Чекисты рассказывают...

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Не знаю. Посоветуюсь с матерью.

Вечером жена Якуба-Ходжи пригласила «жениха» к себе в комнату и рассказала о беде, что подкралась к их дому. Оказалось, люди, богатство которых хранит по своей доброте Якуб-Ходжа, куда-то исчезли, и теперь он не знает, как с ним быть. Его надо бы спрятать, но где? Да и способны ли женщины это сделать. Пусть будущий зять поможет.

— Я готов. Приказывайте! — согласился «жених».

Хоронить ценности решили на рассвете.

«Жених» копал ямки под кустами роз, у корней деревьев, женщины клали в них завернутые в тряпки золотые и серебряные вещи, драгоценные камни. Работы хватило до первого стука в калитку — появления молочника.

С наступлением вечерних сумерек работу продолжили. Перенесли во второй двор чаны, наполненные мехами и отрезами бархата. Долго, очень долго хозяйка подыскивала место для небольшого, но очень, видимо, ценного свертка. Его спрятали под углом дома, вынув из стены камень. Когда «жених» засовывал сверточек в отверстие, то нащупал пальцами жесткие зерна. Должно быть, в свертке находились бриллианты.

Места, где жена, дочь и «жених» спрятали драгоценности, были нанесены на схему дома и участка. У нас в руках оказалась, наконец, тайна Якуба-Ходжи. Оставалось лишь предать ее гласности.

Обыск дома был назначен на утро следующего дня. Медлить было нельзя. Могли внезапно появиться люди, которых ждал хозяин.

Часов в семь оперативная группа заняла позиции у въезда в переулок. Надо было встретить поставщиков золота и проводить их в дом Якуба-Ходжи. Как говорится, взять с поличным. Мне и понятым предстояло зафиксировать результаты обыска и оформить соответствующие документы.

Операция завершилась самым лучшим образом. Поставщики золота были задержаны в момент передачи его Якубу-Ходже. Дом и двор обысканы, извлечены из тайников драгоценности. Больше всего их оказалось в шкурах постели хозяина.

Было изъято ценностей на 350 тысяч рублей золотом и 500 тысяч советскими деньгами. Якуб-Ходжа, его жена и дочь Атика, а также поставщики драгоценностей подтвердили факт скупки золота и тайного его хранения.

Следствие вскрыло опасный для государства характер преступления Якуба-Ходжи и его сообщников. Агент иностранной разведки, этот «мученик» контрабандным путем переправлял в одно из соседних с нами государств золото, драгоценности. Самая большая партия благородного металла намечалась к транспортировке в самый канун второй мировой войны. Бдительность органов государственной безопасности пресекла эту вражескую акцию. Приговор советского суда был суровым.

Н. Юденич

СЛЕДОВАТЕЛЬ ЧК

Как сейчас помню, я сидел за столом в канцелярии Туркестанской комиссии по борьбе с голодом, когда позвонил телефон.

— Юденич?

— Да.

— Завтра в 9 утра явитесь на Уратюбинскую улицу в Особый отдел. Пропуск заказан.

Подобные звонки в то время нас, представителей старой интеллигенции, приводили в ужас. Нам казалось, что вызов в Особый отдел означал не что иное, как арест. Для этого было достаточно примеров — отдельные чиновники имели связи со всякого рода тайными организациями и, естественно, за подобную связь расплачивались. Лично я не разделял мнения, что всех интеллигентов должны сажать, но все же приглашение явиться в отдел принял без всякого удовольствия.

Домой пришел далеко не в радужном настроении. Рассказал жене, та приуныла. Ее можно было понять — вызов в секретную организацию не настраивал оптимистически, если учесть еще, что вызвали не вообще кого-то, а собственного мужа, плюс прапорщика, бывшего адъютанта 1-й Сибирской Запасной Стрелковой бригады, имевшего в свое время неосторожность сделать предложение дочери бригадного генерала.

Обсуждали, вспоминали, гадали. Ничего крамольного в моей биографии на семейном совете не нашли. И все-таки, провожая утром меня на работу, жена с тревогой сказала:

— Буду беспокоиться. Не задерживайся!

Это прозвучало иронически: будто я намеревался по собственной прихоти задержаться в Особом отделе. Вот если меня задержат — другое дело.

Пропуск я получил сразу, а затем меня повели к самому начальнику Особого отдела — Воскину. Он принял меня без всякой проволочки. По привычке, я постучался в дверь и услышал голос:

— Давай заходи!

Кабинет по тому времени оказался приличным. Человек, который меня принимал, выглядел элегантным, если опять-таки учесть время — разруху, голод, эпидемии. Я, естественно, почувствовал себя неловко в этой обстановке: на мне была выцветшая гимнастерка, старые шаровары и солдатские ботинки с обмотками. Я представился очень робко:

— Юденич! Меня вызывали…

Воскин не обратил внимания на мою фамилию. В лицо не посмотрел, а сразу на костюм, на ботинки, на обмотки.

— Почему плохо одеты?

Прямо скажу, вопрос показался мне издевкой и мгновенно озлобил. Захотелось надерзить ему.

— Все променял на продукты, — ответил я с вызовом.

Воскин вдруг улыбнулся. Он, видимо, ожидал встретить какого-нибудь буржуа, припрятавшего от власти слитки золота и отрезы шевиота и бархата, а перед ним оказался потрепанный событиями интеллигент.

— Будете работать следователем, — утвердил заранее принятое решение начальник.

— Но… — хотел возразить я. Воскин прервал меня.

— Никаких но… Вы мобилизованы! Пройдите к моему помощнику, товарищу Зингерову.

Что же, пришлось идти к помощнику. Разыскал кабинет и снова доложил.

— Я Юденич. Меня прислал к вам Воскин.

Из-за большого письменного стола поднялся большой человек в кожанке, которая в те годы олицетворяла форму руководящего состава. Еще я обратил внимание на его очень светлые волосы и крупный нос. Больше ничего примечательного в товарище Зингерове не было.

— Садитесь! — предложил он строгим тоном. — Вам уже известно, что вы назначаетесь следователем?

— Я работаю в Турккомголоде, — объяснил я.

— Это не имеет значения. Повторяю, вы назначены следователем… — Он нажал кнопку звонка. Вошел красноармеец, вытянулся на пороге. — Проводите товарища в следственную часть к Богомолову.

Чувствую, что вопрос мой решается окончательно, я все же пытался противиться:

— Не хочу работать следователем.

— Что-о?!

Это «что» прозвучало как удивление и негодование одновременно. На меня оно должно было произвести впечатление взводимого курка. Однако я все же сопротивлялся. Не зная задачи Особого отдела, рисовал себе его чем-то вроде старого охранного отделения. Ненависть к жандармам, рожденная еще в студенческие времена, жила во мне. Вспомнил забастовку учащихся в Москве, демонстрацию на Театральной площади вскоре после смерти Л. Н. Толстого. Над толпой красные флаги, льются скорбные и величественные звуки: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» И вдруг со стороны Неглинного проезда налетают конные жандармы. Начинается избиение студентов нагайками. Один и меня огрел по плечу. Тогда-то и появилась ненависть, не отвлеченная, а конкретная, так сказать, ощутимая.

Мой протест уловил Зингеров, но не стал объяснять или убеждать. Он передал листок бумаги красноармейцу, и тот повел меня в следственную часть. Я уже почувствовал себя арестованным.

Третья комната, в которой мне довелось побывать в то утро, произвела на меня довольно благоприятнее впечатление. Вернее, это была не одна комната, а две смежные: в одной, маленькой, сидел благообразный старичок, очень похожий на рабочего, во второй — сухощавый брюнет, с проседью на висках, в пенсне. Старичок оказался начальником следственного отдела Богомоловым, мужчина в пенсне — следователем Зарембой. Обстановка была простой, как во всяком учреждении, выполняющем большую по объему работу.

Едва я переступил порог, как старичок поднялся и, улыбаясь, пошел мне навстречу, словно прежде знал меня и теперь рад был видеть.

— Ну вот и хорошо, молодой человек, — произнес Богомолов, здороваясь. — Будем вместе работать. Спецы нам вот как нужны…

Приветливое, улыбчивое лицо старичка как-то сразу располагало к себе, делало общение с этим человеком приятным, интересным. Он усадил меня на стул и ласковым тоном стал расспрашивать, кто я и что умею делать.

Прежде всего я заявил о своей явной непригодности к работе, которую делают в Особом отделе. Действительно, у меня был диплом об окончании юридического факультета, но мне практически не приходилось соприкасаться с юридической деятельностью.

— Я тоже не соприкасался, а вот приказали и работаю, — мягко, как бы оправдываясь передо мной, сказал Богомолов. — Надо, контрреволюция за горло берет.

Насчет практики не помогло, тогда я стал излагать свою весьма не революционную биографию, упомянул тестя-генерала.

— Разные генералы бывают, — заметил с улыбкой старичок. — Вон повыше твоего генерала Брусилов, а сразу перешел на сторону Советской власти. Садись, будешь следователем. Товарищ Заремба поможет, он у нас специалист насчет составления всяких протоколов и решений.

Услышав свою фамилию, в комнату вошел мужчина в пенсне и спросил Богомолова.

— Вы меня?

— Познакомьтесь, это наш следователь, товарищ Юденич. Молодой еще, ему помочь надо…

Меня все не покидало чувство, что попал я сюда случайно, сейчас этот удивительный разговор кончится, и я покину Особый отдел, вернусь к своей работе в Комиссии по ликвидации голода. А разговор не оканчивался. Он принимал все более конкретный и деловой характер. Богомолов достал из шкафа кипу следственных дел, передал мне. Машинально я принял их, но так настороженно, так неуверенно, что Богомолов поспешил успокоить:

— Да ты не бойся, дела простые… Беляки.

— Какие беляки?

— Ну всякие там дутовцы, анненковцы, осиповцы. Разберешься. Тех, кто не участвовал в карательных отрядах и не связан с контрразведкой, направляй в Реввоенсовет — там спецы нужны, формируется Красная Армия. А кто участвовал, пусть посидят.

— Где? — задал я наивный вопрос.

— В тюрьме, милый. Ты же юрист, знаешь, что за преступления перед народом надо расплачиваться.

Это я, конечно, знал и не потому, что имел юридическое образование, а потому что в мире существовали нормы и представления, понятные каждому человеку.

Мой новый начальник вышел, а я остался с кипой папок и следователем Зарембой, который иронически смотрел на меня и мою растерянность перед обязанностями, появившимися так неожиданно. Коллега вынул портсигар, предложил мне папиросу. Закурил молча. Я все еще не в состоянии был свыкнуться со своей ролью. Заремба прервал молчание:

— Работа, конечно, ответственная… Судьбы людей, и главное нет кодекса, одни установки. Но если все решать по совести…

По совести. Все это я запомнил. Это было понятно и в то же время страшно. Совесть может ошибаться, как все, связанное с чувством. Достаточно ли я тверд и мужествен?!

Я вздохнул, встал из-за стола и подошел к окну. И вдруг увидел жену. Бедняжка, она стояла на другой стороне улицы, на тротуаре, укутавшись в шаль. Надо скорее сказать ей, успокоить. Бросаюсь к двери, но на пороге меня останавливает красноармеец.

— Товарищ Юденич, вас вызывает помощник начальника.

Значит, предупредить жену не удастся. Шагаю вслед за красноармейцем в кабинет Зингерова. Он уже не за своим огромным столом, а у входа. Ждет меня.

— Приняли дела?

Пока я раздумывал, как лучше объяснить ситуацию и мои опасения, Зингеров дал распоряжение.

— Останетесь в отделе: работать и ночевать, надо расчистить тюрьму. От контры. Дел много накопилось.

— И домой не отпустите?

— Нет.

— Ну что же, раз надо…

У меня перед глазами стояла жена, обеспокоенная, бледная.

— Я хотел бы сообщить дома, кое-что из одежды взять…

Зингеров посмотрел на меня с сожалением — ему казалось, наверное, что я напуган и пытаюсь скрыться.

— Прежде прочтите это и подпишите.

Он взял со стола бланк и протянул его мне. Я пробежал глазами текст, в котором говорилось, что обязуюсь держать в секрете государственные тайны. «В случае нарушения обязательства, добровольно обрекаю себя на расстрел», — говорилось в конце бланка. Последняя фраза заставила меня побледнеть.

— Как? Добровольно?

Зингеров спокойно, даже сухо ответил:

— Такой порядок. А вы что, боитесь проболтаться?

Опять посмотрел на меня с сожалением. Я взорвался:

— Ничего не боюсь…

— В таком случае будем считать вопрос решенным. Подпишите!

Я машинально, с пренебрежением расписался.

— Устраивайте свои семейные дела, — принимая листок, сухо произнес Зингеров. — Приступайте к работе. Предупреждаю — не опаздывать!

На улице я догнал жену, понуро удалявшуюся от Особого отдела, взял под руку.

— Жив! — произнесла она радостно.

— Жив, жив…

— Зачем вызывали?

Я рассказал ей все подробно. Не скрыл и своих сомнений.

— Нужна только честность, так поняла я, — ответила она успокоенно. — Что же ты не решаешься?

— Уже решился.

Она сжала мою руку.

— Может быть, это твое будущее.

Жена оказалась права. Начался незабываемый период моей жизни…