Гитлер-победитель. Мог ли фюрер выиграть войну? (сборник)

В этих частях и соединениях насчитывалось около 200 тыс. человек, 850 орудий различных калибров (не считая зенитной артиллерии), 870 минометов, 1450 станковых и 2500 ручных пулеметов. В составе 1-го корпуса ПВО, обеспечивавшего противовоздушную оборону Москвы, насчитывалось 1044 орудия средних и малых калибров и 336 пулеметных установок.

К чему приводятся все эти данные? Да к тому, что штурмовать Москву было непросто. По мере приближения немецких войск к городу ожесточенность сопротивления советских войск все больше возрастала. Скорее всего, части Вермахта завязли бы уже в пригородах, даже не добравшись до кольцевой железной дороги (в то время граница Москвы). Даже в случае проникновения в собственно городские кварталы продвижение немецких войск было бы очень медленным и ограничилось бы Москвой-рекой. Ареной наиболее ожесточенных боев стали бы, безусловно, Воробьевы горы – главная московская высота, главенствующая абсолютно над всем городом. В этом плане наиболее выгодным (если, конечно, в этом случае применимо такое понятие) для защитников было северо-западное направление. Помимо удобного для обороны рельефа местности, здесь, в районе подмосковных деревень Строгино, Мякинино и Троице-Лыково, было сосредоточено большое количество батарей зенитной артиллерии в основном средних калибров. Дело в том, что это направление совпадало с маршрутом, по которому немецкая авиация совершала налеты на Москву. Думается, что в случае прорыва в этот район немецких танков им пришлось бы несладко. Тем более что обучать московских зенитчиков стрелять по танкам начали еще в сентябре 1941 года. В условиях конца ноября немцам не удалось бы взять Москву с ходу. Волей-неволей они втянулись бы в затяжные уличные бои, теряя свои преимущества в маневре, в слаженности родов войск и т. д. Ситуация усугублялась наступившей зимой, к которой русские были готовы, а немцы – нет. Но отступить им не позволил бы Гитлер, отступить из Москвы для него было равносильно самоубийству.

Вам эта ситуация ничего не напоминает? Правильно, Сталинград. Только в другом месте и в другое время. И с последствиями едва ли не худшими для немцев. Сколько можно было штурмовать Москву? Да практически бесконечно, бросая в эту мясорубку все новые и новые войска. Но у русских войск было все равно больше, а любая стабилизация фронта, пусть даже такой ценой, чрезвычайно выгодна. Можно только гадать, где были бы нанесены контрудары помимо реально состоявшихся под Тихвином и Ростовом. Наверняка по-иному сложилось бы и контрнаступление под Москвой. В том, что оно началось бы, не стоит сомневаться. Увязая в городе, немцы сами подставлялись по полной – точно так же, как это происходило в Сталинграде. Получается парадокс – войди немцы в Москву, их последующий разгром был бы куда страшнее реально состоявшегося. Возможно, в 1942-м немцы уже не дошли бы до Сталинграда.

Владимир Бешанов Гитлер-победитель. Мог ли фюрер выиграть войну? Упущенный шанс Гитлера: операция «Блау»

«Летом 1942 года победа могла быть желанной, но весьма далекой перспективой. Не только Великобритания, но и ее американские, русские и китайские союзники вынуждены были ограничиваться в своих планах ближайшей задачей – избежать поражения от врагов, сила которых, как тогда казалось, возрастала и походила на лавину, получившую толчок…»

М. Говард. «Большая стратегия»

28 марта 1942 года в Ставке Адольфа Гитлера, фюрера германской нации, Верховного Главнокомандующего Вермахта, главнокомандующего сухопутных сил, «величайшего полководца всех времен» и прочее, состоялось совещание, на котором был принят план летней кампании. Исход войны, вопреки железной воле «аккумулятора германского народа», по-прежнему решался на Востоке. Поэтому главными задачами, поставленными перед Вермахтом, было перехватить инициативу у недобитой по недоразумению Красной Армии, подло использовавшей в свою пользу стихийные силы природы – грязь, мороз, дороги, комиссаров, – окончательно уничтожить ее живую силу и лишить Советский Союз важнейших экономических центров.

Поскольку для наступления на всех стратегических направлениях, заложенных в бесславно почившем плане «Барбаросса», сил и средств уже не хватало, фюрер, руководствуясь прежде всего экономическими соображениями, решил сосредоточить усилия на южном крыле Восточного фронта. Здесь в ходе «главной операции» планировалось полностью захватить индустриальный Донецкий бассейн, пшеничные поля Кубани, нефтеносные районы Кавказа и перевалы через Кавказский хребет. На севере, «как только позволит обстановка», предстояло овладеть Ленинградом и установить связь с финнами, на центральном участке фронта – вести сковывающие действия минимальными силами. Москва, как цель наступления, пока отпадала.

Считалось, что в случае успеха никакая англо-американская помощь не возместит И.В. Сталину утраченных ресурсов. В дальнейшем Гитлер предполагал создать против русских «Восточный вал» – гигантскую оборонительную линию, – чтобы затем через Ближний Восток и Северную Африку нанести удар по Англии. В захваченной части России следовало приступить к выполнению 30-летней программы колонизации «жизненного пространства», всемерно поощряя у арийцев стремление к переселению на Восток, «желание к увеличению деторождаемости», чувства своей расовой исключительности и исторической роли, ясного понимания примитивности «ненордической биологической массы», обреченной на частичное уничтожение, онемечивание, выселение в Сибирь.

Появление на Европейском ТВД американских войск ожидалось не ранее чем через год, поскольку все понимали: «Соединенные Штаты пребывали в начальной стадии мобилизации своих огромных ресурсов и занимались решением таких вопросов административного, экономического и политического характера, которые были совершенно незнакомы для народа США».

5 апреля 1942 года фюрером была подписана директива ОКВ № 41. Согласно этому документу, основной комплекс операций предстоящей кампании слагался из ряда последовательных взаимосвязанных и дополняющих друг друга глубоких ударов с обеспечением каждый раз «максимальной концентрации на решающих участках». Целью первой операции, получившей 7 апреля кодовое наименование «Блау», являлся прорыв из района Орла на Воронеж, откуда танковые и моторизованные дивизии должны были повернуть на юг и во взаимодействии с войсками, наступающими от Харькова, уничтожить силы Красной Армии между реками Дон и Северский Донец. Затем должно было последовать наступление двумя группами армий на Сталинград с взятием противника в «клещи» с северо-запада (вниз по течению Дона) и с юго-запада (вверх по течению Дона). Параллельно с продвижением подвижных войск для прикрытия их левого фланга из района Орла к Воронежу и далее по берегу Дона предстояло оборудовать мощные, насыщенные противотанковыми средствами позиции, для удержания которых предназначались соединения союзников Германии. И, наконец, поворот на Кавказ – к вожделенной нефти и маячившим на горизонте «индиям». Конечная цель «главной операции» 1942 года состояла в завоевании кавказских нефтяных промыслов.

Операция «Блау» должна была начаться в июне. До этого с целью создания благоприятных условий предполагалось провести наступательные операции с ограниченной целью – в Крыму и на Изюмском направлении.

Получалась рискованная многоходовая комбинация, требовавшая постоянного маневрирования силами, организации их непрерывного взаимодействия и бесперебойного снабжения на большом удалении от «отечественной базы». Реализовать столь сложный план в тот период было под силу только Вермахту, да и у него «не срослось». Хотя, по мнению британского военного теоретика Б. Лиддел-Гарта, «это был тонкий расчет, который был ближе к своей цели, чем принято считать после его окончательной и катастрофической неудачи».

Добавим, что для Третьего рейха это был последний шанс выиграть или, по крайней мере, не проиграть Вторую мировую войну.

В советской Ставке после поражения немцев под Москвой партийный и военный генералитет был преисполнен самых решительных намерений. В первомайском приказе № 130 товарищ Сталин, «гениальный вождь и учитель партии, великий стратег социалистической революции, мудрый руководитель Советского государства и полководец», поставил перед Красной Армией конкретную задачу: «Добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев». Замысел на весенне-летнюю кампанию состоял в том, чтобы последовательно осуществить ряд стратегических операций на разных направлениях, заставляя противника распылять свои резервы, не позволяя ему создать сильную группировку ни в одном из пунктов, бить его «могучими ударами» и гнать на Запад без остановки. Начало разгрому Вермахта должны были положить намеченные на май удары Юго-Западного фронта на Харьков – Днепропетровск и вышибание немцев с Крымского полуострова. После этого на льговско-курском направлении переходили в наступление войска Брянского фронта. Затем наступала очередь Западного и Калининского фронтов ликвидировать ржевско-вяземскую группировку противника. В завершение – деблокада Ленинграда и выход Карельского фронта на линию государственной границы СССР: «Инициатива теперь в наших руках, и потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не могут сдержать напор Красной Армии. Недалек тот день, когда на всей советской земле снова будут победно реять красные знамена».

В Ставке правильно подсчитали, что Вермахт уже не способен вести крупные наступательные операции на всех направлениях, но ошибочно полагали, что главной целью Гитлера остается Москва. Даже после войны, имея на руках документы германского Генштаба, советские историки не посмели усомниться в прогнозах самого товарища Сталина: «Вопреки урокам зимней кампании, своей центральной и решающей задачей немецкое командование так же, как и в 1941 году, поставило захват Москвы с тем, чтобы вынудить Красную Армию к капитуляции и добиться таким образом окончания войны на Востоке». Поэтому большая часть сил действующей армии сосредоточивалась на московском направлении, а 10 резервных армий были равномерно распределены по всему советско-германскому фронту.

Успехи военной промышленности позволили приступить к формированию танковых корпусов, а в мае началось создание таких мощных оперативных объединений, как танковые и воздушные армии. Однако именно май ознаменовал собой начало серии катастрофических поражений. Крупной неудачей обернулась Ржевско-Вяземская операция Калининского и Западного фронтов (от 29-й и 33-й армий остались одни лишь номера), в любанской «бутылке» началась агония 2-й ударной армии, войска Крымского фронта были разбиты стремительным контрнаступлением генерала Манштейна (44, 47, 51-я армии потеряли более 70 % личного состава и всю материальную часть). Войска Юго-Западного фронта (6, 57, 9-я армии), наступая на Харьков, сами влезли в «мешок» как раз тогда, когда немцы затеяли его ликвидацию. Общие людские потери Красной Армии в первом полугодии 1942 года составили более 3,2 миллиона командиров и красноармейцев, то есть 60 % ее среднесписочной численности, причем 1,4 миллиона – потери безвозвратные. Потери Германии убитыми и пропавшими без вести на всех театрах за этот же период достигли 245,5 тысячи солдат и офицеров; сухопутные силы, согласно записям в дневнике начальника штаба ОКХ генерал-полковника Ф. Гальдера, потеряли на Восточном фронте 123 тысячи человек убитыми и 346 тысяч ранеными – 14,6 % от средней численности 3,2 миллиона.

Таким образом, к середине июня германское командование сумело создать благоприятные предпосылки для стратегического наступления Вермахта.

Для достижения намеченных целей Германия и ее союзники сосредоточили на южном крыле Восточного фонта 94 дивизии, в том числе 10 танковых и 8 моторизованных. В их составе имелось 900 тысяч человек, 1260 танков и штурмовых орудий, более 17 000 орудий и минометов, поддерживаемых 1200 боевыми самолетами 4-го воздушного флота. Из них 15 дивизий находились в Крыму.

Армейская группа под командованием генерала фон Вейхса в составе 2-й полевой и 4-й танковой немецких, а также 2-й венгерской армий во взаимодействии с 6-й армией генерала Паулюса были нацелены на проведение операции «Блау». Ее замысел сводился к нанесению двух ударов по сходящимся направлениям на Воронеж. В результате предполагалось окружить и разгромить советские войска западнее города Старый Оскол, выйти к Дону на участке от Воронежа до Старой Калитвы, после чего 4-я танковая и 6-я армии должны были повернуть на юг, в сторону Кантемировки – в тыл главным силам Юго-Западного фронта маршала С.К. Тимошенко (21, 28, 38-я, остатки 9-й и 57-й армий).

Второй ударной группе – 1-я танковая и 17-я полевая армии – из района Славянска предстояло прорвать советский фронт и ударом на Старобельск, Миллерово завершить окружение войск Юго-Западного и Южного фронтов.

В 600-км полосе от Орла до Таганрога группе армий «Юг» фельдмаршала фон Бока противостояли войска Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов, в составе которых насчитывалось 74 дивизии, 6 укрепленных районов, 17 стрелковых и мотострелковых, 20 отдельных танковых бригад, 6 танковых корпусов – 1,3 миллиона человек, не менее 1500 танков. Авиационное прикрытие обеспечивали 1500 самолетов 2, 8 и 4-й воздушных армий и двух дивизий АДД.

Решающая партия Гитлер – Сталин началась 28 июня 1942 года.

Согласно плану, который, кстати, случайно попал в руки советского командования, но был воспринят им как преднамеренно подброшенная дезинформация, группа «Вейхс» при поддержке 8-го авиакорпуса нанесла внезапный удар из района Щигры в стык 13-й и 40-й армий Брянского фронта. В центре, вдоль железной дороги Курск – Воронеж, рвалась к Дону 4-я танковая армия генерала Гота, имевшая в своем составе 3 танковые (9, 11, 24-я) и 3 моторизованные (3-я, 16-я и «Великая Германия») дивизии. Южнее 2-я венгерская армия – 9 пехотных и 1 танковая дивизии – наступала на Старый Оскол. Северный фланг ударной группировки прикрывал 55-й армейский корпус 2-й немецкой армии.

В первый же день немцы вклинились в советскую оборону на 15 км; на второй «панцеры» разгромили штаб 40-й армии, полностью дезорганизовав ее управление, и вышли на оперативный простор. С 29 июня командующий Брянским фронтом генерал-лейтенант Ф.И. Голиков пытался ликвидировать прорыв фланговыми ударами пяти танковых корпусов (1, 4, 24, 17, 16, 24-й) и отдельных танковых бригад, но действовал в лучших традициях лета 1941 года. Корпуса вступали в сражение с ходу, по частям, несогласованно по времени, без разведки, без взаимодействия с другими родами войск, без связи друг с другом и вышестоящими штабами. Поодиночке они и были разбиты.

30 июня перешедшие в наступление из района Волчанска войска 6-й армии генерала Паулюса, имевшей в составе 40-го танкового корпуса две танковые (3-ю, 23-ю) и 29-ю моторизованную дивизии, при поддержке 4-го авиакорпуса «неожиданно быстро» прорвали советскую оборону на стыке 21-й и 28-й армий Юго-Западного фронта и за три дня продвинулись до 80 км. 3 июля они встретились у Старого Оскола с венгерскими частями, замкнув кольцо окружения вокруг шести советских дивизий. После этого главные силы Вейхса устремились к Воронежу, Паулюса – на Острогожск, охватывая правый фланг 28-й армии генерал-лейтенанта Д.И. Рябышева.

5 июля 6-я армия левым крылом форсировала реку Тихая Сосна, а дивизия «Великая Германия» и 24-я танковая дивизия ворвались в Воронеж. Вечером того же дня из Ставки фюрера последовал категорический приказ приостановить штурм города, вывести подвижные соединения из уличных боев и направить их на юг, в коридор между Доном и Северским Донцом.

В то время как Гитлер заявил на совещании, что взятие Воронежа для него не имеет значения, Сталин, опасаясь, что немцы начнут отсюда обходное движение в тыл Москвы, именно этому направлению уделял особое значение. Из резерва Ставки к Дону выдвигались 3-я и 6-я резервные армии, переименованные соответственно в 60-ю и 6-ю (13 свежих стрелковых дивизий). Одновременно готовился мощный контрудар силами 5-й танковой армии (2, 11, 7-й танковые корпуса, 19-я отдельная танковая бригада, 340-я стрелковая дивизия). В район Ельца была передислоцирована 1-я истребительная авиационная армия резерва Ставки (230 самолетов). Для «оказания помощи в организации обороны Воронежа» из Москвы примчались начальник Генерального штаба А.М. Василевский, его заместитель Н.В. Ватутин, начальник Главного автобронетанкового управления Я.Н. Федоренко.

Утром 6 июля 5-я танковая армия попыталась ударом с севера перехватить коммуникации Гота и сорвать переправу противника через Дон. К этому времени 4-я танковая армия уже поворачивала на юг, а на ее месте фронтом на север окапывалась инфантерия 2-й полевой армии. Как и прежде, советские корпуса вводились в бой поочередно, с ходу, без подготовки, на широком фронте. Немецкая пехота при содействии 9-й и 11-й танковых дивизий неорганизованные атаки русских успешно отбила. На этом 5-я танковая армия, на четыре дня задержавшая соединения Гота, прекратила свое существование и была расформирована.

Брешь между Брянским и Юго-Западным фронтами достигла 300 км в ширину и до 170 км в глубину. 7 июля был образован Воронежский фронт, в состав которого вошли 60, 40, 6-я общевойсковые, 2-я воздушная армии, 4, 17, 18, 24-й танковые корпуса, получившие задачу «прочно закрепиться» и во что бы то ни стало удержать восточный берег Дона. На противоположном берегу с аналогичными намерениями занимали оборону венгры.

Ближайшая задача наступления была выполнена. За девять дней сражения советские потери составили 162 тысячи человек. По немецким данным, было захвачено в плен 73 тысячи красноармейцев и уничтожено 1200 танков.

Группа армий «Юг» 7 июля разделилась на две части. Фельдмаршал фон Бок принял группу «Б», в состав которой вошли 4-я танковая, 2-я и 6-я полевые, 2-я венгерская и 8-я итальянская армии. Они должны были продолжить наступление, одновременно организовав оборону на рубеже реки Дон. Вновь созданное командование группы «А» приняло под свое начало 17-ю полевую и 1-ю танковую армии. На фельдмаршала Листа возлагалось руководство операциями по наступлению на Сталинград с юго-запада.

Первая половина июля 1942 года прошла под звуки фанфар в честь побед германского оружия.

В Северной Африке немецко-итальянские войска нанесли поражение 8-й британской армии и захватили Тобрук. Танковый корпус генерала Роммеля, пройдя по пустыне 600 км, вышел к Эль-Аламейну – железнодорожной станции, расположенной в 100 км от Александрии. Сражение за Египет достигло своей наивысшей точки. Английский флот вынужден был уйти в Красное море. В английских штабах уже были отработаны планы отступления 8-й английской армии в Палестину в случае, если ей не удастся удержать дельту Нила.

1 июля пал Севастополь, в немецких руках оказался весь Крымский полуостров – база для флота, аэродром для авиации и плацдарм для прыжка на Кавказ. Соответственно, для участия в боевых действиях на юге высвободилась 11-я армия Манштейна, которому по такому случаю было присвоено звание фельдмаршала. После отдыха и пополнения армию предполагалось перебросить через Керченский пролив на Таманский полуостров (операция «Блюхер»).

В Атлантике «волчьи стаи» гросс-адмирала Денница ежемесячно топили союзнических судов на 700–800 тысяч тонн.

На Севере немецкие подводные лодки и авиация разгромили конвой PQ-17. Из 34 транспортов, следовавших из Исландии в порт Архангельск, было потоплено 23. На дне Баренцева моря оказалось 3350 автомашин, 430 танков, 210 самолетов и около 100 тысяч тонн грузов. Уничтожение конвоя в Берлине расценили как крупную победу, эквивалентную разгрому 100-тысячной армии. Последствия были еще более тяжелыми: по требованию британского Адмиралтейства поставки военных материалов в СССР по Северному пути, связанные с «неоправданным риском», были приостановлены почти на полгода. Попытки организовать снабжение Советского Союза через Персидский залив срывались ввиду низкой пропускной способности южных портов, отсутствия на Среднем Востоке хоть чего-нибудь похожего на дорожную сеть, нехватки транспортных средств, а также необходимости обеспечивать потребности находившихся в Иране и Ираке английских войск. 15 тысяч тонн грузов в месяц – это все, что перепадало русским летом 1942 года.

На южном крыле Восточного фронта тем временем разворачивался второй этап летнего наступления Вермахта.

Вечером 7 июля 40-й танковый и 8-й армейский корпуса армии Паулюса, развивая наступление вдоль правого берега Дона, заняли Россошь, перерезали железную дорогу Москва – Ростов, а на следующий день овладели плацдармами на южном берегу реки Черная Калитва. Сюда же, за реку, откатывались «слабоуправляемые части» 21-й и 28-й армий Юго-Западного фронта. 8 июля 1-я танковая армия генерала фон Клейста нанесла удар из района Славянска через Северский Донец в общем направлении на Миллерово, а 17-я генерала Руоффа от Артёмовска – на Ворошиловград.

Штаб Тимошенко не ориентировался в обстановке и все больше терял управление войсками. 9 июля командарм-38 генерал-майор К.С. Москаленко, не имея связи с вышестоящим командованием, принял самостоятельное решение завернуть правый фланг армии фронтом на север, чтобы организовать оборону в районе Кантемировки, но 40-й танковый корпус фон Швеппенбурга уже обходил Кантемировку с востока. К исходу 11 июля основные силы Юго-Западного фронта, охваченные с северо-востока и востока и атакованные с запада танковой армией Клейста, оказались вынуждены вести тяжелые бои южнее и юго-западнее Кантемировки. Передовые части 40-го танкового корпуса достигли станицы Боковская на реке Чир. Сутки спустя 1-я танковая армия, имея в авангарде группу Маккензена (16, 22, 14-я танковые, 60-я моторизованные дивизии), на широком фронте переправилась через реку Айдар южнее Старобельска и устремилась на Миллерово, где наметилась встреча с частями 4-й танковой армии, 17-я армия своим левым флангом приблизилась к Ворошиловграду.

Юго-Западный фронт, перед началом операции «Блау» имевший численность 610 тысяч человек, потерял 233 тысячи, был расчленен на отдельные группы войск и фактически развалился. 12 июля Ставка приняла решение о его упразднении. Части 28, 38, 9-й армий передавались Южному фронту генерал-лейтенанта Р.Я. Малиновского (37, 12, 18, 56, 24-я армии), которому ставилась задача остановить наступление противника. Правда, передавать было нечего, да и не получилось – разбитые вдребезги армии под давлением обстоятельств перемещались по собственным траекториям, а маршал Тимошенко ничего не мог ответить на вопрос Москвы: «Куда девались эти дивизии?» Обескровленные соединения 28-й и 38-й армий «неорганизованной и неуправляемой массой» прорывались на северо-восток, 9-я армия откатывалась на юг. Одновременно началось формирование Сталинградского фронта, в состав которого должны были войти 63, 62, 64-я (бывшие 5, 7, 1-я резервные – 19 дивизий, более 200 тысяч человек), 21-я армии, а также 28, 38 и 57-я, от которых остались одни штабы. Новый фронт получил задачу: прочно оборонять рубеж по реке Дон от Павловской до Клетской, далее по линии Клетская, Суровикино, Суворовский, Верхнекурмоярская и не допустить выхода противника к Волге.

Командующий Южным фронтом генерал-лейтенант Р.Я. Малиновский первоначально решил остановить немецкие войска на рубеже Миллерово, Петропавловск, Черкасское, но поздно… поздно… Противник опережал в темпе. Генерал Гальдер 12 июля с удовлетворением записывал: «В полосе операций на юге складывается вполне соответствующая замыслам картина».

Однако уже на следующий день Гитлер начал импровизировать и ломать без того хрупкий план. Решив, что главные силы Тимошенко, спасаясь от германских «клещей», отступают на юг, фюрер задумал устроить грандиозный «котел» севернее Ростова. С этой целью 13 июля он приказал обеим танковым армиям ускоренным маршем двигаться к устью реки Северский Донец и поворотам на запад вдоль Дона отрезать русских от переправ, а затем уничтожить противника совместно с 17-й армией. При этом 1-й танковой армии предстояло еще раз форсировать Донец. 4-я танковая армия была переподчинена группе армий «А». Таким образом, наступление танковых и моторизованных дивизий на Сталинград откладывалось, на восток продолжала продвигаться лишь 6-я полевая армия, у которой к тому же в пользу Гота отобрали 40-й танковый корпус. Одновременно был смещен со своего поста фельдмаршал Бок, а на его место назначен генерал Вейхс.

15 июля немецкие танковые корпуса встретились восточнее Миллерово. Соединения 24-й армии генерал-лейтенанта И.К. Смирнова, выдвигаемой из резерва Южного фронта, пытались разомкнуть внешнее кольцо окружения, но были разбиты и отброшены к Каменску ударами подвижных частей. В этот день Ставка приказала немедленно отвести войска Южного фронта за Дон и во взаимодействии с 51-й армией Северо-Кавказского фронта организовать прочную оборону по южному берегу реки на участке от Батайска до Верхнекурмоярской. Оборона Ростовского укрепрайона с севера была поручена 56-й армии генерал-майора А.И. Рыжова. 17 июля войска Руоффа взяли Ворошиловград, танкисты Клейста форсировали Северский Донец в обратную сторону и заняли плацдарм в районе Каменска-Шахтинского. Моторизованные дивизии Гота достигли Дона восточнее устья Донца. Они должны были форсировать реку, чтобы затем, повернув на запад, выйти по южному берегу в тыл Ростовской позиции. В это время в лесу под Винницей, куда вместе с Гитлером переместился Генеральный штаб, Гальдер, сомневаясь в наличии крупных сил русских в уготовленной ловушке, решительно возражал против «бессмысленного сосредоточения сил вокруг Ростова» и предлагал, не теряя дорогого летнего времени и драгоценного топлива на пустые маневры, перейти, наконец, к Сталинградской операции. Чуть позже генерал напишет: «Даже дилетанту становится ясно, что под Ростовом стянуты все подвижные силы, неизвестно зачем…»

20 июля 1-я танковая армия Клейста нанесла удар от Каменска на Новочеркасск. Через сутки из района севернее Таганрога в наступление на Ростов перешел 57-й танковый корпус генерала Кирхнера. Армия Гота захватила плацдармы на южном берегу Дона в районах Константиновской и Цимлянской. Атака Ростовского укрепленного района началась 22 июля; 23-го дивизии 3-го танкового корпуса ворвались в город. Но показательного «котла» не получилось – армии Малиновского, где планомерно, а где и бегом, ушли за Дон.

Войска трех советских фронтов избежали окружений, подобных киевскому или харьковскому, но начиная с 28 июня потеряли 568 тысяч человек (из них 370 тысяч безвозвратно), 2436 танков, 13 716 орудий и минометов, 783 боевых самолета, почти полмиллиона единиц стрелкового оружия. Безвозвратные потери Вермахта за месяц боев на всех ТВД составили 37 тысяч солдат и офицеров (на всем Восточном фронте – 22 тысячи), 393 танка и штурмовых орудия.

Стратегический рубеж Красной Армии на юге оказался прорванным на глубину 150–400 км, что позволяло противнику развернуть наступление в большой излучине Дона на Сталинград. Однако в этот момент, как гром среди ясного неба, грянула директива № 45 «О продолжении операции «Брауншвейг».

Гитлер убедил самого себя, что теперь уж русские точно находятся на пределе своих сил, и счел возможным изменить план кампании.

Основополагающим пунктом операции «Блау» (с 30 июня – «Брауншвейг») являлось стремительное наступление групп армий «Б» и «А» на Сталинград и окружение отступающих советских войск. Вслед за этим должно было начаться наступление на Кавказ. Однако Гитлер так торопился захватить грозненскую и бакинскую нефть, что решил провести эти операции одновременно. Вопреки возражениям Гальдера фюрер перенацелил обе танковые армии на южное направление и забрал у Паулюса 40-й танковый корпус. Из подвижных соединений в 6-й армии осталась только одна моторизованная дивизия.

Гитлер опасался, что, бросив основные силы на Сталинград, он нанесет удар по пустому месту и зря потеряет время. В подписанной 23 июля директиве он утвердил «роковое решение»: вместо первоначально предусмотренных эшелонированных операций приказал провести два одновременных наступления по расходящимся направлениям – к Волге и на Кавказ.

Войска получили новые задачи, новые сроки и никаких подкреплений. Более того, посчитав, что имеющихся сил вполне достаточно для окончательного разгрома русских на южном крыле, фюрер две моторизованные («Адольф Гитлер» и «Великая Германия») и две пехотные дивизии из состава группы армий «А» перебросил во Францию и группу армий «Центр», две танковые дивизии (9-ю и 11-ю) – в группу армий «Центр». Армия Манштейна отправлялась штурмовать Ленинград. Всего к концу июля с главного направления было снято 11 немецких дивизий. Наконец, командованию армии резерва надлежало как можно быстрее укомплектовать и направить на Запад три новые пехотные дивизии – в ущерб пополнению Восточного фронта.

Если 28 июня в составе группы армий «Юг» на фронте протяженностью 800 км было сосредоточено 68 немецких дивизий и 26 дивизий союзников, то к 1 августа для выполнения новых задач имелось 57 немецких и 36 союзных дивизий. Линия фронта на этот момент составляла уже около 1200 км. Номинально общее число соединений осталось неизменным, однако сами немцы вполне резонно считали боевую мощь итальянской, румынской или венгерской дивизии равной половине немецкой. Этим силам предстояло теперь захватить и удержать полосу в 4100 км. Не говоря о трудностях подвоза и снабжения, которые должны были неизбежно возникнуть, стратегическая цель уже никоим образом не соответствовала наличным средствам.

«23 июля, – пишет генерал Дёрр, – по-видимому, можно считать днем, когда главное командование германской армии ясно показало, что оно не следует классическим законам ведения войны и вступило на новый путь, который был в большей степени продиктован своеволием и нелогичностью Гитлера, чем рациональным реалистическим образом мыслей солдата».

Генерал Гальдер открыто выступил против очередного «гениального озарения». Взаимоотношения между Верховным Главнокомандующим и начальником Генерального штаба ОКХ накалились до предела. Как всякий диктатор, Гитлер не доверял генералам, имевшим привычку самостоятельно мыслить и «не обученным безоговорочному повиновению», особенно в таком важном деле, как ведение войны. Конкретно Гальдера, постоянно встревавшего в большую стратегию со своими предостережениями и академическими суждениями, он за глаза обзывал тупицей, а его штаб – «гнездом заговорщиков и предателей». Гальдер стойко ненавидел фюрера и не раз мысленно примерял на него «деревянный бушлат». В конце концов генерал высказал все, что думал об умении фюрера руководить военными действиями, а Гитлер в бешенстве велел ему заткнуться. Повышенную раздражительность участников спора придворный доктор Морель объяснял вредным для здоровья континентальным климатом Винницы.

Итак, основные усилия были нацелены на завоевание Кавказа. Но уже 26 июля армия Паулюса в первый раз завязла в обороне Сталинградского фронта. Еще через пять дней Гитлер приказал вернуть 4-ю танковую армию группе армий «Б». С этого момента две примерно одинаковые немецкие группировки наступали под прямым углом друг к другу. В дальнейшем фюрер перебрасывал войска по своему усмотрению. Словно буриданов осел, он никак не мог сделать выбор между двумя «охапками сена». Перманентные изменения утвержденных планов дезорганизовывали и без того нелегкую работу служб снабжения.

Дальнейшее известно: немецких сил, вкупе с союзниками, не хватило ни на одном из направлений. Гитлеру пришлось бросать все новые дивизии под Сталинград, но русские делали это быстрее. В итоге Паулюс втянулся во «всепоглощающую воронку», в которой погибла вся его армия. Клейст застрял на Кавказе, а чуть позже еле унес оттуда ноги. Русские выиграли гонку за время, хотя все висело на волоске.

Но, честно говоря, непонятно, как можно было продуть Сталинградскую битву. Можно предположить, что фюрер был агентом влияния Коминтерна. Ведь все было просчитано до мелочей, просчитано верно, это подтвердили три безукоризненно проведенных этапа летней кампании. Сталинград лежал буквально на блюдечке. Надо было только продолжать выигрывать в темпе или, как сформулировал Гальдер еще в период планирования, «русские должны бросать свои силы вдогонку нашим». Все могло быть совсем по-другому. Примерно так.

14 июля в пятом часу пополудни Гитлер допил любимый ромашковый чай с кнедликами, откинулся на спинку стула и очень интеллигентно сказал: «Знаете, Франц Максимилианович, вы меня убедили. Давайте не будем форсировать события».

Утром 15 июля 4-я танковая армия (24-й, 48-й танковые, 4-й армейский корпуса), вернув 40-й танковый корпус в подчинение генерала Паулюса, из района северо-восточнее Миллерово начала движение на восток, к Сталинграду. Впереди до самого горизонта лежала выгоревшая степь, изрезанная балками и речушками, – и никаких признаков русских. Севернее, в том же направлении, не встречая сопротивления, прикрываясь с левого фланга Доном и заслонами 29-го армейского корпуса, со средним темпом 30 км в сутки, пылили колонны 6-й полевой армии. «Сегодня 50 градусов жары, – записывал унтер-офицер артполка 297-й пехотной дивизии Алоиз Хеймессер. – Вдоль дороги в обмороке лежат пехотинцы, на протяжении километра я насчитал 27 человек». Танковый корпус Швеппенбурга, втихомолку поругивая штабных стратегов, снова развернулся на 90 градусов. 1-я танковая армия (3-й танковый, 44-й, 51-й армейские корпуса) продолжала катиться на юг, глубоко охватывая правое крыло Малиновского. В левое крыло, от Таганрога, ударили 57-й и 14-й танковые корпуса.

В ночь на 16 июля войска Южного фронта начали отход на указанный Ставкой рубеж. Днем армия Клейста заняла Тацинскую. Альфред Риммер, солдат мотопехотного полка 16-й танковой дивизии, писал в дневнике: «В 6 часов выступили. Проехали 170 километров. Дорога отступления русских, по которой мы ехали, ясно показывает бесплановое дикое бегство их. Все, что было для них обузой в бегстве, они бросили: пулеметы, минометы и даже «адское орудие» с 16 зарядами калибром в 10 см, которое заряжается и стреляет электричеством». 40-й танковый корпус (3-я, 23-я танковые, 29-я моторизованная, 100-я егерская дивизии) форсировал реку Чир у станиц Боковская и Чернышевская и вступил в бой с передовыми отрядами русских. Сутки спустя 48-й (24-я танковая, мотодивизия «Великая Германия») и 24-й (14-я танковая, 3-я, 16-я моторизованные дивизии) корпуса 4-й танковой армии достигли реки Цимла в ее верхнем течении.

К этому времени в излучине Дона, совершив от Сталинграда 100-км марш в пешем строю, успела развернуться только 62-я армия под командованием генерал-майора В.Я Колпакчи. Рубеж обороны для нее был выбран неудачно: на открытой танкодоступной местности без учета естественных преград, которые можно было бы усилить инженерными заграждениями и сделать их труднодоступными для наступающей стороны, «позиции были размещены в голой степи, открыты для наблюдения и просмотра их как с земли, так и с воздуха». Впрочем, ни мин, ни иных средств заграждения в наличии не имелось, потому бойцы просто копали в чистом поле ямки, называемые одиночными стрелковые ячейками. В состав армии, имевшей общую численность 81 тысяча человек, входили 6 стрелковых дивизий, 4 курсантских полка военно-пехотных училищ, 6 отдельных танковых батальонов (250 танков), восемь артиллерийских полков РГК. Пять дивизий первого эшелона растянулись в нитку с севера на юг от Клетской до Нижнесолоновского на фронте почти в 130 км, далее – до Верхнекурмоярской зияла 50-км дыра. Одна стрелковая дивизия находилась во втором эшелоне у железной дороги на Сталинград. По одному стрелковому полку со средствами усиления было выделено от каждой стрелковой дивизии в передовые отряды, выдвинутые на удаление 60–80 км от главных сил с целью найти и «прощупать» противника.

64-й армия, которая перебрасывалась из района Тулы (отчего-то без сформировавшего ее командарма), едва приступила к выгрузке на нескольких станциях вдали от линии фронта. Как вспоминает заместитель командующего В.И. Чуйков, 17 июля он получил от штаба фронта директиву в течение двух суток развернуть армию на фронте от Суровикино до Верхнекурмоярской, сменив здесь левофланговые дивизии генерала Колпакчи, и встать в жесткую оборону:

«Задача, поставленная директивой, была явно невыполнимой, так как дивизии и армейские части еще только выгружались из эшелонов и направлялись на запад, к Дону, не боевыми колоннами, а в том составе, как они следовали по железной дороге. Головы некоторых дивизий уже подходили к Дону, а их хвосты были на берегу Волги, а то и в вагонах. Тыловые же части армии и армейские запасы вообще находились в районе Тулы и ждали погрузки в железнодорожные вагоны.

Войска армии нужно было не только собрать после выгрузки из эшелонов, но и переправить через Дон, преодолев пешим маршем 120–150 километров…

Я зашел к начальнику оперативного отдела штаба фронта полковнику Рухле и, доказав невозможность выполнить директиву в установленный срок, попросил его доложить Военному совету фронта о том, что 64-я армия может занять оборонительный рубеж не раньше 23 июля.

Срок занятия оборонительного рубежа был исправлен с 19 на 21 июля.

Но и к 21 июля войска 64-й армии занять линию обороны, указанную штабом фронта, не могли».

При такой плотности построения у советской стороны не было никаких шансов выдержать сильный удар противника, тем более удар подвижных соединений. Абсолютное большинство личного состава резервных армий не имело боевого опыта. Тем не менее «настроение в штабе 62-й армии было приподнятое». Дело в том, что командование Сталинградского фронта, довольно оптимистично оценивая ближайшие перспективы, полагало свое направление вспомогательным и в донесении в Генштаб прогнозировало, что главный удар «противник будет наносить в нижнем течении р. Дон с целью прорыва на Северный Кавказ».

С утра 18 июля корпус фон Швеппенбурга из района Перелазовский нанес удар по правому флангу 62-й армии. Сутки спустя танки разгромили штабы 192-й и 184-й стрелковых дивизий в районе Верхне-Бузиновки и вышли к Дону у Каменской. Немецкая авиация, обеспечивая действия наземных войск, абсолютно господствовала в воздухе. На левом фланге соединения 4-й танковой армии развеяли по ветру 196-ю стрелковую дивизию, вышли к устью реки Чир и захватили плацдарм на северном берегу. 20 июля «клещи» сомкнулись, западнее Калача образовался «котел» для четырех советских дивизий и 40-й танковой бригады. Их остатки, бросая артиллерию и технику, мелкими группами просачивались из окружения на восток.

Путь на Сталинград фактически был открыт. Однако дальнейшее продвижение затруднялось нехваткой горючего и значительным отставанием пехоты. Следующие четыре дня немцы потратили на зачистку территории в малой излучине Дона, накопление запасов и перегруппировку сил.

В полосе группы армий «А» армия Руоффа 17 июля захватила Ворошиловград и развивала наступление на Ростов. Пехотные корпуса Клейста отразили деблокирующий удар 24-й армии на рубеже Северского Донца, а 3-й танковый корпус (22-я, 16-я танковые, 60-я моторизованная дивизии) генерала Маккензена 20 июля переправился через Дон южнее Цимлянской. 24 июля пал Ростов, 26-го, форсировав реку, 125-я и 73-я пехотные дивизии после ожесточенных боев захватили Батайск, рядом, у Аксайской, еще один плацдарм создали 13-я танковая и 198-я пехотная дивизии.

На южном крыле советско-германского фронта назревала новая катастрофа. До Сталинграда немцам оставалось пройти по прямой примерно 70 км. На этом пути не было ни серьезных естественных преград, ни организованной обороны. На 200-км участке от Сиротинской до Верхнекурмоярской по левому берегу Дона у советского командования имелось шесть изрядно потрепанных, потерявших половину состава стрелковых дивизий 62-й армии, во главе которых был поставлен генерал-лейтенант А.И. Лопатин, а также четыре дивизии, две морские стрелковые и 137-я танковая бригады 64-й армии генерал-лейтенанта В.И. Чуйкова. В качестве средства оперативного реагирования их оборону «подпирал» восстановленный в новом составе 13-й танковый корпус (157 танков) полковника Т.И. Танасчишина – благо СТЗ продолжал бесперебойно поставлять на передовую новенькие «тридцатьчетверки». Северную дугу донской излучины от устья реки Медведица прикрывала завеса из шести дивизий 64-й армии генерал-лейтенанта В.И. Кузнецова, растянувшихся на 300 км (с шириной полос для каждой дивизии от 40 до 100 км), южную – четыре стрелковые и две кавалерийские дивизии 51-й армии генерал-майора Н.Я. Кириченко.

В резерве фронта имелись две стрелковые дивизии (18-я и 131-я), две танковые бригады (133-я, 131-я) и 3-й гвардейский кавалерийский корпус. 22 июля было принято решение о формировании на базе управлений 38-й и 28-й общевойсковых армий двух танковых армий смешанного состава – 1-й под командованием генерал-майора К.С. Москаленко и 4-й под командованием генерал-майора В.Д. Крюченкина, – в состав которых должны были войти 13, 28, 22, 23-й танковые корпуса, отдельные танковые бригады и стрелковые соединения. В городе находилось на переформировании еще 6 танковых бригад. Под Сталинград спешно перебрасывались резервы Ставки. В Саратове, Вологде, Горьком грузились войска 8, 2, 9-й резервных армий. С Дальнего Востока мчались эшелоны с 204, 126, 205, 321, 399, 422-й кадровыми стрелковыми дивизиями, правда, их прибытие ожидалось не ранее 27–28 июля. В связи со стремительно ухудшающейся ситуацией городской Комитет обороны принял постановление о подготовке к проведению спецмероприятий – минированию и уничтожению промышленных предприятий, узлов связи, энергетического хозяйства, водопровода и других объектов.

Поражения и бесконечные отступления деморализовывали советские войска, подрывали их веру в победу, в способность военачальников дать отпор немцу. Особые отделы и отделения военной цензуры фиксировали рост пораженческих настроений и антисоветских высказываний со стороны бойцов и командиров: «Командовать не умеют, дают несколько приказаний, а потом их отменяют…», «Нас предали. Пять армий бросили немцам на съедение. Кто-то выслуживается перед Гитлером. Фронт открыт, и положение безнадежное», «Немецкая армия культурнее и сильнее нашей армии. Нам немцев не победить», «Тимошенко плохой вояка, и он гробит армию». 23 июля маршал С.К. Тимошенко, которого с мая 1942 года преследовали сплошные неудачи, был отстранен от командования Сталинградским фронтом. Его место не вовремя и не по способностям занял генерал-лейтенант В.Н. Гордов, прославившийся своим «матерным управлением». В этот же день появился сталинский приказ № 227: «Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн стали в ход. У нас нет уже преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону…»

Тем временем Паулюс основные силы 6-й армии (40-й танковый, 8-й, 17-й армейские корпуса) сосредоточил у Вертячего, для форсирования Дона в самой восточной части излучины. Справа, у Калача, должна была наносить вспомогательный удар 71-я пехотная дивизия. Главные силы 4-й танковой армии (48-й, 24-й танковые, 4-й армейский корпуса) изготовились к атаке в районе Верхнечирской, южнее железной дороги на Сталинград, на стыке 64-й и 62-й армий. План действий группы армий «Б» был прост: обе армии – 4-я танковая южнее, а 6-я армия севернее Сталинграда – наносили удар в направлении Волги, у реки поворачивали соответственно налево и направо и брали в «клещи» весь район Сталинграда с оборонявшимися в нем войсками.

Но первой 24 июля с плацдарма у Цимлянской перешла в наступление 1-я танковая армия, имевшая в своем составе две танковые, одну моторизованную и 6 пехотных дивизий. Главный удар Клейст наносил восточнее железной дороги Сальск – Сталинград с задачей выйти к Волге в районе Красноармейска. Немцы с легкостью разметали оборону 51-й армии и двинулись на северо-восток. Одновременно на линии Романовская – Ремонтная фронтом на юго-запад разворачивались четыре пехотные дивизии 6-го румынского корпуса. Уже 25 июля 22-я танковая дивизия овладела станцией Котельниково, а сутки спустя вышла к реке Аксай у станции Жутово. На юго-западном фасе Сталинградского оборонительного обвода советские части отсутствовали.

Для защиты этого направления было принято решение выдвинуть 13-й танковый корпус и две стрелковые дивизии со штабом 57-й армии. Танковые армии Москаленко и Крюченкина получили приказ нанести мощный контрудар в общем направлении на Верхнебузиновку, разгромить левое крыло армии Паулюса и отбросить его за Чир.

Однако 25 июля, при поддержке всего 4-го воздушного флота, немцы начали генеральное наступление. Пехота 6-й армии форсировала Дон по обе стороны от Вертячего, 4-й армейский корпус генерала Шведлера наладил переправу у Нижнечирской. В течение суток на плацдармы были переброшены значительные силы, а 27 июля в прорыв ринулись танковые корпуса. Неорганизованные контратаки советских танковых армий были отбиты с большими для них потерями. Все эти корпуса, бригады, дивизии, формально объединенные в армии, были разбросаны на значительном пространстве, не имели связи между собой, не были готовы к слаженным боевым действиям. У новоиспеченных командармов не было времени даже познакомиться с войсками, не говоря об отработке взаимодействия и управления. Механики-водители танков имели по 3–5 часов вождения, а сами танки, собираемые в спешке и с нарушением технологии, ломались еще до выхода на боевой рубеж. Оснащенность войск противотанковой и зенитной артиллерией можно назвать символической, гаубиц не было вообще, катастрофически не хватало стрелковых частей, и совершенно не видно было в воздухе «сталинских соколов». С.К. Москаленко с горечью вспоминает: «Вражеская авиация действовала группами по два-три десятка самолетов, появлявшихся над нами каждые 20–25 минут. Им, к сожалению, ничего не противопоставила наша 8-я воздушная армия, занятая, видимо, на других направлениях». Посему всякое передвижение советских войск в дневное время охватывал паралич «из-за сильного воздействия вражеской авиации».

К вечеру 28 июля передовые батальоны 3-й танковой дивизии пересекли междуречье и вышли к Волге в районе поселков Рынок, Латошинка севернее Сталинграда. Подходившие к городу с севера и северо-запада железнодорожные линии были перерезаны, река с этого момента не могла больше использоваться как водная магистраль. Немецкий капитан записывал в дневнике: «Мы смотрели на простиравшуюся за Волгой степь. Отсюда лежал путь в Азию, и я был потрясен».

В то же время танковые корпуса 4-й танковой армии взломали советскую оборону в центре и, отбивая контратаки со стороны Калача, достигли среднего городского обвода на реке Червлёная; 24-й танковый корпус фон Кнобельсдорфа повернул на север, 48-й танковый корпус Геймера нацелился на Бекетовку.

Танки Клейста после 150-км броска к Аксаю сутки простояли в ожидании горючки, но уже 28 июля они ворвались на станцию Абганерово, где снова были остановлены бригадами 13-го танкового корпуса. Справа веером на юго-восток разворачивались дивизии 51-го армейского корпуса фон Зейдлитца.

В эти дни авиация Рихтгофена неоднократно совершала массированные налеты на Сталинград, причалы и переправы. Город пылал, как гигантский костер. Были разрушены промышленные предприятия и жилые кварталы. На деревянные дома юго-западной окраины обрушился град зажигательных бомб, здесь все выгорело дотла. Коробки многоэтажек устояли, но перекрытия рухнули. Полыхали нефтехранилища и нефтеналивные суда. Нефть и керосин потоками стекали в Волгу и горели на ее поверхности.

Точно так же пылал и рушился Сталинградский фронт.

29 июля 14-й танковая дивизия встретилась в районе Гумрак с наступавшей с севера 23-й танковой дивизией, 48-й танковый корпус занял Бекетовку. На южном фасе танковые дивизии Маккензена, прикрывшись мотопехотой, ударили на Плодовитое и далее на север. К вечеру они ворвалась в Красноармейск. Отсюда, с крутояра, возвышавшегося на 150 метров над уровнем реки, хорошо просматривался весь Сталинград, изгиб Волги с островом Сарпинский и Калмыцкие степи. Приказ генерала Гордова отходить из «мешка» на внутренний рубеж был отдан слишком поздно. Штаб фронта эвакуировался на левый берег Волги, в район хутора Ямы, а западнее и южнее Сталинграда образовалось сразу два «котла», в которых методично перемалывались войска четырех советских армий. С севера к ним безуспешно пытались пробиться и восстановить связь с городом дальневосточные дивизии, атаковавшие с ходу, по мере прибытия, без артиллерийской и авиационной поддержки – их подчинили штабу 21-й армии. Из письма рядового Я.А. Трушкова в родимый Уссурийский край: «Опишу бездарное наше положение. До фронта доехали с горем пополам, по приезде на второй день вступили в бой с немецкими танками и пехотой, и мы были разбиты вдребезги, немного осталось от дивизии…»

В принципе Паулюс свою задачу уже выполнил. Сталинград перестал играть роль крупного транспортного узла и кузницы оружия. Остановился тракторно-танковый СТЗ, завод «Красный Октябрь» прекратил давать броневую сталь, была пресечена транспортировка по Волге бакинской нефти. Немецкая авиация забросала реку минами на протяжении 400 км от Капмышина до Никольского. Окончательно закупорить водную артерию должны были батареи 88-мм пушек, разворачиваемые на западном берегу. При остром желании русских оборонять оставшиеся после бомбардировок развалины Сталинград можно было и не брать. Германское радио и так раструбило на весь мир о падении «знаменитого города на Волге, носящего имя Сталина». Но в том-то и дело, что оборонять его было некому. В городе, кроме почти 400 тысяч гражданского населения, остались 10-я стрелковая дивизия НКВД, вооруженные отряды рабочих и милиции, а самым старшим воинским начальником – полковник А.А. Сараев. Заблаговременно город к обороне подготовлен не был: укрепления, заграждения, огневые точки отсутствовали, наспех сложенные на улицах баррикады выглядели несерьезно, боеприпасы и медикаменты были вывезены. 30 июля последовал решительный штурм с трех направлений, окончившийся прорывом дивизии «Великая Германия» к паромной переправе у Красной Слободы.

1 августа Паулюсу было присвоено звание генерал-фельдмаршала. Доктор Геббельс разразился речью о всемирно-историческом значении победы на Волге и путеводной звезде национал-социализма. Москва отозвала генерала Гордова, дальнейшая его судьба неизвестна.

В качестве асимметричного ответа Красная Армия попыталась, действуя по собственному плану, разгромить группу армий «Центр» или, на худой конец, 9-ю немецкую армию в Ржевско-Сычевском выступе. Однако серия наступательных операций, проведенных с 5 июля по 29 августа войсками Калининского, Западного, Брянского фронтов, закончилась потерей 300 тысяч бойцов, в том числе гибелью 39-й армии. На юге 30 июля были образованы два новых фронта: Донской под командованием К.К. Рокоссовского и Юго-Восточный, который возглавил генерал А.И. Еременко. Последний должен был организовать оборону по восточному берегу Волги и линии озер южнее Сталинграда. На долю Рокоссовского выпала задача преградить врагу путь на север.

«Мудрый полководец, с именем которого на устах шли в бой советские воины», по-прежнему полагал, что германская армия, наступая на Сталинград, совершала «сложный обходной маневр» с целью окружения Москвы. Немцы ударными темпами оборудовали глубокоэшелонированные позиции с учетом предстоящей зимовки, но им все равно «не верили»:

«Тов. Сталин своевременно разгадал план германского командования, пытавшегося создать впечатление, будто главной, а не второстепенной целью летнего наступления немецких войск является занятие нефтеносных районов Грозного и Баку. На самом деле главная цель состояла в том, указывал тов. Сталин, чтобы обойти Москву с востока, отрезать ее от волжского и уральского тыла и потом ударить на Москву и тем самым закончить войну в 1942 году. По приказу Верховного Главнокомандующего тов. Сталина советские войска преградили врагу путь на север, в тыл Москве».

Советский Генштаб вводило в заблуждение наращивание сил противника в районе Сталинграда и его активные действия по улучшению своих позиций. В течение августа к Дону выдвинулась 8-я итальянская армия генерала Гарибольди. Итальянцы заняли участок от Павловская до устья реки Хопер. Не слишком надеясь на боеспособность союзников, германское командование не сняло занимавшие этот рубеж дивизии 29-го армейского корпуса, а включило их в состав итальянской и расположившейся выше по течению реки 2-й венгерской армий. Подтягивались румыны, которые должны были взять под охрану берег Волги, из резерва ОКХ на усиление 6-й армии передавался 11-й корпус генерала Штрекера. Кроме того, в начале августа Паулюс провел частную операцию в северном направлении с целью отодвинуть линию фронта от Сталинграда. В результате были заняты позиции на внешнем обводе, проходившие по рекам Иловая и Бердия, захвачены Дубовка и десятки тысяч голов скота, скопившиеся у советских переправ. Немецкий десант высадился на острове Сарпинский, что позволило полностью взять под контроль движение по Волге.

Генерал Рокоссовский, как было заведено в советской военной науке, оборону вел активно. Из резерва в состав Донского фронта были переданы 24-я, 66-я, 1-я гвардейская армии, которые бросались с ходу в бой и поочередно, и все вместе. Однако рвать правильную оборону красные командиры еще не умели. Особый отдел фронта докладывал в столицу: «Руководящие работники штаба не верят в реальность своих же приказов и считают, что войска при теперешнем их состоянии не смогут прорвать оборону противника». Руководящие работники, в свою очередь, доносили: «Люди не обучены и совершенно не подготовлены, многие совершенно не умеют владеть винтовкой. Прежде чем воевать, надо новую дивизию хотя бы месяц обучать и подготовить. Командный состав, как средний, так и старший, тактически безграмотный, не может ориентироваться на местности и теряет управление подразделениями в бою». К вышесказанному остается только добавить, что красноармейцы Донского фронта пухли и умирали от голода. Бесплодные атаки продолжались до середины октября.

В Лондоне и Вашингтоне положение Советского Союза считали близким к краху. Впрочем, и над Британской империей небо было далеко не безоблачным. Танки Роммеля стояли на расстоянии одного броска от Александрии. Поражение Красной Армии создавало угрозу Ближнему и Среднему Востоку с севера. Уже 5 июля средневосточный комитет обороны докладывал в Лондон:

«Если кампания в России обернется для русских плохо, а вы не сможете направить нам своевременно необходимое количество подкреплений, то мы окажемся перед дилеммой:

а) либо наши войска или возможно большее количество наших баз и сооружений придется перевести из Египта на северный фланг, чтобы прикрыть иранские нефтепромыслы (а это означало бы потерю Египта);

б) либо нам нужно будет продолжать нашу нынешнюю политику и идти на риск потери иранских нефтепромыслов.

У нас нет сил, чтобы оборонять и то и другое, и если мы попытаемся выполнять обе эти задачи, то не выполним ни одной…

В наихудшем для нас случае следует ожидать возникновения угрозы для Северного Ирана к 15 октября, а если противник изменит свои планы и начнет движение через провинцию Анатолия, то нам нужно быть готовыми встретить эту опасность в Северной Сирии и Ираке к 10 сентября».

На этот доклад премьер ответил письмом, в котором сообщил, что подкрепления могут появиться только после разгрома Роммеля в Западной пустыне, а серьезная угроза Ираку вряд ли возникнет ранее весны 1943 года. 29 июля комитет начальников штабов еще раз подтвердил, что безопасность Среднего Востока обеспечивается в Киренаике. В случае непредвиденного развития ситуации следовало до последней возможности удерживать Абадан, «даже рискуя потерять район дельты Нила в Египте». Потерю Абадана можно было возместить только дополнительными поставками 13,5 миллиона тонн нефти, для чего требовалось найти 270 танкеров. В докладе комитета по контролю топливных ресурсов указывалось: «Потеря Абадана и Бахрейна привела бы к пагубным последствиям, так как вызвала бы резкое сокращение всех наших возможностей продолжать войну и, возможно, вынудила бы оставить ряд районов». Причем для защиты Ирана и Ирака имелись лишь три пехотные и одна моторизованная дивизии. Основные силы 9-й британской армии с июля 1941 года дислоцировались в Сирии в готовности отразить вражеские удары через Турцию.

Турецкое правительство отчаянно лавировало, пытаясь остаться вне мирового конфликта, сохранить суверенитет и независимость страны. В Анкаре вызывали беспокойство как притязания Рима на господство в Средиземном море, так и стремление Москвы контролировать Черноморские проливы. В 1940 году, несмотря на наличие британско-франко-турецкого союза, Турция объявила себя «невоюющим государством». Быстрый разгром Югославии и Греции, захват острова Крит германскими войсками весной 1941 года вывел их к границам Турции, создав реальную угрозу вторжения. В Берлине вдумчиво прорабатывались планы продвижения в Иран и к Суэцкому каналу через территорию Турции, с которой, кстати, был подписан договор о дружбе, независимо от ее согласия: «В случае если Турция не перейдет на нашу сторону даже после поражения Советской России, удар на юг через Анатолию будет осуществлен против ее воли». Летом 1942 года в правящих кругах Турции неуклонно росло влияние прогерманской фракции, призывавшей «не упустить момента» и принять участие в дележе Советского Закавказья. Идеологи «Великой Турции» озаботились судьбой «азербайджанских тюрков» и прочих тюркских народов, живущих к востоку от Волги. Начиная с середины июля турецкие войска начали концентрироваться на восточной границе. Начальник Генштаба маршал Чакмак считал «вступление Турции в войну почти неизбежным».

Что касается арабских стран, то их население традиционно видело в англичанах колонизаторов, а в Гитлере – естественного союзника национально-освободительного движения. Стремясь обеспечить прочный тыл, в формально независимых Ираке, Иране, Сирии, Ливане англичане вынуждены были установить оккупационные режимы с марионеточными правительствами. На территории Палестины и Трансиордании «несознательные» бедуины развернули настоящую партизанскую войну, создавая угрозу стратегическому нефтепроводу Киркук-Хайфа. На северо-западе Ирана разгорался мятеж курдских племен. Антибританские настроения подогревала германская агентура. Для непосредственного вторжения на Средний Восток в штабе ОКВ было принято решение о развертывании корпуса особого назначения «Ф».

Нарастала угроза и с юга. Захват японцами в марте 1942 года Андаманских островов и Рангуна укрепил положение их войск в Бирме и создал угрозу вторжения в Индию. В первой половине апреля 1-й воздушный флот под командованием вице-адмирала Нагумо стремительным рейдом пяти авианосцев сорвал судоходство в Бенгальском заливе, разрушил портовые сооружения Коломбо и Тринкомали, потопил все попавшиеся на пути английские корабли, в том числе авианосец «Гермес» и два тяжелых крейсера. Командующий Восточным флотом адмирал Сомервилл вынужден был отказаться от использования баз на Цейлоне и Мальдивских островах и отвести свои силы к восточному побережью Африки, чтобы сохранить контроль хотя бы за западной частью Индийского океана, через которую проходили конвои на Средний Восток. В начале июля японцы начали вторжение на Цейлон. Морское сражение у острова Мадагаскар закончилось уничтожением Восточного флота, в качестве основных боевых единиц имевшего в своем составе два авианосца и пять линкоров времен Первой мировой войны. Захват Цейлона позволял японцам установить господство в Индийском океане и нарушить коммуникации Великобритании, причем не только с Австралией и Индией, но и со Средним Востоком.

12 августа в Москву прилетел Уинстон Черчилль, чтобы лично сообщить товарищу Сталину пренеприятнейшее известие: второго фронта в Европе в 1942 году ожидать не следует. Военных поставок тоже пока не предвидится. 13 августа Сталин вручил британскому премьеру меморандум, в котором обвинил правительство Великобритании в том, что оно нанесло «моральный удар всей советской общественности» и разрушило планы советского командования, построенные из расчета на «создание на Западе серьезной базы сопротивления немецко-фашистским силам и облегчения таким образом положения советских войск». Далее утверждалось, что именно сейчас сложилась наиболее благоприятная ситуация для высадки союзников на континент, поскольку Красная Армия отвлекла на себя все лучшие силы Вермахта. Верховный прямо признал – Советский Союз стоит на грани поражения. Черчилль развел руками и убыл в Каир организовывать оборону британских владений. А советский Вождь окончательно убедился, что англо-американские империалисты желают лишь ослабления и гибели «первого в мире пролетарского государства».

Гитлер еще не получил кавказской нефти, но уже лишил ее Сталина. Оставалось только «наложить руку на район нефтепромыслов».

Еще 23 июля фюрер подписал директиву № 45 на продолжение операции «Брауншвейг». Главная роль на этот раз отводилась группе армий «А», в состав которой передавалась 4-я танковая армия Гота, 11-я полевая армия Манштейна, итальянский альпийский корпус. Ближайшая задача фельдмаршала Листа состояла в окружении (путем захождения моторизованного левого крыла) и уничтожении советских войск южнее и юго-восточнее Ростова. В дальнейшем предстояло разделиться на три группировки. Одна должна была нанести удар вдоль Черноморского побережья, другая, усиленная горными частями, – на Армавир, Майкоп и кавказские перевалы. Конечная цель заключалась в выходе в районы Тбилиси, Кутаиси, Сухуми и овладении всем восточным побережьем Черного моря. Одновременно еще одна группировка, составленная из танковых и моторизованных соединений, прорывалась на Грозный, Махачкалу с тем, чтобы в последующем ударом вдоль Каспийского моря овладеть Баку.

С выходом в Закавказье немцы захватывали последние базы Черноморского флота, которому оставалось только в очередной раз героически утопиться, устанавливали непосредственную связь с турецкой армией. В дальнейшем Гитлер надеялся вовлечь Турцию в войну на стороне Третьего рейха, а также создать условия для вторжения на Ближний и Средний Восток. После прорыва Терского рубежа германское командование планировало также развернуть военно-морские операции на Каспийском море с целью нарушения коммуникаций противника.

На долю группы армий «Б» выпадали более «скромные» задачи: организовать прочную оборону по реке Дон, а подвижными соединениями совершить экспедицию в Астрахань.

К началу нового наступление в группе армий «А» имелось 63 дивизии, в том числе 6 танковых, 4 моторизованные.

Войска Южного фронта генерала Р.Я. Малиновского (18, 12, 37, 9, 56-я общевойсковые, 4-я воздушная армии), прикрывавшие Кавказское направление, занимали на южном берегу Дона полосу шириной 320 км – от Батайска до Романовской. В составе номинально шести армий насчитывалось 27 стрелковых дивизий, 8 стрелковых, 5 танковых бригад, 2 укрепрайона и 14-й танковый корпус. При этом 56-я армия была выведена во второй эшелон для доукомплектования. Перед фронтом стояла задача ликвидировать прорвавшегося на левый берег противника и, восстановив положение, прочно удерживать занятые рубежи. После отхода фронта создалось весьма напряженное положение с материально-техническим обеспечением войск. Поспешное отступление потребовало срочной эвакуации материальных ценностей из угрожаемых районов. Железнодорожные пути были забиты эшелонами. По грунтовым дорогам от Дона до Кубани двигалось огромное количество автомобильного и гужевого транспорта, угоняемого скота, беженцев. Это в большой степени осложняло нормальное снабжение действующей армии, в которой остро ощущался недостаток боеприпасов и горючего.

Оборону от устья Дона по восточному берегу Азовского моря, Керченского пролива и по побережью Черного моря до Лазаревской обеспечивал Северо-Кавказский фронт маршала С.М. Буденного (47-я армия, 1-й отдельный стрелковый и 17-й кавалерийский корпуса, 5-я воздушная армия). Войска Закавказского фронта под командованием генерала армии И.В. Тюленева (44, 46, 45-я армии, 15-й кавалерийский корпус) обороняли побережье от Лазаревской до Батуми и далее по советско-турецкой границе. Часть сил фронта находилась в Северном Иране.

Оборона Кавказа с севера была подготовлена слабо. Несмотря на ряд ценнейших указаний из центра, никаких подготовленных рубежей создать не успели. Более-менее, используя передышку, окопались армии Малиновского. Во всей полосе Южного фронта моторизованные и танковые соединения врага под прикрытием и при поддержке авиации настойчиво расширяли захваченные плацдармы, сосредоточивая ударные группировки для дальнейшего наступления.

Наконец, 10 августа 17-я немецкая армия (57-й танковый, 5-й и 52-й армейские, 49-й горно-стрелковый корпуса), отбив все попытки противника ликвидировать плацдарм у Батайска, перешла в наступление в общем направлении на Краснодар. Ожесточенные бои в полосе обороны 18-й армии генерал-лейтенанта Ф.В. Камкова продолжались весь день. Впрочем, для немцев они носили скорее сковывающий характер. Начальник оперативного отдела штаба ОКХ генерал Хойзингер специально напоминал начальнику штаба группы армий «А», чтобы генерал Руофф не нажимал на русских слишком сильно, «чтобы не принудить противника к отступлению прежде, чем он будет окружен продвигающимся вперед левым флангом группы армий».

11 августа с плацдарма у Константиновской нанесла удар на юг 4-я танковая армия Гота (24-й, 14-й танковые, 4-й армейский корпуса), а из района Ремонтная вдоль железной дороги на Тихорецк, – 1-я танковая армия Клейста (3-й танковый, 44-й, 51-й армейские корпуса). У Батайска на стыке двух советских армий в дело был пущен 57-й танковый корпус (13-я танковая дивизия и дивизия СС «Викинг») Кирхнера. В один день оборона Южного фронта была взломана во всей полосе, сутки спустя немецкие подвижные соединения продвинулись на глубину до 80 км. Генерал Малиновский принял решение в ночь на 13 августа отвести войска левого крыла фронта на рубеж, проходивший по южному берегу реки Кагальник и Манычскому каналу. Однако планомерного отступления не получилось, дивизии не смогли оторваться от противника и организованно отойти на указанные рубежи. К тому же, как указывает история 18-й армии, «этот рубеж в инженерном отношении не был подготовлен, а пересохшая степная речушка Кагальник не представляла серьезной преграды для наступавших дивизий противника. Советским войскам пришлось занимать оборону под ударами врага, поспешно строить оборонительные сооружение под его огнем». Маневр дезорганизовал войска, нарушил систему управления и связи. К концу дня 13 августа фронта уже не было, между советскими армиями образовались большие разрывы, войска оказались неспособными сдержать немецкий натиск и продолжали откатываться на юг. На ряде участков отступление превратилось в бегство. Танки Гота в это время овладели Егорлыкской, Клейста – захватили Пролетарскую.

Выход германских танковых и моторизованных соединений в Задонские и Сальские степи и на просторы Краснодарского края создал непосредственную угрозу их прорыва в глубь Кавказа. С целью объединить усилия советских войск Ставка решением от 14 августа подчинила все армии на этом направлении С.М. Буденному. Маршал, в свою очередь, разделил войска на две оперативные группы: Донскую на правом крыле и Приморскую на левом крыле Северо-Кавказского фронта. Донская группа, которую возглавил Р.Я. Малиновский, в составе 9, 37 и 12-й армий прикрывала ставропольское направление. Приморская группа генерала Я.Т. Черевиченко в составе 18, 56, 47-й армий, 1-го стрелкового и 17-го кавалерийского корпусов прикрывала краснодарское направление и Таманский полуостров. Фактически разгромленным, слабоуправляемым, испытывающим острую нехватку боеприпасов войскам Семен Михайлович поставил задачу разгромить и отбросить врага, во что бы то ни стало вернуть Батайск и восстановить положение по южному берегу Дона.

Немцы советских контрударов ждать не стали и продолжали наступление. К середине августа они вышли на рубеж Сальск, Белая Глина, Павловская. Отсюда 4-я танковая армия быстро продвигалась по двум направлениям: 14-й танковый корпус наносил удар на Тихорецк, Краснодар, 24-й танковый корпус – на Кропоткин, Армавир. 1-я танковая армия рвалась через степь к Ворошиловску, который пал 20 августа. Через день войска 4-й танковой армии форсировали Кубань, захватили Армавир и продолжали наступление на Майкоп. Моторизованные части Клейста развернули активные действия на рубеже Невинномысск – Минеральные Воды – Георгиевск. На этом Донская оперативная группа генерала Масленникова прекратила свое существование. От 9-й армии осталось только управление, от 37-й армии – разрозненные и деморализованные подразделения, 12-я армия оказалась отброшена на юго-запад и включена в состав Приморской группы войск, которая находилась в не менее тяжелом положении.

Основной удар армии Руоффа приняли на себя ослабленные 18-я и 56-я армии. Уже к моменту ликвидации Южного фронта лишенные управления дивизии Камкова беспорядочно отступали, не оказывая противнику серьезного сопротивления. Наиболее боеспособная, полностью укомплектованная 47-я армия Приморской группы находилась на Таманском полуострове в ожидании вражеского морского десанта, части 1-го отдельного стрелкового корпуса передислоцировались для занятия Краснодарского оборонительного обвода. Краснодар был захвачен немцами 24 августа. В этот же день советские части оставили Майкоп, а это уже первая нефть, к которой так стремился Гитлер. Начальник Генерального штаба итальянской армии маршал Кавальеро писал в дневнике: «За армиями Листа следуют 10 тысяч специалистов, которые должны после взятия Майкопа восстановить нефтяные скважины. Согласно подсчетам, для того чтобы снова пустить их в эксплуатацию, потребуется от 4 до 5 месяцев». На самом деле времени потребовалось меньше. Хотя запасы нефти и бензина были русскими заблаговременно вывезены, буровые скважины забиты, демонтированное оборудование удалось вывезти лишь частично, а минирование нефтепромыслов не производилось. Поэтому прошло чуть больше месяца до того момента, когда немцы начали качать майкопское «черное золото». Впрочем, нефть – это еще не топливо.

Из района Сталинграда фельдмаршал Паулюс, пока Рокоссовский преграждал ему путь на север, 16 августа ударил в диаметрально противоположном направлении – начался поход на Астрахань 40-го танкового и 8-го армейского корпусов. Закрывавшая путь на юг 57-я армия генерал-лейтенанта Ф.И. Толбухина состояла на тот момент из двух стрелковых дивизий и одной истребительной бригады, поэтому прорвать оборону немцам, имевшим две танковые и две моторизованные дивизии, труда не составило. После чего предстояло просто преодолеть походным маршем 400 км солончаковой степи. До самой Астрахани советских войск больше не было, не было их и в самом городе. Астраханский оборонительный обвод, созданный в спешке еще зимой и переданный под охрану местных органов власти, после весенних дождей и паводков находился в плачевном состоянии.

Операция «Эдельвейс» развивалась по плану с незначительным отставанием от графика, вызванным трудностями снабжения боевых частей. 26 августа дивизии Гота прорвались в район Ходыженской. Ударная группа 17-й армии – 57-й танковый и 52-й армейский корпуса – наступала на Горячий Ключ, 5-й армейский корпус – на Анапу, Новороссийск. Восемь пехотных дивизий 11-й армии Манштейна (54-й, 30-й армейские корпуса) приступили к форсированию Керченского пролива. Еще через три дня 16-я моторизованная дивизия вошла к морю у Туапсе, отрезав тем самым войска Северо-Кавказского фронта – 47, 56, 12, 18-ю армии. В окружении оказались 12 советских дивизий и 8 бригад – около 200 тысяч командиров и красноармейцев. Черноморский флот лишился своей передовой базы. Пока Манштейн и Руофф занимались ликвидаций «котла», генерал Гот повернул на юго-восток – вдоль шоссейной дороги Туапсе – Сочи – Сухуми.

Для защиты Грозного и Баку по приказу Ставки была сформирована Северная группа войск Закавказского фронта под командованием генерал-лейтенанта И.И. Масленникова, занявшая оборону по рекам Терек и Баксан. В группу вошли 44-я, 37-я и созданная заново 9-я армия – 11 стрелковых, 2 кавалерийские дивизии, 8 стрелковых, 1 танковая бригады. Против них действовала 1-я танковая армия Клейста (3-й, 14-й танковые, 44-й, 51-й армейские корпуса), в состав которой входили 3 танковые, 2 моторизованные, 7 пехотных дивизий. Проблемой Масленникова и его командармов являлось также наличие большого количества национальных формирований, из которых красноармейцы сотнями разбегались по домам или переходили к противнику. Среди немецких солдат распространялась инструкция об особом отношении к местному населению: «Особенности проживающих на Кавказе народов заставляют предупредить о недопустимости перегибов в отношении местного населения. Жители Кавказа в большинстве своем враждебны большевизму и стремятся освободиться от коммунистического насилия. Они видят в германском солдате естественного союзника, и разрушать их веру является преступление перед германским народом».

Оборона Главного Кавказского хребта от Мамисонского перевала до побережья Черного моря была возложена на войска 46-й армии, которой командовал генерал-майор В.Ф. Сергацков – 5 стрелковых, 1 кавалерийская дивизии, 2 стрелковые и 1 танковая бригады. Против нее разворачивались восемь дивизий 49-го горно-стрелкового и итальянского альпийского корпусов.

45-я армия генерал-лейтенанта Ф.Н. Ремезова и 15-й кавалерийский корпус прикрывали государственную границу с Турцией и коммуникации в Иране. В районе Махачкалы спешно формировалась 58-я армия генерал-майора В.А. Хоменко в составе 4 стрелковых дивизий и 1 стрелковой бригады.

Дальнейший немецкий план сводился к тому, чтобы после небольшой перегруппировки приступить к непосредственному штурму Кавказа одновременно на трех направлениях. 17-я армия получила задачу во взаимодействии с 11-й армией захватить побережье Черного моря от Анапы до Поти и затем наступать на Батуми и Тбилиси. 4-я танковая армия должна была выйти вдоль побережья к Сухуми и далее продвигаться на Тбилиси. 49-му горно-стрелковому и итальянскому альпийскому корпусам предстояло преодолеть перевалы Главного Кавказского хребта. 1-я танковая армия получила задачу нанести удар из района Пятигорска на Орджоникидзе, Грозный, Махачкалу, Баку.

В конце августа сражение вспыхнуло с новой силой. Армия Клейста, захватив Моздок, форсировала Терек в полосе 9-й армии и прорвалась в Эльхотовские ворота – долину шириной 4–5 км, через которую пролегали дороги на Грозный и Орджоникидзе. Егеря генерала Конрада «неожиданно» заняли перевалы, большинство из которых оказались просто не заняты советскими войсками. Как вспоминает А.А. Гречко: «Существовала какая-то беспечность, порожденная, очевидно, неверием в способность немецких войск сколько-нибудь значительными силами просочиться через высокогорные перевалы в Закавказье… Все это привело к тому, что, хотя время и местность позволяли сделать оборону непреодолимой, она оставалась слабо оборудованной. Даже некоторые ключевые высоты оказались не укрепленными и не занятыми…»

Дивизии Гота и Манштейна продвигались на юг вдоль Черноморского побережья к Сухуми. «Экспедиционный корпус» Паулюса захватил Астрахань, немецкая мотопехота оседлала железную дорогу на Кизляр, авиация приступила к бомбардировкам Гурьева и свободной охоте за любой плавающей в Каспийском море посудиной.

1 сентября Стамбул разорвал советско-турецкий Договор о дружбе и нейтралитете. Турецкая армия двинулась через Иранское нагорье на помощь «азербайджанским братьям».

В пылающий Грозный 3-й танковый корпус Маккензена ворвался 8 сентября, в конце месяца победоносные германские войска вступили в Баку.

14 октября Гитлер подписал приказ о переходе к стратегической обороне. У его генералов все большие опасения вызывал вопрос, насколько реально удержать захваченные территории. На этой почве вновь вышла размолвка с Гельдером, и его пришлось отправить на пенсию. Новым начальником Генштаба сухопутных сил стал фельдмаршал Паулюс. Но и он, ознакомившись с ситуацией, пришел к выводу: «Территория, захваченная на Востоке, больше не соответствует размерам оккупирующей армии. Другими словами, слишком мало солдат находится на таком огромном пространстве». Однако Гитлер верил, что под его руководством Вермахт способен штурмовать небеса. И действительно, своевременная переброска подвижных соединений на север и создание новой группы армий «Дон» позволили отразить последнее контрнаступление Красной Армии, которое состоялось в ноябре 1942 года. Правда, в Северной Африке полузабытый корпус Роммеля потерпел серьезное поражение от англичан, но ничего непоправимого пока не случилось. В зимнюю кампанию германские войска вступали «с гордым сознанием достигнутых успехов, с твердой верой в свои силы, с непоколебимой волей разбить противника везде, где бы он только ни попытался прорвать наш фронт».

На пороге 1943 года Третий рейх обеспечил себе захватывающие перспективы.

Во-первых, предстояло освоение территория и ресурсов в интересах германского народа, и можно было не сомневаться, что под управлением немецких специалистов кавказские нефтепромыслы очень скоро снова начнут качать «кровь войны».

Во-вторых, Советский Союз был практически выведен из борьбы. Потеряв треть ВВП, кавказскую нефть, половину запасов угля, железа и марганцевой руды, лишенная заграничной помощи, советская экономика была на грани коллапса. Сталин вполне созрел для заключения сепаратного мира с Германией.

В-третьих, японские друзья, оккупировав Цейлон, обеспечив себе господство в Индийском океане, получили возможность атаковать британские нефтяные промыслы в Персидском заливе, Аден и Абадан, через которые снабжалась горючим 8-я британская армия, а это значительно повышало шансы Роммеля.

В-четвертых, настало, наконец, время вытащить из сейфов заветные планы прорыва в страны Ближнего и Среднего Востока под лозунгом освобождения их от ига плутократов-колонизаторов.

Имея в своих руках нефтяные скважины Кавказа и Ирана, можно было всерьез заняться умиротворением Англии и поспорить на равных с Соединенными Штатами.

«Великая Германия», о которой писал Гитлер в книге «Майн кампф» в выражениях настолько фантастических, что их, как правило, игнорировали, отныне стала реальностью…

Сергей Кремлёв

«Русский» крах Рейха был неизбежен

Даже сегодня появляются исторические и псевдоисторические исследования, где основным оказывается вопрос: «Мог ли Гитлер победить в войне с Россией?»

Есть авторы – по причине их достаточной многочисленности не буду приводить никаких конкретных ссылок, – которые считают, что Гитлер вполне имел шансы если не на полную военную победу, по крайней мере, в 1941 году, то хотя бы на серьезный и устойчивый военно-политический и геополитический успех в виде аннексии тех или иных советских территорий, принуждения СССР к прогерманской политике и т. д. Иногда современные «исследователи», особенно англосаксы, видят шанс для фюрера даже в ситуации чуть ли не 1945 года!

Что ж, по поводу всего этого можно лишь улыбнуться! Я даже не буду строить свой анализ так, чтобы постепенно подвести читателя к нужному выводу, а сразу скажу, что у фюрера и Рейха не было никаких шансов на победу над СССР.

И у меня, в 2010 году, есть все основания говорить так, в том числе и потому, что уже в 1941 году компетентные аналитики, хорошо знающие и Россию, и Германию, полностью отдавали себе отчет в том, что у Гитлера был только один шанс не свернуть с пути успеха и триумфов – обеспечить прочный мир с СССР с перспективами на всестороннее, равноправное и взаимно выгодное стратегическое партнерство.

Что поразительно – это понимал, вообще-то, и сам Гитлер! Так, бывший советник германского посольства в Москве Густав Хильгер – фигура в тогдашней германской дипломатии по знанию России почти уникальная – утверждал в своих мемуарах, что Гитлер в первый период после заключения советско-германского пакта рассматривал его как прочный базис для многолетних взаимовыгодных отношений и объявлял свое сближение с Советским Союзом величайшим политическим событием.

Хильгер подчеркивал, что Гитлер делал эти заявления перед своим ближайшим окружением, и обстоятельства, при которых фюрер высказывался подобным образом, не оставляли сомнений в том, что он действительно верил в то, что говорил.

Я расцениваю сообщение Хильгера как важнейшее. Но не подлежит сомнению и то, что Гитлер – по причинам, рассмотрение которых я здесь вывожу за скобки, но о которых писал в своих книгах неоднократно, – к концу апреля 1941 года принял окончательное решение о превентивном ударе по СССР летом 1941 года.

Ответ на вопрос, почему Гитлер пошел на это, действительно перерастает рамки и тему небольшой статьи. И я лишь отмечу, что решение Гитлера воевать с Россией одной причиной не объяснишь, а среди значащих причин можно назвать, в частности, такие, как серьезное открытое антисоветское и антирусское давление на Гитлера в рейхе и извне; открытое антинацистское и антигерманское давление на Сталина в СССР; недооценку Сталиным потенциала так и не состоявшейся личной его встречи с Гитлером; неопределенная линия в действиях СССР по отношению к Германии и ее англосаксонским противникам; неумная советская политика весны 1941 года на Балканах; открытое и скрытое провоцирование Сталина и Гитлера силами, порой антагонистическими по отношению друг к другу, но сходящимися в своем желании стравить две потенциально ведущие державы мира.

То есть причин, не только субъективных, но и объективных, для нападения в 1941 году у Гитлера хватало. Однако при любой обоснованности мотивации к нападению немцы и фюрер могли бы понять, что вся она нейтрализуется одним принципиальным соображением: в оборонительной войне Россия непобедима. Непобедима при любом, даже самом удачном для агрессора, первоначальном развитии событий.

В таком заявлении нет ни мистики, ни фатальной предопределенности, ни недооценки силы Германии. Для того чтобы эта истина была осознана как истина, народам СССР пришлось приложить гигантские усилия на полях битв и в тылу. То есть окончательная победа России не была автоматически запрограммирована так, что нашим отцам и дедам не требовалось героически и самоотверженно действовать самим. Противник был не слаб, а силен, и одолеть его можно было только еще большей силой. Однако из всестороннего анализа ситуации объективный аналитик мог сделать один вывод. Тот, который давно сделал и оставил в наследство немцам «железный» канцлер Бисмарк: Германии с Россией надо не воевать, а дружить, если Германия не хочет потерпеть поражение.

По свидетельству (уже послевоенному) генерала Гюнтера Блюментрита, фельдмаршал фон Рундштедт в мае 1941 года сказал:

«Война с Россией – бессмысленная затея, которая, на мой взгляд, не может иметь счастливого конца. Но если по политическим причинам война неизбежна, мы должны согласиться, что ее нельзя выиграть в течение одной лишь летней кампании…»

Далее Рундштедт рассуждал о русских пространствах, о необходимости подготовиться к длительной войне и т. д., но коль уж он был таким прозорливым стратегом, то мог бы со спокойной совестью заключить, что, поскольку за одно лето Советский Союз не разобьешь, а ко второму лету, а уж тем более – к третьему ни о каких шансах на победу Германии говорить не приходится, то надо сразу – еще до войны – отставить в сторону как нереальные все планы вторжения в Россию и думать над тем, как обеспечить с Россией прочные дружественные отношения.

Впрочем, спокойной совесть у Рундштедта, Блюментрита, Манштейна, Гальдера, Браухича и прочих высших генералов Рейха была бы лишь в том случае, если бы они – коль уж они были такими стратегами – четко и согласованно, все вместе, заявили бы фюреру о невозможности их участия в походе на Россию, поскольку они не хотят и не могут принимать на себя ответственность за будущий крах Рейха.

Никого бы за такие заявления Гитлер не расстрелял, а вот от планов войны, столкнувшись с открыто заявленной оппозицией генералитета, мог бы и отказаться.

Тот же генерал Блюментрит, перед войной начальник штаба 4-й армии, дислоцировавшейся в Польше, пишет, что до января 1941 года ни командующий армией фельдмаршал фон Клюге, ни его штаб не получали никаких указаний о подготовке войны с Россией. Лишь затем из штаба группы армий «Б» был получен некий приказ «с весьма осторожными формулировками, в которых намекалось на возможность кампании на Востоке, и было много туманных фраз и общих положений».

С другой стороны, полезно знать мнение англосакса С.Л.А. Маршалла, официального главного историка Европейского театра военных действий, который писал:

«Мнение Гитлера было решающим в Военном совете лишь потому, что большинство профессиональных военных поддерживало его и соглашалось с его решениями. Наиболее рискованные решения Гитлер принимал отнюдь не против воли большинства немецких военных руководителей – многие разделяли его взгляды до конца….»

Что ж, тут сложно с чем-то не согласиться. Но, так или иначе, Гитлер решил воевать с Россией. И именно в 1941 году. Тот же Хильгер пишет, что германский посол Шуленбург, вернувшись 30 апреля 1941 года из Берлина после встречи с Гитлером, уже в аэропорту шепотом сообщил: «Жребий брошен. Война с Россией – решенное дело!»

При этом Шуленбург и Хильгер понимали, что это, скорее всего, означает начало конца Рейха. Однако их шеф, глава германского МИДа (аусамта) Иоахим фон Риббентроп, тоже, пожалуй, это понимал. Если бы было иначе, то почему тогда во время беседы с советским послом Деканозовым, когда Риббентроп сообщал ему об объявлении войны, с шефа аусамта градом катился холодный пот, а в глазах стояли слезы? Это сообщал сам Деканозов, причем в обстановке неофициальной.

Да и редко цитируемое «записными» историками письмо Гитлера Муссолини от 21 июня 1941 года выдает огромные колебания фюрера относительно успешного исхода Восточного похода. Гитлер и сознавал, что испытывает судьбу, и не видел для себя иного выхода в ситуации, которая сложилась к лету 1941 года. Увы, можно лишь сожалеть, что Сталин не дал тогда Гитлеру четких доказательств возможности иного – устойчиво мирного, «седлового», – варианта. А ведь мог, мог в 1941 году реализоваться германо-советский вариант Тильзитского мира, когда Сталин и Гитлер, посмотрев друг другу в глаза, спросили бы друг друга: «А из-за чего мы собираемся воевать?»

Реально вышло иначе, и, возвращаясь в преддверии войны и к мемуарам Хильгера, напомню также, что в мае 1941 года Хильгер имел разговор на тему возможной войны с помощником военного атташе полковником Кребсом – знатоком потенциала России. Хильгер сказал Кребсу, только что возвратившемуся из Германии, что если в слухах о войне есть доля истины, то обязанность военных – объяснить Гитлеру, что война против СССР приведет к крушению Рейха. Кребс в ответ пожаловался, что фюрер больше не слушает офицеров Генерального штаба, которые отговаривали его от Французской кампании.

Последующие успехи Вермахта летом 1941 года привели многих сомневающихся в мажорное настроение, однако даже тогда – не всех. Ведь итоги объективного анализа – если это объективный анализ – не зависят от текущей конъюнктуры. Он потому и является объективным, что учитывает все факторы, в том числе и долговременные. И вот как раз всесторонний анализ не мог не убеждать компетентных экспертов в неизбежном конечном «русском» крахе Третьего рейха. При этом надо помнить, что основная масса полностью адекватных экспертов находилась в то время в СССР и в Германии. Сталин, безусловно, входил в число таких экспертов, и поэтому его уверенность в конечной победе, как и непреходящий скепсис того же Шуленбурга в отношении самых блестящих германских побед 1941 года, базировалась на точном знании и умении делать выводы, а не только на чувстве патриотизма Сталина и якобы недостатке такового у Шуленбурга.

Сталин был советским патриотом, Шуленбург любил Германию, но в стратегической оценке начавшегося советско-германского военного противостояния и в прогнозировании его конечных результатов Сталин и Шуленбург не расходились, потому что оба хорошо понимали ситуацию и знали возможности обеих держав.

В принципе Гитлер, как глава государства, их тоже мог и даже обязан был знать. Компетентный лидер, оценивая шансы своей страны на победу в войне с другой страной (или блоком стран), должен взвесить ряд моментов, но прежде всего характер социума и устойчивость социального строя противника; его экономический потенциал; его сырьевые, ресурсные возможности; географические и климатические особенности будущего театра военных действий.

Кроме того, надо было оценить уровень вооруженности противника, качество его вооружений и войск, его возможности по обретению союзников.

Надо было оценить также силу взаимных связей всех этих факторов, совокупность которых определяла успех в войне или поражение.

Так вот, все значащие факторы в конечном счете работали на победу России, а не Германии.

Отдельно надо сказать о моральном факторе, который, по оценке Наполеона, соотносится с материальным фактором на войне в отношении три к одному. Но о нем – позже.

Если кратко рассмотреть упомянутые выше факторы, начиная с экономического, то станет ясно, что даже к 22 июня 1941 года, когда в орбиту Германии была вовлечена почти вся Европа, общее соотношение экономического и сырьевого потенциала Германии и СССР – если брать их долговременные возможности – складывалось в пользу СССР.

Я не буду приводить в подтверждение сказанного вереницы цифр – они сегодня при желании вполне доступны и без обращения к Интернету, где сведения нередко сомнительны, а то и принципиально не точны. Более надежно обращаться к серьезным печатным источникам, среди которых могу назвать заинтересованному читателю два, например, коллективных труда – «Начальный период войны» (Воениздат, 1974, под общей редакцией генерала армии С.П. Иванова) и монографию 1977 года «Тыл Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» под общей редакцией генерала армии С.К. Куркоткина.

Анализ этих и ряда других весьма информативных книг издания 60–80-х годов позволяет лишний раз убедиться в том, что у РККА уже в 1941 году имелись такие возможности и резервы, которые даже при самом неблагоприятном развитии обстановки – как оно реально и произошло – обеспечивали масштабные боевые действия и сдерживание наступления Вермахта.

Обращение к архивным данным подтверждает это еще более убедительно, но, повторяю, достаточно знакомства с классическими советскими источниками, вполне достоверными по части сравнительных данных по потенциалу Рейха и СССР перед войной, чтобы все стало на свои места.

Да, Германия по многим показателям была уже к 1939 году второй промышленной и научно-технической державой мира после США, особенно если иметь в виду удельные цифры. Однако общий потенциал Рейха, в том числе и обеспеченность энергоресурсами и сырьем, не мог все же обеспечить успешного исхода войны с СССР. К тому же СССР к 1941 году занимал ряд ключевых вторых мест в мире и первых в Европе по валовым показателям.

Даже с учетом подключения к подготовке и ведению войны с СССР всего экономического потенциала континентальной Европы возможности Советской России, благодаря форсированным, проведенным за полтора десятка лет , индустриализации, коллективизации и культурной революции обеспечивали устойчивость при любых испытаниях новой России на прочность.

Мне приходилось слышать рассказы фронтовиков о том, что, например, после наших успехов в Закавказье в 1942 году, когда были потрепаны германские «эдельвейсы», можно было видеть колонны новеньких немецких армейских грузовиков, стоящих на обочине дороги, мимо которых пешком проходили советские пехотные части – не было шоферов, способных сесть за руль. Однако в целом, в отличие от старой, царской России, новая социалистическая Россия была уже в состоянии не только вести «войну моторов», но и обеспечить в ней конечное превосходство. Наш общий, комплексный, потенциал был принципиально весомее. Особенно – в длительной войне.

Да, Гитлер рассчитывал на молниеносную операцию, на блицкриг и быстрый развал РККА, и в этой мысли его утверждал – по мере сил – англосаксонский агент влияния Канарис и другие подобные фигуры. Однако расчет на блицкриг в России был изначально авантюрой, что реальная история и подтвердила.

Вот, например, фактор географический. Послевоенные ссылки германского генералитета на неблагоприятные обстоятельства в этом отношении, включая жалобы на протяженность советской территории, плохую сеть дорог и т. д., нельзя оценить иначе как смехотворные. Что, в обоих германских Генеральных штабах – ОКВ и ОКХ – не были знакомы с географией России, как общей, так и экономической, а также – с военной?

Если не были знакомы – чего совались в Россию?

А если были знакомы – почему не учли?

С началом войны Гитлер очень рассчитывал на быстрый развал СССР по социальным и национальным причинам, но ведь и здесь для оптимизма у фюрера не было никаких оснований. В СССР не было ни одного народа, который бы зримо не повысил уровень жизни социума за «советские» годы. На этот счет можно рассказывать много противоположных злых сказок, но ведь есть же, простите, и статистика. И хотя я сам же предупреждал читателя, что не буду ею здесь увлекаться, кое-что привести, пожалуй, надо.

Возьмем темпы роста общего объема промышленности и роста валовой продукции сельского хозяйства по союзным республикам к 1940 году, приняв 1913 год за единицу. Вырисовывается, надо заметить, интересная картина.

Цифры – прежде всего по промышленному росту – впечатляющие, особенно по Грузии, которой, к слову, до лета 1938 года руководил Л.П. Берия.

Резко выделяются в худшую сторону скромным приростом промышленного производства (для Латвии – даже сокращением его) только три прибалтийские республики, но ведь их «советский» стаж в 1940 году только начинался.

Чисто социальная национальная статистика была еще более убедительной. Скажем, в части роста численности учащихся, студентов высших учебных заведений, числа массовых библиотек, численности врачей и обеспеченности населения врачами.

По числу студентов ВУЗов и тут вне конкуренции была Грузия Берии – там был обеспечен рост с трехсот студентов в 1915 году до 28,5 тысячи в 1940 году. Причем в 1915 году, кроме грузин, своих студентов имели только русские, украинцы, белорусы, латыши и эстонцы. В 1940 году ВУЗы были во всех союзных республиках. Узбекистан имел 19,1 тысячи студентов, и даже Туркмения – 3 тысячи.

Врачей тот же Узбекистан в 1913 году имел сто сорок человек – одна треть (!) врача на десять тысяч населения. В 1940 году показатели выросли до трех тысяч двухсот врачей в республике, и на десять тысяч населения приходилось 4,7 врача. В Грузии обеспеченность врачами выросла к 1940 году до 13,3 врача на десять тысяч населения против 1,8 врача в 1913 году при росте числа врачей с пятисот до четырёх тысяч девятисот.

С чего же, спрашивается, национальным республикам было восставать против Москвы? Отщепенцы имелись, но это ведь отщепенцы, а не народ в целом.

Также не были учтены немцами, но реально-то существовали и работали в нашу пользу факторы военно-экономический и военно-технический.

Мы сумели наладить всевозрастающее производство вооружений и вообще материально-техническое обеспечение войны даже после утраты в 1941 году почти всей европейской части территории страны и многих элементов экономики, разрушенных и оставшихся на оккупированной территории. И уже этот очевидный и бесспорный факт реальной истории логически – без привлечения статистики – доказывает экономическое преимущество СССР над Германией.

То же можно сказать и о военно-технической стороне дела. Массовые советские вооружения были эффективнее германских по ряду параметров уже к началу войны. Конечно, научно-технический задел Рейха не может не восхищать специалистов. Ракетная и реактивная техника, реактивная авиация, радиолокация, атомные исследования получили в Германии во время войны поразительное развитие, причем атомные работы велись исключительно национальными силами, в отличие от интернационального «Манхэттенского проекта» США.

Но все это не отменяет того факта, что по наиболее существенным компонентам военно-технического оснащения войск СССР имел в ходе войны – пусть и не сразу – или равенство с Германией, или преимущество. Конструктивно тот же «Мессершмит-109» был внушительнее, чем, скажем, тот же «Як-3», но в боевом отношении советские истребители даже превосходили его и другие германские машины и позволили к середине войны обеспечить нашей авиации превосходство в воздухе.

Тяжелый танк Т-VI «тигр», а тем более «королевский тигр», чаще всего выигрывал прямые дуэли с «тридцатьчетверками», но в целом советские бронетанковые войска уже к 1943 году превосходили германские, в том числе и по стратегии и тактике применения.

Советские войска были лучше оснащены всем – танками, артиллерией, автоматическим оружием. Так, во время войны СССР произвел автоматов раз в десять больше, чем Германия, хотя типичный «киношный» образ пехотинца Вермахта предполагает распахнутый ворот мундира, закатанные рукава и «шмайссер» в руках. Реально в руках чаще была винтовка.

К слову, под «шмайссером» обычно подразумевают пистолет-пулемет (автомат) МР40 (МР38/40), но вообще-то конструктор оружия Шмайссер был автором пистолета-пулемета МР43/44, который в декабре 1944 года был переобозначен как «штурмовая винтовка StG44». Но, так или иначе, с начала боевых действий на Востоке до их конца пистолеты-пулеметы серии МР были, как правило, штатным оружием не рядового, а унтер-офицерского состава пехотных частей Вермахта, а также элитных частей Третьего рейха, в том числе Ваффен-СС. На рядовых полноценного автоматического оружия перманентно не хватало.

А у нас автоматами во второй половине войны были вооружены миллионы. Вот две цифры. На 1 января 1942 года в войсках фронтов имелось 54,3 тысячи автоматов (при 2113,6 тыс. винтовок), а на 1 января 1943 года – 556,2 тысячи (при 3151,4 тыс. винтовок). И насыщенность войск автоматическим оружием все возрастала.

Боˆльшими, чем у Рейха, были и наши людские ресурсы, хотя надо помнить, что, с одной стороны, не один десяток миллионов советских граждан длительное время находился на оккупированной территории, а с другой стороны, в распоряжении Рейха было – в той или иной мере – все население континентальной Европы плюс «восточные рабочие» из оккупированных областей СССР. Это уравнивало возможности, но преимущество имели все же мы. В том числе и потому, что производственная эффективность и трудовой энтузиазм токаря-«остарбайтера» на заводе Круппа и токаря-стахановца в советском Танкограде были, конечно, несоизмеримы.

Во внешнеполитическом и военно-политическом отношении Гитлер с самого начала войны с СССР тоже оказывался в проигрышном положении. Начав войну с нами, он не приобрел ни одного реально нового союзника – финны были настроены против СССР изначально и жаждали реванша после поражения 1940 года, итальянцы, румыны и венгры и до 22 июня 1941 года находились на положении сателлитов Рейха.

Зато СССР, оказавшись жертвой агрессии, сразу же приобрел не только моральное преимущество и поддержку всех антинацистских и антигерманских сил в мире, но и быстро вошел в число официальных союзников Англии и США.

При этом главный расчет немцев на вовлечение в войну против СССР Японии не оправдался.

Не был выигрышным для Германии и геополитический фактор. Логичная для Германии (как, впрочем, и для России) геополитическая парадигма – это тройственный блок Германия – Россия – Япония. Напав на Россию, Гитлер исключил для себя возможность использования всех выгод такого блока, зато оказался в той заведомо проигрышной ситуации, от которой немцев всячески предостерегал еще Бисмарк – в ситуации войны на два фронта.

Не учел Гитлер и геополитического, так сказать, коварства англосаксов. Сегодня известен ряд сходных высказываний, не оставляющих сомнений на сей счет, начиная со знаменитой формулы сенатора Трумэна: мол, надо помогать немцам против русских и русским против немцев до тех пор, пока они друг друга взаимно не обессилят.

Но чего другого могли ожидать немцы и русские от тех, кто давно рассматривал мир как «Великую шахматную доску»?

В августе 1939 года в санкционированной самим же Гитлером записке германского аусамта (МИДа) советскому Наркомату иностранных дел, направленной в Москву в рамках подготовки пакта Молотова – Риббентропа, был дан прекрасный обзор геополитической ситуации и было сказано, что внешние силы всегда были рады столкнуть две наши державы. Тем не менее Гитлер, вопреки обнаруженному им пониманию сути проблемы, пошел на столкновение.

А ведь схема англосаксов работала. Вначале они поощряли в 30-е годы перевооружение Германии, без чего не могло быть новой крупной европейской войны, затем они совместно с Лондоном провоцировали Гитлера против Сталина и Сталина против Гитлера, а когда Гитлер пошел на Восток и увяз там, англосаксы стали помогать России.

Ничего иного от них Гитлер получить в итоге не мог. Гитлер, победивший Россию и тем неизмеримо укрепивший свою мощь, янки был не нужен. Ведь США был опасен не столько большевизм – янки уже тогда замышляли «перестройку», отрабатывали методы поиска и селекции будущих горбачевых, ельциных, собчаков и кравчуков. Янки был опасен взаимный союз России и Германии, исключающий их столкновение и, значит, исключающий давно запланированное возвышение США. Не нужны были Соединенным Штатам ни могучая Россия, ни могучий Рейх.

Так что русская авантюра фюрера была обречена на крах и с этой стороны.

Наконец, моральный фактор…

Как уже было сказано, Наполеон определял соотношение морального и материального фактора на войне, как три к одному. Но такое соотношение было характерно, пожалуй, для времен Наполеона и войн типа первой русской Отечественной войны 1812 года. В начавшейся Великой Отечественной войне советского народа против немецко-фашистских захватчиков моральный фактор соотносился с материальным, пожалуй, в еще более высокой пропорции даже в первые дни и недели войны – несмотря на все наши поражения и отступление.

В ходе работы над этой статьей я получил письмо от одного из руководителей издательства «Яуза» Александра Кошелева, где он высказал весьма интересное мнение, которое я с удовольствием процитирую: «Россия проиграла Крымскую и Русско-японскую войны лишь потому, что власть струсила и смирилась с поражением. В тех случаях, когда правители решали лучше умереть, чем подписать капитуляцию (1812, 1941 гг.), даже неудачно начавшаяся война заканчивалась победой России. Если бы Сталин сбежал из Москвы осенью 1941 года (под любым, даже самым благовидным предлогом), немцы взяли бы столицу со всеми вытекающими катастрофическими последствиями, но Иосиф Виссарионович был не чета Александру II и Николаю II».

Мнение Александра Дмитриевича является хорошей отправной точкой для рассуждений, почему я его здесь и привел. Однако оно нуждается в ряде уточнений, которые я ниже сделаю, потому что это полезно для темы 1941 года.

В своей основе подобная мысль абсолютно верна и восходит к формуле Наполеона: «Моральный фактор относится к материальному, как три к одному». При этом надо помнить, что, хотя роль адекватного политического и военного лидера в любой стране имеет огромное значение – тот же Наполеон Бонапарт дал блестящие примеры подтверждения этой мысли, для России фактор адекватного политического и военного лидера имеет качественно более значимое, чем для других стран, значение.

При этом лучшие военные вожди русского народа давно не только теоретически осмыслили значение морального духа войск, но и сделали его одним из реально действующих факторов победы.

Наполеон дал блестящую формулу, но что, еще до Наполеона не понимали значения морального фактора фельдмаршал Суворов и адмирал Ушаков? Или это не понимал Петр, бросивший в гущу русских войск свое пламенное: «Не за Петра, а за Отечество, Петру врученное»?

Одновременно с Наполеоном умело пользовался мощным моральным оружием Кутузов, а после него – Ермолов, Корнилов, Нахимов…

Кто-кто, а русские значение морального фактора и моральной стойкости для обеспечения конечной победы сознавали исстари.

Так уж нас учила наша история.

А теперь – немного о причинах поражений в наиболее неудачных для русского оружия Крымской и «японской» войнах. Некоторые сравнения будут, на мой взгляд, вполне уместными в разговоре о 1941 годе. Да и, к слову, не только о 1941-м, но и о 1991-м, и о 2010 годе…

Конечно же, Россия потерпела поражение в обеих войнах не только потому, что власть смирилась с поражением. Для Крымской войны существенным фактором стала уже четко наметившаяся отсталость России в общетехническом, военно-техническом и экономическом отношении. Один тот факт, что юг России не был связан с центром современными коммуникациями, то есть железными дорогами, в результате чего не стала возможной быстрая переброска войск, вооружений и т. п., говорит сам за себя.

Но почему в России не было тогда железных дорог? К тому были серьезные основания, но все они были субъективными внешне, хотя глубоко объективными по сути.

Вот эти причины – без приоритетов:

1. Развитию железнодорожной сети на юг противились крупные производители товарного экспортного зерна, то есть помещики, поскольку появление в южных портах большого количества зерна привело бы к снижению экспортных цен и доходов помещиков и оптовых перекупщиков (сплошь и рядом, к слову, еврейских).

2. Развитию железнодорожной сети в России противились могущественные консервативные силы, то есть те же помещики-дворяне, высшее дворянское чиновничество, столичная аристократия, поскольку в усилении коммуникативной подвижности населения им виделось развитие революционных настроений.

3. Развитию железнодорожной сети в России противился лично министр финансов Канкрин, которого многие (но, слава богу, не все) «записные» историки числят чуть ли не добрым финансовым гением России и который на самом деле был из той же вороньей стаи, что и недоброй памяти канцлер Нессельроде. Эта стая, и до того немалая, особенно всерьез закружила над Россией с самого начала XIX века, с марта 1801 года, с убийства императора Павла.

Все три причины были объективно порождены устаревающим самодержавным и нарождающимся частнособственническим строем жизни в России. И все три были субъективными в том смысле, что за всеми тремя причинами стояли весьма узкие круги, состоящие из вполне определенных, антигосударственно действующих лиц.

Как и в 1904 году во время Русско-японской войны.

Как и в 1991 году на пике «перестройки», завершившейся ельциноидным государственным переворотом…

Как и в 2010 году, который, надо полагать, ознаменуется новыми предательствами России ее якобы элитой.

Остановимся, однако, немного на одной только Русско-японской войне. Во всех отношениях она была бездарной – как и Крымская война, но бездарной лишь на высших этажах государственного и военного управления. «Рядовой», так сказать, генералитет, боевые офицеры и солдатская и матросская масса даже в «японской» войне 1904 года не провалились, не говоря уже о Крымской войне, давшей нам выдающиеся образцы русской воинской доблести, да и воинского умения в виде знаменитой и величественной обороны Севастополя и полузабытой, но волнующей обороны Петропавловска-Камчатского.

На фоне доблести масс и напрямую связанных с ней военачальников лишь рельефнее проявлялись гнилость, подлость и антиобщественная суть «элиты» во главе с обоими Николаями.

Возьмем для сравнения Отечественную войну 1812 года. Неудачный начальный период войны, однако высшее военное руководство с самого начала относительно компетентно – Барклай-де-Толли если и не подготовил соответствующую возможностям России армию, то, по крайней мере, не загубил ее и сумел вывести из-под удара. Затем хватило не то что готовности умереть, но всего лишь готовности Александра I заранее, без боя, не сдаваться в сочетании с готовностью передать высшую военную власть адекватному Кутузову, чтобы пожар Москвы стал маяком на пути русских в Париж.

А в Крымскую и «японскую» войны высшая российская власть даже не струсила – для того не было особых причин, – и даже не смирилась с поражением (которого ни в 1855-м, ни в 1905 году не было!), а оказалась полностью неспособной на разумные, диктуемые ситуацией решения. Есть точная ленинская оценка дворянских революционеров-декабристов: «Страшно далеки они были от народа». Но декабристы, по крайней мере, смотрели, пусть и издали, но – в сторону народа. А царская власть после Петра, за редчайшими исключениями, была постоянно или повернута к народу и его нуждам спиной, или бросала свой взгляд поверх согнутой народной головы.

Сталин и большевики оказались и в этом отношении полной противоположностью старой власти. Недаром Сталин в одной из своих речей сравнил большевистских руководителей с Антеем, который сохранял свою силу до тех пор, пока был неразрывно связан с землей. Вот так и большевики, говорил Сталин, непобедимы постольку, поскольку они не теряют связи с массой. И это была не фраза, это было нормой государственного управления в СССР Сталина. Нормы власти соблюдаются не всегда даже представителями самой власти, но тем не менее характер этих норм определяет успех или неуспех Власти.

Сталин это понимал прекрасно. Здесь будет, пожалуй, уместно сказать вот о чем… Несомненно, ошибочны попытки сравнить Сталина даже с такой яркой фигурой, как Петр. Так, один из российских экономистов – профессор Ханин из Сибири, если не ошибаюсь, – десять лет назад писал: «Далеко не все поняли социально-экономический смысл сталинского периода российской экономики. Жесточайшими, часто варварскими методами (подобно эпохе Петра I) в кратчайшие сроки совершился переход от аграрной цивилизации к индустриальной. То, чего не успел сделать российский капитализм, сделала командная экономика».

Это – пример очень показательного заблуждения. Сталинская экономика, как и вообще сталинская эпоха, во-первых, не была ни варварской, ни командной – ее подкреплял постоянно совершенствующийся механизм планирования и управления.

Во-вторых, экономика сталинского СССР сделала то, чего российский капитализм не «не успел» сделать, а не сумел бы сделать, поскольку после Первой мировой войны России, опутанной внешними и внутренними долгами, была уготована судьба полуколонии Запада.

В-третьих, в сталинском СССР совершился переход не от «аграрной» цивилизации к «индустриальной», а переход от цивилизации полуфеодально-полубуржуазной к основам цивилизации социалистической.

И уже поэтому сравнение Сталина с Петром, а петровской России – со сталинским СССР абсолютно неверно. Ведь здесь различно все: движущие силы, приоритетные интересы, конечные цели и методы их реализации.

Лично Петром двигали интересы государства, Отечества, но в своих реформах он был ограничен тем, что исполнителями его реформ могли быть и были представители и выразители воли и интересов имущих слоев России. Целью Петра было развитие и укрепление экономического, военно-политического и технологического потенциала государства. Социальные реформы в интересах трудящегося большинства не были даже отдалённой его целью.

Ленин же, Сталин и большевики проводили преобразование России со вполне ясной целью: создание равноправного общества, организуемого и управляемого в интересах массы выборными представителями этой массы. Уже в силу этого различались и методы. Петр не мог широко действовать методом убеждения, потому что это – в его случае – ни к чему не привело бы. Как и чем можно было убеждать крепостных людишек фельдмаршала Шереметева или работных людей Демидова?

А для Сталина методы убеждения, агитации, пропаганды, культурного строительства и просвещения являлись основополагающими. Принуждение же во всех его формах было вынужденной – крайней и временной – мерой.

В конечном счете именно в этом – в полном единстве всех творческих сил России с Высшей Властью, – и крылись истоки неизбежной победы новой России над любым внешним агрессором. Соответственно, в непобедимости новой власти крылись и истоки неизбежного «русского» краха Рейха, коль уж агрессором оказалась Германия.

При этом личностным залогом неизбежности Победы был сам Сталин. Вот позднейшая оценка личности Сталина, относящаяся уже к нашему веку: «Сталин был несомненным патриотом исторической российской государственности, он имел огромную волю, большое трудолюбие и немалый интеллект»… Это – не апологеты Сталина, это – из книги Жореса и Роя Медведевых «Неизвестный Сталин», изданной в 2001 году издательством «Права человека». Впрочем, эти же забавные – как на мой вкус – авторы определяют Сталина как «вождя, диктатора и тирана». Что ж, вождем Сталин действительно был. Но вот диктатором, и уж тем более тираном?..

Тут уж, пожалуй, извините!

Диктатор и тиран не может выиграть войну, носящую всенародный характер. Выиграть такую войну диктатор и тиран не сможет потому, что народные войны выигрывают народы, ведомые к Победе не диктаторами, а вождями.

Сталин, безусловно, отвечал всем требованиям политического гения – начиная с незаурядной памяти и способности быстро и точно входить в новые для него вопросы и заканчивая тонким умением вести самые сложные переговоры. Интересна его характеристика, оставленная нам Александрой Львовной Толстой, уехавшей из Советской России в 1929 году. То, что она написала о своей единственной встрече со Сталиным, ценно психологической подлинностью: «По внешности Сталин мне напомнил унтера из бывших гвардейцев… Густые, как носили только такого типа военные, усы, правильные черты лица, узкий лоб, упрямый, энергичный подбородок, могучее сложение и совершенно не большевистская любезность. Когда я уходила, он опять встал и проводил меня до двери».

Именно с таким вождем Советская Россия была обречена на успех и действительно обрела его в считаные годы с 1929-го по 1940-й. Начиная с 22 июня 1941 года полоса успехов по ряду причин прервалась, но – лишь на время.

Неизбежность возобновления успехов подтверждается и некой оценкой России Сталина и самого Сталина, которую я приводил в своих книгах уже не раз, но которую не откажу себе в удовольствии напомнить читателю вновь. Как говорил булгаковский Воланд, хорошую полночь приятно и продлить. Так почему бы нам лишний раз не вчитаться в признания германского генерал-майора Фридриха Вильгельма фон Меллентина?

Он воевал в Польше, во Франции, на Балканах, в Африке, на Восточном фронте, а затем опять во Франции, в Арденнах и в самой Германии, и закончил войну начальником штаба 5-й танковой армии в Рурском «котле». В изданной в 1956 году в Лондоне книге «Panzer battles 1939–1945» (переведена у нас в 1957 году) он писал:

« Русский солдат любит свою «матушку Россию», и поэтому он дерется за коммунистический режим, хотя, вообще говоря, он не является политическим фанатиком. Однако следует учитывать, что партия и ее органы обладают в Красной Армии огромным влиянием. Почти все комиссары являются жителями городов и выходцами из рабочего класса. Их отвага граничит с безрассудством; это люди очень умные и решительные. Им удалось создать в русской армии то, чего ей недоставало в Первую мировую войну – железную дисциплину… Дисциплина – главный козырь коммунизма, движущая сила армии. Она также явилась решающим фактором и в достижении огромных политических и военных успехов Сталина… …Умелая и настойчивая работа коммунистов привела к тому, что с 1917 года Россия изменилась самым удивительным образом. Не может быть сомнений, что у русского все больше развивается навык самостоятельных действий, а уровень его образования постоянно растет…»

Генерал Меллентин писал, что русская пехота «полностью сохранила великие традиции Суворова и Скобелева», что русская артиллерия «является очень грозным родом войск и целиком заслуживает той высокой оценки, какую ей дал Сталин», что танкисты Красной Армии «закалились в горниле войны», что «их мастерство неизмеримо возросло» и что «такое превращение должно было потребовать исключительно высокой организации и необычайно искусного планирования и руководства».

При этом Меллентин констатировал: «Русское высшее командование знает свое дело лучше, чем командование любой другой армии».

Мог ли Гитлер победить армию и страну, о которой так написал – пусть и после поражения – один из толковых генералов Гитлера?

Нет, к 1941 году новая социалистическая Россия под руководством Сталина и сталинского ядра Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) была непобедима – в принципе. Такой уж эта Россия сформировала себя всего за два десятка лет.

Впрочем, этим двум советским десятилетиям предшествовало не менее двух десятков веков формирования русской цивилизации. Недаром генерал Меллентин, говоря о Красной Армии, помянул Суворова и Скобелева. И недаром Великая Отечественная война советского народа дала нам полководческие ордена Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого, флотоводческие ордена Ушакова и Нахимова, офицерский орден Александра Невского и матросскую медаль Ушакова.

Архимеду нужна была точка опоры, чтобы перевернуть мир. Социалистическая реконструкция, то есть индустриализация, коллективизация и культурная революция, стали той точкой опоры, которая позволила Сталину и народам СССР в срок двух, по сути, пятилеток перевернуть Россию. Причем перевернуть не так, как это сейчас делают ельциноиды, – с ног на уши, опутанные дезинформационной «лапшой». Социализм, напротив, поставил Россию с непутевой головы на прочные индустриальные ноги. И главной базой любых побед новой России стали новые люди.

На кремлевском приеме в честь металлургов 26 декабря 1934 года Сталин сказал:

«У нас было слишком мало технически грамотных людей. Перед нами стояла дилемма: либо начать с обучения людей в школах технической грамотности и отложить на десять лет производство и массовую эксплуатацию машин, пока в школах не выработаются технически грамотные кадры, либо приступить немедленно к созданию машин и развить массовую их эксплуатацию в народном хозяйстве, чтобы в самом процессе производства и эксплуатации машин обучать людей технике, выработать кадры. Мы избрали второй путь. Мы пошли открыто и сознательно на неизбежные при этом издержки и перерасходы, связанные с недостатком технически подготовленных людей, умеющих обращаться с машинами. Правда, у нас наломали за это время немало машин. Но зато мы выиграли самое дорогое – время и создали самое ценное в хозяйстве – кадры. За три-четыре года мы создали кадры технически грамотных людей как в области производства машин всякого рода (тракторы, автомобили, танки, самолеты и т. д.), так и в области их массовой эксплуатации. То, что было проделано в Европе в течение десятков лет, мы сумели проделать вчерне и в основном в течение трех-четырех лет. Издержки и перерасходы, поломка машин и другие убытки окупились с лихвой».

4 мая 1935 года в речи в Кремлевском дворце на приеме в честь выпускников академий РККА Сталин говорил и так:

«Мы получили в наследство от старого времени отсталую технически и полунищую, разоренную страну… Разоренная четырьмя годами империалистической войны, повторно разоренная тремя годами Гражданской войны, страна с полуграмотным населением, с низкой техникой, с отдельными оазисами промышленности, тонувшими среди моря мельчайших крестьянских хозяйств, – вот какую страну получили мы в наследство от прошлого…»

В подобной оценке не было ни малейшего преувеличения – Сталин еще и не все вспомнил. Но сказанное о прошлом лишь предваряло основное, насущное, о чем сказал тогда Сталин:

«Задача состояла в том, чтобы эту страну перевести с рельс… темноты на рельсы современной индустрии и машинизированного сельского хозяйства… Вопрос стоял так: либо мы эту задачу разрешим в кратчайший срок… либо… наша страна… растеряет свою независимость и превратится в объект игры империалистических держав… Надо было создать первоклассную индустрию… А для этого надо было пойти на жертвы и навести во всем строжайшую экономию, надо было экономить на питании, и на школах, и на мануфактуре, чтобы накопить необходимые средства для создания индустрии… Понятно, что в таком большом и трудном деле… успехи могут обозначиться лишь спустя несколько лет. Необходимо было поэтому вооружиться крепкими нервами, … выдержкой и упорным терпением, чтобы преодолеть первые неудачи и неуклонно идти вперед…»

Прошло два года. Год 1937-й был последним годом второй пятилетки. Страна крепла. За пять лет промышленный потенциал СССР где – удвоился, где – утроился. Теперь мы выплавляли стали и чугуна почти столько же, сколько и Германия, а электростали – на уровне США. Мы вышли на третье место в мире по выплавке алюминия, выплавив его 37 тысяч тонн, но США и Германия были тут пока вне конкуренции – 132 и 127 тысяч тонн.

Соединенные Штаты в 1937-м произвели 121 миллиард киловатт-часов электроэнергии, немцы – 49, англичане – 17, а Союз – 36. Да, мы еще отставали от янки и немцев, но в 1932 году мы имели только 13 миллиардов киловатт-часов – столько же, сколько и Франция. У Франции за пять лет прибавилось пять миллиардов, а у нас – двадцать три! И к концу второй пятилетки Союз имел электроэнергии столько же, сколько Франция, Италия и Бельгия, вместе взятые.

Вот что новая Россия готовилась противопоставить будущим танковым «клиньям» Гота и Гудериана.

28 апреля 1937 года Молотов подписал постановление Совнаркома о третьем пятилетнем плане. И это был план, выполнение которого давало нам окончательно непобедимую Россию к лету 1942 года!

Но мы имели ее уже, собственно, и к 1941 году, иначе мы не имели бы 1945 года. Причем эта новая Россия была воплощена не только в харьковских турбогенераторах и тбилисском трикотаже, но и, повторяю, прежде всего в новых людях. Историк-эмигрант Георгий Федотов в своем «моментальном снимке России» от 1 января 1936 года признавал:

«…Сталин широко распахнул дверь в жизнь практикам-профессионалам… Подлинная опора Сталина – это тот класс, который он сам назвал «знатными» людьми… Партийный билет и прошлые заслуги значат теперь немного; личная годность… – все. В этот новый правящий слой входят… чекисты, командиры Красной Армии, лучшие инженеры, техники, ученые и художники страны… Новый советский патриотизм есть факт, который бессмысленно отрицать. Это есть единственный шанс на бытие России…»

И этот «русский» шанс полностью зачеркивал малейший шанс фюрера и Рейха на победу над Россией.

Между прочим, несмотря на один из наиболее устойчивых прогерманских мифов о якобы предельной организованности немцев, высшее государственное управление в СССР было организовано тоже качественно лучше, чем в Рейхе, в чем главную заслугу надо по справедливости отдать прежде всего, конечно, Сталину, но также в немалой мере и такому выдающемуся управленцу, как Берия.

К слову, немного о тщательности немцев…

Когда я сталкиваюсь с дифирамбами немецкой пунктуальности, я всегда вспоминаю малоизвестный эпизод германо-польской кампании 1939 года. Когда дело шло к концу и гнилое якобы «государственное» «здание» панской Польши почти обрушилось, в Польшу прибыл Гитлер. До него в зоне боевых действий уже находился Геринг, руководивший Люфтваффе, и личный поезд Геринга стоял в степи на специально сооруженных железнодорожных путях. К приезду фюрера рядом была протянута еще одна подъездная «нитка», на которую должны были принять поезд Гитлера.

Поскольку дело было в степи, а оставаться в этом месте фюрер после встречи с Герингом и генералитетом не собирался, специальной платформы сооружать не стали, а для того, чтобы Гитлер и его сопровождение могли спокойно сойти на землю с лестницы вагона, нижняя ступенька которой отстояла от земли чуть ли не на метр, было решено поставить у вагона огромную саперную корзину, а чтобы дно под ногами не провалилось, насыпать и утрамбовать земляную горку, на которой корзину и утвердить.

Так и было сделано. Поезд фюрера подъехал в нужное место, опытный машинист остановил состав так, что выходной тамбур салона-вагона фюрера пришелся как раз напротив корзины. Дверь вагона открылась, в ней показался Гитлер, которого снизу приветствовали Геринг и генералы.

Гитлер ступил на дно корзины и…

И рухнул вниз головой, потому что саперы в суматохе забыли подсыпать под корзину грунт. Все обошлось, и фюрер, у которого с чувством юмора дела обстояли неплохо, обратил инцидент в шутку. Тем не менее этот эпизод доказывает, что даже немцы не всегда и не во всем были педантично тщательными.

Однако и русские ведь, воспитанные новой Россией, тоже не всегда были такими уж безалаберными разгильдяями. Достаточно вспомнить умницу генерала Руссиянова, командира 100-й стрелковой дивизии, позднее преобразованной в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Дивизия Ивана Руссиянова начала войну как и положено – в боевой форме, а не в кальсонах. И так начала ту войну не одна она. Вот же и пограничники Берии встретили врага в окопах и блиндажах, уже готовые к бою. И так их ориентировал сам нарком!

Нет, немцы были сильным и умелым противником, но и русские не все лаптем щи хлебали. И против неброского русского крестьянского парня Ивана Руссиянова, ставшего генералом Страны Советов, и против его бойцов потомок прусских помещиков, блестяще воспитанный Гейнц Гудериан и его по-европейски раскованные белокурые танкисты не имели никаких шансов на конечную победу.

К тому же и верховный вождь у Ивана Руссиянова и его бойцов был покрепче и поосновательнее, чем у Гудериана и его мастеров танковых атак.

Ну, допустим, вошел бы Гитлер в Москву поздней осенью 1941 года и там завязались бы бои… Ну, пришлось бы Сталину покинуть Москву – для продолжения руководства войной. Оперативная обстановка тогда не исключала такого варианта.

Ну и что?

В результате Советский Союз не рухнул бы, а вот Гитлер получил бы не крупнейшую в мировой истории по длительности и ожесточенности Сталинградскую битву 1942 года, а такую же по характеру, но, скорее всего, менее затяжную, Московскую битву конца 1941 – начала 1942 года.

Подобная битва в условиях огромного города перемолола бы такое количество и так уже измотанных частей и соединений Вермахта, что, не взяв лежащую в руинах Москву так же, как они не взяли разрушенный Сталинград, немцы оказались бы перед фактом стратегического истощения и скорого краха не к осени 1943 года, а уже к лету 1942-го.

Войти в Москву немцы могли – как вошли они в Сталинград. Они могли разрушить Москву – как они разрушили Сталинград. Но взять Москву немцы не смогли бы при любом «раскладе» – как это произошло под Сталинградом.

В апреле 1940 года на Совещании при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии Сталин говорил:

«Вот с этой психологией, что наша армия непобедима, с хвастовством, которые страшно развиты у нас …надо покончить… Надо вдолбить нашим людям правила о том, что непобедимой армии не бывает. Надо вдолбить слова Ленина о том, что разбитые армии или потерпевшие поражение армии очень хорошо дерутся потом. Надо вдолбить нашим людям, начиная с командного состава и кончая рядовым, что война – это игра с некоторыми неизвестными, что… в войне могут быть и поражения. И поэтому надо учиться не только как наступать, но и как отступать».

Вот на что ориентировал армию Сталин, сам учась на уроках поражений и осмысляя эти уроки. Он прямо говорил: «С этой психологией – шапками закидаем – надо покончить, если хотите, чтобы наша армия стала действительно современной армией».

А Гитлер оценивал Россию как колосса на глиняных ногах и как раз рассчитывал закидать русских если не шапками, так бомбами с пикировщиков «Юнкерс-87», как он это сделал с «гоноровыми» польскими панами.

Но мог ли этот номер пройти в России?

Конечно, нет!

С любой точки зрения.

И дело не только в отличии русских пространств от польских. По мнению некоторых, одни только огромные пространства и спасли Россию в 1941 году от окончательного разгрома. Но так ли это?

Да, протяженность европейской части русских пространств в 1941 году была действительно немалой – (не то что в году 2010-м). Но это что, было заранее кому-то неизвестно?

Понятное дело, если бы Россия имела такие природные богатства и тучные земли, какие имела, а по протяженности территории была бы чуть побольше Люксембурга, но чуть поменьше Бельгии, то уж эту-то Россию Рейх завоевал бы в два счета. Тут и спорить не о чем.

Но рассуждающие на тему о том, что Россию, мол, спасли только огромные пространства, напоминают мне Агафью Тихоновну из «Женитьбы» Гоголя, которая хотела «губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…» и т. д., чтобы получился идеальный жених.

Безусловно, богатая и полная лакомых кусков для завоевателя Россия размером с Люксембург была бы наиболее подходящим объектом для завоеваний, но, как говорится, чего нет, того нет!

Да ведь и общий потенциал у Советской России был в 1941 году побольше, чем у Люксембурга. И идейная база у советского народа была покрепче, чем у, например, французов или англичан. Уже упоминавшийся мной главный историк Европейского театра военных действий С.Л.А. Маршалл является автором показательного для западных экспертов заявления. В 1956 году он писал:

«В битвах за Англию, Эль-Аламейн, Сталинград, Москву, Нормандию и Арденны немцы потерпели жестокое поражение, и не столько из-за сопротивления тех, кто поднялся против Гитлера, сколько из-за чрезмерного растяжения линии фронта…»

В одной фразе главному тогдашнему англосаксонскому военному историку удалось выразить многое – и скрытую неприязнь к Советскому Союзу, и попытку поставить на одну доску борьбу русских и англосаксов, и желание уравнять значение падения Эль-Аламейна с обороной Сталинграда, и невольное признание в том, что не очень-то англосаксы рвались покончить с германским Рейхом, не очень-то в деле его разгрома надсаживались.

Утверждение Маршалла относительно того, что немцы потерпели жестокое поражение в битвах за Англию, Эль-Аламейн, Нормандию и Арденны не столько из-за сопротивления тех, кто поднялся против Гитлера, сколько из-за чрезмерного растяжения линии фронта, действительно отражает истинное положение вещей. Ни англичане вкупе с вовлеченными ими в водоворот войны индусами, канадцами, австралийцами и прочими подданными Британской империи, ни янки в ходе той войны особо не напрягались – для очень многих из воевавших англосаксов она была чем-то вроде рискованного приключения. Подчеркиваю: не особо напрягались даже англичане – уже хотя бы потому, что германские бомбежки английской территории носили локальный характер, ограничиваясь налетами на Лондон и ряд крупных центров военного производства типа Ковентри.

Но вот заявление англосаксонского военного историка насчет того, что немцы потерпели жестокое поражение в битвах за Москву и Сталинград якобы не столько из-за сопротивления тех, кто поднялся против Гитлера, сколько из-за чрезмерного растяжения линии фронта, абсолютно не соответствует исторической истине и является для нас просто оскорбительным. В двух крупнейших наших битвах первого периода войны – Московской и Сталинградской, как и в оборонах Смоленска, Одессы, Севастополя, Ленинграда, Новороссийска, решающим фактором была не растянутость фронта и коммуникаций. Решающим фактором стало героическое сопротивление тех, кто поднялся против Гитлера. Ну и, конечно, плюс такая военно-техническая оснащенность обороняющихся, которая позволяла им вести борьбу.

А коммуникации? А широкий фронт?

Но фронт у нас был растянут точно так же, как у немцев, – не меньше и не больше. Коммуникации же…

Удивительно, но почему-то обычно упускают из виду, что уже к 1944 году растянутость фронта и протяженность коммуникаций для Красной Армии были как минимум не меньшими, чем для Вермахта в 1941 году. При этом состояние коммуникаций – разбитых войной дорог Великороссии, Украины, Белоруссии, Прибалтики и полных грязи дорог Польши – крайне осложняло работу тыловых структур РККА. Приведу лишь одну, хотя и обширную, цитату из упоминавшейся мной монографии «Тыл Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»:

«В операциях на Правобережной Украине условия работы тыла были в целом неблагоприятные. Операции начались сразу же после завершения летне-осенней кампании 1943 г., то есть без стратегической паузы. После почти пятимесячного беспрерывного наступления ( вспомним, что немцы в 1941 году непрерывно наступали менее четырех месяцев. – Прим. С.К .) тыл фронтов растянулся на сотни километров… Автомобильный транспорт отечественного производства, работавший всю войну, износился …а машины …полученные по ленд-лизу и импорту от наших союзников, не могли покрыть потребности фронтов. Тыл 2-го Украинского фронта, например, имел на ходу только 641 машину из 1272, числящихся по списку. Остальные требовали ремонта. Примерно такая же картина наблюдалась и на других фронтах. К тому же слишком рано наступившая даже для этих мест (в середине января) распутица и бездорожье еще более усложнили подвоз…»