Помоги проекту - поделись книгой:
Летчики, впрочем, полагали, что утром их, наверное, отпустят: небо обложило облаками, и по туго натянутым палаткам мелко барабанил нудный дождь.
Но разбудила летчиков команда «Подъем!». Была слышна какая-то беготня и чавканье сапог по грязи. Приоткрылась у входа одубевшая пола брезента, дежурный охрипшим голосом повторил команду «Подъем!», и вскоре донеслась громовая команда Кожуховского:
– Выходи строиться! Быстро! Быстро!!
«Неужели самого конструктора и заводских летчиков в такую рань и ненастье принесло?» – подумал кое-кто. Выбежали из палатки, в темноте не сразу отыскивая свое место в строю, а Кожуховский уже объявлял:
– Первой эскадрилье снимать палатки, снести личные вещи и постели в сарай; второй, третьей и четвертой – рассредоточить самолеты по границе аэродрома; пятой – собрать лопаты и у ветряка рыть окопы для укрытия личного состава. Делать все, как по тревоге. Нас приедут проверять из штаба округа. Приступить к работе!
Шеститонные штурмовики, выстроенные в две линии крыло к крылу, растаскивали на руках – Кожуховский почему-то запретил запускать моторы, чтобы можно было разрулить. Трое поднимали на плечи тяжелый хвост, а человек десять упирались в кромки крыльев и толкали машины. В лагере рушили палатки. Мокрые постели и тяжелые чемоданы стаскивали на скотный двор. У ветряка рыли широченные окопы. Наскочивший туда Кожуховский такую работу забраковал:
– Что вы мне погреб копаете! Надо поуже, поуже… Чтоб только человеку туда протиснуться. Да с изломами… с изломами ройте!
Работали без перерыва до одиннадцати. Потом всех зачем-то собрали к ветряку, на котором был высоко подвешен репродуктор. Там прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, одетый в коричневый кожаный реглан комиссар полка Рябов.
Ровно в 12 часов все услышали:
– Среди ночи без объявления войны фашистские орды внезапно вторглись в пределы нашей страны…
Потом был митинг под моросящим дождем. Война… И снова полеты, полеты…
На пятый день войны пришел приказ: «Сегодня вылетаем на фронт!». Что так быстро могут послать на фронт, многим и в голову не приходило: ведь ни строем еще не летали, да и из пушек и пулеметов на полигоне никому и очереди выпустить не пришлось! Самих «эрэсов», которые должны подвешиваться под крыльями, тоже не видели, и как прицельно сбрасывать бомбы – никто представления не имел. В кабине на уровне глаз летчика была установлена трубка оптического прицела для стрельбы. Говорят, что с его помощью можно и бомбить, и заводские летчики знают, как это делать, но они из Воронежа так и не прилетели…
Курс на северо-запад
Четвертый штурмовой полк вылететь на фронт из Богодухова в тот же день не смог. Задерживали непредвиденные «мелочи». Начали, к примеру, вставлять в бомбоотсеки прибывшие по железной дороге кассеты для мелких бомб, а они туда – хоть плачь! – не влезают. Техники и оружейники во главе с инженером полка Борисом Митиным мучились с ними остаток дня и всю ночь, сбивая в кровь руки. Не скоро разобрались, что кассеты не взаимозаменяемые, а пронумерованы и каждая из них должна вставляться в определенный отсек.
А летчикам надо было срочно готовить для перелета карты. Нужных листов в штабе не оказалось, их можно было получить только в Харькове. Посылать за ними машину – потерять день, а самолет Харьков не принимает из-за сильной грозы. Невзирая на запрет метеослужбы, командир полка на свой страх и риск выпустил на связном самолете через грозовой фронт опытного летчика, старшего политрука Владимира Василенко с летнабом Яковом Квактуном. Те попали в полосу ливня. Обходя грозу, сбились было с пути, но увидели железную дорогу – и она вывела их на Харьков. Вечером началась склейка листов для 500-километрового маршрута. Получились огромные «простыни». Сложили их «гармошкой», а эта кипа в планшет не лезет! Пришлось резать на части.
Перелет предстоял нелегкий. Первая посадка для заправки была намечена под Брянском, в Карачеве. Штурманский расчет показал, что бензина едва хватит. Если случится какая-нибудь помеха на аэродроме, то даже уходить на второй круг рискованно. Но беда была не только в этом: у семи самолетов опытной серии продолжительность полета оказалась на несколько минут меньшей, чем у остальных. Такие «уникумы», между прочим, и достались самым молодым летчикам – Смурыгову и Шахову.
В этот день на аэродроме появился командир дивизии полковник Пуцыкин: метался по аэродрому, торопил с отлетом, учинял разносы. К вечеру он сорвал голос и мог только сипеть да метать свирепые взгляды. А работа шла своим чередом до поздней ночи. Спать повалились на сеновале, не разбирая постелей. Перед этим из громоздких чемоданов, сваленных в кучу, извлекли и рассовали по карманам регланов самое необходимое: мыло, полотенце, бритву с помазком, зубную щетку… Смурыгов хотел было взять еще свитер, но передумал: «Война до холодов кончится».
…26 июня самолеты пяти эскадрилий, прогрев моторы, ровными рядами, в хвост друг другу, выстроились на границе летного поля. Летчики не покидали кабин. Медленно разъезжали бензозаправщики, чтобы долить бензин под самую пробку семи штурмовикам опытной серии.
Завращались винты, загудела степь, и эскадрильи, взлетая с пятнадцатиминутным интервалом, одна за другой ложились курсом на северо-запад. Перед стартом самолеты стояли ровненько, а в воздухе летели роем. Многие летчики не успели как следует освоиться с оборудованием кабины, искали приборы по надписям. Чуть замешкался, поднял голову – уже наползаешь на соседний самолет, тот шарахается в сторону, следующий – от него… Так и мотались добрую половину пути, пока наконец не приноровились. Ведомым за весь полет так и не пришлось воспользоваться огромными картами. Тут уж не до ориентировки – взгляда от соседа не отвести. Где летели – мало кто знал. Вся надежда была на ведущих, и они оказались молодцами: вывели точно к Карачеву.
Все же с посадочной полосы некоторые самолеты пришлось стаскивать на буксире: бензобаки оказались сухими. Недосчитались и нескольких самолетов, что имели меньший запас горючего, – они сели где-то на вынужденную, не долетев до Карачева. Не долетел и заместитель командира полка по строевой. В полку он был недавно, и такое невезение… Начались поиски. Одновременно готовились к дальнейшему перелету. Летчики сами заправляли самолеты (техники на транспортных Ли-2 еще не прибыли), потом прокладывали маршрут на Минск.
Пришлось долго простоять в очереди у столовой: в Карачев слетелись части с разных направлений, скопилось много людей. Спать повалились поздно, да и всю прошлую ночь в Богодухове провели без сна. В головах гудело…
Летчики вроде не успели и глаз сомкнуть, как начали будить. За окнами небо полыхало молниями, гром бухал, как из пушек, но командир полка получил строгий приказ: «Ждать погоду у самолетов. Каждая минута дорога, фронт ждет – взлет с рассветом».
В кромешной тьме под проливным дождем летчики разбегались на стоянки. Номера своих самолетов узнавали во время вспышек молний. Кто уселся в кабину и закрылся от дождя колпаком, а иные примостились на корточках под крылом и курили одну папиросу за другой. Полыхающие облака медленно смещались на запад. Дождь наконец прекратился, на востоке посветлело. Хлопнула зеленая ракета – сигнал к запуску моторов. Эскадрилья за эскадрильей снова поднялись в воздух.
Промежуточная посадка была намечена в районе Старого Быхова. На половине пути попали в полосу сильного дождя. Тут уж ведомые без всякой команды прижимались к ведущему, чтобы не потерять из виду – летели, словно пришитые, – крыло в крыло. На сей раз долетели все до единого, кто стартовал в Карачеве.
На летном поле копошились сотни людей с лопатами и носилками – строили бетонную взлетно-посадочную полосу. В центре аэродрома высились кучи песка и щебня, сновали грузовики. Кроме штурмовиков, сюда садились истребители и бомбардировщики. Справа от строящейся полосы самолеты планировали на посадку, а слева в это же время взлетали.
Командиры эскадрилий капитаны Спицын, Крысин, Саталкин, Лесников и Двойных довольно долго ждали майора Гетьмана и батальонного комиссара Рябова около их самолетов с бортовыми номерами 1 и 2. А тем, в свою очередь, пришлось наводить справки по поводу дальнейшего перелета в других частях, которые прилетели сюда раньше. Это были остатки полков, подвергшихся ударам еще в первый час войны. Гетьман и Рябов разговаривали с очень усталым на вид летчиком с тремя шпалами в голубых петлицах, подполковником. Поскольку 4-й штурмовой авиационный полк должен был поступить в распоряжение командующего ВВС Белорусского военного округа, Гетьман спросил у подполковника:
– От вас есть связь со штабом ВВС?
– Нет…
– А где он располагается, в Минске? – спросил Гетьман. «Если нельзя связаться по телефону, – подумал он, – возможно, придется самому слетать туда, чтобы доложить о прибытии. Медлить нельзя».
– В Минск уже ворвались немецкие танки, – огорошил подполковник.
– А не провокационные ли это слухи? – спросил Рябов, но подполковник подтвердил, что видел это своими глазами. Как оказалось, это был командир части, которая несколько дней назад базировалась в приграничной зоне и на рассвете 22 июня потеряла от бомбежки большую часть самолетов.
– Как же сейчас проходит линия фронта? – поинтересовался Гетьман. По укоренившейся привычке он уже взял планшет с картой, чтобы нанести обстановку, которую, безусловно, должен знать этот хорошо осведомленный подполковник.
– Никакой линии фронта нам никто пока не давал… То, что самим пришлось наблюдать с воздуха, похоже на слоеный пирог: западнее Минска дерутся наши части, а много восточнее по дорогам движутся на восток немецкие моторизованные колонны…
В район Старого Быхова прилетели только летчики. Для перелета на фронт полку еще в Богодухове выделили два транспортных самолета Ли-2, вмещавших около 50 человек. В состав этого летного эшелона входила часть техников, оружейников, связистов и оперативная группа штаба. Остальной личный состав – около 500 человек со штабным имуществом и тылом полка – должен был грузиться в 16 товарных вагонов и следовать на фронт наземным эшелоном. Кроме того, часть личного состава полка на двух транспортных самолетах должна была вылететь из Карачева. Прибыли они с задержкой, но вскоре полк готов был лететь дальше и начинать боевые действия.
Разведка боем
Над Старо-Быховским аэродромом низко пролетел У-2. Он с ходу приземлился около стоянок штурмовиков. «Уж не Науменко ли прилетел?»
Николай Федорович Науменко был до войны заместителем у генерала Копца. Задолго до вторжения немецко-фашистских войск в приграничном округе нельзя было не почувствовать запаха пороха. В июне особенно участились случаи перелета государственной границы немецкими самолетами. Генерал Копец тогда обращался к недоступному и властному командующему округом генерал-полковнику Д.Г. Павлову за разрешением «проучить наглецов», но командующий категорически запретил поднимать истребителей наперехват, ссылаясь на широко обнародованное сообщение ТАСС [10] от 14 июня, в котором говорилось, что «…слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы…».
– Не поддаваться ни на какие провокации! – отрубил тогда командующий.
Когда сосредоточение крупных сил противника непосредственно у наших границ стало фактом, а немецкие разведчики открыто совершали облет районов базирования нашей авиации, Копец вместе с Науменко снова пришли к командующему.
– Разрешите рассредоточить авиацию на запасные аэродромы.
– Недальновидные вы люди, – ответил тот. – Нельзя давать никаких поводов для провокаций! Выполняйте-ка лучше мои указания по подготовке к учению. Займитесь настоящим делом!
Как раз 22 июня на Брестском полигоне намечалось крупное опытное учение…
После первого массированного налета фашистской авиации генерал Копец сел в самолет. Он облетал все аэродромы, связь с которыми была сразу же нарушена. Куда он ни прилетал, везде видел догоравшие машины – потери оказались колоссальными. Возвратившись в штаб, командующий ВВС округа застрелился в своем кабинете. Об этой трагедии тогда знали немногие.
На плечи возглавившего теперь авиационную группу Западного направления полковника Науменко свалилась нелегкая задача: собрать остатки авиационных частей и организовать их боевые действия… Из-за отсутствия связи, узлы и линии которой были выведены из строя немецкими диверсантами, управление авиационными частями нарушилось, и теперь он целыми днями летал на самолете У-2 с одного аэродрома на другой, ставя задачи авиационным частям. Задачи эти нужно было согласовывать с действиями войск, о чем можно было узнать в штабе Западного фронта или штабах армий. Но штабы часто меняли месторасположение, и найти их подчас было нелегко. Приходилось приземляться у дорог, по которым двигались войска, расспрашивать. В такие дни Науменко обычно ставил задачу на «разведку боем», смысл которой – сам ищи противника и бей.
28 июня Науменко в поисках штаба фронта решил «прочесать» дорогу от Старого Быхова на север вдоль Днепра. Не долетая до Могилева, он заметил сильно пылившую по проселку легковую машину. Она круто свернула в лес. Полковник сделал над этим местом круг и увидел в густой роще несколько палаток и автомашин. Сел поблизости на поляну, подошел к остановившейся на опушке легковой «эмке». Водителя где-то видел – знакомое лицо.
– Кого привез? – спросил его Науменко.
– Сандалова, товарищ полковник…
– Вот как! – обрадовался Науменко. Случайно отыскался сам начальник штаба 4-й армии Сандалов, с которым в канун войны пришлось ему уточнять план несостоявшегося опытного учения.
Углубившись в лес, Науменко увидел сидевшего около палатки на раскладном стуле командующего фронтом Д.Г. Павлова. Ему что-то докладывал по разложенной на столе карте Сандалов. Павлов за эти дни осунулся, сгорбился, и в нем трудно было теперь узнать прежнего властного человека, каким его в последний раз видел Науменко в Минске. Командующий тихо сказал Сандалову:
– Отбить Бобруйск… Свободны.
Около Павлова толпились офицеры штаба с картами и документами. С часу на час ждали прибытия из Москвы маршалов Советского Союза К.Е. Ворошилова и Б.М. Шапошникова. Командующий фронтом заметил стоявшего поодаль Науменко и тут же отвел от него безразличный взгляд. Начал подписывать документы, почти не читая их. «Не до авиации, видно, сейчас ему», – подумал Науменко о Павлове и заспешил за Сандаловым, шедшим к своей машине.
– Где вы сейчас находитесь? – спросил у него Науменко.
– За Березиной, в трех километрах западнее Бобруйска. Мы там штурмовиками бьем переправы. Правильно действуем?
– Очень правильно! Действуйте в таком же духе!
– А где ваш правый сосед? – спросил Науменко о 13-й армии.
– Дерется где-то в районе Минска… Прилетайте к нам, там потолкуем, – сказал Сандалов, закрывая дверцу автомашины.
– Поглядывайте почаще вверх, по всем дорогам «мессершмитты» [11] зверствуют, – посоветовал Науменко на прощание.
Науменко попытался уточнить у штабных офицеров местонахождение штаба 13-й армии, но они и сами этого точно не знали. Туда направили на самолете У-2 офицеров связи с приказом командующего фронтом – во что бы то ни стало удержать Минский укрепленный район.
Науменко взлетел с поляны, взял курс на Старый Быхов. Высоту выдерживал пониже, макушки деревьев мелькали под самыми крыльями. Летел и поглядывал вверх, как сам советовал Сандалову. Небо было безоблачным, светило солнце. Уже близко Старый Быхов, а четыре «мессершмитта» тут как тут! «Может, не заметят и я проскочу?» – подумал Науменко. Но истребители начали снижаться прямо на него. Выход в таких случаях один: немедленно садиться. Приземлился, отбежал от самолета, залег в кустах. Треснула очередь, вторая – самолет вспыхнул. Пламя мгновенно охватило полотняные крылья, и вслед за этим взрыв разметал во все стороны горящие обломки.
Науменко появился на КП у Гетьмана запыленный и небритый, и через некоторое время эскадрильям через посыльных поступило распоряжение подвешивать на самолеты бомбы, заряжать пушки и пулеметы. Технического состава было раз-два – и обчелся: один техник и один оружейник на пять самолетов. Оружейники распаковывали большие красные ящики, только что доставленные транспортным самолетом из Москвы. Там были «эрэсы». Оружейники впервые занялись их установкой под крылья. Инструктировал их заводской инженер в штатском. На одном самолете что-то фыркнуло, и огненная комета со свистом улетела за лес: у кого-то сорвался «эрэс» – забыли отключить бортовую электросеть.
Многотрудный день был уже на исходе, когда командира первой эскадрильи капитана Спицына и его заместителей старшего политрука Филиппова и капитана Холобаева срочно вызвали к командиру полка. Прибыв, они представились полковнику Науменко, суровому на вид, с двумя орденами Красного Знамени на шевиотовой гимнастерке и с огромным маузером в деревянной кобуре. Прибывшим летчикам Науменко сказал:
– Втроем полетите на разведку боем в район Бобруйска. Что увидите восточнее реки Березины, не трогать, а западнее – бить. Ясно?
Задача на первый боевой вылет была поставлена кратко – двумя короткими фразами. Может быть, оттого, что Спицын и Филиппов воевали еще в финскую, да и Холобаев в авиации тоже не новичок, на испытательной работе ко всякому притерпелся.
Поскольку вопросов не последовало, Науменко строго сказал:
– Выполняйте!
Летчики козырнули, сделали поворот кругом через левое плечо и заспешили к своим самолетам. И только теперь у них стали один за другим возникать вопросы. Что, собственно, надо разведать? Какие цели бить и каким оружием? Насколько надо углубляться на запад за реку Березину? Как проложить маршрут, на какой высоте лететь и в каком построении?
Искать ответы на эти вопросы пришлось самим. Прежде всего проложили линию пути. На картах протянулась прямая черта от Старого Быхова на запад. Она пересекла Березину севернее Бобруйска, а километрах в тридцати за рекой изогнулась влево на 180 градусов, выводя на Слуцкое шоссе. Остальное решили быстро: высота полета двадцать-тридцать метров. Холобаев летит слева, Филиппов – справа. По самолетам!
У штурмовика мастер по вооружению младший сержант Комаха доложил Холобаеву о боевой зарядке. Под крыльями «ила» висело восемь длинных «чушек» с ветрянками на заостренном конце и ракетным оперением сзади. Летчик торопливо застегнул лямки парашюта, сел в кабину и начал вспоминать, как устанавливается электросбрасыватель для пуска «эрэсов» и сбрасывания бомб. Оглянувшись, заметил инженера полка по вооружению капитана Дремлюка, махнул ему рукой. Тот подбежал, взобрался на центроплан.
– Как тут установить электросбрасыватель на бомбометание?
– А как собираетесь бомбить: одиночно, серией или залпом?
– А черт его знает! Как обстановка покажет…
– Ну тогда лучше поставим на одиночно. – И Дремлюк повернул рукоятку на нужное деление.
– А сбрасыватель «эрэсов»?
Дремлюк снова покрутил рукоятку с делениями вправо, влево… Потом нахлобучил на самые брови пилотку, поскреб пятерней затылок.
– Вот что, товарищ капитан, вы минуточку подождите, а я позову заводского инженера, он заодно и про «эрэсы» расскажет. – И его словно ветром сдуло с крыла.
Но ждать было некогда: самолеты Спицына и Филиппова уже тронулись со стоянок. Холобаев запустил двигатель, дал газ, тоже порулил на старт. Позади самолета заклубилась пыль, полегла трава. Летчик оглянулся – вслед за самолетом, согнувшись в три погибели и придерживая руками головные уборы, бежали двое – Дремлюк и заводской инженер в серой клетчатой кепке. Уже на линии старта они вскарабкались на центроплан, уцепились с обеих сторон за борта кабины, склонились к летчику и начали объяснять ему что-то в оба уха. Холобаев успел спросить у заводского инженера:
– А как прицеливаться при пуске «эрэсов»?
– Да наводи вот это перекрестье на цель – и жарь!
– Ясно! Живо скатывайтесь, будем взлетать…
Не закрывая колпаков кабин, летчики поочередно подняли вверх руки – знак «К взлету готов». Сигналили руками по старинке, как на прежних самолетах, хотя на штурмовиках были установлены рации. Сейчас о них никто и не вспомнил. Пробовали их настраивать еще в Богодухове, но в наушниках стоял такой треск, будто сало на сковородке жарилось. Из-за этого шума работу мотора не прослушаешь, поэтому тогда на радиосвязь махнули рукой.
Взлетели, построились клином, легли на расчетный курс, засекли время. «Как отличить противника? – думали летчики. – Линии фронта на карте нет, обстановка неясная, не ударить бы по своим…» То, что и по самолету могут ударить зенитки, как-то никому и в голову не приходило. Холобаев, например, в броневую защиту штурмовика крепко поверил еще перед вылетом на фронт. К нему на аэродром тогда прибежал сынишка: узнал, что отец улетает на войну, и заплакал.
– Тебя там не убьют, папка?..
– Меня-то? – прищурил глаза отец. – На таком самолете?! Вот смотри! – он выхватил из кобуры пистолет, подошел к своему штурмовику и, не раздумывая, выстрелил в борт кабины. Потом нашел и показал сыну маленькое пятнышко – след от пули на свежей краске. Даже вмятинки не осталось!
Разумеется, Холобаев проделал этот «опыт» не столько для успокоения сына, сколько для себя самого, своих товарищей. С той самой минуты он так уверовал в прочность брони, что, взяв курс на Бобруйск, не думал об опасности, которая могла его там подстерегать.
Мотор работал ровно, показания приборов были нормальные. До Березины лететь было порядочно. Пересекли несколько пустынных дорог, и лишь на одном из проселков заметили женщину с большим узлом на спине, с ней шел подросток. Увидев показавшиеся из-за леса самолеты, женщина схватила за руку мальчика и шарахнулась в кустарник. От брошенного на дорогу узла поднялась пыль… Потом под крылом промелькнула затерявшаяся в лесу ферма. Ни скота, ни каких-либо признаков жизни… Вспомнилось строгое предупреждение полковника Науменко: «Все, что увидите восточнее Березины, не трогать». А тут и трогать-то нечего – повсюду гнетущая, настораживающая пустота.
Пересекли Березину. На восточном берегу войск не было видно. Где же та сила, которая должна остановить фашистов на этом водном рубеже? Слева по курсу, на западном берегу виден Бобруйск, над ним зловеще клубится черный дым. Штурмовики понеслись над самыми верхушками густого леса западнее Березины, где нужно было искать противника. Летчики увеличили скорость, закрыли бронезаслонки маслорадиаторов, чтобы их не пробило пулей или осколком: такое указание было в инструкции. Подошло расчетное время, начали разворот; левое крыло консолью чуть не чиркает по макушкам сосен, правое вздыбилось к небу. Еще не закончив маневр, выскочили на Слуцкое шоссе, а там – колонна…
Впрочем, то, что увидели летчики, нельзя было назвать колонной. Это был сплошной поток техники: танки, тупоносые, крытые брезентом грузовики, тягачи с пушками и бронеавтомобили – в несколько рядов движутся в сторону Бобруйска. По обочинам дороги прыгают на кочках мотоциклы с колясками. И не видно ни начала, ни конца этой лавины. На танках заметили белые кресты. Спохватились: противник!! Но почему так нахально беспечны фашисты? Сидят на башнях танков и бронеавтомобилей с засученными до локтей рукавами, свесив ноги в открытые люки, не прячутся, не стреляют?
Вывод из разворота закончили как раз над самой колонной. Летчики по нескольку раз нажали на кнопки, штурмовики облегченно вздрогнули. Бомбы сбросили на глазок, не целясь: по такому скопищу техники с малой высоты промазать просто невозможно – там яблоку негде упасть! Разрывов своих бомб со взрывателями замедленного действия летчики наблюдать не могли, но в колонне началась паника. Холобаев увидел, как столкнулись два грузовика, один из них повалился в придорожную канаву, из других машин посыпались солдаты, мотоциклисты метнулись в стороны от дороги и помчались к лесу. И тут же с земли к самолету потянулись светящиеся пунктиры. Их становилось все больше, и вскоре уже целые снопы стремительных искр пронизывали небо вокруг. Холобаев на какое-то время оцепенел – впервые увидел такое. Вздрогнул от короткого, но сильного щелчка, которого не услышал сквозь гул двигателя, а скорее ощутил всем телом. Тут же заметил на лобовом бронестекле белое пятнышко и расходившуюся от него лучистую изморозь. «Чем-то влепило! – и только теперь будто очнулся: – Надо же бить, бить!..». Пальцы зашарили по ручке управления, но не сразу нашли кнопку пуска «эрэсов». На что-то нажал. Из-под крыла вперед рванулся огненный хвост. Нажал еще и еще раз – опять срываются хвостатые кометы и мгновенно исчезают впереди. Где же взрываются «эрэсы»? Со злостью опять ткнул пальцем кнопку пуска, да так, что даже ручка управления подалась вперед, и самолет клюнул носом. На этот раз «эрэс» взорвался совсем недалеко, в самой гуще колонны. Да как взорвался! Летчик глазам своим не поверил: обломки большого грузовика, клочья брезента и еще чего-то поднялись в воздух. Вот это влепил! Но войск впереди тьма, самолет обстреливают со всех сторон. Надо и ему бить, а чем? Вспомнил: «Пушками!» Нажал на гашетку – пушки молчат. «А на ту ли гашетку жму? – усомнился Холобаев. – На ту. Может, задержка?». Двинул рычаг перезарядки, снова нажал на гашетку – пушки молчат по-прежнему. А цели непрерывно мелькают под самолетом.
Пока возился с перезарядкой да в душе ругал Дремлюка, впереди уже показалась окраина Бобруйска. Дым тянуло ветром вкось, и он закрывал город. Холобаев круто развернулся от этой темени влево, пролетел низко над самыми крышами деревянных домов. Вырвался из дымной пелены на северную окраину города, а там тоже невиданное скопище войск. «И тут противник!». Взмыл вверх, потом с углом пошел к земле, нажал на гашетку – затрещали скорострельные пулеметы. Эх, до чего же они хорошо стригут фрицев разноцветными трассами! Вспыхнула автомашина. Еще одна загорелась… И вдруг что-то блеснуло рядом, послышался звенящий удар, и штурмовик так тряхнуло, что тяжелая бронекрышка над горловиной бензинового бака встала перед глазами вертикально. Только выровнял самолет – еще удар. Самолет провалился, летчик отделился от сиденья, привязные ремни врезались в плечи, а крышка бензобака вновь встала вертикально: зенитки били метко. «Ну, видать, и тебе тоже «крышка» [12] , Костя Холобаев!» Бросил самолет в одну сторону, в другую, продолжал стрелять длинными очередями, не щадя пулеметных стволов: «К чему их теперь беречь? Все равно в этом пекле добьют. Умирать – так с музыкой!»
Пулеметы уже смолкли – полторы тысячи патронов израсходованы, а Холобаев все еще продолжал швырять штурмовик то вверх, то вниз, направляя его на вражеские машины. Глядь – он уже над Березиной, горящий Бобруйск остался позади. Впереди зеленый лес, и там зримо ощущается тишина. Лишь мотор надрывно тянул высокую ноту.
Холобаев довернул самолет правее, установил курс на свой аэродром. Солнце теперь светило со стороны хвоста, и пучок света осветил кабину. По лобовому стеклу ползла масляная пленка, искрились капельки воды. Глянул на приборы: стрелка давления масла – у нуля, а температура воды и масла – на пределе, у красной черты. Чувствовался едкий запах гари: «Сейчас заклинит мотор, и я плюхнусь на лес».
Он сообразил, что все еще летит на максимальных оборотах, а бронезаслонку маслорадиатора после атаки открыть забыл, от этого и перегрелся двигатель. Двинул рукоятку заслонки от себя, сбавил обороты. Обшарил глазами лес – нужна поляна на случай вынужденной посадки, но ее нет. Температура воды начала постепенно снижаться. «Может быть, и до аэродрома дотяну… – подумал летчик. И только теперь спохватился. – А где же Спицын и Филиппов?» Но сколько ни вертел головой, их так и не увидел.
…Холобаев зарулил на стоянку к опушке леса, выключил мотор и сразу как-то обмяк. Привалился к спинке сиденья, закрыл глаза, руки устало повисли. Потом он услышал голоса. К нему бежали летчики и техники. Летчик сдернул с головы шлем, освободился от парашютных лямок. Привстал на сиденье, уперся руками в переплеты фонаря, привычно, легко перенес сразу обе ноги за борт кабины и… с грохотом провалился! Затрещал зацепившийся за что-то комбинезон, руку больно резануло. Подбежал Комаха, помог летчику выбраться из огромной дыры с рваными краями дюраля, зиявшей в центроплане. Холобаев отошел от самолета, посмотрел на него со стороны и вначале не поверил своим глазам. Штурмовик был буквально изрешечен пробоинами разных размеров. Новенького красавца невозможно было узнать. Бронекорпус, на котором после выстрела в Богодухове оставалось еле заметное пятнышко, превратился в рванину, фюзеляж до самого хвоста был залит маслом. «Вот так расковыряли! – изумился летчик. – Как же я долетел на таком «решете»?»
Холобаева обступили. Кто-то спросил:
– Что же это?..
Он поднес к губам кровоточащую ладонь, зло сплюнул на траву, растер погон:
– Зенитки… – Потом спросил: – А Спицын и Филиппов прилетели?
– Прилетели! Уже докладывают.
– Ну пусть докладывают, а я потом… – Холобаев выхватил из чьих-то рук цигарку, смачно затянулся и выпустил густую струю сизого махорочного дыма.
К нему подошел инженер полка капитан Митин, положил ладони на плечи, сочувственно произнес:
Поделиться книгой: