Антипобеда

Ю. Л. Нестеренко

АНТИПОБЕДА

День национального позора,

или

Кто победил во Второй мировой войне

Непоследовательное крушение советской идеологии, которая перестала быть обязательной для всех, но в то же время не была отвергнута со всей решительностью и категоричностью, какую заслуживает идеология самого кровавого в истории режима, и не получила сколь-нибудь стройной и внятной альтернативы, породило абсурдную для всякого нормального государства ситуацию, когда практически все общенациональные праздники неприятны значительной части населения. Эти праздники — либо коммунистические (пусть и неуклюже переименованные для вида), либо религиозные, либо, наконец, сексистские (праздники по половому признаку; абсурд самой идеи таковых усугубляется тем, что в их число де факто попал и день, де юре являющийся профессиональным праздником военных, хотя не все мужчины — военные и не все военные — мужчины, да и сама дата 23 февраля высосана большевиками из пальца и не ознаменована ровно ничем славным для российской армии; напротив, в этот день ее разрушенные большевиками остатки потерпели очередное поражение на германском фронте). И в рассуждениях на эту тему общим местом стал тезис, что у россиян осталось лишь два праздника, безусловно признаваемых всем народом: Новый Год и День Победы. Причем, если празднование Нового Года, к счастью, остается вполне деидеологизированным (в отличие от советских времен, когда о «кознях американского империализма» рассказывали даже на детских елках), то за День Победы правящий режим цепляется как за свой последний идеологический козырь, раздувая вокруг него настоящую пропагандисткую истерию, в особенности во время очередных юбилеев (причем, кажется, чем дальше те события уходят в историю, тем истерия громче — что, на самом деле, вполне понятно: меньше остается живых свидетелей, способных рассказать, как оно было на самом деле, а с другой стороны — подрастают поколения, чьи мозги не были промыты пропагандой советских времен, и их приходится обрабатывать в ударных дозах). Ажиотаж вокруг 60-летия события, именуемого ныне не иначе как «Великой Победой», достиг уже совершенно неприличного размаха, с заманиванием в Москву лидеров полусотни стран и перекрытием движения в центре города за несколько дней до самих торжеств, не говоря уже о «победной» вакханалии во всех средствах информации, от ТВ и газет до наружной рекламы.

Увы. На самом деле и в случае двух последних «всеобщих праздников» праздновать нечего. Да, если вдуматься, то и Новый год поводом для каких-либо торжеств не является; если в прежние времена — в Романской республике или допетровской Руси — он, по крайней мере, знаменовал приход весны или начало осенних работ, то нынешнее отмечание произвольно выбранной даты посреди зимы лишено всякого смысла. Но, в конце концов, в том, что люди, особенно в России с ее ужасным климатом, хотят немного скрасить себе зимнюю беспросветность, нет ничего особенно плохого и возмутительного (за исключением разве что запудривания детских мозгов мистическим культом Деда Мороза). Совсем иное дело — помпезное празднование так называемого Дня Победы. Немного найдется примеров более отвратительных лицемерия и пропагандистской лжи (ну разве что празднование «победы над американскими агрессорами» в хусейновском Ираке), ибо на самом деле для России 9 мая — день национального позора. И 9 мая 1945 года, и все последующие, прославляющие его годовщины.

Прежде всего заметим, что никакой победы 9 мая не было, даже с точки зрения чисто формальной. Великая ложь этого праздника начинается уже с даты. Германия капитулировала 8-го (точнее говоря, 7 мая 1945 года генерал Йодль в ставке Эйзенхауэра в Реймсе подписал безоговорочную капитуляцию вермахта на всех фронтах, а с 23:01 8-го она вступила в силу), каковой день и отмечается как окончание войны в Европе (тут, кстати, тоже не обходится без передергиваний — часто эту дату отмечают как окончание Второй мировой войны, забывая о том, что на Тихоокеанском театре военных действий она продолжалась еще три месяца). Но большевикам и тут было важно продемонстрировать «собственную советскую гордость» и противопоставить себя Западу: Сталин потребовал «перекапитулировать» перед советскими войсками отдельно на следующий день после капитуляции в Реймсе. Утверждения советской и неосоветской пропаганды, что дата 9 мая порождена всего лишь разницей в поясном времени, несостоятельны: события принято датировать по месту, где они происходят. Вместе с тем, днем национального позора является именно 9 мая. День, когда армия, одолевшая (пусть крайне неэффективно, ценой гигантских и совершенно неоправданных жертв, и, разумеется, не без помощи западных союзников, но одолевшая) один из самых людоедских режимов в истории, покорно вернулась в стойло, вместо того, чтобы повернуть оружие против собственного, еще более чудовищного режима.

Чем громче кричат официальные пропагандисты (и, к сожалению, не только российские) о «недопустимости пересмотра итогов Второй мировой войны», тем очевиднее давно назревшая необходимость такого пересмотра. В частности, необходимо признать, что Россия эту войну проиграла. Выиграл ее сталинский Советский Союз, большевистский режим, являвшийся по отношению к России оккупационным, ибо большевики, в отличие от нацистов, никогда не приходили к власти легитимным путем — они захватили власть путем военного переворота и в последующие несколько лет завоевали страну силами Красной армии. В ходе же Второй мировой русские (и другие народы СССР, за исключением западных украинцев и прибалтов, которые сопротивлялись, но в первую очередь — русские, как самые многочисленные и, следовательно, сильные) с оружием в руках отстояли свое право на рабство, окончательно лишившись не только свободы, но и чести, и даже права на сочувствие. Ибо сочувствия достоин тот, кто был лишен свободы насильно или, в крайнем случае, обманом (как крестьяне, поверившие большевистским посулам после переворота 1917), но раб, который, даже получив оружие, использует его не для освобождения, а для защиты хозяина (притом далеко не доброго хозяина), который, как верный пес, отдает за этого хозяина жизнь — такой раб достоин только презрения. И говорить о невинных жертвах обмана уже не приходится. Конечно, большевисткая пропаганда старалась вовсю, но все же с 1917 года прошло на тот момент уже достаточно времени, а размах большевистских преступлений был слишком чудовищен, чтобы их не замечать. После коллективизации, фактически восстановившей крепостное право на селе, после миллионов «раскулаченных» и миллионов умерших от голода в «колхозном раю», после многолетнего политического террора, нещадно косившего все слои общества, включая и армию, где был уничтожен практически весь высший комсостав, после, наконец, всего того, что солдат видел непосредственно на войне — чудовищной бездарности командования, приведшей к колоссальным потерям, совершенно наплевательского отношения к «живой силе», начиная от бессмысленных атак «в лоб» и приказов удерживать безнадежные позиции даже там, где со всех точек зрения разумнее было бы отступить, и заканчивая чисто бытовыми вопросами, объявления пленных предателями и террора, продолжавшегося уже на фронте, террора заградотрядов и СМЕРШа (только по официально зарегистрированным приговорам трибуналов было расстреляно не менее 150 тысяч солдат и офицеров, главным образом безвинно, а уж жертв заградотрядов вообще никто не считал; в документальной книге «Скрытая правда войны 1941 года» («Русская книга», 1992) число расстрелянных советскими карательными органами за время войны оценивается в миллион человек) — после всего этого, рискуя и жертвуя жизнью, защищать этот режим?! Трудно даже подобрать адекватные слова, чтобы назвать такое поведение, но «подвиг», «доблесть», «славные деяния» и «повод для гордости» в число этих слов уж точно не входят.

Обычно возражают, что, мол, альтернатива в виде нацистов была еще хуже, и что воевали не за Сталина, а за «клочок земли, припавший к трем березам». На самом деле, во-первых, нацистский режим уж точно не был хуже большевисткого (для всех, кроме евреев и цыган — впрочем, и последних репрессировали не за национальность, а за полукриминальный бродячий образ жизни, оседлых же цыган нацисты не трогали), а в некоторых аспектах и лучше: если коммунизм есть полное отсутствие свободы, как политической, так и экономической, то при фашизме определенная экономическая свобода все-таки присутствует, и если коммунизм довел народ до нищеты и голода, то Германия при нацистах развивалась весьма успешно, пока благополучие не было подкошено войной (да и тот факт, что, при достаточно скромных собственных ресурсах, ей на протяжении нескольких лет удавалось успешно вести войну против коалиции сильнейших мировых держав, говорит о многом). К собственным гражданам, включая и простых солдат, фашисты относились намного лучше, чем коммунисты — к своим. Что касается расовых и национальных идей, то фашистская славянофобия сильно преувеличена советской пропагандой: среди союзников Германии были такие славянские страны, как Болгария, Словакия или Хорватия, а понятие «истинных арийцев» трактовалось скорее в политическом, чем в антропологическом смысле: так, «арийцами» считались союзные Германии японцы (и не считались прямые потомки индийских ариев цыгане).

Еще более наглядно тот факт, что нацисты вовсе не считали славян вообще и русских в частности «недочеловеками», доказывает программа Lebensborn («Источник жизни»). Целью этой программы было воспитание самых «расово правильных» детей в самых «идейно правильных», т.е. эсэсовских, семьях. В большинстве случаев биологические матери отдавали детей для усыновления добровольно (это были дети, рожденные вне брака, в том числе и специально ради исполнения «патриотического долга перед фюрером»), однако были и случаи насильственного изъятия детей (слишком маленьких, чтобы помнить, кто они) на оккупированных территориях. Среди таких похищенных детей были русские, украинцы и беларусы. Напомним еще раз, что Lebensborn был проектом SS, лично курировавшимся Химмлером — то есть вопрос «расовой чистоты» ставился здесь чрезвычайно остро и принципиально. Никаких представителей «низшей расы» не подпустили бы к программе Lebensborn даже близко. Об этих детях заботились по высшему разряду вплоть до конца войны, из них готовили будущую элиту Райха — и среди них были русские. Конечно, отнять ребенка у матери — это само по себе преступление. Но все же есть разница, отнять ли его для того, чтобы размозжить о стену, как в советских пропагандистских страшилках, или для того, чтобы обеспечить ему элитарное воспитание.

В скверном же обращении, которому подвергались советские военнопленные, виноваты опять-таки большевики, приравнивавшие пленных к предателям еще до войны и потому не подписавшие Гаагскую и Женевскую конвенцию об их правах. Более того — изначально Германия пыталась свои обязательства по конвенции выполнять в том числе и по отношению к советским пленным и прекратила эти попытки, лишь столкнувшись с полным их саботажем со стороны СССР! Впрочем, даже и после этого обращение с советскими пленными в германских лагерях было как минимум не хуже, чем в лагерях советских; охране предписывалось вести себя с пленными «холодно, но корректно», наказание за плохую работу следовало лишь в случае, если она не вызвана «слабостью конституции, переутомлением и т.п.», ну а что при попытке бегства конвой открывал огонь без предупреждения — это мы, опять-таки, хорошо знаем и по советским реалиям. С пленными же других стран нацисты обращались вполне цивилизованно и гуманно (в отличие, кстати, от японцев, которые действительно считали высшей расой исключительно себя и вели себя соответствующе, плюя на любые конвенции и договоры, истребили уж никак не меньше китайцев и корейцев, нежели нацисты — евреев, поставили на поток изнасилования и обращение женщин в сексуальное рабство и т.д. и т.п. — хотя пропаганда победителей повесила всех собак на Германию, а о военных преступлениях Японии вспоминает редко и глухо; еще одно большое лицемерие той войны). Немаловажную роль сыграл и тот факт, что германская сторона попросту не ожидала такого количества пленных. Советские «маршалы победы» воевали так хорошо, что в германском плену оказались целые армии, которые попросту нечем было кормить и негде содержать; в основном именно этим, а не «фашистским зверством», объяснялись голод и жуткие бытовые условия в лагерях. Более того, «Распоряжение об обращении с советскими военнопленными во всех лагерях военнопленных» от 08.09.41 предписывало освобождать советских фольксдойче, украинцев, белорусов, латышей, эстонцев, литовцев, румын, финнов; были прецеденты, когда освобождали и представителей других национальностей, в том числе русских, проживавших на территориях, уже занятых германскими войсками — «для вас война кончилась!» При этом распространенное мнение, что «наши к пленным относились куда лучше, чем немцы», также является советским пропагандистским враньем: к середине 1943 года в советских лагерях умерло более двух третей пленных, а, к примеру, из более чем 90 тысяч пленных, захваченных в Сталинградской битве, уцелело лишь 5–6 тысяч. И это при том, что в СССР пленных тогда было на порядок меньше, чем у противника, т.е. обеспечить им минимальные жизненные потребности было намного проще.

Последовавшее же за начальным периодом оккупации ожесточение, особенно против мирного населения, было вызвано главным образом акциями партизан (то есть, говоря современным языком, террористов) — акциями, часто не имевшими военного значения и напрямую вредившими мирным жителям (та же Зоя Космодемьянская, как известно, поджигала вовсе не фашистский штаб, и даже не конюшню, как утверждала советская пропаганда, а жилые дома селян, действуя во исполнение людоедского сталинского приказа № 428). При всем варварстве и несоразмерности карательных акций не будем забывать, что они все же — карательные, т.е. ответные. К тому же часть этих акций осуществлялась все теми же «партизанами», т.е. переодетыми в германскую форму диверсантами НКВД. Вообще нацистский террор был меньше коммунистического и по количеству жертв в абсолютных цифрах, и по охвату различных категорий населения. Нацистский террор был направлен против определенных народов (далеко не всех), большевистский — против классов (фактически всех, кроме пролетариата — даже крестьянство с его «мелкобуржуазной сущностью» оказалось в числе врагов «рабоче-крестьянского» государства), но и это — лишь в первом приближении. На самом деле коммунисты практиковали террор и по классовому, и по национальному признаку, репрессировав целые народы. Правда, в отличие от ситуации с нацистами и евреями, задача тотального уничтожения объявленных неблагонадежными народов официально не ставилась, однако, например, в 1937–1938 только по официальным советским данным были расстреляны 247157 человек, арестованных исключительно за принадлежность к «неблагонадежным» народам — полякам (из 143870 арестованных расстреляно 111091), прибалтам, румынам и др., да и жертвы среди насильственно выселяемых были весьма значительны. Если вопрос о том, носил ли Голодомор преднамеренно антиукраинский характер, до сих пор дискутируется (впрочем, жертвам не легче вне зависимости от того, по какому признаку их убивают), то проводившееся еще ранее расказачивание было бесспорным геноцидом: резолюция Донбюро РКП(б) прямо поставила задачу полного уничтожения и формальной ликвидации казачества, с физическим уничтожением казачьего чиновничества, офицерства и вообще всех верхов, разрушением казачьих хозяйственных устоев и «распылением и обезвреживанием» рядового казачества. Результатом этого «окончательного решения казачьего вопроса», даже по самым консервативным оценкам, стала гибель нескольких сотен тысяч человек (из трехмиллионного населения Дона и Кубани), а по подсчетам историка Дмитрия Волкогонова была уничтожена почти треть казачьего населения. Кстати, еще неизвестно, какого размаха достиг бы сталинский террор против евреев, начинавшийся с «дела врачей» и «борьбы с безродными космополитами», проживи «вождь народов» чуть дольше. Известны случаи преднамеренного массового уничтожения евреев советскими «героями» во время войны — так, были потоплены гражданские суда с еврейскими беженцами «Струма» (дрейфовало с неисправным двигателем и вывешенными с бортов призывами о помощи, 24.02.1942 торпедировано подлодкой Щ-213 под командованием Денежко) и «Мефкюра» (потоплено 6.08.1944 артиллерийским огнем подлодки Щ-215 под командованием Стрижака; этот же «герой» потопил болгарскую госпитальную шхуну «Бола», также шедшую под флагом Красного Креста); пытавшихся спастись вплавь добивали из пулеметов, выжить удалось лишь одному пассажиру «Струмы» и пятерым «Мефкюры»; подводники не только не понесли никакого наказания за эти преступления, но, напротив, были награждены (кстати, показателен тот факт, что германские военные суда не только позволили «Мефкюре» беспрепятственно выйти в нейтральные воды, но и обеспечили ей безопасный проход через минные поля). Вообще говоря, при большевиках в безопасности не мог себя чувствовать абсолютно никто, включая даже самых лояльных и полезных государству людей.

Все это, впрочем, не означает, что нацистский режим не совершал преступлений, или что перед ним следовало капитулировать. Массовое истребление евреев — уже достаточная причина, по которой этот режим должен был быть ликвидирован, да и другим народам он нес хотя и, по всей видимости, меньше зла, чем коммунизм (и тем паче не тотальное уничтожение, как утверждает советско-российская пропаганда), но и не свободу. (Вполне возможно, что в будущем этот режим, избавившись от наиболее одиозных лидеров, реформировался бы в нечто более приличное, но мы сейчас не будем строить умозрительные гипотезы.) Однако истинные «воины-освободители», «спасители Родины от порабощения», «защищавшие не Сталина, а Отечество», попросту обязаны были — чтобы называться этими именами заслуженно — свергнуть силой попавшего им в руки оружия оба преступных режима, нацистский и советский. Не особенно даже важно, в какой последовательности: сначала в союзе с Германией покончить с большевиками, а потом повернуть оружие против нацистов, как хотели власовцы, или же сначала уничтожить фашизм, а потом — коммунизм, как предлагал Солженицын. В любом случае, задача отнюдь не была невыполнимой, и более того — разделаться с коммунизмом было намного проще, чем с фашизмом, ибо если второе требовало сокрушения могучей германской армии (что в итоге и было сделано, пусть и чудовищной, совершенно несоразмерной ценой), то большевикам, против которых повернулась бы их собственная армия, попросту нечем было бы защищаться (ну разве что — дивизиями НКВД, из которых половина, привыкнув воевать лишь с покорными и беспомощными, просто разбежалась бы, а остались бы лишь самые заляпанные кровью выродки, понимающие, что им нечего терять; они, конечно, дрались бы с отчаяньем обреченных, но их сила была бы ничтожной в сравнении с совокупной силой бывшей Красной армии).

Но вместо этого, вместо того, чтобы освободить свою собственную страну, советские солдаты принесли коммунистическое рабство в другие. При этом у них и у тех, кто использует их в своих пропагандистских целях, размахивая жупелом «Великой Победы», до сих пор хватает наглости именовать этот завоевательный поход освободительным и возмущаться, когда жители порабощенных ими стран, с большим трудом обретших свободу лишь десятилетия спустя, после крушения советского режима, не выражают оккупантам достаточно благодарности за «освобождение от фашизма»! Это все равно что благодарности требовал бы бандит, отобравший награбленное у другого бандита — и, конечно же, присвоивший его себе, а не вернувший жертве. 9 мая — позорная дата не только потому, что чествуемые ныне как ветераны, даже получив оружие, остались сталинскими рабами (и, кстати, многие из них остаются убежденными сталинистами до сих пор); эта дата дважды позорна, поскольку они поработили и другие народы Европы. И сколь гнусным лицемерием выглядят гневные истерики по поводу единичных памятников солдатам, воевавшим под германскими знаменами, и мероприятий, проводимых еще живыми такими солдатами, на фоне бесчисленных монументов советским оккупантам и мероприятий в их честь! При этом устроители и благосклонные слушатели этих истерик регулярно «забывают» (а то и в самом деле слишком невежественны, чтобы знать) о разнице между карателями и персоналом концлагерей, с одной стороны, и обычными солдатами, исполнявшими свой воинский долг, с другой. В СС, в частности, за первое направление отвечали SS-Totenkopfrerbaende, а за второе — Waffen SS, совершенно другая организация, и памятники ставят именно вторым, а не первым (заметим кстати, что советских карателей-НКВДшников никто из почетных списков ветеранов не вычеркивает). Хотя вполне возможно, что службу под нацистскими знаменами, даже если она совершалась ради благой цели борьбы с большевиками, не следует прославлять, памятуя о преступлениях фашистского режима; но пусть сперва прекратится прославление еще более преступного коммунистического режима, его ветеранов и его символов, и пусть все это будет названо своими именами столь же явно и нелицеприятно, как это было сделано в отношении нацизма в Германии после Второй мировой. До тех же пор, пока стоят эти памятники, пусть стоят и те.

Кстати говоря, все это позволяет констатировать, что не только Россия, но и западные союзники не победили в этой войне. Для них ее результат оказался в лучшем случае патом. Пойдя на сделку с дьяволом — большевиками — они, как и положено персонажам соответствующих легенд, вынуждены были заплатить за желаемое слишком дорогую цену. За уничтожение нацизма им пришлось отдать коммунизму пол-Европы.

Но Запад не вправе гордиться результатами войны не только поэтому. Мало того, что они сотрудничали с преступным коммунистическим режимом — последней и самой гнусной страницей этого сотрудничества стал один из протоколов Ялтинской конференции, по которому западные союзники выдали на растерзание Сталину не только искавших у них спасения власовцев и других бывших советских граждан, боровшихся против большевиков, но даже многих эмигрантов первой волны — в частности, казаков — которые вообще никогда не были гражданами СССР и не подпадали под советскую юрисдикцию даже формально (кстати, из четырех с лишним миллионов советских граждан, отправленных на работы в Германию, добровольно вернуться в СССР захотели лишь 15%, а 85%, соответственно, были выданы насильственно — к вопросу об «ужасах германского рабства» и прелестях «освобождения»; в то же время — еще один замалчиваемый советско-российской пропагандой факт — по меньшей мере сотни тысяч жителей Германии, не считая военнопленных солдат, были угнаны в рабство, на принудительные работы, уже советскими оккупантами, и большинство из них вернулись домой — если вернулись — лишь в середине пятидесятых). Причем нельзя сказать, что выдающие не ведали, что творят; к американским властям обращался генерал Деникин, нередко выдаваемые на глазах у выдающих совершали самоубийства целыми семьями, лишь бы не попасть в руки большевиков, но гуманных и демократических американцев и британцев это ничуть не смущало. Но, как уже было сказано, это не все — западные союзники совершали и собственные военные преступления, причем массово и систематически. А именно — варварские ковровые бомбардировки (преимущественно зажигательными бомбами) мирных жилых районов. В качестве целей специально выбирались именно жилые кварталы и города, не имевшие военных объектов и потому хуже прикрытые ПВО. Автором концепции был британский маршал авиации Артур Харрис; ему принадлежат слова «Мы должны уничтожить как можно больше бошей еще до того, как выиграем эту войну», и он специально настаивал на таком комплектовании бомбового груза для самолетов, чтобы число убитых мирных жителей Германии было приоритетным по отношению к размерам разрушений (зажигательные бомбы подходили тут наилучшим образом: при массовом применении пожары сливались в единый огненный ураган столь чудовищной силы, что люди сгорали заживо даже в подвальных убежищах). Наибольшую известность в этой серии военных преступлений получила бомбежка Дрездена, уничтожившая больше народу, чем атомные бомбы в Хиросиме и Нагасаки — но, на самом деле, это был лишь один эпизод из многих; в общей сложности англо-американскими бомбардировками было уничтожено два миллиона человек гражданского населения (из них 600 тысяч — британцами); и если мы возмущаемся варварством нацистских карателей, заживо сжигавших население целых деревень, то западные союзники проделывали то же самое с городами. Два миллиона — число, конечно, меньшее, чем шесть миллионов евреев-жертв нацизма (впрочем, насколько точно подсчитано число последних, тоже вопрос неоднозначный), но тоже, согласитесь, внушительное. И ответственность за этот Холокост — а этот термин здесь хорошо подходит, ибо означает «всесожжение» — не понес никто; в 1992 году Харрису в Великобритании поставлен памятник. (За меньшее свое преступление — тотальное интернирование этнических японцев-граждан США — американцы хотя бы покаялись.) Если бы Нюрнбергский процесс был объективным и беспристрастным судом над военными преступниками — а не судилищем победителей над побежденными, проведенным по правилам, от которых у любого порядочного юриста волосы встанут дыбом (регламент, по которому проводился процесс — прелюбопытнейший документ, главный смысл которого — «вина подсудимых и так очевидна, и наше дело — не терять время на ее доказательство, а поскорее вынести обвинительный приговор») — тогда, несомненно, на одной скамье подсудимых с лидерами Третьего Райха должны были оказаться и воевавшие против них союзники.

Но вернемся к советским солдатам. Их «подвиги» по отношению к «освобождаемым» народам тоже более чем внушительны: так, на территории Польши и Германии они изнасиловали не менее двух миллионов женщин. Сейчас, когда отрицать эти факты уже трудно, официальная пропаганда пытается заявлять, что, дескать, виновные несли суровое наказание по приговорам военно-полевых судов, но на самом деле к ответственности были привлечены считанные единицы «для галочки». Как пишет фронтовик Солженицын, «три недели уже война шла в Германии, и все мы хорошо знали: окажись девушки немки — их можно было изнасиловать, следом расстрелять, и это было бы почти боевое отличие». Причем «обычными» изнасилованиями, даже групповыми и многократными, «подвиги» советских «освободителей» отнюдь не ограничивались. Насиловали с особой жестокостью, не глядя на возраст и физическое состояние жертв, истязали, пытали до смерти, убивали мирных жителей, включая детей, изуверскими способами, неслыханными со времен средневековья, а там, где на подобные «изыски» не было времени, просто давили колонны беженцев танками и расстреливали их в упор. И хотя приказов, поощряющих подобное поведение, в открытом доступе нет, есть серьезные основания полагать, что запредельный уровень жестокости в Восточной Пруссии, Силезии и Померании (на прочих территориях в основном ограничивались «обычным» насилием и грабежом) был санкционирован сталинским режимом, дабы полностью очистить эти территории от германского населения и тем самым получить повод для их аннексии. Мародерство же и вовсе носило тотальный и по сути официальный характер: солдаты везли домой «трофеи» (то бишь награбленное имущество) чемоданами, генералы — вагонами и эшелонами; существовали приказы, регулировавшие «нормы» награбленного («отправляемых домой посылок») пропорционально чину грабителя (каковые нормы, впрочем, регулярно превышались, а уж маршал Жуков нахапал столько, что не выдержали даже высшие партийные начальники, и против «великого полководца» было начато следствие — однако он был слишком распиаренной, как сказали бы сейчас, фигурой и потому отделался «покаянием перед партией»). Конечно, не все советские солдаты вели себя одинаково, были и те, кто, напротив, защищал мирных жителей от бесчинств собственных сослуживцев; однако в целом советский режим и Красная армия виновны в массовых военных преступлениях, которым нет и не может быть оправдания. В том числе, разумеется, эти преступления против мирного населения не могут быть оправданы преступлениями нацистов, которых, кстати, никто не чествует как «воинов-освободителей». К тому же есть данные, что из всех основных воюющих сторон во Второй Мировой Войне у германских войск был самый низкий показатель изнасилований и грабежей.

Наконец, в какой мере события тех времен можно считать победой — и тем более победой, которой можно гордиться — в чисто военном отношении? Точные цифры советских потерь неизвестны до сих пор, по этой части официальная ложь была не менее великой, чем в отношении других аспектов войны. Последнее признанное еще советской властью число — 27 миллионов, реально, вероятно, их было около тридцати. Число, абсолютно беспрецедентное. Конечно, это не только фронтовые потери, но и мирные жители, в отношении которых, кстати, опять-таки существует большая ложь: по официальным источникам, основные потери приходятся именно на гражданское население (тем самым вина за них перекладывается с бездарного советского командования на «зверства оккупантов»), однако в «Центральном банке данных по безвозвратным потерям Вооруженных Сил в годы Великой Отечественной войны», созданном при Всероссийском НИИ документоведения и архивного дела, на сегодняшний день значатся почти 20 миллионов персональных записей о погибших, пропавших без вести, умерших в плену и от ран военнослужащих. Поразительно (впрочем, есть ли еще чему поражаться, учитывая масштабы великой лжи о той войне?), но держатель официальной точки зрения на военные потери СССР в годы Второй мировой войны — Институт военной истории Министерства обороны РФ — никак не реагирует на эти данные и продолжает тупо твердить о 8,6 миллионах. Вот что пишет историк Борис Соколов: «Недавно я побывал на конференции в Дрездене, посвященной потерям СССР и Германии во Второй мировой войне. Когда по ходу обсуждения выяснилось, что официальные цифры безвозвратных потерь Красной Армии занижены примерно втрое, представитель одной из российских официальных исторических структур, признав резонность сомнений в официальных цифрах, прямо заявил, что, поскольку его учреждение существует на государственные деньги, свой патриотический долг он видит в том, чтобы придерживаться официальных цифр, тогда как научная истина должна существовать сама по себе.» По другим методикам оценки (к.и.н. К. Александров, демографы Е. Андреева, Л. Дарский и Т. Харькова), военные потери СССР выше официальных не в три, а «только» в два раза — 16–17 миллионов. В свою очередь, военные потери Германии за всю Вторую мировую на всех фронтах (скрупулезно учитывавшиеся вплоть до 1945 года, но в последние месяцы и тем более дни войны по понятным причинам возникает разнобой), по всей видимости, составили около трех-трех с половиной миллионов. Еще раз подчеркнем — на всех фронтах. При этом на западных союзников приходится 2/3 потерь Люфтваффе и четверть потерь Вермахта. То есть соотношение потерь советской и германской армий там, где они воевали друг с другом — порядка 6–7:1. В отдельные периоды бывало и больше, например, в январе 1942 г. соотношение было 25:1! СССР просто завалил Германию трупами своих солдат. И это называется победой?

О полнейшей бездарности и хаосе на советской стороне фронта в первые месяцы войны, о панике и бегстве, о целых армиях, брошеных в «котлах», написаны горы литературы. И, кстати, уже одно это позволяет возложить вину не только за военные потери, но и за миллионные жертвы среди мирного населения, на советское руководство и командование, с такой легкостью отдавшее врагу чуть ли не полстраны. Собственно, для любой нормальной страны война на этом бы и закончилась. СССР спасли только его чудовищно гипертрофированные размеры. Любая другая страна в аналогичной ситуации вынуждена была бы капитулировать, то есть фактически Красная армия в 1941 году проиграла войну. И удержаться на плаву ей позволила не мудрость недобитых предвоенным террором командиров и даже не доблесть бойцов (во многом, как мы теперь знаем, преувеличенная пропагандой, придумывавшей красивые сказки типа «героев-панфиловцев» — реально же заградотряды, при всей их гнусности, появились не от хорошей жизни), а исключительно внешние факторы — избыток ресурсов и, таки да, необычайно суровая зима, ослабившая решающее наступление вермахта на Москву.

Но даже и потом, когда дела для СССР пошли лучше, война велась по тем же принципам — числом, а не умением. «Легендарный маршал Жуков», «не проигравший ни одного сражения», был просто кровавым мясником, вымостившим себе путь к славе миллионами трупов своих подчиненных. Причем не только убитых врагом, но и расстрелянных своими, нередко — по личному приказу Жукова. Хотя в таком контексте слово «свои» трудно не взять в кавычки. Вот что пишет об этом человеке писатель-фронтовик Виктор Астафьев:

«А он издавал и подписывал приказы, исполненные особого тона, словно писаны они для вражески ко всем и ко всему настроенных людей. Двинув — для затравки — абзац о Родине, о Сталине, о том, что победа благодаря титаническим усилиям героического советского народа неизбежна и близится, дальше начинали стращать и пугать нашего брата пунктами, и все, как удары кнута, со свистом, с оттяжкой, чтоб рвало не только мясо, но и душу […] И в конце каждого пункта и подпункта: „Беспощадно бороться!“, „Трибунал и штрафная“, „Штрафная и трибунал“, „Суровое наказание и расстрел“, „Расстрел и суровое наказание“. Когда много лет спустя после войны я открыл роскошно изданную книгу воспоминаний маршала Жукова с посвящением советскому солдату, чуть со стула не упал: воистину свет не видел более циничного и бесстыдного лицемерия, потому как никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как он, маршал Жуков! И если многих великих полководцев, теперь уже оправданных историей, можно и нужно поименовать человеческими браконьерами, маршал Жуков по достоинству займет среди них одно из первых мест — первое место, самое первое, неоспоримо принадлежит его отцу и учителю, самовскормленному генералиссимусу, достойным выкормышем которого и был „народный маршал“.»

И подобными методами война велась до самого конца. По официальным советским данным, за 1945 год на германском фронте Красная армия потеряла убитыми и умершими на этапах санитарной эвакуации даже больше, чем за весь 1941 (справедливости ради отметим, что в тот же период резко возросли и германские потери, но там-то все понятно — дойчи проигрывали войну и дрались с отчаянием обреченных, а вот для советской армии никакой военной необходимости бросать в пекло все новые сотни тысяч, не считаясь с потерями, уже не было). И это называется победой, более того — великой победой? Великая она разве что по числу жертв и масштабам лжи, нагроможденной вокруг нее советской и теперь уже российской пропагандой. И вновь вернемся к вопросу — кто же победил во Второй мировой войне? Если судить не по тому, кто чью столицу занял, а по результатам для страны, то получается, что наряду со сталинским СССР, заполучившим пол-Европы, победителем можно признать и Германию, хотя и по прямо противоположным причинам: понеся тяжелые людские, тяжелейшие материальные и территориальные потери, она (точнее, бòльшая ее часть, не доставшаяся коммунистам) в результате обрела свободу, избавившись от нацизма. Хотя, конечно, можно ли считать победителем того, кто всячески своей победе противился и в итоге получил ее насильно — вопрос спорный.

А что же получили советские «воины-победители»? Снова слово Виктору Астафьеву:

«А чего плакать-то, чего скулить?! Сами добывали себе эту жизнь. Сами! Почему, зачем, для чего два отчаянных патриота по доброй воле подались на фронт? Измудохать Гитлера? Защитить свободу и независимость нашей Родины? Вот она тебе — свобода и независимость, вот она — Родина, превращенная в могильник. Вот она — обещанная речистыми комиссарами благодать. Так пусть в ней и живут счастливо комиссары и защищают ее, любят и берегут. А я, как снег сойдет, отыщу тот распадок, ту ключом вымытую ямину…»[в которой можно по-тихому покончить с собой — Ю.Н.]

Сквозь килотонны официальной пафосной лжи — вот она, истинная правда о той войне и ее итогах. Даже в книгах Ремарка, описывающих Германию после поражения в Первой мировой, нет такого отчаяния. И это называется победой?! И это предлагается праздновать?!

Итак, подведем итоги. Во-первых, никакой «великой победы» не было. Великая беда — была. Великая ложь — процветает и сейчас. Во-вторых, итоги не только так называемой «великой отечественной», но и Второй мировой в целом нуждаются в пересмотре и переоценке. Это была не победа Добра над Злом, не защита свободы России, не освобождение Европы. Это была обеспеченная ценой совершенно несообразных жертв победа одного тиранического режима над другим, ничуть не худшим (а в чем-то даже и лучшим), осуществленная при помощи и попустительстве западных демократий. Для России эта война была позорной и по ходу, и по результатам. Но ни одной из сторон, участвовавших в конфликте, гордиться решительно нечем — все они, и нацисты, и коммунисты, и западные союзники, виновны в военных преступлениях, терроре против мирного населения. В то же время, было бы глубоко неверно отрицать любые достоинства участвовавших в войне солдат. Реальные, а не придуманные пропагандистами, героизм и воинская доблесть действительно имели место, причем во всех воевавших армиях; другое дело, что доблесть далеко не обязательно служит благому делу, да и героизм на поле боя легко может сочетаться с насилием и мародерством после того, как бой закончен (Солженицын, кстати, в эпизоде, фраза из которого приводилась выше, пишет как раз о таких героях, причем, что характерно, даже он пишет о них с сочувствием: мол, не повезло ребятам, вместо беззащитных девок нарвались на любовницу важного армейского чина — вот из таких невезучих и получались те немногие, что действительно ответили перед судом за преступления на оккупированной территории). Несомненно и то, что среди солдат было и немало людей порядочных, но следует четко различать отношение к конкретному человеку с его конкретными личными качествами и отношение к режиму, которому он служил; и уж если воздавать почести героям, то всех участвовавших сторон — либо никому, и не записывать автоматически в герои по цвету флага (тем паче что, как уже отмечалось, в этой войне ни один флаг не остался незапятнаным). И если охотиться за военными преступниками (что вообще-то имеет смысл даже тогда, когда их уже нет в живых, ибо оценка их деяниям должна быть дана), то тоже за всеми, а не только за сражавшимися на стороне побежденных. И если бороться с фашистской символикой и идеологией, то столь же непримиримо бороться и с коммунистической, а не поощрять проявления сталинизма под тем предлогом, что «это приятно ветеранам».

В общем, вместо того, чтобы раздувать очередную пропагандистскую истерию и требовать от изнасилованных благодарности за доставленное удовольствие, надо покончить с практикой многолетней лицемерной лжи и двойных стандартов, прекратить чествования служителей преступного режима и покаяться перед всеми, кто безвинно пострадал от действий «солдат-освободителей». Увы — в России, где эти позорные страницы истории остаются чуть ли не последним предметом национальной гордости, а правящий режим в очередной раз мутирует в сторону имперского шовинизма, шансов на официальные шаги такого рода нет. Но мы можем отменить «День Победы» снизу, хотя бы для себя лично — попросту не соучаствуя в нем и, наперекор официальной лжи, говоря правду — что, как известно, легко и приятно.

май 2005, с последующими дополнениями и уточнениями

МОИ СТИХИ В ТЕМУ:

ВОВ

Так вот она, ваша победа! А. Галич И было так: четыре года В грязи, в крови, в огне пальбы Рабы сражались за свободу, Не зная, что они — рабы. А впрочем — зная. Вой снарядов И взрывы бомб не так страшны, Как меткий взгляд заградотрядов, В тебя упертый со спины. И было ведомо солдатам, Из дома вырванным войной, Что города берутся — к датам. А потому — любой ценой. Не пасовал пред вражьим станом, Но опускал покорно взор Пред особистом-капитаном Отважный боевой майор. И генералам, осужденным В конце тридцатых без вины, А после вдруг освобожденным Хозяином для нужд войны, Не знать, конечно, было б странно, Имея даже штат и штаб, Что раб, по прихоти тирана Возвышенный — все тот же раб. Так значит, ведали. И все же, Себя и прочих не щадя, Сражались, лезли вон из кожи, Спасая задницу вождя. Снося бездарность поражений, Где миллионы гибли зря, А вышедшим из окружений Светил расстрел иль лагеря, Безропотно терпя такое, Чего б терпеть не стали псы, Чтоб вождь рябой с сухой рукою Лукаво щерился в усы. Зачем, зачем, чего же ради — Чтоб говорить бояться вслух? Чтоб в полумертвом Ленинграде От ожиренья Жданов пух? Чтоб в нищих селах, все отдавших, Впрягались женщины в ярмо? Чтоб детям без вести пропавших Носить предателей клеймо? Ах, если б это было просто — В той бойне выбрать верный флаг! Но нет, идеи Холокоста Ничуть не лучше, чем ГУЛАГ. У тех — все то же было рабство, А не пропагандистский рай. Свобода, равенство и братство… Свободный труд. Arbeit macht frei. И неизменны возраженья, Что, дескать, основная часть Из воевавших шла в сраженья Не за советскую-де власть, Мол, защищали не колхозы И кровопийцу-подлеца, А дом, семью и три березы, Посаженных рукой отца… Но отчего же половодьем Вослед победе в той войне Война со сталинским отродьем Не прокатилась по стране? Садили в небеса патроны, Бурлил ликующий поток, Но вскоре — новые вагоны Везли их дальше на восток. И те, кого вела отвага, Кто встал стеною у Москвы — За проволоками ГУЛАГа Поднять не смели головы. Победа… Сделал дело — в стойло! Свобода… Северная даль. Сорокаградусное пойло, Из меди крашеной медаль. Когда б и впрямь они парадом Освободителей прошли, То в грязь со свастиками рядом И звезды б красные легли. Пусть обуха не сломишь плетью, Однако армия — не плеть! Тому назад уж полстолетья Режим кровавый мог истлеть. И все ж пришел конец запретам, Но, те же лозунги крича, Плетется дряхлый раб с портретом Того же горца-усача. Он страшно недоволен строем, Трехцветным флагом и гербом… Раб тоже может быть героем, Но все ж останется рабом. И что ж мы празднуем в угоду Им всем девятого числа? Тот выиграл, кто обрел свободу. Ну что же, Дойчланд — обрела. А нас свобода только дразнит, А мы — столетьями в плену… На нашей улице — не праздник. Мы проиграли ту войну. 9 мая 2002

Альтернатива

Но помни: в бокале с шампанским кровь И слезы, Маpия. Не пей. Не пей. М. Щербаков Не по воле поэта, Не по роли балета Жарким выдалось это Сорок первое лето. Не учебные стрельбы, Не штрафные наряды — До Смоленска от Эльбы Долетали снаряды. В тучах пепла и пыли Перли танки по склону, Пикировщики выли, Заходя на колонну. Ветры дымные дули, С неба сыпался гравий, Точки ставили пули В миллион биографий… Так уж выпала фишка, Так куранты пробили — Сгнил вчерашний мальчишка В безымянной могиле. И, лишен даже чести Называться убитым, Стал пропавшим без вести, Исключенным, забытым. Мать заплачет о сыне — Встретит взгляды косые: НУ как он на чужбине? Предал, падла, Россию? Вот и вся благодарность От спасенной державы, Вот и вся лучезарность Несмываемой славы… Но по воле поэта Фишки заново бросим И затвор пистолета В нужный миг перекосим. Желтой гильзы латунной Сталь бойка не коснется, И с погибелью юный Политрук разминется. Был мундир его драный, В жирной копоти пашен, Не кровавою раной, А медалью украшен. За бомбежкой — атака… Сгинул штаб в окруженье, Политрук же, однако, Снова выжил в сраженье. Верой в партию полон, Под огонь пулемета В бой за Сталина вел он Поредевшую роту. Чтобы красному флагу Реять вновь над хлебами, Он в приказе «Ни шагу…» Не имел колебаний. Время было такое… И на станции скоро Он своею рукою Расстрелял паникера. Позже — в речи комбата Уловив опасенье, Не вступая в дебаты, Настрочил донесенье. Сам же бился отважно, Вечно верный приказу, Хоть и раненый дважды, Но смертельно — ни разу. И не ведал пощады К болтуну, к маловеру! Шли чины и награды. Парень делал карьеру. Уж не бегал под танки, А в штабном помещенье Ставил подпись на бланке: Никакого прощенья! Что за лепет: «Потери!» «Не хватило припасов!» Смерть тому, кто, не веря, Не исполнил приказов! …Версты в армии длинны, Но прошли половину, И обратно к Берлину Покатили лавину. Будут блюда и вина, Будут песни и танцы… Но пока — Украина, И в чащобах — повстанцы. Коммунячьего рая Нахлебались с лихвою, Доведенным до края Снова ль жить под Москвою? Нет уж! Хлопцам колхозы Не по слухам знакомы! И взрывались обозы, И пылали райкомы. Что ж герой наш? Он ныне Член политуправленья, Катит по Украине Усмирять население — Брать заложников в хатах, Да прочесывать рощи, И карать виноватых Или тех, кого проще. Снова красного флага Реял шелк над хлебами, Снова стройки ГУЛАГа Пополнялись рабами… Получил исполнитель Новый орден на китель, Шел вперед победитель И дрожал местный житель. Клещи армий сомкнулись, Миф германский развеяв, И домой потянулись Эшелоны трофеев. Вез солдат из Европы Тряпки да патефоны, А начальству холопы Загружали вагоны. Наш герой, прежде слишком Презиравший богатство, Тоже был с барахлишком — Победили, и баста! Хоть и слыл он железным, Был лихим да удалым, Оказался полезным Кой-каким генералам. Покивали решенью Чьи-то жирные лица, И ему — повышенье С переводом в столицу. Дальше — мирные годы… Нет, не лгите, уроды! Это — годы охоты За врагами народа. И герою рассказа (Заодно и Союза) «Выжиганье заразы» Как всегда, не обуза. Клекотали, кружились Телефонные диски, И на подпись ложились Бедоносные списки. Утверждал он не глядя Чрезвычайные меры — Флага красного ради, Или все же карьеры? Что за разница, право, Тем, кто сгинул в подвалах, На речных переправах И на лесоповалах… Но загнулся Иосиф, И Лаврентий нарвался, Наш же, службы не бросив, На плаву оставался. Пережил развенчанья И грызню группировок, Встретил эру молчанья — Бодр, заслужен и ловок. Всласть гноил диссидентов В лагерях да психушках, Гнал в казармы студентов — Соль не в книжках, а в пушках! Ордена свои к датам Надевал непременно, Был в ЦК кандидатом, Дослужился до члена… Словом, сытно и долго Жизнь текла — примечай-ка: У него уж не «Волга» — Персональная «Чайка», В подмосковных хоромах Жить не стыдно и князю, Круг вельможных знакомых, Всюду нужные связи, Все без пыли и шума Доставляют на блюде, Есть приличная сумма В иностранной валюте, В соболях его дочки, Во МГИМО его внуки (С правом вечной отсрочки От военной науки), Шашлыки да охота Отвлекают от скуки… И кому там забота, Что в крови его руки? Нет уж, чертовы фишки, Оставайтесь на месте! Молодому парнишке Лучше сгинуть без вести, Приняв смертную муку, Не увидеть победы… Но прозревшему внуку Не стыдиться за деда. 2004

Справедливость

Враги сожгли родную хату, Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою? М. Исаковский

Фашизм — воплощение абсолютного зла.

Многие Он вернулся в свой город, где все ему так незнакомо. На шинели его — грязь и пепел военных дорог. Повезло: он живой, на пороге родимого дома, Да вот только от дома остался один лишь порог. Этот миг возвращения он представлял постоянно, Сколько раз, замерзая в окопе, мечтал горячо, Как примчится из кухни его хлопотливая Анна, И с улыбкою Гретхен потрется щекой о плечо… Только пепел и грязь. Там, где вспыхнул гигантскою печью Древний город, хранивший творенья искусных умов, Даже тел не осталось — что жалкая плоть человечья Перед огненным смерчем, корежившим балки домов?! Пальцы трогают письма, которые в годы походов Выцветали на солнце и мокли под русским дождем… «Ты же знаешь, что в Дрездене нету военных заводов — Не волнуйся за нас. Береги себя, папочка. Ждем!» Он карателем не был. Какой из него кровопийца?! Он — обычный солдат. Он не выдумал эту войну. Но отныне и присно клеймом палача и убийцы Заклеймят его те, кто сожгли его дочь и жену. Он — «проклятый фашист», и о нем не напишут баллады. Он виновен лишь в том, что исполнил свой долг до конца. Что им горе его? «Так и надо тебе! Так и надо! Пепел жертв крематориев в наши стучится сердца!» Что ж — судите преступников. Всех. Отчего ж вы ослепли? Отчего же вы видите жертв лишь одной стороны? Иль вершители Нюрнберга знают различия в пепле? Иль убитые дети по смерти и то не равны? Снова красные флаги на улицах. Только без свастик. Невеликая разница — слопал тирана тиран. Но, сверкая очками, плешивый трибун-головастик Будет петь о свободе для духом воспрянувших стран. Будет Запад кремлевского монстра одаривать лестью… А солдату, что молча стоит над своею бедой, Утешаться лишь тем, что родные избегли бесчестья, Не достались в усладу насильникам с красной звездой. Абсолютное зло, воплощенное в Анне и Грете, Уничтожено с корнем — кому тут заявишь протест? Все, что он заслужил, что еще он имеет на свете — Деревянный костыль. И железный оплеванный крест. 9 мая 2004 г.

Историческая справка. 13.02.1945 англо-американская авиация в три захода сбросила на Дрезден, где не было объектов военного значения и реальных средств ПВО, 3749 тонн бомб, в основном зажигательных. В результате гигантского пожара, охватившего весь город, погибло не менее 135 тысяч человек (почти вдвое больше, чем в Хиросиме), было уничтожено 35470 зданий, включая памятники архитектуры, сгорели 200 картин Дрезденской галереи. Советские солдаты-«освободители» изнасиловали на территории Германии и стран Восточной Европы не менее двух миллионов женщин. Никаких официальных покаяний по поводу этих преступлений не прозвучало до сих пор.

Парадный марш

Чем кровавей родина, тем надрывней слава, Чем бездарней маршалы, тем пышней парад. Выползла из логова ржавая держава, Вызверилась бельмами крашеных наград. Плещутся над площадью тухлые знамена, Нищий ищет в ящике плесневелый хлеб, Ложью лупят рупоры: «Вспомним поименно!» Склеен-склепан с кляпами всенародный склеп. Лбы разбиты дò крови от земных поклонов, Мы такие грозные — знайте нашу прыть: Мы своих угрохали тридцать миллионов! Это достижение вам не перекрыть! Крики заскорузлые застревают в глотках, Тянет трупной сладостью с выжженных полей, И бредут колодники в орденских колодках, И в глазах надсмотрщиков плещется елей. Думать не положено, да и неохота, Пафос вместо памяти, дули вместо глаз, Бантиками ленточки, глянцевые фото, Куклы на веревочках, плюшевый экстаз. Для раба хорошего — свежую солому, Для его хозяина — пышный каравай. А за свой родной барак пасть порвем любому, Так, блин, и запомните! Вольно! Наливай! май 2008

Держава

Ностальгирующим

Ах, какая была держава! Ах, какие в ней люди были! Как торжественно-величаво Звуки гимна над миром плыли! Ах, как были открыты лица, Как наполнены светом взгляды! Как красива была столица! Как величественны парады! Проходя триумфальным маршем, Безупречно красивым строем, Молодежь присягала старшим, Закаленным в боях героям — Не деляги и прохиндеи Попадали у нас в кумиры… Ибо в людях жила — идея! Жажда быть в авангарде мира! Что же было такого злого В том, что мы понимали твердо, Что «товарищ» — не просто слово, И звучит это слово гордо? В том, что были одним народом, Крепко спаянным общей верой, Что достоинства — не доходом, А иной измеряли мерой? В том, что пошлости на потребу Не топили в грязи искусство? Что мальчишек манило небо? Что у девушек были чувства? Ах, насколько все нынче гаже, Хуже, ниже и даже реже: Пусть мелодия гимна — та же, Но порыв и идея — где же? И всего нестерпимей горе В невозможности примирений Не с утратою территорий, Но с потерею поколений! Как ни пыжатся эти рожи, Разве место при них надежде? Ах, как все это непохоже На страну, что мы знали прежде! Что была молода, крылата, Силы множила год за годом, Где народ уважал солдата И гордился солдат народом. Ту, где светлыми были дали, Ту, где были чисты просторы… А какое кино снимали Наши лучшие режиссеры! А какие звенели песни! Как от них расправлялись плечи! Как под них мы шагали вместе Ранним утром заре навстречу! Эти песни — о главном в жизни: О свободе, мечте, полете, О любви к дорогой отчизне, О труде, что всегда в почете, И о девушках, что цветами Расцветают под солнцем мая, И о ждущей нас дома маме, И о с детства знакомом крае, И о чести, и об отваге, И о верном, надежном друге… И алели над нами флаги С черной свастикой в белом круге. 2008

PS Показательная подборка плакатов в тему.

PPS Примечание для людей невежественных, которые вместо того, чтобы ликвидировать пробелы в своих знаниях, кидаются обвинять автора в ошибках и подтасовках: да, мелодия гимна ФРГ та же, что и у Третьего Райха (это тот же «Deutschland, Deutschland über alles», только без первых двух куплетов), и да, обращение «товарищ» использовалось и было популярным в нацистской Германии, причем даже в двух вариантах — Genosse в NSDAP и Kamerad в других кругах, особенно в армии.

PPPS Примечание для идиотов: данное стихотворение является антисоветским, а не пронацистским.

Оправдание фашизма

Презрение потомков — самое малое из того, что заслужили строители и защитники советского режима.

А. Подрабинек Опять в истерике казенной Блюет фанфарами эфир, И все мерзей воняет зоной Всегосударственный сортир. Непогребенные останки Вновь скрыты сорною травой, Но черно-рыжие портянки Растянуты над мостовой. Пир на крови, веселье в склепе, От пафоса дрожащий гимн Рабов, что отстояли цепи И навязали их другим. Флаг победившего насилья Сжимает потная рука, И зассанная блядь Россия[1] Стоит у винного ларька. Косая, грязная, бухая, Стоит с портретом палача, И сталинские вертухаи Ползут, медальками бренча. Герои СМЕРШа и ГУЛАГа, Кровавым ставшие бичом, Все так же славят вурдалака И не раскаются ни в чем. Лжи семиведерная клизма, Тупого зла чертополох… Вы — оправдание фашизма: Любой ваш враг — не так уж плох! Вам не отмыться, ветераны, Не только СМЕРШа — всем подряд, Кто снова чествует тирана: Вы все — один заградотряд! Кто сгинул вовремя в окопе — Спас честь и совесть от беды, А вы — катились по Европе Страшней аттиловой орды! Насильники и мародеры, Бич матерей и дочерей, А вслед орде — росли заборы Все новых зон и лагерей… Кто гнал и тупо шел на бойню, Кто строил и хранил тюрьму — Каких вы почестей достойны, Тоскующие по ярму?! Вы даже и в преддверье гроба Не поумнели ни на грош, И в вас кипит все та же злоба, Когда развенчивают ложь, И вы в угаре реваншизма Вопите, требуя расправ… Вы — оправдание фашизма: Хотя бы в чем-то был он прав! Как жаль, что пули промахнулись В звездой помеченную грудь, Как жаль, что вы тогда вернулись И нас пытаетесь вернуть. май 2010

За боевые заслуги

Раз в году — один и тот же плач С теле- и компьютерных экранов: «Ветераны без квартир и дач! Пожалейте, люди, ветеранов!» «Немцы побежденные — так те В роскоши живут, без обнищанья! Ну а наши — в вечной нищете! Столько лет — одни лишь обещанья!» Самый смелый пишет: «Столько трат — Пыль в глаза пускать соседним странам! Лучше бы не тратить на парад — Лучше бы раздали ветеранам!» «Завершил войну в Берлине дед, А ему теперь глава района Шлет на праздник пачку сигарет И четыре кубика бульона!» И поддакнут тотчас же: «Вот-вот! А еще открытку шлют под дату, А на ней дизайнер-идиот Поместил германского солдата!» Но — не жалко их, чей быт убог, Что в бараках жизнь свою прожили — Те, кто воевали за Совок, Получили то, что заслужили. Отстоявшему барак рабу, Верному холопу красной банды Жаловаться глупо на судьбу И плохое качество баланды. И неважно, кто из них герой, Кто — мундир натягивал для виду: Защитившие преступный строй Сами выбрали свою планиду. «А фашизм, выходит, не порок? Там — что заслужили ветераны?» Ну так дойчи извлекли урок И не славят своего тирана. Им пришлось гораздо тяжелей: Вся страна — сплошное пепелище, Треть — потеряна, и средь углей Победители добычу ищут… Время все расставило в свой срок Своему согласно приговору: Не пошло награбленное впрок Красному насильнику и вору; Воли, честности, труда итог — Deutschland вновь сегодня über alles In Europa, ну а где Совок? Сдох, и зря защитнички старались. Пусть ни покаянья, ни стыда У зилотов сталинского «рая», Пусть над ними не было суда, Но История — она не фраер. Под победной истерии стон Пусть же жрут в бараке жалкий ужин, Дойчский кубик кинувши в бульон — Даже он-то ими не заслужен. май 2010

PS. Как водится, скудоумные и малограмотные совки пытаются выдать собственные пробелы в образовании за мои. На сей раз они интересуются, знаю ли я, кто такие «зилоты» и чем они отличаются от «зелотов». «Популярно объясняю для невежд»: то, что по-русски греческих зилотов и еврейских зелотов пишут по-разному — это исключительно проблема русских. На самом деле оба политических течения назывались одним греческим словом — ζηλωτής, которое означает — «ревнитель». Именно в этом значении слово вошло в другие языки и было употреблено мной. По правилам современного греческого оно читается через «и».

День перемоги

Пусть меня извинят за москальскую мову, Если в данном контексте она некрасива, Но — мое восхищение городу Львову, А точнее, конечно — свободному Львиву! Украина! Где ныне надежды Майдана? Над тобою глумится донецкая банда! Эти гниды — детеныши вшей Магадана — Вновь велят тебе чествовать флаг оккупанта. Флаг расстрелов и пыток, флаг Голодомора, Лагерей, депортаций, кровавого бреда, Палачей и рабов, нищеты и позора, Флаг бездарной войны и постыдной победы! Чтоб у тех депутатов отсохли культяпки, Чтоб родные плевались, заслышав их имя! В Украине вывешивать красные тряпки — Это хуже, чем свастики в Йерусалиме! И ведь главное — все по закону, хоть режьте! А в ответ — ни импичмента нет, ни волнений… «Ще не вмерла…» в эфире звучит, как и прежде, Но увы — вызывает все больше сомнений. И в России, зашедшейся в рабском угаре, Все довольнее лыбились хамские хари, И ползли на парад недобитые твари — Не солдаты (тех нет уже), а вертухаи. Но львивяне не предали память народа И пошли, наплевав на ментов и приказы, Чтобы встать на пути коммунячьего сброда, Чтоб сорвать этот шабаш червоной заразы! И несладко досталось москальским агентам — Отстоять свои фетиши коротки лапки! И валялись в грязи их фальшивые ленты, И пылали по городу красные тряпки! Пусть теперь пропаганды казенные жерла Изрыгнут «хулиганы!», кремлевским в угоду — Слава хлопцам, что впрямь доказали: не вмерла! Есть кому заступиться за честь и свободу! Нет, не все еще в жизни решает парламент! Если с ними законы, но правда — за вами, Значит, надо идти, наплевав на регламент, И сразиться с совками не только словами! Затолкайте им в глотки их цацки и флаги! Превратите их идолов в прах и руины! Чтобы те, кто мечтает о новом ГУЛАГе, И ступить не могли по земле Украины! И пускай подводить еще рано итоги, И у власти в столице — все та же орава, Но сегодня во Львиве был день перемоги! Коммунякам — гиляку! Героям же — слава! 9 мая 2011

«Нет, нацисты мне отнюдь не „наши“…»

* * *

Нет, нацисты мне отнюдь не «наши», Что б там ни вопили дураки; Пусть у них фасады были краше, Место возле лагерной параши — Той ли, этой — равно не с руки. Вновь и вновь на горьком этом свете Тот же приговор любой мечте, Тот же эпилог в любом сюжете: Нет, не жаль, что проиграли эти — Очень жаль, что победили те! 2013

ЧУЖИЕ СТИХИ:

М. Борзыкин

Музыка для мертвых

Время молчит, остался еще один залп, Рваной мишенью повисла над миром луна. Красный металл в ненасытных глазах — Расплавлено заново ржавое слово «война». И только кровь на обратной стороне медалей, Слышишь — музыка для мертвых. Там, где кончается слава, Видишь — праздник для мертвых. На обратной стороне медалей кровь, Это жизнь ради мертвых… Плавится воск на розовых лицах жрецов, На лицах убийц предвкушение новых побед. Это обряд, и жертву никто не спасет, И не спросит никто: «Нужно ли это тебе?» И только кровь на обратной стороне медалей, Слышишь — музыка для мертвых. Там, где кончается слава, Видишь — праздник для мертвых. На обратной стороне медалей кровь, Это жизнь ради мертвых… 

Ю. Михайлик

Эта рота

Эта песня, написанная еще в советские доперестроечные времена, существует во множестве вариантов. Вот авторский:

Эта рота, эта рота, Кто привёл её сюда, кто положил её вот здесь, под снег? Эта рота, эта рота Не проснётся по весне. Снег растает, снег растает, Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут. Нет, не встанет эта рота, нет, не встанет, Командиры ее в бой не поведут. Припев: Лежат все двести, глазницами в рассвет, А им — всем вместе — четыре тыщи лет. Эта рота наступала по болоту, А потом ей приказали — и она пошла назад. Эту роту, в сорок третьем эту роту Расстрелял заградотряд. И покуда эта рота умирала — Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу — Пожурили боевого генерала И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу. Припев. Генералы все долги свои отдали, Понадели все медали, и на пенсии давно. Генералы мирно ходят городами, И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно. А лежит она, построена повзводно, С лейтенантами в строю и с капитаном во главе, А она лежит подснежно, подлёдно, И подснежники растут у старшины на голове. Припев.

А вот компиляция, наиболее ровная по форме и размеру:

Эта рота, эта рота, эта рота, Кто привёл её сюда, кто положил её под снег? Эта рота, эта рота, эта рота Не проснётся, не проснётся по весне. Снег растает, снег растает, снег растает, Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут. Но не встанет эта рота, нет, не встанет, Командиры ее в бой не поведут. Припев: Лежат все двести, глазницами в рассвет, А им — всем вместе — четыре тыщи лет. Эта рота наступала по болоту, А потом ей приказали — и она пошла назад. Эту роту расстрелял из пулеметов В сорок третьем заградительный отряд. И покуда эта рота умирала — Землю грызла, лед глотала, кровью харкала в снегу — Пожурили боевого генерала  И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу. Припев. Генералы все долги свои отдали, Понадели все медали, и на пенсии давно. Генералы чинно ходят городами, И не помнят этой роты, и не вспомнят все равно. А лежит она повзводно, повзводно, С лейтенантами в строю и с капитаном во главе, А она лежит подснежно, подлёдно, И подснежники растут у старшины на голове. Припев.

Е. Шестаков. «Победа, победа… Два людоеда подрались тысячу лет назад…»

Победа, победа… Два людоеда подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. «…и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот… бля… во всем мире… солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали… ик! хули вы передали? это перечница…» А копеечница — это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле… «Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм. А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел. А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не „волга“, до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла. А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян…»

Пастух Ла

Хоронили старика

Хоронили старика, В орденах, но без салюта. Сыновья фронтовика На гостей глядели люто. «Чем, мол, батя виноват, Чем плохи его анкеты, Заградительный отряд Ближе к фронту, чем ташкенты. Воевал и там, и тут, Исполнитель приговора. На колымском злом ветру Дослужился до майора. В чём же батина вина, Вся страна была такая, Та великая страна, От Курил и до Тракая.» Ветераны славных лет Пили дармовую водку, Доедали винегрет С иноземною селёдкой. Говорили о судьбе, О мужской надёжной дружбе Чемпионы по стрельбе, Соучастники по службе. Хоронили палача, А над городом, как знамя, Поминальная свеча Убаюкивала пламя. И темнели на плечах Кровью травленные звёзды. Хоронили палача. Слишком поздно…

А. Широпаев

Сон

Туман слепых атак, Незрячая победа. Мой дед берёт Рейхстаг, А я стреляю в деда. Вот смутный силуэт, Дрожащий, как от зноя. Я знаю, это дед, А он не знает, кто я. Вихрастый навсегда, Дед выступил из бездны. На нём блестит Звезда. На мне же — Крест Железный. Не слышен боя звук Во сне или в астрале. Бесшумно в деда внук Стреляет и стреляет. И деда, как вода, Горючий дым покрыл… Нас развела Звезда, А Крест не примирил. … Давно ты умер, дед — Простой и неидейный. Но длится этот бред, Но длится сновиденье. Из плазмы кумача, Из мраморного мрака Вскипает дед, крича, И — на меня в атаку. Но в чём моя вина? Скажи, родная глина. Мне, как и ты, родна Теперь зола Берлина. И длится эта боль: Огонь, туман, Рейхстаг И Бой, Последний Бой Пентакля и Креста. (2000)

Флорентийский кабан

Памяти 15-го Казачьего корпуса СС

Вы открыли точеные двери И ушли — веселы и просты. Я ж на площади раненым зверем На своем постаменте застыл. Я — фонтан. И с лучами рассвета Вы придете глазеть на фонтан. Вам на счастье уронит монету С языка золотого кабан. Я — кабан. Меня к стенке приперло. Я к судьбе угодил под каток. Моя кровь извергается горлом, Превращаясь в прозрачный поток. Меня кличут альпийские тропы, Обагренные вечные льды… Я — казак. Я — подранок Европы. Моя кровь — не дороже воды. Изошла моя алая влага В кракелюры фронтов и границ. Я бежал по векам и оврагам, Мимо башен старинных столиц. Я пытал свою долю и маял, В лоб бросался и путал следы. Но достал меня все-таки в мае Разрывной наконечник Орды. И застыл я на площади этой, Неживой, с перебитым хребтом… Русский, брось на прощанье монету, Чтоб в Европу вернуться потом. Вот судьба твоя бронзовым зверем Щерит клык в пустоту, против всех… А Флоренция скрылась за двери, В свой домашний пятнадцатый век. (Апрель 2005)

Лесной царь

Я дрожащие руки Не горазд поднимать. Торжествующий Жуков, Погоди ликовать. Отоспавшийся в схроне, Слыша пение крон, Загоняю в патронник Свой последний патрон. Напевая «Хорст Вессель», Выхожу на тропу. Коммуниста повесил На высоком дубу. Пусть он нашим просторам Дарит мир да любовь. Пусть таинственный ворон Пьет и пьет его кровь. Пусть ветра в его ребрах, Налетая с полей, Напевают беззлобно О Европе моей. Отшлифован до блеска, Пусть висит и висит, И бренчит, как железка, И народ веселит. Как дешевые бусы, Рассыпается пусть… Видишь: серые гуси Держат к северу путь. Как легко и приятно Проходить через лес, Распадаясь на пятна Камуфляжа СС, Размышляя о смерти И о жизни своей В вихре желтых просветов И зеленых теней. Мне в туманы Арконы Скоро плыть суждено. Пепелище райкома — Как на память клеймо. Цвета гневного клича, Цвета черной руды — Оберег-пепелище На зеленой груди. Изумрудно-неласков Этот солнечный май. Я смотрю из-под каски В мой захваченный край. Вижу красный околыш, Вижу красный погон. Жри, советская сволочь, Мой последний патрон. Не дыми папиросой — Лучше свечку зажги. Вот на белой березе, Как ошметки — мозги. Нет патронов — и точка. Головы не снесу. Так прими, моя почва, Мою кровь, как росу. Буду вечно с тобою, И в жару, и в мороз, Чтоб короной-травою Полый череп пророс. (Май 2005)

Эстония

ТАК ДЕРЖАТЬ, ГЕНОССЕ!

22 мая в Таллинне 66-летний Юри ЛИЙМ, представитель Эстонского национального движения, при помощи арендованного автокрана убрал два советских памятника и перевез их в исторический музей в Пирита. «Я убираю красный мусор», — заявил этот человек [по]длинной воли. Год назад Юри Лийм активно выступал против присутствия Бронзового солдата в центре эстонской столицы, открыто выражая свое намерение взорвать одиозный монумент. Тогда же, год назад, я написал следующие стихи, не утратившие актуальности и сегодня.

Русь исходит протяжными стонами Из-под почвы, готовой цвести: «Переплавь истукана, Эстония! Отомсти за меня, отомсти! Рты кипят политической пеною, Выдавая совка и раба. Он убил меня, Бронзовый, первою, А чуть-чуть погодя — и тебя. Поглотили могилы бездонные Две дороги — твою и мою. Ты восстала из мертвых, Эстония, И я тоже из тьмы восстаю. И пророс над моими разорами Не бурьян, не забвенья трава — Расцвели широко и лазорево Васильками шевроны РОА. То сыны мои правые, кровные, Что легли за меня и тебя… Мы встаем, безымянных и бронзовых В справедливом огне погребя».