрока веселеющими глазами, отец вдруг не к месту неудержимо расхохотался.

          - Вот что значит незакрепощённый молодой ум, - еле произнёс, утирая выступившие слёзы. – Р-р-аз! – и выход готов! – повернулся к нахмурившейся и совсем не обрадованной матери. – Я – за!

          - Мал ещё! – и к сыну: - У тебя и прав нет.

          - Выучусь за зиму, - обнадёжил ушлый отпрыск. – А пока буду давать вам по доверенности. – Он был сведущ в автоюрисдикции. – Пока, мне надо… - и исчез, махом разрубив разводной гордиев узел.

          А тяжбущиеся или тяжущиеся посидели молча, осмысливая материальную потерю, ради которой можно было всласть пошипеть друг на друга. На лице отца по-прежнему играла довольная улыбка, а её глаза продолжали искрить, медленно смиряясь с неудачей.

          - Слушай, как это тебе удалось охмурить меня?

          У охмурика ещё больше растянулись губы в улыбке.

          - Мне почему-то помнится, что объектом был я, а не ты.

          Она не стала возражать против немыслимой и обидной дерзости, мысленно вглядываясь в такое далёкое, полузабытое и такое безмятежное прошлое.

          - Вы приходили в ночнушку всегда втроём: один худой и высокий, второй – коренастый, пресного обличья, оба – брюнетистые, а ты – русый крепыш-увалень, улыбчивый, с весёлыми голубыми глазами. – Она перевела взгляд оттуда сюда. – Теперь ты не тот, завял. А где те, что с ними?

          Иван Борисович заложил руки за голову, откинулся к стенке, тоже погружаясь в счастливую молодость.

          - Длинный, что в очках, стал заслуженным учителем, уехал в маленький городишко на Тамбовщине, родил четверых огольцов, бедствует и бодрится, выживая за счёт огорода. Коренастый окончил медицинский, помыкался здесь среди местных хапуг, не прижился, ушёл в армию, уехал на Дальний Восток и служит во флоте на одном из кораблей. – Иван Борисович замолчал, завидуя друзьям. – Дороги наши так широко разошлись, что и перезваниваемся редко - не о чем, – он тяжко вздохнул. – Мы ещё в школе решили не толпиться вместе с большинством в экономистах и юристах, не плодить торговцев с высшим гуманитарным образованием, а честно послужить отечеству и народу.

          Надежда Сергеевна повернулась спиной к окну так, что не стало видно лица против света, неудобно умостилась на узком подоконнике.

          - Не повезло пацанам, не то, что тебе. - Иван Борисович, словно подстёгнутый, рывком оторвался от стены, пересел на освободившийся стул у стола, упёрся в неё недобрым взглядом когда-то весёлых голубых глаз. – Тебя отец пристроил на тёплое местечко. – Она умела и любила ударить под дых, с удовольствием наблюдая за корчившейся жертвой, тем более, что этому приспособленцу крыть было нечем. – Ты меня тогда с первого взгляда зацепил, да так, что разума и воли лишилась, словно оглоушил да и взял тёпленькую, несмотря на возражения отца.

          - Никто тебя не брал, - пытался отбояриться от незаслуженной зацепки наглый соблазнитель, - ты сама на мне повисла, да так, что и не оторвать.

          - А хотелось? – живо и ехидно поинтересовалась прилипала. – Что ж не оторвался? Не светило свалить на Тамбовщину или на Дальний Восток? – Она тихо и злорадно рассмеялась, словно ведьма с тёмным лицом и тускло светящимися глазами. – Жила оказалась тонка? – и, оборвав смешок: - И чего я, дура, в тебя втюрилась?

          Теперь ехидно и злорадно рассмеялся он.

          - Тебя, с твоей «тонкой натурой», - чуть помолчал, обозначая кавычки, - свойственны экстравагантные поступки.

          Надежда Сергеевна отошла от неудобного подоконника, уселась без разрешения на чужую кровать, плотно сжав колени.

          - А ведь отец тебя сразу раскусил, предупреждал, что из тебя ничего толкового не выйдет. Как он ни старался, теляти так и не выросло в быка!

          Взрослый телёнок растянул рот в довольной улыбке.

          - Что ж делать, если мы оказались из разных пород, - помолчал и, не удержавшись, зло добавил: - Папаша твой, однако же, тоже не преуспел.

          - Ему не дали! – встала на защиту родителя верная дочь. – Подставили, мерзавцы! – Тесть, разочарованный в зяте, сам был не промах, отличался редкой предприимчивостью, беззастенчиво по-крупному отстёгивая от сделок, которые курировал в должности вице-мэра, пока не нарвался на такую же акулу, которая и предала благодетеля, не поделив с ним левые доходы. К тому же, у большого начальника, вершащего судьбы многих масленых дельцов в городе, нашлось вдруг немало врагов, с садистским удовлетворением зарешётивших благодетеля, глупо подставившегося на одной из внушительных взяток. До суда дело, правда, не дошло, поскольку «честный» вице-взяточник, ослабленный внутрикорпоративной подковёрной борьбой без правил, подхватил в СИЗО туберкулёз и скоропостижно отдал душу дьяволу, оставив после себя громадные долги, по которым безутешные молодые расплачивались не один год. А где же взятки гладки? Они исчезли вместе с любовницей, укатившей на подаренном «Мерседесе» в неизвестном направлении, даже не проводившей в последний путь щедрого мецената. Не было на похоронах ни салюта, ни речей, и вообще никого не было, кроме близких родственников, не проронивших ни одной скорбной слезинки. Даже верная жена бросила ком земли с сухими глазами, а познакомившись здесь же с Борисом Григорьевичем, быстро вышла за него замуж и быстро ожила, чего отцовская дочь до сих пор простить ей не смогла. Иван же Борисович, оказавшийся ржавым звеном в цепочке вице-мэровских прихлебателей, был изгнан из хлебного со сливочным маслом земельного отдела и спихнут в архитектурную мастерскую, подходящую ему и по духу, и по строительной специальности, где он и занялся рутинным проектированием безликих спальных девятиэтажек да осуществлял поверхностный архитектурный надзор над беззаконными действиями хапуг, впрочем, без всяких для них последствий. – Без его протекции ты так и застрял в захудалых архитекторишках, кропающих многоэтажные бараки. – Надежда Сергеевна скривила губы в презрительной усмешке.

          - У тебя устаревшие сведения, - с явным сарказмом подправил любимую супругу нисколько не огорчившийся муж, - я давно уже ведущий, - не стал уточнять, как «давно», - и проектирую не только дома, но и целые микрорайоны, - и поморщился, вспомнив о последних провалах.

          - Да ну? – удивилась Надежда Сергеевна. – Когда же это тебя так подбросило? И почему не похвастался?

          - Я говорил, - в голосе подброшенного прозвучала обида, - но ты же слышишь только себя. Сама-то всё ещё экономишь муку на макаронной фабрике? – нанёс ответный укол.

          Она, не обидевшись, рассмеялась.

          - Да и ты обо мне знаешь не больше. Я тоже давно главным экономистом в большой международной торговой фирме. Сейчас заканчиваю бизнес-план, по которому мы накормим фирменными мясными полуфабрикатами европейского производства всю Западную Сибирь с Уралом.

          - Ого! – соизволил удивиться в свою очередь ущемлённый ведущий архитектор. – Далеко пойдёшь, если не остановят.

          Надежда Сергеевна с подозрением взглянула на него: «Неужто знает о мясной афёре?» Но лицо пока ещё мужа было непроницаемо приветливым.

          - Слушай, а ты любил когда-нибудь меня? – спросила с неподдельным интересом, пристально вглядываясь по-новому в давно знакомое лицо.

          Он даже опешил от неуместного вопроса, откинулся назад и слегка замешкался, стараясь подобрать нужный нейтральный ответ, а ещё лучше бы увильнуть от него.

          - Я уже и забыл, что это такое, - начал осторожно, не глядя на неё. – Наверное, что-то было, сейчас и не вспомнить, - порадовал застывшую в ожидании любимую женщину. – Она ведь как болезнь, как горячка: вспыхнет, охватит и быстро уйдёт, всё равно, что неуёмная животная страсть, природный инстинкт, в современном цивилизованном обществе и говорить-то о ней не принято, - он явно ёрничал, избегая конкретного ответа на конкретный вопрос, и она это знала, и это было ответом. – Сейчас объединяются больше для удобства спаривания, а потом уже начинают выяснять, что ещё нужно от партнёра.

          - Долго же мы выясняли, - брезгливо отметила партнёрша. – Выяснил, наконец, что тебе от меня надо?

          Иван Борисович встал, медленно прошёлся от двери до окна и обратно, остановился там, словно собираясь уйти, замер в недолгом раздумьи.

          - Пожалуй, немного теплоты и внимания. Хочется, чтобы дома меня встречала обыкновенная, сочувствующая, улыбчивая женщина, а не главный экономист.

          - И не ведущий архитектор, - вставила Надежда Сергеевна. – Ты прав: мы оба слишком упёрлись в работу и забыли друг о друге. За день, да ещё допоздна, так вымотаешься, что дома нет ни до чего и ни до кого дела. Ты - дома, а мысли – там. А куда денешься? Вспомни: сначала надо было вкалывать на двух работах, оплачивая долги, потом, чтобы более-менее благоустроиться, а дальше – по инерции. Ты прав, - она горько усмехнулась. – Дошло до того, что потерять работу, не преуспеть, стало страшнее, чем потерять близких и знакомых. Она, как наркотик, заменила всё и даже секс. Сам, небось, знаешь, какой чувственный эмоциональный подъём испытываешь при любом успехе, не сравнить ни с какой близостью. Это работа, а не любовь стала для нас болезнью. Но что делать? Перестать горбатиться – страшно! Ты – мужчина, ты – глава семьи, ты обязан был снять обоих с трудовой иглы, меня – во всяком случае. Вместо этого ты вечно лежишь на диване, отгородившись от всех и всего газетой. Я не чувствую себя защищённой, я не уверена не только в послезавтрашнем, но и в завтрашнем дне. Что делать?

          Иван Борисович сел перед нею на стул.

          - Я уже принял твёрдое решение, - но рассказать о нём ему помешали настойчивые призывы Вуги на обед.

------

          Воскресный обед проходил в гнетущей, напряжённой обстановке, не соответствующей большому блюду паривших пельменей, окружённому чашками со сметаной, майонезом, горчицей, маслом, хреном и ещё какими-то изобретениями хозяйственной Варвары Гавриловны. Дочь положила себе на тарелку всего с десяток, старательно вымазывала в горчице и медленно жевала, не ощущая горечи и глядя поверх голов присутствующих, давая тем самым знать, что за семейным столом её нет. В отличие от супруги Иван Борисович, не постеснявшись, наложил себе целую горку и использовал в качестве смазки любимый «Провансаль». Он тоже ни на кого не глядел, опустив глаза в тарелку, показывая в свою очередь, что виноват без вины. Сашок, как всегда, ел торопясь, стараясь побольше измазать сметаной, и иногда в спешке, не успевая прожевать, заглатывал пельменину целиком, благо они были небольшого размера. А хозяйка-искусница больше паслась в тарелке мужа, который предпочитал горяченькие и с хреновым соусом. Только и слышалось негромкое: «Тебе добавить? Ещё хрена? Вытри усы, а то накапаешь на штаны. Я тебе положу из-под низа, хорошо?» А сама еле успевала отправить в рот пару штук, да и то без приправы. Глядя на бесстыжую услужливость матери, Надежда Сергеевна злилась, думая, что сама она никогда не была и не будет прислугой в доме, искоса посмотрела на соседа: «Пусть козёл пасётся сам!» Пыталась вспомнить, но так и не смогла, когда в последний раз вплотную занималась кухней, стиркой, уборкой – всё мать. А та ничего – постоянно весела и бодра, даже морщины разгладились, как будто молодеет, а при отце была старуха старухой, пришибленной и увядающей.

          Поскольку взрослых затрагивать было опасно, пришлось, чтобы более-менее разрядить накалившуюся атмосферу, отдуваться младшему и самому обиженному.

          - Саша, - строго обратилась к нему заботливая мать, - не пора ли тебе готовиться в школу?

          - Успею, - равнодушно буркнуло воспитанное дитя между двумя жевками, не отрывая взгляда от положенного рядом с тарелкой мобильника и засовывая пельмень в рот не глядя и пренебрегая мерами безопасности.

          - Ты всё прочитал, что задавали на лето? - не отставала требовательная воспитательница, вспомнив, кстати, что он показывал ей когда-то длинный перечень книг, рекомендованный для самостоятельного летнего усвоения.

          - Успею, - заладил книгочей, не отвлекаясь ни от мобильника, ни от пельменей.

          - Когда же ты успеешь? – мать начала заводиться, стыдясь, что родительский авторитет попирается бесстыдно и нагло.

          Сын, наконец, оторвался от мобильника, но не от пельменей, жуя, снисходительно взглянул на неё.

          - В интернете прочитаю дня за два краткое изложение. И вообще, до лампочки мне ваши дряхлые классики и занудные современники, не понимающие нашей динамичной жизни.

          Тут уж не выдержал дед-гуманитарий.

          - Так ты вырастешь неотёсанным оболтусом с интеллектом мигранта. Кому такой нужен, без знания русского языка и литературы? Говорить-то с тобой будет не о чем.

          - Кончу школу и подамся в лётное училище, а там нужны не литература, а физика и математика, а больше всего – здоровье.

          - Я запрещаю тебе даже думать о военной специальности! – взорвалась, наконец, мать. – Не хватало мне ещё изводиться каждый день, каждую минуту, тревожась за твою жизнь. Моего благословения ты не получишь, так и знай!

          - Переживу, - сухо и зло ответил отбившийся от рук отпрыск, скрестив над столом упрямый и ненавидящий взгляд со сверкающим ожесточённым взглядом матери. – И вообще, я даю вам развод обоим, а жить буду здесь.

          - А учиться? – голос Надежды Сергеевны заметно потускнел, а на щеках выступили розовые пятна.

          - Буду ездить на электричке в свою школу. Нас, таких, здесь четверо.

          - И всё-таки подумай, - начала сдаваться заботливая мамаша, - об опасности воинской службы с её дедовщиной и отупляющей дисциплиной.

          - Ничего, переживу, - опять заладил будущий авиатор, - ничего сверхопасного. На улицах дети, перебегая дорогу в неположенных местах, гибнут чаще, - у Надежды Сергеевны вздрогнули губы, - что ж мне теперь, дома сидеть, никуда не выходя?

          - А не удобней ли на время учёбы, всё же, пожить в городской квартире? – подал и свой неуверенный голос отец, чуть не добавив «вместе с нами».

          Непокорный сын отодвинул недоеденные пельмени, встал.

          - Надоело допоздна отираться по подворотням в ожидании, когда вы вернётесь с работы.

          - Для тебя же стараемся! – в голосе Надежды Сергеевны послышались обидчивые и даже жалобные нотки.

          - Не нужны мне ваши старания, - сын был непреклонен и очень похож сейчас на мать. – Мне нужны нормальные родители и в полном объёме. И вообще, мне надо… - и почти убежал из столовой.

          - Парень абсолютно прав, - поддержал внука дед, - и умнее вас обоих.

          Надежда Сергеевна порывисто встала и вышла вслед за правым. Мужчины тоже не стали задерживаться, позволив Варваре Гавриловне убирать со стола и мыть посуду.

          Иван Борисович поднялся в своё домашнее СИЗО, остановился у окна, слегка улыбаясь. Ему понравилось неожиданное и самостоятельное решение сына, вырастающего в волевого человека. Понравилось и то, как он дал понять дурным родителям, что не одобряет их решения о разводе, во всяком случае, без консультации с ним. Ничего, переживёт, нервная система будет крепче, пригодится в трудных полётах. Скрипнула дверь. Тихо вошла в домашних тапочках посрамлённая мать, спросила от двери, чтобы не рассчитывать на большее:

          - Ну, что, пишем заявления?

          Иван Борисович повернулся к ней всё ещё с улыбкой и чуть не порадовал бодрым согласием: «С удовольствием!». Но, увидев напряжённое и немного растерянное лицо будущей ответчицы по гражданскому иску, сдержался, поморщившись.

          - Напиши сама, а я подпишу не глядя.

          Надежда Сергеевна прошла к столу, села, уверенно достала из ящика два чистых листа - один себе, другой ему.

          - Дудки! Пиши сам!

          Пришлось и ему примоститься напротив, выжидательно глядя на чистый лист, но ни одной путёвой мысли, как ни напрягался, на него не стекало.

          - Чего писать-то?

          - Пиши, зачем разводимся.

          - Так ничего в голову не приходит.

          - Забыл уже, что говорил?

          - А что?

          - Что любви нет.

          Иван Борисович сокрушённо вздохнул и поёжился на пойманном воробьином слове.

          - Да, с любовью у нас, признаться, не очень-то получилось. – Он почесал переносицу и старательно записал под пунктом 1: «Нет любви». – Она, брат, требует большой работы, а у нас на неё, видимо, не хватило ни сил, ни времени. – Взглянул исподлобья на нелюбимую, хитро прищурился. – А знаешь, психологи утешают, что неиспользованная, она таится где-то под сердцем до поры, до времени. Как у Буги-Вуги!

          Надежда Сергеевна фыркнула, не сдержав саркастической улыбки.

          - Что ж мне, до пенсии ждать? Придумай ещё что-нибудь, да попроще, да попонятнее.

          «Козёл» задумался, зажав обратный конец ручки в зубах.

          - Что ещё? Вот: обычно, когда не знают, зачем разводятся, то упирают на то, что не сошлись характерами. Подойдёт?

          Надежда Сергеевна, поморщившись, одобрила:

          - Годится: уж что-что, а характеры наши явно не совместимы. Благодари судьбу, что я терпела тебя целых 15 лет.

          - Взаимно, - поблагодарил Иван Борисович и твёрдо записал под пунктом 2: «Не сошлись характерами». – Уж больно долго не сходились. Кстати, о характерах: что-то не припомню ни одного случая, когда бы мои разумные инициативы не встречались тобой в штыки. Или я ошибаюсь?

          - А я что-то не припомню ни одного более-менее полезного предложения. – Она прищурила глаза и скорчила губы в презрительной усмешке. – Мебель? Помнится, ты намеревался сделать мебель для квартиры. Смешно! Тоже мне – краснодеревщик!

          Мебельщик отодвинул от себя лист с записями.

          - И в результате, купив новую и дорогую, мы влезли в ещё большие долги.

          - Зато квартира выглядит как у людей, - выставила штык приличная хозяйка. – А чего стоят твои жалкие потуги в живописи? Ещё смешнее! Тоже мне, недоделанный импрессионист! Ха-ха! – злобная критиканша деланно рассмеялась.

          Иван Борисович встал, отошёл подальше, снова к окну, повернулся к нему спиной.

          - Кое-что, однако, тебе понравилось, - напомнил с нескрываемой обидой неоценённого таланта.