Помоги проекту - поделись книгой:
Анатолий Афанасьев
Возвращение из мрака
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Он был слишком слаб, чтобы что-то предпринимать, но достаточно окреп для того, чтобы из обрывков воспоминаний, из мозаики фактов и ощущений составить верную картину происходящего. Он знал, кто он и где находится, а это было уже немало, если учесть, что лишь чудом вынырнул из потустороннего мрака, в котором пребывал много дней и ночей. Стоило ему осознать себя тем, кем он был, как тут же к нему вернулась прежняя уверенность, пожалуй, даже усиленная необычным положением, в котором он очутился.
Тяжело раненный, прооперированный он лежал в коммерческом лазарете при знаменитом централе. Оплошность, из-за которой он попал сюда, автоматически влекла за собой уголовное преследование и судебный приговор, но он надеялся, что до этого не дойдет. К слову сказать, его и прежде два раза судили и оба раза приговорили к высшей мере. Больше того, газеты писали, что, несмотря на существующий мораторий на смертную казнь, приговор по ошибке привели в исполнение. Вспомнив об этом, он усмехнулся. Забавная все-таки штука – правосудие по-российски, или, употребляя напыщенную формулу президента, диктатура закона. Эта диктатура поделила так называемый электорат на три неравномерные части.
В первую группу входила огромная масса обнищавших обывателей, которых можно было привлечь к суду за малейшее правонарушение – за мелкую кражу, за неуплату налога, за драку, за неуважение к стражам порядка – и еще на предварительном следствии делать с ними, что угодно: бить, увечить, доводить до психического слома, дабы подтвердить неумолимую волю режима к торжеству справедливости.
Вторая группа, тоже довольно многочисленная, состояла из тех, кто имел возможность откупиться от правосудия по твердой таксе, устанавливаемой в каждом регионе отдельно. Колебания в расценках бывали значительные. К примеру, в столице убийство, как и изнасилование несовершеннолетней, стоило всего пять тысяч баксов, тогда как на Севере цена за то же самое поднималась до десяти и выше, в зависимости от обстоятельств. Более мелкие преступления – кражи, разбой, нанесение увечий – в южных областях приравнивались к проезду на красный свет, зато да Дальнем Востоке по тем же статьям сумма откупного достигала трех, четырех, а иногда и восьми тысяч. Во вторую группу входили бизнесмены, бандиты, а также чиновники среднего звена, то есть те, кого гайдаровцы остроумно называли средним классом.
Третью группу, самую малочисленную, хотя самую представительную, составляли неприкасаемые, для кого вообще закон не писан: олигархи, представители крупного бизнеса и, естественно, политики, приближенные к Семье. Им не грозило наказание за любое, даже самое диковинное преступление. Геноцид, развязывание войны, тотальное ограбление и прочее такое – сходило им с рук так же легко, как расшалившемуся мальчугану сходит с рук проколотый резиновый шарик. Единственную опасность они сами представляли друг для друга, когда сцеплялись из-за какого-нибудь неоприходованного жирного ломтя, устраивая из родственной ссоры грандиозные всепланетные шоу.
Филимон Сергеевич Меркурьев, он же Магомай, он же прославленный киллер по кличке «Тихая смерть» по социальному положению принадлежал ко второй группе, но при удачном стечении обстоятельств всегда имел шансы переместиться в третью, к неприкасаемым. У Филимона Сергеевича, как у большинства счастливчиков, достигших преуспевания в новой, свободной России, от постоянного нервного напряжения на каком-то этапе произошел характерный перекос рассудка, и некоторые события собственной жизни напрочь выпали из его памяти, а их место заполнили другие, коих в действительности не было. Будто в тумане, припоминалось ему все, что было с ним до знаменательного лета 1989 года, когда по контракту с фирмой «Голдмеер и Ко» он застрелил из помпового ружья своего первого клиента, хлопотливого банкира Рубинчика. Кто были родители, где жил и учился, к чему тяготела по молодости душа – все это возникало в сознании обрывочными фрагментами, нечетко, как на прерываемом помехами экране плохо настроенного телевизора. Неоднократно сменив документы, сделав парочку пластических операций, он забыл и свою первоначальную фамилию, и иной раз с трудом припоминал свой возраст и пол, но это вовсе не значило, что был недоволен судьбой. Напротив, не проходило дня, чтобы не возблагодарил Всевышнего за то, что тот дал ему силы преодолеть рутинное течение жизни, которое, как река щепку, влечет обыкновенного человека от рождения до могилы, не согласуясь с его желаниями, обрекая на однообразие будней. Правда, случались минуты уныния, подобного тому, с коим забредший на край света путешественник вспоминает покинутую родину, и тогда, как во сне, грезилось, что где-то под Калугой, возможно, до сей поры проживает его матушка и не худо было бы послать ей гостинец…
На десятый день после операции, когда начал самостоятельно добираться до сортира, через лазаретного служку вытребовал своего адвоката Иеронима Ковду, респектабельного господина с золотым моноклем, бравшего за услуги баснословные гонорары, но для Филимона Сергеевича, как и десять лет назад, остававшегося Гриней Малохольным по прозвищу Алтын.
В убогой палате с зарешеченным окошком блистательный адвокат с его пышной седой шевелюрой и золотым моноклем выглядел европейцем, заглянувшим в хижину чухонца. Филимон Сергеевич заметил, как презрительно скривились его губы, когда усаживался на колченогий синий табурет.
– Я говорил с врачом, Филимон. Дней через десять будешь на ногах. Что думаешь делать дальше?
– А ты?
– Не понял, – адвокат достал из кармана золотой портсигар, но тут же спрятал обратно. – Что ты имеешь в виду?
– Как выйти отсюда?
– Ах, ты об этом… Полагаю, лучше всего переждать. У них нет обвинения. По старым делам ты чистый.
– Почему же я здесь?
Адвокат смотрел в недоумении – и опять полез за портсигаром. Этот вопрос они уже обсудили, когда Алтын навещал его третьего дня. Магомая повязали в Боткинской больнице, при нем была пушка с глушителем и он был переодет в женщину-санитарку. Повязали – мягко сказано. Он валялся на полу с простреленной башкой. В этой же палате лежал какой-то мент-подранок, за которым, по-видимому, Магомай и явился. Таким образом сдали его из рук в руки менты ментам. Первый раз его прооперировали тоже в Боткинской, и там же идентифицировали. Потом перевели в Таганский централ, где еще раз подштопали. Свежей крови на нем нет, кроме своей собственной. Уголовное дело не возбуждено. Но так как он есть никто иной, как «Тихая смерть», дважды казненный, его поместили в изолятор. На дезинфекцию.
– Ты здесь потому, Филимон, – с иронией заметил адвокат, – что им надобно взять с тебя положенную мзду. Обыкновенное вымогательство.
– Сколько?
– Пока речь идет о десятке… Надеюсь, половину собью. Больно жирно… Повторяю, у них нет никакой предъявы.
Филимон Сергеевич поудобнее приподнялся на подушке.
– Кури, Алтын, кури, коли здоровья не жалко… что там с Ганюшкиным, выяснил?
Адвокат щелкнул «ронсоном», с наслаждением затянулся. Ему не надо было растолковывать, что скрывалось за последним вопросом. Магомай интересовался судьбой магната, с которым заключил контракт.
– Ганюшкина больше нет. И «Дизайн-плюс» накрылся. Полная зачистка. Так что сам понимаешь…
– Какие подробности?
– Никаких. Пресса подает как заказное, политическое убийство. Кто, чего – неизвестно. Никакой информации.
Филимон Сергеевич недовольно поморщился, почесал левый бок, где постоянно скапливалась боль, хотя пулю извлекли из черепной коробки. Загадка природы.
– Хрен им, а не десять штук, – бросил раздраженно. – Ни копейки не получат.
– Значит, побег? – равнодушно уточнил адвокат. – Что же, я прикидывал этот вариант. Обойдется примерно то же на то же. Но хлопот больше.
– Сегодня какой день? Среда?
– Да.
– Вот в следующий четверг я должен выйти отсюда. Через неделю.
– Не рано ли, Филя. Отлежаться бы. Врач сказал…
– Заткнись, – кроличьи глазки Магомая сверкнули электричеством, на лбу проступила поперечная борозда. Обычные предвестники вспышки ярости. Иероним Ковда давно к ним привык, как притерпелся к мысли, что ему, скорее всего, суждено принять смерть от рук этого загадочного существа, но игра стоила свеч. Также понимал он и причины спешки. Еще ни один из обидчиков Магомая не избежал наказания, а тут вообще особый случай – дырка в тыкве. Заметил примирительно:
– Как скажешь, дружище. В четверг так в четверг. Тебе виднее.
– Хорошо, что понимаешь, – успокаиваясь, пробурчал киллер. После этого посудачили о пустяках: как кормят? не надо ли чего принести? Филимон Сергеевич отвечал без охоты, уже погрузился в какие-то размышления. Для приличия посидев пять минут, адвокат раскланялся.
В четверг с утра его обследовал тюремный врач, некто Георгий Павлович Давыдюк, пожилой и по всем признакам сильно пьющий хохол. Лично сделал перевязку, померил давление. Порекомендовал два-три активных дыхательных упражнения. У Магомая он не вызывал никаких эмоций: букашка да и только, рожденная неизвестно зачем и приставленная к нему для медицинского обслуживания. Крохотная частица человеческой биомассы, не заслуживающая внимания.
– Нога плохо гнется, – пожаловался он. – Левая. В колене.
– Странно, – озадачился Давыдюк. – Что ж, давайте глянем.
С сосредоточенным видом прощупал, промял толстую, поросшую рыжей шерстью ногу от колена до щиколотки. Уточнял: здесь не больно? А здесь? От него несло кислым, застоявшимся перегаром. Филимон Сергеевич взглянул на наручные часы: пожалуй, пора, одиннадцатый час.
– Как насчет похмелиться, Палыч? – спросил с любезной, хитрой улыбкой.
Доктор быстро взглянул на дверь.
– Думаю, с ногой ничего серьезного… Возможно, отлежали… По маленькой, конечно, не повредит…
Филимон Сергеевич открыл тумбочку, достал фляжку с коньяком, нарезанный лимон, две стопки.
– У тебя кто там сегодня на подхвате? Нюрка Гаврилина?
– Да, Гаврилина с утра заступила.
– Может, позовем и ее?
Доктор смутился, но это показуха. С бывшей зечкой, а ныне вольнонаемной медсестрой он был в близких отношениях. Об этом Магомай знал от нее самой. На прошлом дежурстве засиделась у него допоздна и много чего рассказала про здешнее житье-бытье. Он влил в нее целую бутылку водки, угощал икрой и киви, и в знак благодарности и душевного расположения переспелая красотка готова была оказать ему некоторые модные интимные услуги, вплоть до тайского массажа, но Филимон Сергеевич культурно отказался. На дух не выносил порченных, пьяных баб. Зато узнал, что доктор Давыдюк обещал на ней жениться, но пока второй год водил за нос.
– Удобно ли? – усомнился доктор. – Тем более с утра?
– Чего же неудобного, – возразил Филимон Сергеевич. – В дамском обществе слаще пьется.
– И то верно… – доктор выглянул в коридор, шумнул – и тут же явилась Гаврилина, будто поджидала за дверью. Пышная, круглоликая, с румянцем во всю щеку – когда-то в пьяной ревности заколола ножом мужа, а теперь ничего, перестрадала, пересидела и стала другим человеком. Сколько сил хватало, помогала страждущим и сирым. Единственное, что в ней не нравилось Филимону Сергеевичу, так это затрапезный больничный халат в разноцветных пятнах неизвестного происхождения. Он ей намекнул, дескать, как же ты рассчитываешь женить на себе доктора, образованного человека с повышенными требованиями к женской внешности, разгуливая в таком халате. Женщина согласилась с его замечанием, но ответила, что ничего не может поделать: в этой богадельне самый чистый, свежий халат через минуту становится пестрым и вонючим. Сейчас она застыла у двери, взволнованно ожидая, чего прикажут господа.
– Присядь, Нюра, – пригласил Филимон Сергеевич. – Примем по чарке за мое здоровье.
Медсестра жеманно уселась на краешек кровати, глаза полузакрыты, словно в дреме.
– Вообще-то я зарекалася, – сообщила рассудительно. – На работе нельзя.
– При начальстве можно. Тем более повод весомый. Вы, братцы, можно сказать, меня с того света вытащили. Верно, Жорик?
Доктор стрельнул взглядом на медсестру: не любил, когда его так называли, особенно в присутствии персонала.
– Не совсем так, Филимон. Основную работу сделали хирурги. Мы уж с Нюрой на догляде.
– На самом деле, – Магомай наполнил две стопки доверху, – меня убить невозможно. Я же тебе говорил, у меня батяня нездешнего происхождения. С ним не поозоруешь.
– Имеете в виду, инопланетянин?
– Чего имею в виду, тебе знать не положено… Ну, с богом, хлопцы.
– А сами? – спохватился доктор, уже приняв стопку дрогнувшей рукой.
– Да, да, Филимон Сергеевич, – кокетливо поддержала медсестра, – как же без вас. Давайте все вместе.
Магомай дружелюбно сверкнул голубыми глазками, но ответил хмуро.
– Пока не могу, ребята, извините. Организм не втянулся. Вчера попробовал на ночь, чуть не сблевал. И в башке чертики скребутся. В самой пробойной дырке.
– Тогда и не надо, – забеспокоился доктор. – Лучше перегодить какое-то время. Это уж никуда не денется.
– Первый раз слышу, – искренне удивилась медсестра, – чтобы от хорошего вина хужело… Извините, Филимон Сергеевич, а в каком виде чертики?
– Не в таком, как думаешь, – пошутил Магомай, ласково погладив колено дамы.
– Не уговаривай, Нюра, – доктор поднес стопку уже совсем близко ко рту. – Наверное, Филимон Сергеевич лучше тебя знает, чего можно, чего нельзя… За вас, дорогой Филимон. Чтобы все раны поскорее зажили. И душевные тоже.
Выпили они разом, хотя женщина малость отстала: доктор уже жевал лимонную дольку, когда Нюра с блаженной гримасой дотягивала золотистую жидкость. Филимон Сергеевич с любопытством следил за их преображением. Доктор отключился мгновенно, будто потух. С торчащей изо рта желтой корочкой мягко повалился с табуретки. Оно и понятно. Того количества снадобья, какое намешано во фляжке, хватило бы на стадо слонов. Гаврилина от изумления открыла рот:
– Ой, что это с ним, Филимон?
– Видать, на старые дрожжи легло, – авторитетно объяснил Магомай. – Хороший человек, да, видно, спивается. Еще подумай, Нюра, нужен ли он тебе такой.
Ответить медсестра не успела, покатилась следом за доктором: вольно откинулась на спину в ногах у Магомая. На лице застыло выражение детской радости – и глаза не успела закрыть.
Магомай начал собираться. Первым делом раздел доктора: снял с него брюки, рубашку, халат и ботинки. На это ушло много времени и сил. Хотя все последние дни Магомай тренировался и значительно окреп, но резкие движения, сопряженные с наклонами, отзывались в черепушке болезненными жаркими толчками, словно там разместилась маленькая наковальня, и озорной кузнец лишь поджидал знака, чтобы лишний раз садануть раскаленным молотом. Потом он снял серую тюремную пижаму и переоделся. Как и предполагал, одежда доктора оказалась впору, разве что немного жали ботинки – Филимон Сергеевич носил сорок пятый размер. Достал из тумбочки полотняную сумку и уложил туда все, что намеревался забрать с собой, так, всякая мелочишка, включая пару бутылок красного вина «Солнце Абхазии», бритвенные принадлежности, миниатюрный приемник «Сони» и тоненькую пачку долларов. Недопитую фляжку с коньяком поставил возле головы доктора: допивай, родной, коли проснешься.
В узком коридоре пусто, лишь у выхода охранник с автоматом на коротком ремне. По обе стороны с десяток железных дверей с глазками, как в камерах. Единственное исключение – палата, которую покинул Филимон Сергеевич: на время его пребывания для него, как для почетного постояльца, смотровое оконце заклеили пленкой.
Охранник молоденький, но смышленый – видно по будке. Филимон Сергеевич, сунув ему в лапу две зеленых бумажки, как было условлено через адвоката, перекинулся со служивым словцом:
– Как она ничего? Начальство не забижает?
– Все путем, Филимон Сергеевич. Счастливого пути.
– Сам откуда родом?
– Вятские мы. Из Русанова.
– Ого! Земляки, значит. Ну, бывай, служи дальше.
Спустясь с лестницы, сложными переходами, через подвал и подсобные помещения, согласно подробному плану, составленному тем же адвокатом, выбрался к служебному входу. Неприятность могла поджидать только на этой вертушке, если вдруг нужный человек по какой-то причине не заступил на дежурство либо крутанет вола, сыграет на оба конца: деньги возьмет, а обязательство побоку. Человекам доверять нельзя, такие случаи бывали, хотя все реже. И тем более Филимон Сергеевич сомневался, что найдется удалец, который рискнет сыграть подобную штуку с ним. В общем, пока получался не побег, а легкая прогулка. Так и должно быть. Вторая категория, ничего не попишешь.
У внутреннего шлагбаума дежурил пожилой капитан, которому по возрасту в полковниках ходить, а в застекленной кабинке сидел за столом мент в фуражке, раскладывая пасьянс. Пожилой приметил Филимона Сергеевича издали, но ни один, как говорится, мускул не дрогнул на его лице. Только обменялись взглядами, как оплеухами. Магомай не скрывал презрения, капитан ненависти. Но бизнес превыше всего.
Капитан молча протянул руку, и Филимон Сергеевич отдал пропуск и удостоверение доктора – тоже как оговорено заранее.
– Проходи, – процедил служба сквозь зубы, будто плюнул.
И тут Филимон Сергеевич дал слабину, видно, сказалось ранение и вообще все неприятности последних дней.
– На жену свою цыкай, мент, – произнес со светлой ухмылкой. – Меня пока не запряг.
Увидел, как на скулах капитана заиграли желваки.
– Ничего, – просипел тот себе под нос. – Проваливай, ничего. Даст Бог свидимся.
Мент в кабинке даже не поднял головы, когда киллер прошел через турникет.
На улице ждал БМВ черного цвета с известным Филимону Сергеевичу номером. Оттуда выскочил водила – лупоглазый, с сочными, яркими губами. Угодливо распахнул заднюю дверцу.
– Карета подана, босс.
Филимон Сергеевич уселся, его слегка подташнивало. Бросил взгляд на тюрьму. Не видел, но чувствовал, как оттуда – из окон, из тайных щелей – со злобой пялились на него около сотни ментов. Ущербный, убогий народец.
– Куда прикажете, босс? – обернулся с переднего сиденья улыбчивый водила.
– Пока на Манеж, – буркнул Магомай. – Там видно будет.
Поделиться книгой: