Помоги проекту - поделись книгой:
— Конечно, жалеет: она видит, что вы страдаете. Но мы ведь не напрашивались к вам, этого пожелала сама ваша мама. Мы думали, что вы примете нас как сестер. А вместо этого…
— Ах, не говорите, пожалуйста! — сказала я недовольным тоном. — Я стараюсь побороть себя, но просто не могу, я не в силах…
И я ударилась в слезы. На открытом, честном лице Люси Драммонд появилось выражение недоумения.
— Так не лучше ли тогда нам просто уехать от вас? — сочувственно спросила она.
— Нет, это невозможно. Мои отец и мать хотят, чтобы вы оставались здесь, а я…
— А вы ненавидите всех нас, не так ли?
— Нет-нет, нисколько, ни вас, Люси, ни Веду. Мне даже очень нравится Веда. Если бы я поближе сошлась с ней, то, наверное, полюбила бы ее.
— Вы тоже очень нравитесь Веде. Она часто говорит со мной о вас, последний раз — не далее как сегодня утром; она тоже хотела бы сблизиться с вами.
— Веда хотела бы подружиться со мной?
— Да, но она говорит, что вы сторонитесь ее. Веда не такая, как многие девушки, — ей многое пришлось испытать в своей жизни.
— Да, она рассказывала мне кое-что. Она тоже была единственной дочерью в семье, и я тогда подумала, что это обстоятельство послужит к нашему сближению. Но мне как-то все не удается подружиться с ней.
— Так ведь вы сами избегаете любого сближения. Повторяю, вы все время из мухи делаете слона. Вы представляете себя несчастной, а должны бы считать себя самой счастливой девушкой в мире!
— Что за глупости вы говорите! — возразила я, хотя была довольна возможностью откровенно поболтать с Люси.
— Нет, вовсе не глупости, — ответила она. — У вас такой чудный дом, отец ваш — замечательный человек, каких мало на свете, ваша мать — прелестная, дельная, добрейшая женщина, у вас в доме полнейшее довольство, а теперь у вас есть еще и подруги!
— Я была счастливее дома одна, до вашего приезда к нам, — проговорила я.
— Может быть, вы и были счастливее, но это счастье со временем стало бы не таким уж прочным. Вы просто превратились бы в сварливую, занятую исключительно одной собой старую деву. Я могу себе представить, как вы заботились бы только о чистоте ваших комодов, о своей прическе, как ухаживали бы за вашими цветами, как занимались бы вашими вышивками, а больше ничего вам и не было бы нужно на свете. О, вы должны еще благодарить свою судьбу, что мы вовремя приехали сюда!
— Да я ничего не имею против того, чтобы вы жили у нас, Люси, — откровенно ответила я. — Я уступила вам половину своей комнаты; я стараюсь не обращать внимания на то, что вы повсюду разбрасываете свои вещи и небрежно обращаетесь с вашими лентами, перчатками и платьями… И уж, конечно, никто, кажется, не мог бы тяготиться присутствием Веды, потому что она и в самом деле такая рассудительная и милая. Но вот эти американки!.. Эта Адель — ужасная неряха, платья на ней сидят безобразно. Да и Джулия ничуть не лучше! Но обе они первенствуют тут, у нас в доме, так что во всем приходится им уступать…
— Ага, так вы просто ревнуете! Это же ясно как день, — насмешливо сказала Люси.
— Нет, не ревную. Впрочем, пожалуй, вы и правы. Мне просто обидно видеть, как мой отец громко и от души смеется над глупыми остротами этой противной Адели.
— Она вовсе не глупа, она очень даже остроумна, — серьезным тоном возразила Люси.
— Ах, Люси и вы не лучше других! Ну, одним словом, делайте что хотите, но я просто не в состоянии восторгаться этими девицами: и говорят они в нос, и манеры у них неприличные… Если бы можно было как-нибудь избавиться от них, то я всей душой привязалась бы к вам и к Веде.
— Ну, они-то меньше всего думают о том, чтобы уехать от вас. Впрочем, говоря откровенно, я думаю, что именно эти американки и принесут вам больше всего пользы во многих отношениях, то есть в том случае, если вы победите себя и отнесетесь к ним менее враждебно, — продолжала Люси. — Но вот что, Маргарет, идите-ка и поговорите откровенно с Ведой. Смотрите, какая она милая там, в гамаке.
Но в эту минуту я отнюдь не была расположена последовать совету Люси: она тоже погладила меня против шерсти. Я ничего ей не ответила, но, убедившись в том, что уже не в состоянии снова засесть за своего Расина, я закрыла книгу, аккуратно сложила свои учебники и отправилась из классной в свою комнату.
Увы! Она уже не была вполне моей собственной комнатой; половина ее принадлежала Люси; хотя ее и можно было принять за образец аккуратности по сравнению с американками, но она все-таки далеко не отвечала моим представлениям о порядке и опрятности. Сейчас, например, на ее постели валялась пыльная и затасканная матросская шляпа, возле нее брошена пара перчаток, скомканный галстучек валялся тут же. Ее туалетный столик был весь в пыли; щетка и гребенка не были убраны в ящик столика. Все это можно считать пустяками, но меня это страшно раздражало, в особенности, когда вдобавок я увидела, что в одном из ящиков ее комода в беспорядке напихано столько разных вещей, что ящик с трудом закрывался. Я открыла один из ящиков своего комода и не без гордости осмотрела свои аккуратно сложенные вещи.
Причесавшись, надев шляпу и садовые перчатки, я побежала вниз. В моем распоряжении было ровно два часа до того времени, когда мне предстояло вернуться домой к чаю. «Как я проведу это драгоценное свободное время?» — задала я себе вопрос. Я вышла в нашу библиотеку и на минуту остановилась у открытого окна. Теперь и в этой комнате уже не было прежнего порядка, и тут виднелись следы нашествия приезжих девушек. День был жаркий, и сад выглядел нарядно и празднично. Веда по-прежнему качалась в гамаке, и ее белое платье красиво выделялось на фоне зелени. У меня промелькнула мысль: не пойти ли к ней в сад и, встав возле нее, сказать: «Веда, я здесь, — я, Маргарет Гильярд, никем не понятая девушка. Сжальтесь надо мной и откройте мне тайну, которой вы обладаете, — как всегда иметь такое счастливое лицо и такую ясную улыбку?»
Я почти уже решилась подойти к Веде и сказать ей что-нибудь в этом роде, и тогда, возможно, мне удалось бы избежать всех моих последующих злоключений, и у меня на совести не лежал бы тот дурной поступок, в котором я так раскаиваюсь. Но как раз в ту минуту, когда я обдумывала, как начать разговор с Ведой, к ней через луг подбежала Люси. Вид Люси с ее красным лицом и черными проницательными глазами, а также вся ее нескладная фигура почему-то охладили мой порыв.
«Какая она непоследовательная, — с раздражением подумала я. — Она же прекрасно поняла, что мне хотелось бы поговорить по душам с Ведой. Сама же и уговаривала меня решиться на это, и вдруг теперь, как раз когда я уже решила подойти и откровенно объясниться с Ведой, с этой милой, хорошей девушкой, у которой, наверное, чуткая душа, она появляется как будто нарочно, чтобы помешать мне выполнить мое благое намерение. Ну что ж, хорошо, раз они такие закадычные подруги, пусть себе дружат. Только я не позволю им болтать обо мне за моей спиной! Я догадываюсь, что они в эту минуту говорят именно обо мне; по всему видно, что Люси не утерпела и полетела пересказать Веде наш разговор. Это невыносимо!»
И я в одну секунду очутилась возле них.
— Ах, вот и вы, Маргарет! — воскликнула Люси. — Я только что сообщила Веде, что вы…
— Что вы сообщили Веде? — спросила я холодным, вызывающим тоном.
— Я сказала ей только, что вы хотели бы побеседовать с ней, и она…
Веда поднялась с гамака, отряхнула свое платье, сдвинула шляпу со лба и посмотрела на меня своими чудными, ясными карими глазами.
— Не пойти ли нам прогуляться в лес, Маргарет? — спросила она своим ласковым голосом. — Я с большим удовольствием прошлась бы с вами.
— Нет, я не могу идти с вами, — ответила я, вовсе не думая о том, что могу обидеть ее своим ответом. — Идите лучше с вашей Люси! Там вы можете продолжать ваш интересный разговор обо мне, там никто вам не помешает. Идите, пожалуйста, я не буду вас задерживать!
— Что вы хотите этим сказать? — спокойно обратилась ко мне Веда.
— Я прекрасно знаю, какого все вы мнения обо мне, — отвечала я, — и я вам прямо скажу, что мне это совершенно безразлично. Я ни с кем из вас не намерена дружить. И я не понимаю ни вас, ни вашу манеру держаться со мной. Что вы так удивленно смотрите на меня? Да, я знаю, что я, по-вашему, — самолюбивая и злая. Можете толковать об этом сколько вам угодно, только знайте, что мне решительно нет никакого дела до этого!
Не успела я произнести эти слова, как, разумеется, уже пожалела о своей вспыльчивости. Но я была в каком-то исступлении и не вполне сознавала, что говорила. Я с самого детства была подвержена сильным припадкам гнева, иногда по самому ничтожному поводу. Правда, в течение последних лет я в значительной степени избавилась от таких вспышек. И вот теперь снова не сдержалась…
В черных глазах Люси загорелся гнев, но Веда смотрела на меня с грустью. Я была не в силах выносить ее взгляд и убежала.
Вскоре, запыхавшись, я остановилась в роще, которая тянулась на несколько миль вокруг нашего дома.
Я всегда любила лес, любовалась ветвистыми дубами и буковыми деревьями. Прохаживаясь теперь под их сенью, я вспомнила выражение лица Веды и от души пожалела о том, что так обидела ее.
«Кажется, я становлюсь совершенно невыносимой, — подумала я. — Если так будет продолжаться, то мне надо будет поговорить с отцом. Я скажу ему, что эти девицы должны уехать от нас, или же я сама уеду из дома, потому что я уже действительно больше не могу их терпеть. Ах, Боже мой! Как бы я хотела с кем-нибудь посоветоваться, поговорить по душам!»
И только я так подумала, как вдруг увидела среди деревьев Сесилию, собиравшую в свой передник валежник для очага. На руке у нее висела корзинка, наполненная чудными полевыми лютиками.
— Ах, это ты, Сесилия! — вскричала я и побежала к ней. Кажется, никогда в жизни я так не радовалась встрече, как теперь, когда увидела свою прежнюю любимую подружку. — Как я рада тебя видеть! — продолжала я и, обвив руками шею Сесилии, разразилась горючими слезами.
— Полноте, мисс Мэгги! — утешала меня Сесилия. — Да что это такое с вами, говорите же скорее, милая мисс Мэгги! Что случилось?
От волнения Сесилия выронила из передника собранный ею хворост, корзинка свалилась с ее руки и опрокинулась, цветы рассыпались по траве.
— Ах, да что же это с вами, мисс Мэгги? — повторила она. — Не плачьте, пожалуйста! Да что же это такое?..
— Я несчастна, совсем, совсем несчастна! Сердце мое разрывается! — с трудом выговорила я и, сев на землю, продолжала плакать — до тех пор, пока слезы не иссякли.
Сесилия присела рядом со мной.
— Перестаньте же, мисс Мэгги, — она обнимала меня и успокаивала своим ласковым, нежным голоском.
Наконец я приподняла свое заплаканное лицо с опухшими от слез глазами.
— Дай мне твою руку, Сесилия, — попросила я, и милая девочка крепко обняла меня и прижала мою голову к своему плечу. Это подействовало на меня успокаивающе. В эту минуту мне и в голову не приходила мысль, что я — дочь пастора Гильярда, а она — дочь лесничего. Я могла кичиться своим положением в прежние, счастливые дни, но теперь, когда со всех сторон, как я себе представляла, ко мне относились недружелюбно, я была невыразимо тронута участием бедной маленькой Сесилии.
— Ну вот, так-то лучше, — сказала Сесилия, заметив, что я перестала плакать. — Вы меня ужасно напугали. Что же такое с вами случилось?
— Ты меня любишь, не правда ли, Сесилия?
— Конечно, очень люблю, милая мисс Мэгги. О, мисс Мэгги, вы меня тогда точно ножом в сердце кольнули, помните, с месяц тому назад, когда сказали, что у вас будут новые подруги и что вы больше знаться со мной не хотите.
— Да, это было очень глупо с моей стороны, — призналась я. — Я люблю тебя больше всех других моих подруг, Сесилия!
— Ах, неужели вы говорите правду? Вы не поверите, как вы меня утешаете этими словами!
— Да почему же? — спросила я, глядя на нее с удивлением. — Ведь мы так редко видимся с тобой.
— С меня достаточно хотя бы издали смотреть на вас и знать, что вы относитесь ко мне по-прежнему, — с улыбкой ответила Сесилия.
Ее слова польстили моему самолюбию, и я, утерев следы слез, проговорила:
— Может быть, это неразумно с моей стороны, но все равно меня радуют твои слова. Мне очень приятно слышать, что ты так любишь меня, Сесилия.
— Да я не только люблю, я просто обожаю вас, — повторила Сесилия. — После нашего последнего свидания я все ночи не могла заснуть из-за слез. И мама мне сказала, что если я буду так сокрушаться, то она пойдет к вам и расскажет обо всем вашей мамаше. Но мы с мамой все же думали, что вы не хотели меня обидеть понапрасну, и что вы все же хоть немножко да любите меня, милая мисс Мэгги.
— Да, я к тебе очень привязана, Сесилия, — сказала я, — и очень рада, что и ты меня любишь. Мы должны непременно видеться с тобой, хотя бы время от времени. Тогда я думала, что буду занята этими приезжими девицами и мне некогда будет встречаться с тобой, но, оказывается, я ошибалась. Теперь я убедилась, что эти девицы вовсе не годятся мне в подруги.
— Они, должно быть, все препротивные, — вставила Сесилия.
— Ну, нет. Я прежде всего должна быть справедлива. Одна из них, которую зовут Люси Драммонд, хорошая девушка, и есть еще другая, Веда Конвей, — прехорошенькая и очень умная.
— Ах, да, я видела ее, видела! — воскликнула Сесилия. — Такая недоступная и холодная девица, не правда ли?
— О нет, нисколько! Ты ведь, вообще-то, немного видела молодых барышень и не имеешь понятия о том, какие из них хорошие, а какие — нет.
— Вот вас я знаю, мисс Мэгги, и знаю, что вы самая красивая и изящная барышня, какую только можно себе представить.
— Перестань, пожалуйста, Сесилия, — самодовольно улыбаясь, прервала я подругу. — Однако ты отлично умеешь подольститься!
— Я нисколько не льщу, а говорю сущую правду.
— Во всяком случае, мне очень приятно, что я могу высказать тебе откровенно, что у меня на душе. Из этих девиц мне особенно ненавистны две американки…
— Я сразу угадала, что они не англичанки! — вскричала Сесилия. — Я видела их в церкви и сказала потом своей маме: «В жизни не видела таких пугал, как эти две приезжие барышни в их коротеньких платьях! Никогда на свете не поверю, чтобы моя милая мисс Мэгги могла с ними подружиться!» Так я прямо и сказала, можете спросить у мамы, если не верите.
— Да, они ужасные, — согласилась я. — Невоспитанные и очень неприятные девицы…
— Я видела час тому назад, как ваша мамаша проезжала мимо нашего дома, и эти американки сидели с ней в вашем кабриолете. Ваша мамаша была так весела и ласкова с ними, — продолжала Сесилия.
— Ах, не говори мне про них, пожалуйста! Я хотела бы вообще позабыть, что они существуют на свете!
— И это самое лучшее, мисс. Но мне-то чем же вас утешить?
— Для меня уже и то утешение, что есть человек, который меня понимает и сочувствует мне. Я хотела бы почаще встречаться с тобой, Сесилия, например, здесь, в лесу. Только ты не должна никому говорить об этом!
— Это будет тайной между нами! Вот это мне очень нравится! — сказала она с сияющими от радости глазами.
— Я буду приносить тебе сюда книжки с рассказами. Возможно, иногда принесу фрукты с нашего стола или какие-нибудь красивые цветы из нашего сада.
— Ах, мисс, мне решительно ничего не нужно, кроме вас самой! Я буду ходить сюда каждый день и надеяться, что, может быть, случайно встречу вас.
— Пожалуйста, Сесилия. А я буду приходить, как только у меня появится возможность. И если ты меня здесь не найдешь, то знай, что меня задержали дома. Для меня всегда будет приятно поболтать с тобой, поделиться своими впечатлениями.
— Да, да! Вы должны все мне рассказывать, мисс, все, что вас касается!
— Я тебе расскажу все, чем захочу с тобой поделиться. И, кажется, найдется немало, потому что я очень несчастна…
— А я вот зато теперь вполне счастлива! — объявила Сесилия. — С тех пор как вы обещали быть откровенной со мной, для меня опять засияло солнышко и мое сердце радуется. Вот удивится моя мама!
— Но помни, Сесилия, что все, что я буду тебе рассказывать, должно храниться в строжайшей тайне!
— Да у меня скорее язык отсохнет, чем я проговорюсь.
— Я надеюсь, что могу на тебя положиться. Теперь, когда я знаю, Сесилия, что ты ко мне так привязана и что я могу откровенно говорить с тобой, мне уже гораздо легче.
— Да и верно, мисс. Все эти приезжие барышни ужасно неприятные, все до единой!
— Положим, некоторые из них — да, но не все они одинаково несносны. Но дружить с ними я, однако, ни за что не стану. Ну ладно, Сесилия, прощай. Ты очень утешила меня, я тут с тобой облегчила свою душу. Можешь поцеловать меня еще раз на прощанье.
Сесилия принялась крепко обнимать меня и всячески уговаривала принять от нее собранные ею полевые цветы, но я все-таки отказалась. Она собрала свой валежник и удалилась; я следила за ней, пока она не скрылась за деревьями.
«Бедная маленькая Сесилия! — подумала я. — Она так любит меня! Только она понимает и жалеет меня!»
Теперь, когда я чувствовала себя несчастной и, как сама воображала, всеми покинутой, я уже не попрекала Сесилию ее низким происхождением.
Насколько же я была самолюбива и склонна к лести!..
Глава V
Письмо Джека
Я вернулась домой позже, чем следовало. Занятая мыслями о Сесилии, вспоминая ее приятный голос и лестные слова, так успокоительно подействовавшие на мое ожесточенное сердце, я медленно шла лесом по направлению к дому. В сущности, Сесилия оказывала на меня вредное влияние, так как своими неблагоразумными, хотя и приятными для моего самолюбия словами она усиливала во мне чувство обиды, которого я не должна была бы питать, и своими льстивыми похвалами подогревала мое ложное чувство отчужденности от близких мне людей. Я много думала и о ней, и о своих собственных горестях.
В итоге я вернулась домой, когда чаепитие уже закончилось. Обязанность разливать чай обычно лежала на мне, и я, слыша веселые голоса собравшихся за чайным столом, невольно задала себе вопрос: кто в мое отсутствие мог бы заменить меня?
«Ну, вот, — подумала я, — я еще только приближаюсь к дому, но уже слышу эти противные гнусавые возгласы американок, громкий, грубый голос Люси и благовоспитанный до приторности голос Веды. Я всех, всех их одинаково ненавижу и не знаю, кто из них мне противнее!»
Такие рассуждения волновали меня, пока я еще находилась по ту сторону изгороди, отделявшей лес от нашего сада и дома; заглянув поверх изгороди, я увидела всех моих товарок на лугу перед домом. Они сидели у столика, на котором стояли чайник, чайные приборы и тарелки со сладким домашним хлебом. Вечер был удивительно хорош, и девушки, очевидно, попросили маму позволить им пить чай в саду.
«Только этого недоставало! — подумала я. — Мама никогда, никогда, сколько я помню, не позволяла мне пить чай в саду раньше чем в июне, и вот теперь она изменила своему правилу только потому, что эта ужасная Адель или же отвратительная Джулия пристали к ней. Чем дальше, тем все идет хуже и хуже!»
Первой моей мыслью было незаметно пробраться по задней дорожке сада прямо в дом, но вдруг я почему-то раздумала. Поблизости от изгороди, к которой я прислонилась, находилась маленькая, старая, полуразвалившаяся беседка. Если я заберусь в эту беседку, подумала я, то смогу, оставаясь незамеченной, подслушать разговор девушек. Я даже нисколько не удивилась и не возмутилась, когда мной овладел соблазн подслушать чужой разговор. С самого приезда к нам этих девиц во мне зародились такие нехорошие, завистливые чувства, что я уже была готова к любым неблаговидным поступкам. Не далее как месяц тому назад если бы кто-либо посмел сказать, что я, Маргарет Гильярд, позволяю себе тайком подслушивать чужие разговоры, то этому человеку не поздоровилось бы! А теперь, едва только эта мысль успела зародиться во мне, как я уже была готова ее осуществить. Я перелезла через изгородь, зашла в беседку и уселась на старую сломанную скамейку.
«Я непременно должна знать, о чем они говорят, — думала я. — Наверное, они тут будут говорить обо мне не стесняясь, и когда я узнаю, какого они мнения обо мне, то буду знать, как мне самой держаться с ними. Я делаю это только для самозащиты, — оправдывалась я перед самой собой, — и, следовательно, в моем поступке нет ничего дурного».
Поделиться книгой: