Помоги проекту - поделись книгой:
Лин Ульман
Когда ты рядом
Внимание, я начинаю: конец лета, скоро осень, в нашем большом городке ясная звездная ночь. Часа три-четыре. На чердаке храпит водопроводчик. На кухне тихо, чтобы никого не разбудить, играет радио. «Stella by Starlight»[1]. Тепло, оставшееся после жаркого дня, обещает новый жаркий день. Весь дом спит. Тсс, тихо! Дети спят. Дети видят сны. Только мы с тобой не спим.
— Мартин.
— Что?
— Я хочу тебе кое-что рассказать.
— Вы только послушайте! Неужели?
— Не валяй дурака, Мартин.
— Не валять дурака?
— Именно.
— Может быть, поиграем в нашу игру?
— Нет.
— Значит, мы сегодня серьезные?
— Да.
Это Стелла. Моя жена. На ней, как видите, прозрачный красный халат из шелка. Рассказать подробнее? Хотите увидеть ее лицо? Оно, быть может, и не красиво в строгом понимании этого слова, но…
— Почему это?
— Я всего лишь хочу сказать, что оно не просто красивое. У тебя не модельная внешность, ты красива совсем по-другому, у тебя своя красота. Так что ты собиралась мне рассказать?
— А мне бы как раз хотелось модельную внешность. «Своя красота» ничего не значит.
— Еще как значит. Значит, что я люблю тебя. А ты прерываешь запись.
Ну как, насмотрелись? Что я вам говорил? Правда ведь, у нее своя красота? А теперь спускаемся ниже. Вот ее шея, длинная и белая, шея балерины, с выступающими ключицами. В них-то я и влюбился. Ну и в грудь, конечно. Вам ее сейчас не видно, потому что Стелла скрестила руки, голову наклонила и вообще какая-то невеселая. Вы не думайте — это все игра на публику. Она любит быть в центре внимания. Мне особенно нравится ее животик. Она его старается втягивать, но его все равно заметно. И мне это нравится. Она ведь не толстая, подруги ее тощей считают. К тому же она высокая. Но животик у нее все равно есть, и она никогда не застегивает верхнюю пуговицу на джинсах. По-моему, это очаровательно. Получается, мне на одну меньше расстегивать, когда я ее раздеваю. А теперь мы спускаемся ниже. Она раздвигает ноги, и вы видите ее лоно, бледно-красное, как недозрелый помидор. Под халатом на ней ничего нет, так что, если она раздвинет ноги еще шире, мы войдем к ней внутрь, в самый чудесный уголок на свете. Но она не делает этого, и мы опускаемся вниз, чтобы вы могли полюбоваться лучшими ногами Скандинавии. Вот они. Размер — тридцать девять с половиной. Красные босоножки. Бордовый лак на ногтях. Десять пальчиков. Так и хочется их отрезать и съесть, можно даже без соли.
— Мартин.
— Что?
— Неужели это надо делать прямо сейчас?
— Почему бы и нет?
— Мне надо поговорить с тобой.
— А по-моему, тебе надо лечь.
— Да нет же…
— Тогда продолжим. Ты здесь, я здесь, и камера включена.
— Тогда давай хотя бы делать это по-человечески.
— Да ему все равно.
— По-моему, ему не интересно про мои ключицы, лоно и пальчики.
— А разве он не сказал «Все самое ценное»? Он же так сказал.
Это наш дом. Это наша жизнь…
— Не отвлекайся.
— А ты не мешай, Стелла.
Конец лета, скоро осень, в нашем большом городке ясная звездная ночь. Сегодня 27 августа 2000 года. Это наш дом и наша гостиная. А вот наш диван.
— Стелла, встань. Я сниму диван.
…Наш диван. Мягкий, цвета авокадо, итальянский дизайн. В хорошем состоянии, хотя ему уже десять лет. Мы могли бы его сейчас тысяч за пятнадцать продать.
— Ну как же!
— А что?
— Размечтался, пятнадцать тысяч за диван, которому десять лет.
— Представь себе! Размечтался! Даже спать по ночам не могу, как все нормальные люди.
— Ты о чем это, Мартин?
Вот наш диван. Наш итальянский диван цвета авокадо, изящный и элегантный, просто конфетка. Когда-то он стоил целое состояние. Нам его будет больше всего жалко, если дом сгорит. Понимаете? Ведь все с этого дивана и началось.
— Больше всего нам детей будет жалко.
— Что?
— Если дом сгорит, больше всего будет жалко детей.
— Скажешь тоже. Ты мать, понятное дело… Но я сейчас о вещах говорю. О вещах, а не о детях, Стелла. К тому же дети не сгорят, их спасут.
— Я все ждала, скажешь ты это или нет.
— Что?
— Что никто из нас не сгорит. И все будет хорошо.
— Все будет хорошо.
— Наконец-то.
— Так что ты хотела мне рассказать?
I. Падение
Уши у меня большие.
Мои уши такие же квадратные, как итальянские порталы, но они мне больше не нужны. Сначала я оглохла на одно ухо, а потом и на другое. Совсем стало плохо.
Я положила в сумку вязанье, подняла голову и посмотрела наверх. Они были похожи на марионеток. Он с угольно-черной шевелюрой, и она в желто-красном платье. Туда и обратно, по самому краю. Мелкими шажками. Я крикнула, чтобы они спускались. Совсем не обязательно падать людям на голову, есть много других способов умереть. Прохожим нужна специальная страховка от таких вот случаев. Они остановились и посмотрели вниз. Ох, у них, должно быть, голова закружилась. И тогда они обнялись. Было ли объятие красивым? По-моему, больше походило на борьбу. Она пыталась вырваться, а он ее держал. Или это он вырывался, а она держала. А потом случилось то, что и должно было случиться: она оступилась и упала. Или это он ее толкнул. Трудно сказать, что произошло. Но она упала.
Вчера поздно вечером в трамвае мне вдруг показалось, что я вижу знакомого. Он неподвижно сидел впереди меня, глядя в окно. На холодных и темных улицах не было ни души. Редкие машины быстро проезжали мимо. Ничего особенного. Только дождь вперемешку со снегом и тусклый свет фонарей. Некоторое время я рассматривала его сзади: коричневая кожаная куртка, густые темные волосы. «Красивый мужчина, — подумала я, — такие ходят гордо расправив плечи и никогда не спотыкаются». Мне вдруг показалось, что рядом с ним сидит маленькая девочка, одетая во все красное, но я прогнала от себя это видение. Откуда здесь могут быть дети? Только этого еще не хватало в такое время и в такую погоду. Мы вдвоем с ним в этом трамвае, не считая, конечно, водителя. Мужчина встал и подошел к передней двери. Мы подъехали к остановке.
— Мартин Волд, — тихо окликнула я, — это ты?
Он обернулся. Лицо его было мне незнакомо. Я отметила маленькие зеленые глаза и ямочку на подбородке.
— Вы ошиблись, — ответил он, когда двери открылись, — я не Мартин Волд.
— Да, вы не Мартин, — сказала я. — Но все равно спокойной ночи, и будьте осторожнее. На улице скользко.
— Спасибо. И вам того же, — сказал мужчина. — Спокойной ночи.
Не прошло и полугода с тех пор, как я занималась его делом. Это было в начале сентября. Вечером, накануне похорон Стеллы, я зашла к нему на Хамбургвейен. Мы просидели всю ночь в гостиной за большим обеденным столом из темного дерева. Он просил меня говорить потише, чтобы не разбудить детей. Вот так мы с ним и сидели. Говорил в основном он, а я только задавала вопросы. Задавать вопросы — это я умею. Пока мы разговаривали, мне вдруг пришло в голову, что мы с ним как будто придумываем литературный сюжет, а то, что случилось на самом деле, от меня ускользает. В моей профессии такое бывает: реальность ускользает куда-то, и тут уж ничего не попишешь. Я вижу, слышу, чувствую и знаю. Но я не в силах что-либо изменить. Не в силах предотвратить трагедию.
С чего начать? Убийство — если это действительно было убийство — произошло 27 августа 2000 года. Но я начну с предыстории, или, если угодно, с исторической подоплеки.
23 февраля 1934 года в Осло тридцатидвухлетний мужчина встретил свою смерть, шагнув с крыши дома на Фрогнере. Человек, пожелавший умереть таким способом, был красивым одаренным актером с блестящим будущим, он обожал играть в «лишний стул» под бравурные марши во «Втором этаже»[2] «Континенталя». Через четыре дня после его гибели театральный критик и секретарь Национального театра Йохан Петер Булл с волнением напишет в своем дневнике о возможном срыве спектакля «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Ходят слухи, что ведущая актриса Национального театра, которая до этого с небывалым успехом выступала в роли Ирене, будет освистана. Ее и молодого актера связывали непростые любовные отношения, и многие усматривают причину его гибели именно в них. На спектакль вызвано полицейское подкрепление, но представление проходит спокойно.
В тот вечер в зале был и молодой крестьянский парень Элиас Волд, дед Мартина Волда. Он родом из Швеции, его родители разводят страусов на ферме под Сундбюбергом, недалеко от Стокгольма. В пятнадцать лет мальчик переезжает в Хейланд, к двум своим норвежским дядьям. Это испытание и определило всю его дальнейшую жизнь. Дядья, разводившие коров и овец, имели обыкновение каждый вечер по очереди устраивать парню взбучку, и кусок хлеба обходился ему весьма дорого. Элиас скучал по родителям, но сидеть у них на шее он больше не мог: в 1918 году страусовые перья вышли из моды, и их ферма разорилась, так же как и большинство страусовых ферм по всему миру. Разорение стало первой из трех трагедий, обрушившихся на семейство Волд. Осмелюсь даже предположить, что, если бы женщины не перестали носить шляпки со страусовыми перьями, не произошло бы ни одного из этих трех несчастий и теперь, зимой 2001 года, надо мной не висело бы нераскрытое убийство.
Ферму под Сундбюбергом купили компании «Свенска био» и «Скандия», которые, объединившись, основали легендарную студию «Росунда Фильмстад». На ней работали режиссеры Виктор Шёстрём и Моритц Стиллер и снимались лучшие актеры скандинавского кинематографа: Тора Тейе, Ларс Хансон, Андерс де Валь, Карин Муландер и Хильда Боргстрём. Здесь в 1924 году начала свой путь к славе Грета Гарбо, сыграв в «Саге о Йесте Берлинге». Как написал в «Свенска Дагбладет» один восторженный критик, «она открыла новую эпоху в мировом кинематографе». Мне кажется, Элиас проклял тот день, когда его родители решили вложить деньги в разведение страусов, а не в киноиндустрию.
Однако случилось то, что случилось. Повзрослев, Элиас сбегает от дядьев, а заодно и от своей возлюбленной Харриет, первой красавицы Хейланда. Взяв с собой лишь страусовое перо, он едет на автобусе до вокзала в Скугму, потом на поезде до Тронхейма, потом на другом поезде — из Тронхейма в Осло.
Таковы события, предшествующие появлению Элиаса Волда февральским вечером 1934 года на спектакле «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». В тот же вечер Элиас напишет Харриет письмо, в котором расскажет о спектакле, прошедшем успешно вопреки всем ожиданиям, о слухах про несчастную любовь, о молодом актере, упавшем с крыши. И напишет еще кое-что: в Хейланд он вернется нескоро. Он понимает, что Харриет не может его дожидаться. Но он хочет попытать счастья на сцене или даже в кино. Да, в кино. Кто знает, а вдруг получится? Письмо заканчивается несколькими цитатами из пьесы «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», ведь именно в тот вечер, 27 февраля 1934 года, во время спектакля, благодаря таланту Хенрика Ибсена, Элиас решает расстаться со своей возлюбленной из Хейланда и начать новую жизнь, жизнь актера и кинозвезды.
К несчастью, Элиас Волд любит дурачиться. Например, он может лечь на рельсы между Тейеном и Грефсеном и ждать приближения поезда, чтобы вскочить в последний момент. Однажды Элиас не успевает вовремя встать. Он погибает. Он мертв. Поезд рассек его пополам. «Росунда Фильмстад» так и остается мечтой. Останки Элиаса Волда отправляют домой, он снова проделывает путь на поезде из Осло в Тронхейм, потом на другом поезде из Тронхейма в Скугму и наконец на автобусе — из Скугму в Хейланд. Похороны проходят тихо и незаметно. Его родители умерли, а дядьям нет до него никакого дела. Проститься с Элиасом в последний раз приходит только его возлюбленная Харриет. Она на восьмом месяце беременности и, как и подобает случаю, со слезами на пухлых щеках.
Церемония закончена, но Харриет все еще стоит на коленях и что-то шепчет, наклонившись к холмику могильной земли. Ее огромный живот заметен даже под зимним пальто, светлая коса струится по спине. Сгущаются сумерки. Ледяной зимний ветер подхватывает цветы, которые она положила к надгробию. Кажется, она и не собирается уходить: наклонившись почти к могиле, она продолжает шептать и отчаянно жестикулировать. К ней никто не подходит, однако некоторые останавливаются и смотрят. Неужели есть что-то настолько важное, что она хочет рассказать об этом мертвецу, который при жизни так легко ее предал?
Через пять недель у Харриет рождается здоровый мальчик. Должна, однако, признать, что сын Харриет меня абсолютно не интересует. Я пыталась представить себе его лицо, его жизнь и увлечения, но у меня ничего не вышло. Все, что о нем можно сказать, так это что звали его Еспер и он возродил дело своих шведских предков, основав в Хейланде первую в Норвегии страусовую ферму. Вот и все! Все о Еспере. Ах да, еще кое-что: в середине 50-х Еспер женился на Норе, и у них родился сын Мартин.
Зима 1990 года. В это время и начинается настоящий рассказ. Скажем, в конце января. А вот и первый кадр: мы в Осло, на Фрогнере, во дворе того самого дома, где в 1934 году погиб молодой актер. В кадре вы видите, как к закрытому окну на девятом этаже поднимается грузоподъемник. На площадке грузоподъемника — совершенно новый диван цвета авокадо, а на диване сидит Мартин и улыбается во весь рот. Не уверена, что вы обратили на это внимание, но за закрытым окном на девятом этаже, полускрытая бледно-голубыми занавесками, стоит молодая женщина и ждет его.
Поделиться книгой: