Помоги проекту - поделись книгой:
Версии добровольного перехода Филарета (Романова) на сторону Тушинского вора несколько противоречит рассказ об унижениях, которым подвергался митрополит по дороге в Тушино… Однако тут мы должны вспомнить о «исторической», как выразился С.М. Соловьев, вражде Переяславля к Ростову. Возможно, что эту «историческую» вражду и пришлось испытать Филарету на себе… Да и едва ли простодушные переяславцы могли испытывать уважение к архиерею, переметнувшемуся к тушинскому царьку… Чему тут удивляться. За все надобно платить.
Но не долго мучился Филарет…
В Тушине судьба его сразу переменилась. С распростертыми объятиями встретила Филарета тушинская родня.
Царек Богданко тоже проявил к Филарету Никитичу милость. Он провозгласил его патриархом.
Хотя, по другим источникам, патриарший сан у Шкловского еврея Филарету Никитичу пришлось покупать. Он отдал Богданко за патриаршество яхонт, который был вправлен в его митрополичий жезл. Этот яхонт, как уточняет Буссов, равнялся «ценою с полубочкой золота».
Так это или иначе, но Романовы сделали следующий шаг на пути к трону…Возведение Филарета (Романова) в патриархи и дальнейшая служба его у шкловского царька – самая позорная страница в истории династии Романовых.
Скрыть этот факт невозможно, но в дворянской историографии делалось все, чтобы загипнотизировать читателя и представить посредством псевдонаучных пасов черное белым.
Говорится, например, что грамоты, данные «нареченным» патриархом Филаретом, не могут быть доказательством, что Филарет действительно согласился взять на себя роль, назначенную царьком…
Ссылаются на Авраамия Палицына, который говорил, что Филарет пребывал у самозванца под строгим присмотром…
Говорят, что законный патриарх – святитель Гермоген не считал Филарета врагом, а называл жертвой, пленником «вора»…
Эти доказательства варьируются у разных историков так же сходно, как и обстоятельства ростовского пленения Филарета, и точно так же разваливаются, едва только начнешь присматриваться к ним…Ну вот, например, грамоты, подписанные Филаретом в Тушине…
Сохранилась, кажется, единственная грамота Филарета, которую он дал в Тушине, и из нее видно, что Филарет называл себя и Ростовским митрополитом, и патриархом Московским и всея России и считал – это принципиально важно! – что его власть распространяется на все захваченные евреем Богданко области…
Какое же тут несогласие?
Точно так же и со свидетельством Авраамия Палицына…
Конечно, заслуги келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына особенно в возведении Романовых на престол безусловны, но не будем забывать, что сам Палицын в Тушине при Филарете не бывал… О притеснениях, которым подвергался Филарет, Авраамий Палицын пишет со слов самого Филарета…
И тут мы, пожалуй, и спорить не будем…
Мы согласны, что Филарет имел все основания считать, будто его притесняют в Тушине…
Дело в том, что хотя в воровской думе и заседали настоящие московские бояре, нравы царили тут местечковые.
И далеко не всегда умел Филарет Никитич сориентироваться… Оно, конечно, вроде и не дорого – яхонт за патриарший сан… Ну а если поторговаться? Может быть, и дешевле согласился бы царек уступить патриаршество? Но уже поздно… Назад, как говорили в Тушине, не кушают…Еще более бессмысленно ссылаться для реабилитации Филарета на святителя Гермогена, говорившего в 1609 году: «А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие не своею волею, но принуждением и на христианский закон не стоят и крови православных братий своих не проливают, таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога, сколько есть сил, чтобы Господь от них и от нас отвратил праведный Свой гнев и полезная бы подал им и нам…»
Если мы сопоставим эти слова с началом грамоты:
«Аз, смиренный Гермоген, Божиею милостию Патриарх Богом спасаемого града Москвы и всея Руси, напоминаю вам, прежде бывшим господам и братиям, – ныне же, грех ради наших, сопротивными обретенным, не ведаем, как вас и назвать: ибо оставивши свет, – во тьму отошли, отступив от Бога, – к сатане прилепились, возненавидев правду, – ложь возлюбили»… – то увидим, что патриарх Гермоген не дает никакой оценки поступку Филарета, а лишь указывал ему на выход из трясины, в которую тот забрел…
Указывает на путь из лжи к Правде… Из тьмы – к Свету. От сатаны – к Богу…
И, конечно же, говоря о необыкновенной снисходительности, проявленной святителем Гермогеном к воровскому патриарху Филарету, не будем забывать о том прозаическом обстоятельстве, что не было тогда, в 1609 году, у патриарха возможности заниматься разбирательством.
Не было и срочной нужды в этом.
Филарет Никитич, прикупив у Богданко сан патриарха, слава Богу, только изображал патриарха, а конкретных действий для реализации новых полномочий не предпринимал.
С.Ф. Платонов справедливо отмечает, что поведение Филарета в Тушине «скорее всего, заслуживает название оппортунизма и политики результатов».
Он действовал, как и вся Боярская дума в Тушине, которая только изображала власть, поскольку все практические решения принимались поляками…
Забегая вперед, скажем, что в 1613 году, посадив на трон Романовых, тушинцам удалось, как говорят сейчас, легитимировать все пожалования еврея Богданко. Это касалось и земельных наделов, полученных за службу в Тушине, и званий. За Филаретом было сохранено звание патриарха. Хотя несколько лет, пока Филарет находился в польском плену, и пустовал патриарший престол, никто не занимал его после кончины замученного родственниками Филарета святителя Гермогена.
Завершая разговор о нравственной оценке тушинского периода деятельности Филарета (Романова), добавим, что все оправдания, которые приводятся в его защиту, свидетельствуют лишь, что он не оказался достойным святительского сана, в который возвел его первый самозванец.
И в этом обличают Филарета (Романова) все святители того времени…
Вспомним их…
Суздальский архиепископ Галактион был в 1608 году изгнан тушинцами из своего города и скончался в изгнании…
Коломенского епископа Иосифа литовские люди под предводительством пана Лисовского взяли в 1608 году в плен и привязывали к пушке, когда осаждали какой-либо город, чтобы устрашать других, но эта жестокость не устрашила самого епископа. Когда царские воеводы отбили его, он возвратился в свою епархию, где по-прежнему ревностно обличал изменников.
Тверского архиепископа Феоктиста долго мучили в Тушине – травили собаками и кололи пиками, но архиепископ не сдался. В марте 1610 года при попытке побега из Тушина, его поймали и убили… Израненное, искусанное собаками тело его было найдено вблизи от дороги.
У Филарета все время сохранялась возможность совершить то, что ежедневно, ежечасно совершали в те страшные месяцы иерархи Русской Православной Церкви, то, что и он должен был совершить в соответствии со своим саном…
И в каком-то смысле ему было проще пойти по пути мученического подвига. В отличие от многих, он знал и своего холопа Отрепьева, выдававшего себя за царевича Дмитрия, и святого царевича тоже знал. Ему легко было определиться в борьбе святости и самозванства, правды и лжи, добра и зла, поскольку он совершенно точно знал, где Правда, а где ложь.
И, значит, сторону лжи он выбрал тоже вполне сознательно.
5Когда мы говорим о сдержанности оценок, данных святителем Гермогеном поведению Филарета, не будем забывать, как стремительно развивались тогда события и какие немыслимые комбинации порождала игра самолюбий и своеволий…
Очевидно, что патриарху Гермогену просто и недосуг было заниматься Филаретом – более важные и насущные для России и для православия проблемы занимали его…
Войска самозванца перекрыли в конце года подвоз хлеба, и в Москве начался голод.
Торговцы взвинтили цены.
Печалуясь о бедных, святитель Гермоген собрал в Успенском соборе купцов и бояр и заклинал не наживаться на народной беде. Но знать оказалась глуха к призыву о милосердии. Другие планы вынашивала она в злых сердцах.
И голод сделал свое дело.
25 февраля 1609 года в Москве вспыхнул мятеж.
– Царь Василий – незаконный государь! – кричали подосланные из Тушина заводилы. – Его избирала одна Москва! Иные города не ведают царя Василия! Не люб он нам! Хотим другого царя выбирать!
На этот раз патриарху Гермогену удалось образумить мятежников.
– До сих пор ни Новгород, ни Псков, ни Казань не указывали Москве… – сказал он. – Москва указывала всем городам! Царь Василий Шуйский избран и поставлен Богом! Вся земля целовала крест государю, присягала добра ему хотеть и лиха не мыслить! А вы, отступники, забыли крестное целование! Немногими людьми восстали вы на законного царя, хотите его с царства без вины свести… Мир этого не хочет и не ведает, да и мы в ваш совет не пристаем… И напрасно вы клевещете, будто через царя кровь льется и земля не умиряется. Делается это не царевым хотением, а по воле Божией, нашего ради народного нестроения и междоусобия…
Увещевания святителя подействовали на народ.
Заводчики мятежа, видя, что народное возмущение может повернуться против них, поспешили убежать в Тушино к своему царику.
– Они ударились, как волны о камень, и рассыпались… – скажет потом сам патриарх Гермоген. – Как бурею, Господь рассеял их гневом Своим!
Не только в Москве звучал решительный голос Святителя…
– Не достает слов, болит душа, болит сердце, все внутренности мои расторгаются… – писал патриарх Гермоген к мятежникам, сидящим в Тушине. – Плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, жен, чад, сродников – восстаньте, вразумитесь и возвратитесь! Вспомните, на кого воздвигли оружие? Не на Бога ли и святых Его? Не на свое ли отечество, ныне вами попираемое?.. Вы оставили веру, в которой родились, воспитывались, крестились, в которой были крепче всех народов, а ныне явились безумнее всех! Вы разоряете церкви, ругаетесь над святыми иконами, проливаете родную кровь, землю обращаете в пустыню! Бога ради осознайте свои вины и обратитесь! Вспомните отцов своих…
Слова патриарха достигали своей цели, пробуждая стыд и раскаяние в ожесточившихся сердцах.
Это не значило, что мятеж и смута прекращались после получения посланий патриарха, но, как свидетельствуют современники, влияние увещеваний святителя было чрезвычайно велико…
Отчасти это подтверждается и успехом предпринятого в 1609 году наступления русско-шведского войска под командованием Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.
Это был молодой, талантливый и решительный полководец.
Большие надежды возлагал на него патриарх Гермоген…
В сражениях под Торжком и Тверью Скопин-Щуйский разгромил тушинцев, освободил Александровскую слободу и снял осаду с Троице-Сергиевой лавры.
В первых числах марта 1610 года была снята осада и с Москвы.
12 марта Москва торжественно встречала своего 24-летнего освободителя.Среди тушинцев началась паника…
Еврей Богданко бежал. Бежала и Марина Мнишек.
Михаил Ружинский поджег стан и двинулся к Иосифо-Волоколамскому монастырю.
Вместе с ним пытался уйти к новым господам и тушинский патриарх, но по дороге поляки столкнулись с отрядом Григория Волуева, и в результате Филарет Никитич оказался пленен…
Плененного изменника привезли в Москву, но опасаться здесь ему было некого. Те же бояре, что и в Тушине, держали верх в Москве, и никто не попрекнул Филарета совершенным воровством.
Никаких свидетельств, что Филарет снял с себя патриарший сан, купленный у еврея Богданко, нет. Сведений о церковном покаянии, принесенном Филаретом за тушинское «воровство», тоже нет.
Недосуг было каяться.
Когда приехал Филарет в Москву, златоглавая чествовала своего освободителя – Михаила Васильевича Скопина-Шуйского…Великим и светлым было народное торжество в Москве.
Велика и черна была зависть в боярских сердцах к удачливому и отважному полководцу.
23 апреля он занемог «кровотечением из носа» и через две недели, на день памяти великомученика Георгия, умер.
Считается, что чашу с отравой юному герою подала жена
Дмитрия, дочь знаменитого Мал юты, и случилось это на пиру у князя Дмитрия Шуйского, брата царя.
В принципе эта история может служить примером блистательнейшего черного пиара.
Необъяснимо, почему окруженные со всех сторон лютыми врагами Шуйские начинают разборку в собственной семье? Почему Дмитрию Шуйскому потребовалось уничтожать Скопина-Шуйского именно сейчас, когда не миновала еще опасность?
Что двигало ими, зависть?
Непроходимая глупость?
Но создатели компромата на Шуйских и не ищут ответов на эти вопросы. Самое замечательное изобретение тут – дочь Мал юты Скуратова. Назови другую московскую боярыню, и возникли бы сомнения, как это, на глазах у всех – совершались ритуальные крестильные действия – сумела кума приготовить «питье лютое, питье смертное» для кума?
Но если кума – дочь кровавого Малюты, вопросов не возникает. Дочь Малюты может все, она априори готова к совершению любого преступления и способна совершить его…
Н.М. Карамзин говорит, что «болезнь» приключилась с юным героем на пиру у князя Дмитрия Шуйского, брата царя.
Поскольку он сам приводит в примечаниях цитату из «Рукописи Филарета», где говорится, что освободитель Москвы разболелся «на крестинном пиру, у князя Ивана Михайловича Воротынского, егда крести сына своего князя Алексея [27] , и та ко едва дойде до монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и из рта, и
Схожую с карамзинской версию мы находим в памятнике XVII века, «Писании о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского», но и там, как и в «Рукописи Филарета», говорится, что отравление произошло на крестильном пиру у Воротынского.
Неувязка получается…
И так-то непросто было куме приготовить отраву, а как сделать это, находясь в чужом дому? Очевидно, эта несуразность и смутила Н.М. Карамзина и заставила его перенести пир в дом самой кумы, в хоромы князя Дмитрия Ивановича Шуйского…
Но если дочь Мал юты Скуратова едва ли могла совершить подобное злодеяние на крестильном пиру в чужом доме, а с этим согласны и «Рукописи Филарета», и «Писание о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского», то кто же тогда совершил его у князя Ивана Михайловича Воротынского?
Боярин Иван Михайлович Воротынский – старый знакомец тушинского патриарха Филарета Никитича. С Воротынским ездил Филарет Никитич в Углич за мощами царевича Дмитрия… У Воротынских был он накануне скорбных для России крестин…
Мы далеки от мысли обвинять Филарета Никитича в организации отравления освободителя Москвы, но так получается, что там, где оказывается тушинский патриарх, тотчас начинают множиться измены, предательства, убийства самых выдающихся русских героев…
И никуда нам не уйти от той простой и непреложной истины, что сквозь этих богатырей и прорубалась дорога Романовых к трону…«Михаил выпил чашу… и был принесен в дом, исходя крови ю, безпрестанно льющеюся из носа; успел только исполнить долг Христианина и предал свою душу Богу, вместе с судьбою Отечества!… Москва в ужасе оцепенела».
Умирал князь Михаил Скопин-Шуйский две недели…
Незадолго до его кончины пришел инок из Борисоглебского монастыря под Ростовом.
– Вороти крест, княже… – передал он просьбу затворника Иринарха. – Другому этот крест потребен будет.
Князь Михаил вернул поклонный крест и просил отвезти отшельнику Иринарху даров от него…
Считается, что этим крестом преподобный Иринарх и благословил князя Дмитрия Пожарского, когда нижегородское ополчение шло к Москве в 1612 году…
6Польские источники называют Филарета одним из главных предателей Московского государства в руки Сигизмунда…
Это действительно так.
24 июля гетман Станислав Жолкевский разгромил войска Шуйского при Клушино и подошел к Москве.
С другой стороны к городу подступили войска Лжедмитрия.
Совещание русских изменников, выступающих на стороне поляков, и русских сподвижников еврея Богданко, с двух сторон осаждавших Москву, в осажденной Москве и проходило.
Тушинский патриарх Филарет Романов, Василий Голицын и продолжающий служить Тушинскому вору боярин Дмитрий Трубецкой сговорились, что москвичи «ссадят» несчастливого царя Василия, а тушинцы зарежут еврея Богданко и после этого можно будет избрать нового царя.
К заговору был привлечен Захар Ляпунов.
17 июля он поднял мятеж…Дворяне и дети боярские заполнили Кремль.
– Да сведен будет с царства Василий! – кричали они.
Патриарх Гермоген пытался остановить смутьянов, но мятежники заглушали слова святителя своими криками.
Царя Василия Шуйского вывели из дворца и насильно постригли в монахи. Иноческие обеты за него давал князь Тюфякин.
Со скорбью взирал на это безумие святой Гермоген.
– Ты говорил обеты иноческие! – сказал он Тюфякину. – Тебя и признаю монахом, а не царя Василия!
Потом добавил:
– Аще Владыка мой Христос на престоле владычества моего укрепит мя, совлеку царя Василия от риз и освобожу его!
Мятежники увезли превращенного в инока Варлаама царя Василия Шуйского в Чудов монастырь и заточили там.Трагична судьба этого царя, трагична судьба всего древнего рода князей Шуйских…
Такой мощный, такой многочисленный род! Он прорастает в шестнадцатом веке к верховной власти и за несколько десятилетий, одну за другой, теряет все свои могучие ветви….
Жутковато читать скорбный мартиролог.
Убит… Утоплен… Затравлен… Задушен… Отравлен… Убит…
Теперь пришла очередь последних Шуйских – царя Василия Ивановича и его брата Дмитрия…
«Так Москва поступила с венценосцем, который хотел снискать ея и России любовь подчинением своей воли закону, – писал Н.М. Карамзин, – бережливостию государственною, безпристрастием в наградах, умеренностью в наказаниях, терпимостию общественной свободы, ревностию к гражданскому образованию – который не изумлялся в самых чрезвычайных бедствиях, оказывал неустрашимость в бунтах, готовность умереть верным достоинству монаршему, и не был никогда столь знаменит, столь достоин престола, как свергаемый с онаго изменою: влекомый в келлию толпою злодеев, несчастный Шуйский являлся один истинно великодушным в мятежной столице»…Власть перешла в руки Семибоярщины – отравителя Скопина-Шуйского князя И.М. Воротынского; брата тушинского патриарха Филарета – И.Н. Романова; Ф.И. Мстиславского; A.B. Трубецкого; A.B. Голицына; Б.М. Лыкова; Ф.И. Шереметева.
Первым делом московско-тушинские бояре выдали полякам последних Шуйских – царя Василия Ивановича и его брата Дмитрия.
29 октября 1611 года, подобно римскому триумфатору, сидя в богатой коляске, в которую впряжена была шестерка белых лошадей, окруженный пышной свитой, въехал в Варшаву коронный гетман Жолкевский. За ним влачился пленный русский царь Василий Шуйский и его брат – Дмитрий.
Поставив пленников перед троном Сигизмунда, Жолкевский сказал: «Вот он, великий царь московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшны и грозны польской короне… Вот брат его Дмитрий… Ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии!».
О том, что привел он в Варшаву не русского царя, а монаха, гетман упомянуть позабыл…
Жестокое унижение пришлось пережить несчастным пленникам, которые еще не знали, что в плену и предстоит им закончить свои дни. Но это было унижение не только Шуйских, это было жестокое унижение всей Руси, на которое обрекла ее заворовавшаяся знать…Теперь разгорелась борьба между главарем повстанцев Захарием Ляпуновым, ратовавшим за избрание на царство Василия Голицына, и партией Федора Ивановича Мстиславского, стоявшей за избрание царем королевича Владислава.
Тогда же воровской патриарх предложил избрать царем его четырнадцатилетнего сына Михаила…
Впрочем, ни Василию Голицыну, ни Филарету (Романову) не удалось противостоять партии Ф.И. Мстиславского, требовавшей избрания Владислава и соединения с Польшей.
7Страшная слепота поразила московских бояр.
Видели глаза, кого выбирают в цари, но не разбирали бояре,
– Что всуе мететесь и вверяете души свои поганым полякам? – заклинал этих слепцов патриарх Гермоген. – Разве не знаете, что издавна наша христианская греческая вера ненавидима в странах иноплеменных?
Но не слышали его потерявшие от страха и жадности разум московские бояре. Сигизмунд обещал им шляхетские вольности, и, теряя последний стыд, верховники соглашались на все.
Они заключили с гетманом Жолкевским договор о приглашении на русский трон королевича Владислава.
Вот имена бояр, отвезших договор гетману: Ф.И. Мстиславский, A.B. Голицын, несколько членов Земского собора и, конечно же, И.Н. Романов, брат тушинского патриарха Филарета.27 августа Москва присягнула Владиславу, а меньше чем через месяц, ночью по сговору с Семибоярщиной поляки заняли Кремль, Китай-город, Новодевичий монастырь. Совершилось величайшее в истории нашей Родины предательство. Кучка бояр, трясущихся от страха за свои жизни, раскрыла ворота Кремля чужеземным захватчикам.
С этого момента начинается новая страница в биографии воровского патриарха Филарета. Вместе с убийцей Годуновых князем Василием Голицыным он был отправлен в посольство, чтобы привезти в Москву нового царя – королевича Владислава.
Печальна была дорога послов к Смоленску. Горели вдоль дороги села, едкий дым стлался над полями…
Своими глазами видели предатели, как и какой мир устанавливают их новые хозяева на русской земле – в пепел обратился Калязин монастырь, разгромлен Козельск…
В королевский стан под Смоленском послов не пустили, указали место на берегу Днепра, где они и должны были ожидать приема. Послы, ссылаясь на трудный путь, просили продуктов, но…
– Король здесь на войне и сам терпит нужду! – услышали в ответ.
Так началось знакомство бояр-изменников с благами шляхетской вольности, которой они так добивались.
Приняли послов только 12 октября, через пять дней.
– Всевечный Бог богов назначил степени для монархов и подданных, – важно объявил Сапега, выслушав их. —
Кто дерзает возноситься выше своего звания, того Он казнит и низвергает. Бог казнил Годунова и низвергнул Шуйского – этих венценосцев, рожденных слугами!.. Идите… Вы узнаете волю королевскую!
Воля королевская не порадовала послов.
Им было объявлено, что прежде они должны склонить к капитуляции осажденный Смоленск.
– Пошто ему капитулировать? – спросили послы. – Ручаемся вам душами за боярина Шейна и граждан: они искренне, вместе с Россиею, присягнут Владиславу.
– Для чего же не Сигизмунду? – удивились поляки. – Вы оскорбляете короля своим недоверием, дерзая разделять отца с сыном. Смоленск должен присягнуть им обоим.
И сколько ни бились послы, паны стояли на своем.
– Король, – говорили они, – даст вам Владислава, но прежде он должен занять Смоленск и совершенно усмирить Россию.
История посольства Голицына – Филарета скорбна, но поучительна.
Поляки принудили их вступить в переговоры с защитниками Смоленска, но предателям не удалось склонить героев на ту измену, которую бояре уже совершили в Москве, и поляки совершенно перестали считаться с послами…Повторим еще раз, что, вглядываясь в события того времени, мы обнаруживаем странную закономерность. Все то, что Филарет считал благом, оборачивалось горем для страны, все то, что он считал неудачей, оказывалось прямой выгодой.
Вот и сейчас…
Неудача посольства Филарета явилась благом для Руси.
А упрямая несговорчивость Сигизмунда, желавшего самому править на Руси, и была той помощью, которую вымолили наши святые, чтобы спасти Русь. Ведь именно неумеренность амбиций Сигизмунда и спасла тогда нашу страну от порабощения…
Как говорит Н.М. Карамзин, «судьба, благословенная для России, влекла ее к другому назначению, готовя ей новые искушения и новые имена для бессмертия!.. Сигизмунд со своими панами завидовал гетману (Жолкевскому. –
И опять-таки, как не задумываться над тем, что стоит только удалиться Филарету от Москвы, как и начинает сразу собираться земля, устраиваться государственная жизнь…
Зато как только Филарет возвращается, все приходит в упадок – разрушается государственное управление, устраиваются заговоры, гибнут люди, которые особенно важны сейчас для России, возбуждаются самозванцы…
Нет-нет… Мы не утверждаем, будто Филарет (Романов) организовывал все заговоры, все убийства, все предательства.
Сейчас речь не об этом. Филарет Романов в нашей истории – это не только исторический деятель.
Как и Романовы – это не просто семья или династия…
Это название болезни, поразившей тогда Святую Русь…
И действовала эта болезнь порою уже независимо от своих возбудителей…Глава VI Первый царь Дома Романовых
А устраивалось все по молитвам святителей и праведников…
Через великие испытания к очищению шла Русь, и, пожалуй, никогда еще в нашей истории не обнажался так ясно и очевидно православный смысл пословицы о счастье, которого не было бы, если бы несчастье не помогло…
1
Король Сигизмунд III потребовал, чтобы Москва присягнула разом и ему и его сыну.
Бояре покрутили головами, почесали в затылках и согласились.
Им оставалось только уговорить патриарха Гермогена…
Уговаривали святителя Гермогена Михаил Глебович Салтыков и Федор Иванович Мстиславский. Им казалось, что они сумеют если не уговорить патриарха, то хотя бы обмануть.
Но не удалось уговорить. Обмануть тоже не получилось.
– Я таких грамот не благословляю писать! – взглянув на протянутые бумаги, твердо сказал святитель. – И проклинаю того, кто писать их будет.
Казалось бы, что может сделать один человек?
Гермоген находился в Москве, где всем распоряжались поляки и предавшиеся полякам бояре…
Но необорима сила человека, если он вооружен православной верой… Твердо, как скала, стоял патриарх Гермоген, и ни хитростью, ни угрозами не удавалось предателям добиться от него уступок.
Досадно стало тогда Салтыкову.
Позабыв о почтительности, он выхватил нож и двинулся на Гермогена.
– Подписывай, владыка! – потребовал он.
– Не страшусь твоего ножа! – бесстрашно ответил патриарх. – Вооружаюсь против него силою Креста Христова! Ты же будь проклят от нашего смирения в сей век и в будущий!
Нет, не беспомощным был в эти трагические дни патриарх.
Великая сила исходила от него, и вся Россия смотрела на Гермогена как на главного своего заступника, как на последнюю надежду. И пришел час святому Гермогену совершить свой подвиг во имя спасения православной Руси…
Этот час пробил 10 декабря, когда Петр Урусов – начальник татарской стражи – зарезал на охоте шкловского еврея Богданко.
Казалось бы, рядовое для Смуты событие.
Резали и настоящих царей тогда, чего же говорить о мошенниках? Тушинский вор, царик, как называли его поляки, был не первым и не единственным самозванцем. Однако сейчас, когда Москва была оккупирована поляками, патриарх Гермоген понял, что настал момент, когда можно переломить ход роковых событий и превратить бесконечную и бессмысленную междоусобицу в освободительную войну.
Это и сделал он.
Скоро из Москвы полетели в большие и малые города грамоты: «Ради Бога, Судии живых и мертвых, будьте с нами заодно против врагов наших и ваших общих. У нас корень царства, здесь образ Божией Матери, вечной Заступницы христиан, писанный евангелистом Лукой, здесь великие светильники и хранители Петр, Алексий и Иона чудотворцы, или вам, православным христианам, все это нипочем? Поверьте, что вслед за предателями христианства, Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым с товарищами, идут только немногие, а у нас, православных христиан, Матерь Божия, и московские чудотворцы, да первопрестольник апостольской Церкви, святейший Гермоген патриарх, прям, как сам пастырь, душу свою полагает за веру христианскую несомненно, а за ним следуют все православные христиане».И произошло чудо! Повсюду, в больших и малых городах Руси, начали собираться отряды. Ратные люди и торговцы, дворяне и землепашцы, вооружившись, кто чем мог, двинулись к Москве, чтобы освободить ее.
Казалось, сама земля Русская поднялась, чтобы очистить свою столицу от непрошеных гостей.
Тревога охватила изменников-бояр.
Сохранились грамоты, в которых предатели увещевали ярославцев и костромичей пребывать в верности польскому королевичу Владиславу, а зачинщиков (Минина и Пожарского?) послать к ним с повинною. Под этими грамотами твердо и четко выведена подпись боярина Ивана Никитича Романова.
Толку от этих грамот не было, и изменники взялись за патриарха Гермогена, который находился в их руках.
Снова приходила к святителю романовская родня.
– Это ты, владыка, писал по городам, чтобы шли к Москве! – кричал на святителя Михаил Глебович Салтыков. – Пиши теперь, чтобы не ходили.
– Напишу… – безбоязненно ответил патриарх. – Только вначале и ты, и другие изменники вместе с королевскими людьми выйдите вон из Москвы!
– Экий ты неучтивый старик! – сказал Гермогену польский наместник в Москве Александр Гонсевский. – Скоро прибудет в Москве законный царь Владислав, и он будет судить тебя… Вели ратным людям, стоящим под Москвой, идти прочь, иначе уморим тебя злою смертью!
– Что вы мне угрожаете? – отвечал патриарх. – Боюсь одного Бога… Благословляю всех стоять против вас и помереть за православную веру. Вы мне обещаете злую смерть, а я надеюсь через нее получить венец. Давно желаю я пострадать за правду.
21 марта 1611 года патриарха Гермогена заточили в подземельях Чудова монастыря.
Поляки и продажные бояре стремились изолировать патриарха, чтобы прекратить его призывы к освободительной войне…
Но кто в силах загасить светильник, вожженный самим Господом?
Не уменьшилось, а возросло влияние Гермогена, когда заточили его в подземельях. Все новые и новые отряды русских людей устремлялись к Москве. Теперь уже шли они и на выручку своего святителя.
На всю Россию звучал в посланиях архимандрита Дионисия голос заточенного патриарха:
«Вспомните, православные, что все мы родились от христианских родителей, знаменались печатью, святым крещением… Возложив упование на силу Животворящего Креста, покажите свой подвиг, молите своих служивых людей, чтоб всем православным христианам быть в соединении и стать сообща против наших предателей и против вечных врагов Креста Христова польских и литовских людей!.. Бога ради отложите то на время, чтоб всем вам единодушно потрудиться для избавления православной веры от врагов, пока к ним помощь не пришла. Смилуйтесь и умилитесь, и поспешите на это дело, помогите ратными людьми и казною, чтобы собранное теперь здесь под Москвою воинство от скудости не разошлось! О том много и слезно всем народом христианским бьем вам челом!»И услышала, услышала Россия.
В каждом русском сердце зазвучали эти слова… И пришло избавление…
Самому святителю Гермогену – увы! – не суждено было увидеть освобожденную Москву.
Еще когда только двинулось в победный поход нижегородское ополчение, изменники бояре снова попытались вынудить патриарха запретить нижегородцам идти на Москву.
– Да будут благословенны те, которые идут, чтобы очистить Московское государство! – ответил Гермоген. – Вы же, окаянные изменники, будьте прокляты!
После этого приказано было морить патриарха голодом. Раз в неделю в подземелье, где был заточен он, бросали сноп овса.
17 февраля 1612 года святой Гермоген окончил свою страдальческую жизнь, предал душу в руки Божии…
«Да будет над теми, кто идет на очищение Московского государства, милость от Господа, а от нашего смирения благословение… – писал патриарх Гермоген в последней своей грамоте, отправленной из заточения. – Стойте за веру неподвижно, а я за вас Бога молю»…
Что могли противопоставить этому бояре-изменники, что мог ответить на это патриарх Тушинского вора?
218 августа, отслужив молебен у Сергия Радонежского, ополчение Дмитрия Пожарского и Козьмы Минина выступило на Москву… И было тогда знамение… Сильный ветер подул от Москвы навстречу!
«Дурной знак! – пишет С.М. Соловьев. – Сердца упали; со страхом и томлением подходили ратники к образам Св. Троицы, Сергия и Никона чудотворцев, прикладывались ко кресту из рук архимандрита, который кропил их святою водою. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер вдруг переменился и с такою силою подул в тыл войску, что всадники едва держались на лошадях, тотчас же все лица просияли, везде послышались обещания: помереть за дом Пречистой Богородицы за православную христианскую веру».
На берег Яузы вышли к ночи…
Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, который еще недавно заседал в Боярской думе у Тушинского вора, уже стоял с казаками под стенами Москвы, звал Пожарского к себе в стан.
– Отнюдь не бывать тому, чтоб нам стать вместе с казаками… – ответили ему.
На другой день, когда ополчение придвинулось к Москве, Трубецкой снова предложил встать вместе в одном остроге, у Яузских ворот, но получил прежний ответ.
«Таким образом, – пишет С.М. Соловьев, – под Москвою открылось любопытное зрелище. Под ее стенами стояли два ополчения, имевшие, по-видимому, одну цель – вытеснить врагов из столицы, а между тем резко разделенные и враждебные друг другу;
Об этом разделении нечистых и чистых, зараженного и здорового и молились великие подвижники Русской Православной Церкви, без этого бессмысленно было рассчитывать на Божию помощь…
Под стенами Москвы Божия помощь явилась ополчению Минина и Пожарского во всем своем величии и силе.
Напрасно гетман Ходкевич пытался снять осаду с Москвы или хотя бы пробиться к осажденным. Бессильными оказались и полководческий талант гетмана, и боевая выучка. Не помогло полякам даже предательство Д.Т. Трубецкого [28] …
«Мы не закрываем от вас стен… – надменно писали князю Дмитрию Пожарскому осажденные поляки. – Берите их, если они вам нужны…
Отпустил бы ты, Пожарский, своих людей к сохам. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп служит в церкви, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей – царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней погибели государства…»
Но уже через несколько недель все изменилось.
Необъяснимо, как произошло такое мгновенное разложение польской рати, но так и было.
Польские жолнеры добивали раненых, выкапывали тела из могил и поедали их. Началась охота на живых людей. Леденящий страх расползся по Кремлю…
А 22 октября 1612 года загудели колокола в московских церквях…
Это двинулись на штурм Китай-города ратники князя Дмитрия Пожарского.
Единым приступом были взяты стены, и поляки укрылись в Кремле, чтобы через три дня сдаться на милость победителей. Поляки, которые несколько дней назад насмехались над князем Пожарским и гражданином Мининым, сами запросили пощады…
Это ли не Божие чудо, которое было явлено сумевшему очиститься от предательства и измены русскому народу? Если бы удалось сохранить эту обретенную такой великой ценой чистоту и далее, может быть, и история страны пошла бы по-другому…И вот, 25 октября распахнулись окованные железом створы Троицких ворот на Неглинную и, как и было условлено, выпустили вначале московских думных бояр, трепетно хранивших верность польскому королю и его сыну…
«Жаль было смотреть на них, – пишет Н.И. Костомаров. – Они стали толпою на мосту: не решаясь двигаться далее. Козаки подняли страшный шум и крик. «Это изменники! Предатели! – кричали козаки. Их надобно всех перебить, а животы их поделить на войско!»
Злые крики наотмашь хлестали изменников.
Ополченцы Пожарского и Минина удерживали народ, не давая растерзать предателей. Началась перебранка. Кое-где завязывались драки. Бояре, не двигаясь, стояли на мосту, ожидая решения своей участи.
Испуганно вздрагивая, жался к монахине Марфе (Романовой) съежившийся от страха и холода узкоплечий подросток. Ему было шестнадцать лет, но он казался гораздо моложе. Это был будущий царь Михаил Федорович Романов…
Сидя на коне, строго смотрел на бояр-предателей князь Пожарский. Рядом с ним поднято было тяжелое знамя с ликом Спаса.Большой знаток Смутного времени С.Ф. Платонов, рассказывая о князе Дмитрии Пожарском, заметил, что в древнерусском обществе было мало простора для самовыражения; личность мало высказывалась и мало оставляла после себя следов…
Это верно, но верно лишь с внецерковной точки зрения, а древнерусский человек вне Церкви немыслим. Без хоругвей, покачивающихся за его спиною, без знамени с ликом Спасителя немыслим и Дмитрий Михайлович Пожарский.
Пройдет еще несколько минут, и князь взмахнет рукою, подавая знак, и следом за Чудотворным образом Казанской Божией Матери, который, по благословению патриарха Гермогена, сопровождал ополчение на всем его пути до Москвы, потекут отряды ополченцев в освобожденный Кремль…
О как мечтали они увидеть Кремлевские соборы, как жаждали припасть к московским святыням… Эта надежда и помогала вынести все тяготы похода.
Шли и думали, что, главное – добраться до Московского кремля, очистить его от захватчиков… Ведь там, за зубчатыми стенами, тепло сердечное, там – незаходящее солнце московских куполов…
И вот одолели ворога…
Дошли…
Холодный ветер нес по московским площадям мусор отчаяния, сор и грязь голода. Сыро, серо и страшно было в Кремле…Вглядимся еще раз в картину, открывшуюся глазам князя Пожарского и его ратников в утренние часы 25 октября 1612 года…
Толпились на Каменном мосту перепуганные бояре-предатели…
На голове у Федора Ивановича Мстиславского темнела пропитанная кровью повязка. Эту отметину накануне оставил ему жолнер, забравшийся в хоромы Федора Ивановича, чтобы съесть главу боярской думы.
Хромой Иван Никитич Романов опустил голову.
Едва стоит на ногах и князь Борис Михайлович Лыков.
Испуганно смотрит на толпу казаков Иван Михайлович Воротынский, в доме которого отравили спасителя Москвы, князя Скопина-Шуйского.
Рядом с ним Федор Иванович Шереметев…
Жмется к матери – инокине Марфе (Ксении Ивановне Романовой) узкоплечий Михаил Федорович Романов…
Это самое верное польской короне московское боярство…
Все они, кроме Мстиславского и Воротынского, которым еще предстоит породниться с Романовыми, родственники воровского патриарха Филарета. Здесь его жена, сын, брат, здесь Шереметев, род которого тоже происходил от Андрея Ивановича Кобылы, здесь Лыков, женатый на сестре Филарета – Анастасии…Ополчению удалось, наконец, оттеснить от Каменного моста казаков, они возвратились в таборы, после чего бояре смогли сойти с моста, ставшего постаментом их позора.
Вскоре все они разъехались по поместьям, расползлись по глухим норам, а инокиня Марфа с сыном Михаилом уехала в подаренный Григорием Отрепьевым Ипатьевский монастырь.
И летописцы, и историки утверждают, что такой жалкий вид имели вышедшие из Кремля Романовы, что сердце разрывалось от жалости к ним.
Это так…
Россию, пришедшую к стенам Кремля в 1612 году, не сумел совратить воровскими посулами Д.Т. Трубецкой, не запугали ее своей шляхетской гонорливостью поляки… Она, как справедливо заметил С.М. Соловьев, была
И тогда Романовы обманули ее своим жалким видом сломленных, побежденных людей…
3Все события четырехсотлетней давности так близки и понятны нам, погруженным в нынешнюю русскую смуту, что многое из того, что происходило тогда, кажется, происходило с нами…
Узнаются слова, мысли, сомнения, узнаются характеры героев и предателей…
Даже ошибки и те, кажется, тоже узнаются…
И точно так же, как в нашем времени, трудно понять, каким образом удалось кучке мерзавцев из Политбюро разрушить великое государство, так и в событиях, происходивших четыреста лет назад, зияют вопросы, на которые невозможно найти ответа, способного удовлетворить не только ум, но и сердце…
Один из таких вопросов: почему в 1613 году избрали на царство Михаила Федоровича Романова, а – к примеру! – не Дмитрия Пожарского?
Когда
Ведь князь Мстиславский, Романовы и все остатки Семибоярщины торопливо расползлись по своим поместьям, попрятались от страха, испытанного на Каменном мосту. Им, как деликатно выразился историк, неловко было оставаться в ней подле воевод-освободителей…
Так пусть бы и сидели там, исчезая в исторической тьме… Нет же! Почти насильно вытащили их из нор и привезли, чтобы сплели они новую сеть, в которую уловят Русь теперь уже на триста лет…
Как это похоже на наши дни, когда тасуется одна и та же колода бездарных, вороватых политиков! Из партии в партию, от одного президента к другому!
И только удивляешься, вглядываясь в события Смуты, как стремительноЕще в ноябре, когда шло сражение, когда брали Москву, князь Дмитрий Пожарский был бесспорным, как говорят теперь, лидером. Он подписывал все государственные документы, и все соглашались, ибо он и был спасителем Отечества.
И вот прошло совсем немного времени, съехались в Москву в январе 1613 году выборные люди, и что же?
Служилые люди, составлявшие основу ополчения, Дмитрия Пожарского, по обычаю того времени, начали расходиться в свои уезды «по домам». Старорусские люди, они считали, что сделали свое дело и освобождением Москвы поход, в котором они участвовали, завершен. Они не сомневались, что так же совестливо и бескорыстно будет исполнено дело начальствующими людьми.
Другое дело казаки…
Десятилетие, проведенное возле разных воров, научило их, надеясь на Божию помощь, не плошать самим. Они знали, что мало победить. Надобно посадить на трон
Как говорит летописец, уже к концу года «люди с Москвы все разъехалися», остались только казаки да московские дворяне – та гремучая смесь, в которой и рождались все заговоры и предательства последнего времени.
Князь Дмитрий Пожарский, разумеется, понимал,
«Многие же от вельмож, – указывает летописец, – желающи царем быти, подкупахуся многим и дающи и обещающи многие дары».
И случилось то, что случилось.
После роспуска городских дружин преобладание казаков стало очевидным, партия тушинских воров возобладала, и не случайно это было отмечено, как мы и говорили, самым первым решением Собора, пожаловавшим князю Д.Т. Трубецкому Важскую область.Это не просто щедрое пожалование… Вага не совсем область, скорее государство. При Федоре Ивановиче она принадлежала Годунову, при Василии Шуйском – его брату Дмитрию…
Пожалование Важской области – знак, что главным человеком в Москве стал боярин Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, служивший у Тушинского вора, а не спаситель Отечества Дмитрий Михайлович Пожарский.
Это знак, что ревизии итогов «приватизации» Смутного времени не будет…
Еще 30 июня 1611 года, в самом начале освободительного движения, Земским собором было принято решение конфисковать земли у бояр-предателей. Тушинские приобретения подлежали отчуждению в пользу неимущих участников движения.
Теперь это решение отменялось.
Под дарственной грамотой на Вагу поставили подписи почти все члены Тушинской воровской Думы. Здесь – подписи Федора Борятинского и Дмитрия Черкасского, Михаила Бутурлина и Игнатия Михнева – любимого спальника Тушинского вора…
Вскоре Собор подтвердил официальным решением, что все приобретения и пожалования, сделанные от имени царя Владислава, аннулируются, но сохраняются основные владения членов Семибоярщины, а также пожалования Тушинского вора. Не зря ведь, в конце-то концов, не щадя своей головы, столько лет предавали и продавали бояре Русь.
С этими итогами приватизации связано и нежелание бояр избирать царя из своей среды. Во-первых, раболепствовать перед иностранцем для них было привычнее, а главное, менее обидно, чем перед своим, еще недавно бывшим ровней тебе… Во-вторых, царь-иностранец, если бы и стал плохо относиться к московским боярам, но равно плохо ко всем, и не стал бы заниматься перераспределением собственности между ними.
Эти резоны, составленные из жадности и корысти, зависти и ревности, самолюбия и глупости, показывают, насколько ничтожной после десятилетия предательств Родины и государей стала среда московской аристократии. Она выродилась, превратилась в исторический хлам, не способный, как и подтвердила дальнейшая история, уже ни к какому державному действию…
«Начальницы» хотели иноземного царя, говорит летописец, но «народы же ратные не восхотели ему быти»…
«Желание боярства, надеявшегося лучше устроиться при иноземце, чем при русском царе из их же боярской среды, – замечает С.Ф. Платонов, – встретилось с противоположным ему и сильнейшим желанием народа избрать царя из своих».
И когда стали решать на Соборе вопрос об избрании царя, первым постановлением Собора былоПостановление это можно было считать последней победой партии
Вырождение московского боярства и породило то агрессивное противодействие выдвижению князя Дмитрия Пожарского претендентом на царский престол. Как только прозвучало его имя, бояре сразу же распустили слух, будто князь истратил на подкуп выборщиков двадцать тысяч рублей [29] .
Впрочем, другие претенденты на престол – назывались кандидатуры Шуйского и Воротынского – тоже отпали сами собою.
Впрочем, иначе и не могло быть…
Противодействуя любой попытке выдвижения
Сподвижники Годунова и слуги Отрепьева, защитники Шуйского и сообщники Тушинского вора, недоброжелатели Владислава и убийцы Федора Годунова… Все эти люди и не могли объединиться ни в чем, кроме страха перед расплатой за совершенные преступления.
«Много избирающи искаху… – говорит летописец. – И та ко препроводиша не малые дни».
4Считается, что в результате основная борьба развернулась на Соборе между ставшим самым крупным русским землевладельцем князем Трубецким и партией Романовых.
Это не совсем так…
«Сознавая свое численное превосходство в Москве, казаки шли далее «жалования» и «кормов», – справедливо отмечает С.Ф. Платонов. – Они, очевидно, возвращались к мысли о политическом преобладании, утерянном ими вследствие успехов Пожарского. После московского очищения… главную силу московского гарнизона составляли казаки: очевидна мысль, что казакам может и должно принадлежать и решение вопроса о том, кому вручить московский престол»…
Мысль эта укреплялась по мере усиления преобладания казаков, и с каждым днем все далее и далее отодвигались фигуры Д.М. Пожарского, Д.Т. Трубецкого, И.М. Воротынского и других, так или иначе зарекомендовавших себя деятелей, а на первый план выдвигались (усилиями казаков) безликие кандидатуры – Михаила Романова (сына воровского патриарха Филарета) и «воренка» Вани (сына Марины Мнишек и еврея Богдан ко).
Сточки зрения казаков (и не только казаков), эти кандидатуры были предпочтительнее хотя бы уже потому, что молодые люди – Михаилу едва исполнилось шестнадцать, а «воренок» не вышел из младенческого возраста – ничего не понимали и ничего не умели… Ими легче было управлять. В результате, избрав совершенно ненужного им царя, казаки все равно получали бы передышку, по крайней мере, на несколько лет…
И если в этом конкурсе и учитывались личные качества претендентов, то только в отрицательном смысле.
«Воренок» был сыном еврея и польской шлюхи.
Это неплохо, но и родственники Миши Романова тоже так измараны, что и пятнышка чистого не найти на них… Отец двум ворам служил, а дядя, Иван Никитич Романов, энергичнее других «семибоярцев» настаивал на сдаче Кремля полякам… Трудно будет сыну такого отца, племяннику такого дяди, требовать наказания изменников.
Ума и у воренка пока нет, и у Михаила не шибко накопилось…
Это казакам нравилось, и трудно им было отдать предпочтение кому-либо…
Но против «воренка» – «Маринки с сыном не хотеть» – давало клятву все ополчение Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского, и хотя казаки и не прочь были поквитаться с земцами, силы для этого не чувствовали.
Надо отдать должное умелой и слаженной работе команды Михаила Романова. Как велась обработка общественного мнения, видно из письма Федора Ивановича Шереметева Василию Васильевичу Голицыну…
«Выберем Мишу Романова, он молод и нам будет поваден», – писал он…
Чтобы усилить свои позиции среди казаков, решено было напомнить о популярном в «воровской» среде Филарете.
2 февраля 1613 года Земское правительство направило к нему в Польшу гонца…Серьезным успехом партии Романовых, свидетельствующим об объединении и консолидации сил, стало собрание на подворье Троице-Сергиева монастыря в Китай-городе.
На Троицкое подворье, как отметил Авраамий Палицын, явились «многие дворяне, и дети боярские, и гости многих разных городов, и атаманы, и казаки». Здесь и было разработано идеологическое обоснование избрания Михаила и технологическое обеспечение этого избрания.
Учитывая, что в плюсы идут не столько достоинства, сколько недостатки кандидата, с идеологическим обоснованием не мудрили. В Наказе ограничились ссылками на происхождение Михаила от царского корня, не забыв при этом помянуть, чей он сын… «Понеже он хвалам достойного великого государя Ивана Васильевича законныя супруги царицы Анастасии Романовны родного племянника Федора Никитича – сын».
Сын племянника супруги царя к царскому племени вообще-то не принадлежит, но в дальнейшем Михаил исправил этот недочет и, учитывая богатый опыт самозванцев, даровал Иоанну Грозному звание своего дедушки.Более основательно подошли тогдашние политтехнологи к механике избрания Михаила. Кандидатуру его решено было продавливать всей массой сторонников, а главное – неожиданно, нахрапом… Видимо, тогда и были назначены загадочные «представители народа», которым 7 февраля 1613 года удалось сломить Собор в пользу Михаила Федоровича Романова.
Как говорит хронограф,
Иоаннович, отходя сего света, вручил скипетр и венец братану своему боярину Федору Никитичу», а значит ближе всех по родству с прежними царями сейчас Михаил Федорович Романов, и его и надобно избрать в цари.
– Кто принес такую грамоту, – раздались недовольные голоса, – кто, откуда?
Ответа не было, но тут же появился донской атаман и также подал бумагу.
– Что это ты подал, атаман? – спросил князь Дмитрий Михайлович Пожарский.
– О природном царе Михаиле Федоровиче, – отвечал атаман.Поначалу сторонники Дмитрия Трубецкого не придали значения кавалерийскому наскоку романовцев. Они решили утопить эту стремительную атаку в трясине боярской мысли и начали рассуждать, дескать, Михаил, конечно, рода великого, но молод, молод еще, а главное и в Москве его нет, надобно вызвать в Москву, послушать, посмотреть…
– А чего смотреть-то… – неожиданно сказал боярин Василий Петрович Морозов. – Коли подходит Михаил, то надо у народу спросить, годится ли им Михаил в цари…
Морозова поддержали рязанский епископ Феодорит и архимандрит Новоспасского монастыря Иосиф. И действуя так, как и было ему предписано, келарь Авраамий Палицын, потребовал идти к народу и объявить ему «одинакое» мнение, поданное дворянином и донским атаманом…
Так Михаил Федорович был провозглашен царем.
Впервые, кажется, в мировой истории выборы царя были произведены вслепую. Все выборщики помнили Михаила только по той картине на Каменном мосту, что открылась утром 25 октября 1612 года…
Жалкий, ничтожный юноша испуганно жался там к матери…
Но этот юноша подходил всем…
Михаила выбрали, потому что больше некого было выбирать из числа тех, кого выродившееся московское боярство соглашалось допустить к выборам…
Погрязшая в предательстве аристократия больше всего боялась, что царем будет избран кто-то из
Выбрать из числа самих себя бояре не могли не только из-за того, что каждому хотелось быть выбранному самому, но еще и потому, что
1613 году необходимой силой, чтобы сломить
Они не могли избрать предателя. А
Нашли компромисс…
Избрали Михаила Романова –
Немедленно разослали гонцов собирать в Москву знатнейших бояр, позвали князя Мстиславского, позвали других семибоярцев…
Теперь они уже могли и не испытывать
О том,
21 февраля, в Неделю Торжества православия, в первое воскресенье Великого поста, состоялось торжественное заседание в Успенском соборе.
Рязанский архиепископ Феодорит, троицкий келарь Авраамий Палицын, Новоспасский архимандрит Иосиф и боярин Василий Петрович Морозов взошли на Лобное место и спросили у народа, наполнившего Красную площадь, кого они хотят в цари?
– Михаила Федоровича Романова! – выкрикнули заранее оплаченные Романовыми крикуны…
5Недобрым гулом докатывалось эхо событий Смутного времени до монастыря святых страстотерпцев Бориса и Глеба, где сидел в келье закованный в цепи преподобный отшельник Иринарх.
Все время Иринарх пребывал в непрерывной работе – вязал одежду для братии. Сам же одевался в рубище и вериги.
С каждым днем, приносящим новые известия о новых убийствах и клятвопреступлениях, прибавлял он груза, чтобы отмолить новой тяжестью и этот грех.
Уже и на плечах висели вериги, и на груди. На шее – железное путо, на ногах – цепи, на голову одет был тяжелый обруч. Ожерельями висели на груди медные кресты…
Появился второй самозванец, еврей Богдан ко, и еще одну трехсаженную железную цель повесил на себя Иринарх. Предался самозванцу ростовский митрополит Филарет – и еще увеличил тяжесть на себе преподобный затворник [30] …
Келья, где сидел он, была невелика, от стены до стены – рукою достать можно. В одном конце кельи – за монастырскую стену – оконце, в другом – дверь. Ни постели, ни печи никогда не было в келье…
Прикованный цепями, Иринарх безвыходно сидел в убогой келье, а молва о силе его святых молитв распространялась по всей Руси. Шли к Иринарху нищие и убогие, присылали за благословением князья…
Весной 1609 года, когда совсем тяжко стало на Руси, попросил у Иринарха благословения собирающийся в поход на Тушинского вора князь Михаил Скопин-Шуйский.
Свой крест послал юному князю борисоглебский затворник… Потом, когда московские бояре отравили князя, крест, возвращенный умирающим князем Михаилом, Иринарх снова поставил в келье.
Некому было нести этот крест. Еще долго надо было молиться, чтобы появился герой, способный взять его…
В великом откровении прозвучали Иринарху божественные глаголы: «Если испросишь чего, будет дано тебе!» Но прошли долгие года тяжкого молитвенного труда Иринарха, прежде чем было дано то, что испрашивал преподобный.
На пути к Москве Дмитрий Михайлович Пожарский и Косма Минин остановились в Ростове, чтобы побывать в Борисо-Глебском монастыре и лично получить благословение Иринарха.
Загремев цепями, поднял преподобный Поклонный крест.
– Да явит Господь милость свою, – сказал он, вручая святыню князю. – Да пособит очистить Москву от великия скорби.
Это был тот самый крест, что посылал Иринарх князю Михаилу Скопину-Шуйскому.
– Дерзайте! – благословил Иринарх и гражданина Минина. – Не страшитеся ничего! Бог вам в помощь!
И еще одну цепь повесил на себя в Борисо-Глебском монастыре святой отшельник Иринарх, когда узнал об избрании в цари Михаила Романова.
В этих цепях и встретил он день 13 января 1616 года, когда отошел ко Господу…
Великая и чудесная сила обнаружилась в цепях преподобного. Когда больные возлагали их на себя, исцелялись…
Но некому стало нести на себе тяжесть боярских грехов…
6Надобно еще было отыскать избранного царя и привезти в Москву.
Никто точно не знал, где находится новый государь, и посольство, состоявшее из архиепископа Рязанского и Муромского Феодорита, троицкого келаря Авраамия Палицына, боярина Федора Ивановича Шереметева, князя Владимира Ивановича Бахтеярова-Ростовского, окольничьего Федора Головина, отправилось 2 марта в «Ярославль или где он, государь, будет»…
Если ехать к Костроме со стороны Ярославля, откроются на левом берегу Волги белые стены и золоченые главы Ипатьевского монастыря.
Еще во времена Ивана Калиты отдыхал на этом месте татарский мурза Чет, и во сне явились к нему апостол Филипп и великомученик Ипатий Гангрский, чтобы просветить мурзу светом веры Христовой.
Пораженный видением, мурза, принял во святом крещении имя Захарии и стал основателем династии Годуновых. Предки Бориса Годунова вполне могли называться Захарьиными, как и Романовы, ведущие свой род от Захария – отца царицы Анастасии…
Выходцы из Золотой Орды Захарьины-Годуновы сошлись с выходцами из Пруссии Захарьиными-Романовыми в смертельной схватке за русский трон.
Случайно – случайно ли? – монастырь, основанный предком Бориса Годунова, на месте явления ему святого Ипатия, и сделавшийся родовой усыпальницей Годуновых, был, подобно деревеньке, подарен Филарету Романову Григорием Отрепьевым. Сейчас в монастыре откармливалась после московского сидения инокиня Марфа и ее родственники Салтыковы.
Произошла некая мистическая подмена…
Понимали ли это участники действа, происходившего 14 марта 1613 года, когда посольство, сопровождаемое крестным ходом, при стечении народа, отправилось в Ипатьевский монастырь просить Михаила на царство?
Это не так уж и важно…
Мистическая подмена совершилась, и все происходило как бы в независимости от воли отдельных людей. Сценарий действа в точности повторял призвание на царство Бориса Годунова…
«Всяких чинов всякие люди бьют челом, чтоб тебе, великому государю, умилиться над остатком рода христианского, многорасхищенное православное христианство Российского царства от растления сыроядцев, от польских и литовских людей, собрать воединство, принять под свою государеву паству, под крепкую высокую свою десницу… – звучали вычитываемые с бумаги слова. – А если государь станет рассуждать об отце своем митрополите Филарете, что он теперь в Литве и ему на Московском государстве быть нельзя для того, чтоб отцу его за то какого зла не сделали, то бить челом и говорить, чтоб он, государь, про то не размышлял: бояре и вся земля посылают к литовскому королю, за отца его дают на обмен литовских многих лучших людей».
Согласно сценарию, и Михаил, и инокиня мать отвергли предложение послов. Инокиня Марфа заявила, что московские люди «измалодушествовались» и ее сыну на таком государстве править не под силу.
Вслушиваешься сейчас в речи, прозвучавшие четыреста лет назад, и видишь, что далеко-далеко, на три столетия вперед, улетали эти слова. Так получалось, что не о сыне Михаиле, согласно сценарию, плакала инокиня Марфа, а своем далеком праправнуке, которому предстоит упасть под выстрелами, хлещущими из чекистских револьверов в подвале дома Ипатьева…Далее по сценарию следовала сцена плача народного, в точности списанная с происходившей во время выборов Бориса Годунова в Новодевичьем монастыре сцены. Долго, как и было записано в сценарии, послы «уговаривали» государя и его мать; наконец Михаил дал свое согласие, а мать благословила его, и Михаил принял царский посох…
Почти буквальный повтор сценария избрания на царство Бориса Годунова был не случайным. Организаторы приглашения стремились подчеркнуть, что избрание Михаила столь же легитимно, как и избрание на царство Годунова.
У царя Василия Шуйского такой возможности не было – и вот, преданный своими боярами, забытый всеми, он умер в тюрьме под Варшавой, а через несколько дней умер сидевший в соседней камере его брат – Дмитрий…
Михаил умер, передав престол сыну – Алексею Михайловичу…
И много царей и императоров из семьи Романовых сидело на русском престоле, но конец династии был таким же, как у Годуновых. Впрочем, мы уже говорили: то, что произошло в восемнадцатом году в доме Ипатьевых, в Ипатьевском монастыре и было определено…Разве случайно житие святого Ипатия, в память которого и был основан мурзой Четом монастырь, повествует, что
Они устроили ему засаду в узком проходе на краю горной пропасти и на берегу болота (почти уральский пейзаж!). Как только подошел святой Ипатий к тому месту, они напали на него внезапно, устремившись подобно диким зверям, и, сильно изранив его, сбросили с высокого берега в болотную топь.
Святой, оставшись едва живым, простер руки немного кверху, и, возведя очи на небо, молился за убийц своих, говоря:
– Господи! Не поста в и им греха сего…
И когда он так молился, говорит святитель Димитрий Ростовский, одна злая женщина, держащаяся Ариевой ереси, взяв увесистый камень, ударила им святого сильно по голове и убила его. Святая душа Ипатия, тотчас отрешившись от тела, отошла ко Господу. Убийцы, взяв тело святого, скрыли его в находящейся близ того места пещере.
Но их не замедлила постигнуть кара. На женщину напал нечистый дух. Она непрестанно била себя в грудь тем самым камнем, которым убила святителя… Другие мучители тоже сделались бесноватыми и сильно страдали, подобно большевикам в тридцатые годы….
Между тем, земледелец, которому принадлежала пещера (он хранил здесь солому), ничего не зная о совершенном убийстве, пришел за подстилкой для скота и вдруг услышал голоса поющих в пещере ангелов. Землевладелец разрыл солому и нашел зарытое в нее мертвое тело святого епископа Ипатия…
Когда жители города Гангр погребали своего пастыря, женщина-убийца следовала за телом и тем самым камнем, которым убила святого, била себя в грудь…
Странным образом эти картины первых веков христианства перекликаются с тем, что происходило в нашей стране в минувшем веке…
Впрочем, пока еще в нашем повествовании далеко до этого, пока еще Романовым только предстоит
«По прежнему и по этому нашему указу велите устроить нам Золотую палату царицы Ирины, а матери нашей хоромы царицы Марьи, если лесу нет, то велите строить из брусяных хором царя Василья; вы писали нам, что для матери нашей изготовили хоромы в Вознесенском монастыре, но в этих хоромах матери нашей жить не годится»…
Это, кажется, самое первое распоряжение нового царя…
Сохранился портрет монахини Марфы, которой негоже было жить в хоромах в Вознесенском монастыре.
Низко опущенные брови… Крупный, с горбинкой, нос… Сжатые в недоброй полуусмешке губы…
Это не просто лицо монахини Марфы, урожденной Ксении Ивановны Шестовой, это лицо новой власти…
«Сделавшись царицей, – пишет С.Ф. Платонов, – Марфа взяла весь скарб прежних цариц в свои руки, дарила им боярынь, стала жить совершенно по-царски и занималась больше всего религией и благочестивыми делами как царственная монахиня; но имела также громадное влияние на дворцовую жизнь, направляла ее, выдвигала наверх свою родню, ставила ее у дел и тем самым давала ей возможность, пользуясь покровительством всесильной старицы-царицы, делать вопиющие злоупотребления и оставаться без наказания. В числе ее любимой родни были и Салтыковы (племянники царицы. –
Насколько мелочной и ничтожной была эта власть, видно по интригам Салтыковых…
Не то дивно, что они сумели расстроить свадьбу бесхарактерного царя Михаила с Марьей Хлоповой, а причина, из-за которой они поступили так…Во время следствия, проведенного много лет спустя, Гаврила Хлопов, дядя Марии, рассказал, как произошла ссора.
Дело было в Оружейной палате Кремля… Царь рассматривал турецкую саблю и хвалил ее, а глуповатый Михаил Михайлович Салтыков сказал:
– Эка невидаль… И на Москве государевы мастера, коли приказать им, не хуже сделают!
Государь попросил Гаврилу Хлопова стать судьей в этом споре.
– Скажи! – сказал он. – Сделают ли такую саблю на Москве…
– Сделать-то сделают… – ответил Гаврила. – Только не такую…
– Ты ничего не смыслишь в этом, – в сердцах сказал Салтыков, – поэтому и говоришь так…
Гаврила Хлопов не удержался и тоже ответил Салтыкову грубостью. Слово за слово, возникла перебранка, а за нею и ссора, в результате которой и пала невеста царя. Перед венчанием Салтыковы обкормили ее сладостями, а когда девицу стало тошнить, призвали врача и объявили, что невеста неизлечимо больна. Вместо венца несчастная девушка вместе с родней была сослана в Сибирь.Тем не менее, начало правления царя Михаила ознаменовано событиями, которые, помимо прямого смысла, несут в себе глубокий символический смысл и могут служить своеобразной метафорой к правлению всей династии Романовых…
В самые первые месяцы нового правления освободителю Москвы князю Дмитрию Пожарскому было решительно указано на его место.
Дума тогда сделала расчет, который, как говорит В.О. Ключевский, велся просто: «Пожарский родич и ровня кн. Ромодановскому – оба из князей Стародубских, а Ромодановский бывал меньше М. Салтыкова, а М. Салтыков в своем роде меньше Б. Салтыкова – стало быть, кн. Пожарский меньше Б. Салтыкова»…
То, что Салтыковы все последние десять лет усердно предавали Россию [32] , бояре не рассчитывали…
Дмитрий Пожарский, когда его «учли» перед Б.М. Салтыковым, возражать не стал, однако царского указа и боярского приговора не послушался. И тогда Салтыков вчинил против него иск о бесчестье, и царь Михаил выдал его головою своему родственнику. Стражники провели Дмитрия Пожарского от царского дворца к крыльцу Б.М. Салтыкова, с которым освободитель Москвы вздумал тягаться.
«Суд нелицеприятный, кротость без слабости, твердость без жестокости приобрели Михаилу всеобщую любовь высших сословий, – пишет романовский апологет Н.Г. Устрялов. – Низшим угодить было нетрудно: народ благословлял небо, даровавшее отечеству царя православного, царской крови, спасителя веры, прав, нравов и обычаев, более ничего не требовали».Таким же знаковым событием начала правления Михаила стала казнь «воренка» Вани…
Учитывая, что Заруцкий, возможно, являлся Ваниным отцом (считается, что он был любовником Марины Мнишек), казнь обретает черты какого-то особого, еще не виданного на Руси изуверства.
На колу – тело под силой своей тяжести само нанизывалось на кол, и заостренный конец входил в тело через задний проход и, разрывая внутренности, выходил через грудь или между лопаток – человек жил сутки, а иногда и более…
Не сразу умер и «воренок» Ваня. Ему было четыре года, и телу его не хватало веса, чтобы затянуть петлю. Несколько часов ребенок висел так, еще живой, и никто не знает, задохнулся он или – была зима, метель – замерз в петле…
Во всяком случае, оба они, и ребенок, и взрослый, долго еще были живы, и мучения другого дополняли собственные мучения. Воистину перед этой первой казнью, устроенной Романовыми, блекли зверства Иоанна Грозного…
Ванина мать, Марина Мнишек, вдова двух Лжедмитриев и атамана Заруцкого – эта «ужас что за полька», – умерла с горя в монастыре [33] .
Вроде бы нет связи между унижением русского героя и зверским убийством невинного младенца, названного «злым сорняком вражеским смут», но в этом сказался весь подлый характер прорвавшейся к власти династии…
Мы не знаем наверняка, участвовали ли Романовы (и если участвовали, то в каком качестве?) в убийстве царевича Дмитрия, но то, что начинала династия Романовых свое правление с убийства младенца, – факт…
О том, что правление династии завершится тоже убийством ребенка – царевича Алексея, – ни Михаил, ни его матушка не знали…
Романовы тогда вообще мало задумывались о будущем…
Все, что они делали в первые десятилетия своего царствования, они делали, кажется, не для государства, а только для устройства семейных дел. Государство было для них лишь инструментом устройства этих дел…
Кажется, впервые в русской истории, за исключением только, быть может, месяцев правления Григория Отрепьева, хозяева Кремлевского дворца начинают вести себя, мало заботясь о будущем, словно и не надеясь, что там найдется место им или их потомкам…Глава VII Отец и сын
Любопытно, что вместе с московским посольством разыскивали Михаила Романова и поляки…
Подвиг, вдохновивший Михаила Глинку на создание оперы «Жизнь за царя», вполне мог произойти, хотя многие историки и отрицают это.
То, что Сусанин, доверенный человек Романовых, действительно существовал, доказывает грамота данная царем Михаилом семье Сусанина.
Безусловно и то, что поляки искали Михаила.
Они считали, что русский престол принадлежит Владиславу и все конкуренты подлежат уничтожению или изоляции.
Напомним, что в 1612 году умер в варшавской тюрьме царь Василий Иванович Шуйский. Место русского царя в польской тюрьме освободилось.
Было у поляков – пересылки романовской партии с Филаретом начались еще в конце 1612 года – и время, и возможности (польские шайки тогда слонялись по Руси без счета) осуществить похищение нового царя.
Сложнее было с поисками.
Как мы знаем, в Домнино поляки не нашли ни Михаила Романова, ни его матери. Они уже переехали в Кострому, в Ипатьевский монастырь.
Почему Сусанин повел поляков в Ипатьевский монастырь через непроходимые дебри, рассказано в опере Михаила Глинки. Нам интереснее понять сейчас, почему поляки остановили свой выбор на Иване Сусанине.
Думается, что ответ прост… Имя Ивана Сусанина мог указать полякам сам Филарет.
Именно Филарет мог указать полякам на управляющего его Домнинским поместьем, поскольку только Сусанин (он же занимался снабжением их!) наверняка знал, где находится инокиня Марфа и ее сын Михаил…
Почему Филарет сделал это? Ответ на этот вопрос мы находим в разговоре Филарета с прибывшим из Москвы посольством.
1
Царскому гонцу Желябужинекому было наказано тогда объявить Филарету, дескать, в Москве делается все доброе, все великие государи присылают с дарами и с поминками великими, прося царской к себе любви и дружбы…
Встреча Желябужинского с Филаретом произошла в доме канцлера Льва Сапеги в присутствии хозяина…
– Как Бог милует сына моего? – спросил Филарет и, едва дождавшись ответа, начал выговаривать послу свои обиды. – Не гораздо вы сделали, послали меня от всего Московского Российского государства с наказом к королю просить его сына Владислава на Московское государство; я и до сих пор делаю во всем вправду, а вы после моего отъезда выбрали на Московское государство государем сына моего, Михаила Федоровича… Вы в том передо мною не правы… Если уже вы хотели выбирать на Московское государство государя, то можно было и кроме моего сына, а вы это теперь сделали без моего ведома.
– Царственное дело ни за чем не останавливается, – дипломатично отвечал Желябужинский. – Хотя бы и ты, великий господин, на Москве был, то и тебе было переменить того нельзя, сделалось то волею Божиею, а не хотеньем сына твоего.
– То вы подлинно говорите, – вынужден был согласиться Филарет, – сын мой учинился у вас государем не по своему хотенью, изволением Божиим да вашим принужденьем… – и, повернувшись к Сапеге, прибавил: – Как было то сделать сыну моему? Сын мой остался после меня молод, всего шестнадцати лет, и бессемеен, только нас осталось – я здесь, да брат мой на Москве один, Иван Никитич.
– Чего вы имя Божие призываете?! – грубо отвечал Сапега. – Всем известно, что это казаки донцы и посадили сына твоего на Московское государство государем
– Что ты, пан канцлер, такое слово говоришь! – возразил Желябужинский. – То сделалось волею и хотеньем Бога нашего, Бог послал Духа своего Святого в сердца всех людей.Действительно ли Желябужинский так смело говорил с канцлером Львом Сапегой, или он, составляя отчет для московских бояр, прибавил себе находчивости, не известно, но реакция Филарета, как нам представляется, передана тут точно.
В принципе, хотя Филарет и знал о выборах, на победу сына он не рассчитывал.
Это подтверждается и «конституционным», как едко заметил В.О. Ключевский, порывом Филарета. Узнав о созыве избирательного Собора в Москве, он писал тогда, что восстановить власть прежних царей – значит подвергнуть отечество опасности окончательной гибели и он скорее готов умереть в польской тюрьме, чем на свободе быть свидетелем такого несчастья…
Ну и преуменьшать опасности, в которой оказался Филарет после избрания Михаила, тоже нельзя.
Воистину двусмысленное положение…
Он выпрашивает у польского короля послать сына на царство в Москву, а тем временем царем становится его собственный сын.
Разговоры, что все это совершилось Божией волей, поляки, как мы видим, не принимали.Любопытно, что Филарет, то ли сглаживая смелую находчивость Желябужинского, то ли пытаясь разжалобить поляков, начал рассказывать приставу, пану Олешинскому, о гонениях, которые обрушил Борис Годунов на его семейство…
– Нас царь Борис всех извел: меня велел постричь, трех братьев велел задавить, только теперь остался у меня один брат Иван Никитич.
– Для чего царь Борис над ними это сделал? – спросил Олешинский у Сапеги.
– Для того, – отвечал Сапега, – чтоб из них которого брата не посадили на Московское государство государем, потому что это были люди великие и близки к царю Федору.
Ответ канцлера удовлетворил пана Олешинского.
– На весну пойдет к Москве королевич Владислав, а с ним мы все пойдем Посполитою Речью, – сказал он Желябужинскому. – Владислав королевич учинит вашего митрополита патриархом, а сына его – боярином.
– Я в патриархи не хочу! – быстро сказал на это Филарет.
И именно быстрота ответа и позволяет заподозрить, что план Олешинского устройства семьи Романовых при Владиславе детально обсуждался ими. Просто Желябужинекому знать об этом плане было не нужно.
Мог ли Филарет пойти с поляками на сговор в организации похищения своего сына Михаила? Бог знает…
И вопросы личной безопасности стояли перед ним, и боязнь, что без него Михаил все равно не удержится на царском престоле… Ну а кроме того, как мы знаем, Романовы долго еще оставались «прусаками», и многие из них, как, например, император Петр III, почитали чин полковника прусской армии выше звания русского императора…
И сейчас для Филарета могло показаться, что лучше уж выбирать патриаршество для себя и боярство для сына…
Лучше, как говорится, синица в руке, а не журавль в небе…
Но удержать синицу Филарету Романову не дал никому неведомый крестьянин Иван Сусанин.
Сколько раз еще такие Сусанины будут мешать Романовым обменивать журавлей на синиц…
2Как и у царя Василия Шуйского, власть Михаила Романова была ограничена.
Григорий Котошихин писал, что «царь Михаил Федорович, хотя самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делати ничего».
Обязательства, которые были взяты с него, по словам Котошихина, состояли в том, чтобы «быть нежестоким и непальчивым, без суда и без вины никого не казнить ни за что и мыслить о всяких делах с боярами и думными людьми соопча, а без их ведома тайной явно никаких дел не делать».
В этой ситуации существенного ограничения монаршей власти возрастала роль патриарха.
Мы рассказывали, какое большое значение избранию в патриархи Гермогена, а не Филарета придавал Василий Шуйский. Михаил тоже делал все, только уже для того, чтобы патриархом был избран его отец.
С 17 января 1612 года, после кончины Гермогена, не было в Русской Церкви патриарха. Шли годы, а патриарший престол пустовал…Нет сомнения, если бы царем был избран князь Дмитрий Пожарский, эта вакансия в церковной иерархии была бы немедленно заполнена.
Еще 29 июля 1612 года князь Дмитрий Михайлович Пожарский от имени всех чинов, собравшихся к Москве с ополчением, послал к Ефрему, митрополиту Казанскому, следующую грамоту:
«За преумножение грехов всех нас, православных христиан, Вседержитель Бог совершил ярость гнева Своего в народе нашем, угасил два великие светила в мире: отнял у нас главу Московского государства и вождя людям государя царя и великого князя всея Руси, отнял и пастыря и учителя словесных овец святейшего патриарха Московского и всея Руси. Да и по городам многие пастыри и учители, митрополиты, архиепископы и епископы, как пресветлые звезды, погасли, и теперь остались мы сиротствующими в поношение, и посмеяние, и поругание народам. Но еще не до конца оставил нас Господь: даровал нам единое утешение, поставив тебя, великого господина, как некое великое светило на свещнице, сияющее в Российском государстве… У нас теперь, великий господин, скорбь немалая, что под Москвою вся земля в собранье, а пастыря и учителя у нас нет, одна соборная церковь Пречистой Богородицы осталась на Крутицах, и та вдовствует. И мы по совету всей земли приговорили: в дому Пречистой Богородицы на Крутицах быть митрополитом игумену Сторожевского монастыря Исайе, он от многих свидетельствован, что имеет житие по Боге. И мы игумена Исаию послали к тебе, великому господину, в Казань и молим твое преподобие всею землею, чтоб не оставил нас в последней скорби, совершил игумена Исаию митрополитом на Крутицы и отпустил его под Москву к нам в полки поскорее, да и ризницу бы дал ему полную, потому что церковь Крутицкая в крайнем оскудении и разорении».
Но хотя на митрополита Ефрема и смотрела тогда вся Русская земля как на главного архипастыря в России, период междупатриаршества продолжался более семи лет, пока не удалось вызволить из польского плена Филарета…
3Осенью 1618 года польский королевич Владислав предпринял поход на Москву. Защитники Москвы, которыми командовал Д.М. Пожарский, отбили этот штурм 1 октября с большими для поляков потерями.
Победа, одержанная Дмитрием Пожарским, дала возможность заключить Деулинское перемирие и в 1619 году произвести размен пленных.
«Для покоя христианского» поляки согласились написать «отпуск митрополита Филарета Никитича и князя Василья Васильевича Голицына с товарищами, полоняникам размену и городам очищение и отдачу на один срок, на 15 число февраля по вашим святцам, а по нашему римскому календарю февраля 25»…Обмен состоялся на большой Дорогобужской дороге, в семнадцати верстах от Вязьмы. Вечером 1 июня митрополит Филарет приехал сюда к мосту через речушку Поляновка в возке, за которым шли Михаил Шейн, Томила Луговской и пленные русские дворяне.
Через речку было сделано два моста: одним должен был ехать Филарет с московскими людьми, а другим – Струсь с литовскими пленниками.
Девять лет назад, в сентябре 1610 года, Филарет покинул Русь, чтобы призвать на русский престол королевича Владислава. Исполнить замысел Семибоярщины ему не удалось, и теперь он возвращался назад в страну, где уже шестой год царствовал его сын… Посланному в посольство вместе с Филаретом князю Василию Васильевичу Голицыну вообще не суждено было увидеть родной земли, он умер по дороге, в Гродно…
Еще несколько метров по мосту, и завершится путь, в который франтоватый московский боярин Федор Никитич пустился тридцать лет назад…
Тогда он был молод и красив, тогда теснилась вокруг многочисленная романовская семья, дерзновенные мысли, великие замыслы роились в голове.
Теперь он достиг всего, о чем только мечтал…
С трудом Филарет вышел из возка, навстречу спешащему к нему Шереметеву.
«Государь Михаил Феодорович, – развернув грамоту, начал читать Шереметев, – велел тебе челом ударить, велел вас о здоровье спросить, а про свое велел сказать, что вашими и материнскими молитвами здравствует, только оскорблялся тем, что ваших отеческих святительских очей многое время не сподоблялся видеть».
Дослушав грамоту, Филарет спросил о здоровье сына-царя, потом благословил Шереметева.
– Как у тебя, Федор Иванович, здоровье?Переночевали в острожке, а на другой день пошли в Вязьму. В Можайске Филарета встречали рязанский архиепископ Иосиф, боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский, а 14 июня, не доезжая речки Пресни, встретил митрополита и сам царь…
Он поклонился отцу в ноги.
Патриарший престол вдовствовал после Гермогена: для дорогого отца берег патриаршее место заботливый сын. Филарет приехал, и все уже было готово, уже давно терпеливо ожидал прибытия Филарета иерусалимский патриарх Феофан, приехавший в Москву за милостынею.
24 июня 1619 года в Успенском соборе Филарет, «ибо знали, что он достоин такого сана, особенно же потому, что он был царский отец по плоти, да будет царствию помогатель и строитель, сирым защитник и обидимым предстатель» был посвящен второй раз в патриархи…
Вторичное поставление патриарха Филарета – история далеко не такая простая и очевидная, как представляется…
Сохранился лишь один достоверный документ – окружная грамота царя Михаила Федоровича от 3 июля 1619 года, где говорится, что патриарх приходил к нему и советовался об устроении Русской земли (о проведении переписи). То есть ясно, что Филарет уже в Москве и в сане патриарха участвует в управлении государством. О поставлении его в патриархи в этой грамоте говорится вскользь.
А вот грамоты, данные иерусалимским патриархом Феофаном, который участвовал во втором избрании в патриархи воровского патриарха, а также Собором русских архиереев, выбиравших в 1619 году Филарета, составлены семь лет спустя.
Официальная версия утверждает, что первые грамоты погибли во время пожара, и в 1626 году Филарет снова писал к патриарху Феофану и просил у него новой настольной грамоты взамен сгоревшей…
Феофан за небольшое вознаграждение исполнил просьбу Филарета Никитича, но написал новую грамоту не так, как хотел Филарет. Считается, что первая грамота, которая якобы сгорела, была полнее и излагала историю избрания Филарета так, как это и принято в изложенной нами официальной версии.
Поэтому Филарет, чтобы все-таки навести порядок в истории своего избрания, созвал Собор русских архиереев, чтобы они написали ему новую настольную грамоту вместо сгоревшей за своими подписями и печатями. В этой грамоте все было изложено как надо…
Как бы то ни было, патриарх Филарет стал фактическим правителем России…
4«Сделавшись патриархом и великим государем, – пишет о Филарете в «Истории Русской Церкви» митрополит Макарий, – он был твердою опорою для своего юного сына, опытным советником и мудрым руководителем во всем, обуздал своеволие бояр, проявившееся в первые годы царствования Михаила Федоровича, укротил «сил ьн и ков» земли, укрепил и возвысил царскую власть. По современному свидетельству, Филарет не отличался богословским образованием, так как и не готовился с молодых лет на служение Церкви»…
Как мы уже говорили, первым делом патриарха Филарета было проведение переписи.
Объяснялось это заботой о людях Московского государства, многие из которых действительно потерпели разорение и нуждались в льготах, и еще многие терпели насилия и обиды от бояр и всяких чинов и нуждались в обороне, но, как и всегда в фискальных мероприятиях, благотворительность служила лишь прикрытием.
На самом деле перепись призвана была выявить тех, кто уклоняется от платежа податей.
Мероприятие само по себе разумное и необходимое, хотя, может быть, и не самое первоочередное.
Но тут уже сказался характер новых правителей страны.
Разухабистости и беззаконию русской смуты, заваренной по сути дела ими же самими, они могли противопоставить только железный орднунг. И опять-таки, все было бы ничего, если бы с помощью порядка Романовы восстанавливали лишь государственное управления.
Увы…
Любимый ими прусский орднунг они пытались внести в само сокровенное бытие Святой Руси…
Митрополит Макарий в своей «Истории Русской Церкви» справедливо отмечает, что вторым вопросом, на который патриарх Филарет обратил свое внимание, был вопрос «о невинных страдальцах за исправление церковных книг».
В нашем повествовании нет никакой нужды вникать во все тонкости этого дела и рассуждать, насколько правильными были исправления в церковных книгах, сделанные старцем Арсением и священником Иваном Наседкой…
Скажем о другом…
Все те исправления, которые намеревались вносить те или иные справщики, надобно было выносить на Соборное усмотрение и утверждать Собором, а не решать такие вопросы самостоятельно.
И то, что Филарет оправдал Арсения Глухого и Ивана Наседку, по сути дела узаконило келейный порядок исправления церковных книг.
Какой национальной катастрофой обернулось это уже в следующем царствии, мы еще будем говорить… Пока же скажем, что сделано это было Филаретом не из соображений гуманности, а из-за тяготения Романовых все к тому же немецкому порядку.
Но если и было что-то, что не поддавалось жесткому зарегулированию, то это православие Святой Руси. Ни на миллиметр не отступая от догматики, в обрядовости православная жизнь на Руси приобрела немалое своеобразие, чрезвычайно раздражала этим приезжающих за милостыней иерархов восточных Церквей…
Повторим, что мы не обвиняем Филарета в том преступлении, которое было совершено его внуком, царем Алексеем Михайловичем. Он только начал насаждение орднунга в православную жизнь Руси… Он не подозревал о том, какой трагедией, какой национальной катастрофой это обернется…
Патриарх Филарет сделал лишь самые первые шаги в этом направлении, и шаги эти сами по себе никакой опасности не представляли.
Филарет, например, упорядочил и регламентировал те церковные праздники и торжества, которые совершались в Москве при участии самого патриарха и царя. Речь в составленном Филаретом Уставе шла, помимо важнейших праздников, о престольных праздниках главных московских церквей, праздниках в честь московских святителей, московских крестных ходах и т. д. Судя по тому, что замечания Устава иногда сводились к краткому упоминанию, откуда и куда совершается крестный ход, а иногда довольно подробно определяли все патриаршее священнослужение, описывали, как встречал патриарх царя и что говорил ему, можно не сомневаться, что описанные в Уставе чины и порядки постепенно вводились еще при прежних патриархах…Филарет Никитич был не только патриархом, но и «великим государем»… И не по одному имени, но и в действительности. Вместе с сыном правил он Московским государством. «Подданные, – пишет митрополит Макарий, – писали и подавали свои челобитные не одному царю, но вместе и великому государю святейшему патриарху, бояре делали свои доклады о государственных делах пред царем и патриархом, многие указы издавал царь, многие грамоты жаловал не от своего только имени, но и от имени своего отца, великого государя и патриарха. Иностранные послы представлялись царю и патриарху вместе в царских палатах, а если патриарх почему-либо там не присутствовал, то представлялись ему особо в патриарших палатах с теми же самыми церемониями, как прежде представлялись царю. Из переписки, какую вели царь и патриарх, когда один из них отлучался из Москвы на богомолье, видно, что они извещали тогда друг друга о текущих государственных делах и спрашивали друг у друга совета, что царь охотно принимал советы своего отца и иногда отдавал на его волю поступить, как признает нужным, и патриарх действительно распоряжался иногда по своему личному усмотрению без указаний от царя».
Патриарх Филарет управлял Русским государством и Русской Православной Церковью четырнадцать лет.
В конце жизни он с царем Михаилом попытался освободить Смоленск, воспользовавшись смертью польского короля Сигизмунда.
Смоленск освободить не удалось.
1 октября 1633 года русская армия Шейна, осаждавшая Смоленск, была окружена армией королевича Владислава и капитулировала.
Получив это известие, 7 октября 1633 года, восьмидесяти лет от роду, патриарх Филарет скончался.Существует предание, что якобы он за всю свою жизнь ни разу не огорчился…
Воистину дивно, если еще раз вспомнить, какую жизнь прожил он.
Боярин и первый щеголь, двоюродный брат царя, в неумеренной жажде власти воспитывает самозванца и за это платится лишением всех богатств и пострижением в монахи. Но из рук этого взращенного им самозванца получает Филарет сан митрополита, из рук другого самозванца, неизвестного ему шкловского еврея, – патриаршее достоинство. А потом были девять лет польской неволи и, когда уже казалось, что это навсегда, – известие об избрании на московский престол сына…Умирая, Филарет сам указал и благословил себе преемника на патриаршей кафедре.
«В лето 7142 (1634) поставлен бысть на великий престол Московского государства в патриархи Пскова и Великих Лук Иосаф, архиепископ по изволению царя Михаила Федоровича всея Русии и по благословению Филарета патриарха, понеже был
И тут он оказался верен своей любви к орднунгу и своему тяготению к продвижению на высоты власти
Григорий Отрепьев, напомним, тоже был сыном боярским, его, Федора Никитича, дворовым человеком…
5Через два года после кончины Филарета был заключен с поляками вечный мир. Дабы закрепить вечный мир присягою, ездило в Польшу посольство князя Алексея Михайловича Львова-Ярославского.
Послы отобедали у нового польского короля, посмотрели «потеху», как приходил к Иерусалиму ассирийского царя воевода Олаферн и как Юдифь спасла Иерусалим, и после потехи начали выпрашивать у короля в честь вечного мира тела Шуйских, царя Василия и его брата.
– Отдать тело не годится… – заартачились польские паны. – Мы славу себе учинили вековую тем, что московский царь и брат его лежат у нас в Польше… Надобно помников нам дать, иначе мы не согласны.
В наказе, данном послам царем Михаилом, говорилось:
«Если за тело царя Василия поляки запросят денег, то давать до 10 000 и прибавить, сколько пригоже, смотря по мере, сказавши, однако: «Этого нигде не слыхано, чтоб мертвых тела продавать, а за тело Дмитрия Шуйского и жены его денег не давать: то царскому не образец».
Из этих расчетов и было дано тогда коронному канцлеру Якобу Жадику десять сороков соболей, и другие паны тоже получили соболей на 3674 рубля.Тела Шуйских были погребены в каплице…
Посольские дьяки велели взломать пол и увидали под ним палатку каменную, а «в палатке три гроба, один на правой стороне, а два на левой, последние поставлены один на другом; одинокий гроб на правой стороне был царя Василья, на левой, наверху, – князя Димитрия, а под ним – жены его».
Сделаны были хорошо просмоленные новые гробы, в них и поставили старые гробы. Польский король, чтобы обить гроб царя Василия, прислал золотного турецкого атласа, кружев и серебряных гвоздей… На гроб князя Дмитрия прислано было им зеленого бархата, а на княгинин гроб – зеленой камки.«10 июня с утра в Кремле московском загудел реут [34] , – пишет С.М. Соловьев, – и народ повалил к Дорогомилову навстречу телу царя Василия. От Дорогомиловской слободы до церкви Николы Явленного на Арбате тело несли на головах дети боярские из городов, а за телом шли Рафаил, епископ коломенский, архимандриты, игумены и протопопы, которые были назначены встречать тело в Вязьме; за телом шли послы, князь Львов с товарищами.
У церкви Николы Явленного встречал тело Павел, митрополит Крутицкий, и Новоспасский архимандрит Иосиф, с ними всех церквей деревянного города попы и дьяконы со свечами и кадилами; тут же встречали бояре, князь Сулешов да Борис Михайлович Салтыков, да окольничий Михаила Михайлович Салтыков в смирном (траурном) платье, служилые люди, гости и купцы, встречавшие вместе с боярами, были также все в смирном платье.
От Николы Явленного тело несли в Арбатские ворота Вздвиженкою к Каменному мосту (через Неглинную в Кремль) дворяне московские на плечах.
Патриарх Иоасаф со всем освященным собором встретил тело у церкви Николы Зарайского (что у Каменного моста деревянный храм), в ризах смирных, и, учиня начало по священному чину, пошел за телом, которое внесли в Кремль через Ризположенские ворота. Когда поравнялись со двором царя Бориса, то зазвонили во все колокола и тело внесли в Архангельский собор в передние двери от Казенного двора; государь встретил у собора Успенского, не доходя рундука, за государем были бояре, думные и ближние люди, все в смирном платье; в Архангельском соборе пели панихиду большую, а погребение было на другой день, 11 июня».Наверное, это число, 11 июня 1635 года, и надобно считать настоящим концом русской Смуты. 6
Чем отличалась новая династия…
За ее плечами была Смута, участницей, виновницей и жертвой которой она и была.
И хотя и ограничена была власть царя Земским собором и Боярской думой, очень скоро происходят разительные перемены в московских верхах.
«Вокруг царей новой династии не видно целого ряда старых знатных фамилий, которые прежде постоянно держались наверху, – пишет В. Ключевский. – При царях Михаиле и Алексее нет уже ни князей Курбских, ни князей Холмских, ни князей Микулинских, ни князей Пенковых; скоро сойдут со сцены князья Мстиславские и Воротынские; в списке бояр и думных людей 1627 г. встречаем последнего кн. Шуйского и пока – ни одного кн. Голицына. Точно так же не заметно наверху фамилий нетитулованных, но принадлежащих к старинному московскому боярству: нет Тучковых, Челядниных, падают Сабуровы, Годуновы; на их местах являются все люди новых родов, о которых никто не знал или мало кто знал в XVI в., – Стрешневы, Нарышкины, Милославские, Лопухины, Боборыкины, Языковы, Чаадаевы, Чириковы, Толстые, Хитрые и пр., а из титулованных – князья Прозоровские, Мосальские, Долгорукие, Урусовы, да и из многих прежних добрых фамилий уцелели только худые колена». День за днем, год за годом оттесняются от управления страной наиболее знатные семьи. И это касалось не только противников Романовых, но всей русской аристократии.
«Бывали на нас опалы от прежних государей, – печалился ближайший сподвижник Романовых, князь И. М. Воротынский, – но правительства с нас не снимали; во всем государстве справа всякая была на нас, а худыми людьми нас не бесчестили».
Боярину, как справедливо заметил историк, хотелось сказать, что отдельным лицам из боярского класса иногда больно доставалось от произвола прежних государей, но самого класса они не лишали правительственного значения, не давали перед ним хода худородным людям. Он выражал, так сказать, правительственную силу класса при политическом бессилии лиц.Не хочется сочувствовать человеку, непосредственно причастному к отравлению Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, к Семибоярщине и возведению на русский трон Михаила Романова… Но не посочувствовать его отчаянию, когда он уразумел вдруг, что на опустевшие боярские места прорываются новые люди, непривычные к власти, не имеющие политического навыка, нельзя, потому что это и не его только отчаяние, а отчаяние всей страны.
Как часто, не щадя сил, жертвуя своею совестью, а порою и своей душой, добиваемся мы чего-то, что не очень-то и нужно нам… А добившись, видим, как страшно то, чего мы добились.
С Воротынским – род его, кстати, угас еще при первых Романовых – эта беда и случилась. Он имел несчастие не только дожить до окончательного закрепления власти за династией Романовых, но и увидеть, понять, что Романовым не нужны ни классы, ни общественные группы, которые бы поддерживали их.
Это прежние цари опирались, например, на служилых людей…
Они вместе с этими людьми держали страну.
Романовы же искали людей, которые помогали бы им жить в этой стране, как будто это была не их страна.
Ни классы, ни общественные группы выдвинуть таких людей не могли. И стоило ли удивляться, как стремительно редеют стройные местнические ряды боярства…
«Государи XVII века начали править с помощью отдельных лиц, случайно выплывших наверх, – пишет В.О. Ключевский. – Эти новые люди, свободные от правительственных преданий, и стали носителями и проводниками новых политических понятий, которые в Смуту проникли в московские умы…»
7Конец царствия Михаила Федоровича был омрачен тенью нового самозванца.
Темно и неотчетливо растекались по Москве слухи о внуке Иоанна Грозного, сыне Марины Мнишек, царевиче Иване… Говорили, что повесили тогда в Москве не воренка, а другого малыша, а воренок жив и готовится к походу на Москву…
Долго велись переговоры о выдаче нового самозванца, долго польское правительство уклонялось от этого, обещая сослать Лубу «за приставом» в Мариенбург, но московские послы требовали выдачи, грозили, что тогда договор между Польшей и Россией будет «не в приговор, и межи – не в межу». Наконец, поляки уступили. Осенью 1644 года Лубу привезли в Москву.Это было, кажется, последнее деяние Михайлова царствования…
В апреле 1645 года самочувствие первого царя Дома Романовых резко ухудшилось.
«Доктора – Венделин Сибелиста, Иоган Белоу и Артамон Граман – смотрели воду и нашли, что желудок, печень и селезенка по причине накопившихся в них слизей лишены природной теплоты и оттого понемногу кровь водянеет и холод бывает, оттого же цинга и другие мокроты родятся».
Лечили царя Михаила Федоровича «составным ренским вином», приправленным разными травами и кореньями, но вино не помогло очищению царской печени от слизей, и 14 мая доктора прописали другое лекарство.
26 мая доктора опять смотрели воду: «Оказалась бледна, потому что желудок, печень и селезенка бессильны от многого сиденья, от холодных напитков и от меланхолии, сиреч кручины»…
Доктора прописали царю составной сахар и велели мазать желудок бальзамом, но и бальзам не помог.12 июля Церковь празднует память преподобного Михаила Малеина.
Двоюродный брат преподобного Никифор Фока стал императором Византии, а сам Михаил Малеин после долгих подвигов иноческой жизни основал лавру, в которой взрос под его руководством преподобный Афанасий, основатель знаменитой лавры на Афоне.
12 июля были именины царя Михаила Федоровича. Он пошел к заутрене, но в церкви сделался припадок, и назад его уже принесли.
К вечеру болезнь усилилась, он начал стонать, жалуясь, что внутренности терзаются, велел призвать царицу, простился с женою и благословил шестнадцатилетнего сына Алексея Михайловича на царство:
– Тебе, боярину нашему, – сказал он, обращаясь к дядьке сына Борису Ивановичу Морозову, – приказываю сына и со слезами говорю: как нам ты служил и работал с великим веселием и радостию, оставя дом, имение и покой, пекся о его здоровье и научении страху Божию и всякой премудрости, жил в нашем доме безотступно в терпении и беспокойстве тринадцать лет и соблюл его, как зеницу ока, так и теперь служи.
Ночью, почувствовав приближение смерти, Михаил исповедался и приобщился Святых Тайн, после чего, в начале третьего часа ночи, скончался.
Было 13 июля 1645 года.
В этот день празднует Православная Церковь Собор Святого Архангела Гавриила…Тайна русской истории Вместо послесловия
Глава первая Праведный отрок
На Русском Севере, меж крутых берегов, поросших то темным ельником, то светлыми, выстланными беломошником сосновыми борами, течет река Пинега. На правом берегу этой реки, в старинном русском селе Верколе, и родился крестьянский мальчик Артемий.
В этом же 1532 году закончилась земная жизнь великого русского святого Александра Свирского.
Еще в этом году преставился, простудившись на охоте, царь Василий III Иоаннович. Правительницей страны стала Елена Глинская – мать трехлетнего наследника престола, будущего царя Иоанна Грозного.
1
Сами по себе столь значимые в истории России события непосредственного отношения к будущей короткой жизни Артемия не имели…
Он родился в крестьянской семье, и родители его – отец Косьма по прозвищу Малый и мать Аполлинария – как занимались землепашеством, так и продолжали заниматься.
Небогата северная земля.
Коротко – всего три месяца! – здешнее лето. Много трудов надобно приложить, чтобы вырастить на этой земле хлеб…
Поделиться книгой: