Заговор против маршалов. Книга 2

41

Тяжелый транспортный самолет с двумя танкетка­ми в чреве пошел на взлет. На припорошенном поземкой поле отчетливо обозначились графитовые полосы. Взвихренный пропеллерами снег медленно оседал в морозном тумане, заметая следы шасси. Описав над аэродромом широкий круг, машина пошла на по­садку.

—      Желаете осмотреть, товарищ командующий? — стараясь перекричать рев моторов, Горбачев сомкнул пальцы рупором.

Когда замерли стальные лопасти, Уборевич протер пенсне и, отогнув полу шинели, опустился на колено. Главный инженер торопливо обмел бетонный шести­угольник и сразу принялся очищать следующий. «Пче­линые соты», так красиво обрисованные ледяной круп­кой, чуть не стоили ему головы.

Начальник строительства ржевского аэродрома Терс­кий неосторожно похвастался на высоком совещании невиданной производительностью: «Тысячу квадрат­ных метров полосы даем в сутки».— «Как же вам уда­лось?» — изумился Иероним Петрович. «Это все наш главный — товарищ Горбачев. Рифление плит больше всего тормозило, а как только он отменил...» — «Отме­нил? Кто позволил? Как же будут садиться самоле­ты?!» — «Но ведь производительность увеличилась почти в три раза, товарищ командующий... Мы и бетон укладываем по-новому, и площадь опалубки в четыре раза больше...» — «На кой черт мне ваши цифры! Есть проект, технология, наконец, указания центра. Вы на­рушили мою директиву и пошли на поводу авантюри­ста, если не хуже... Пусть прокурор разбирается, где тут очковтирательство, а где вредительство!» Вот так оно было.

Горбачева сразило прямо наповал. Едва добрел до гостиницы. Думал только об одном: у кого попросить револьвер. Он не знал, что командующий, прежде чем позвонить военному прокурору, послал в Москву само­лет за Сошиным и Овручевским — титанами инженерно-строительной мысли.

«Прокурор подождет»,— сказал он на следующее утро и распорядился продолжить совещание. Когда объявили Горбачева, зал возбужденно загудел: все счи­тали, что он уже арестован. Господи, боже мой! Во что обошелся ему этот доклад! Говорил, как во сне, ни на что не надеялся, не верил ни в доводы разума, ни в какую-то высшую справедливость. «Затирка, вибраторы, коэф­фициент трения, металлическая трамбовка, квадраты, шестиугольники...» Кому все это надо? Жуткое слово «вредительство» каленым железом прожгло виски. Но светила дали положительный отзыв. «Получается, что вы берете наши грехи на вооружение? — нарочито гром­ко подал реплику Уборевич.— И даже готовы внести изменения в проекты будущих аэродромов? Я верно понял, товарищ Сошин?» — «Верно. Полагаю, что ру­ководство нас поддержит».— «В таком случае мне сле­дует принести извинения инженеру Горбачеву. Вместо суда его следует представить к награде...»

С тех пор Горбачев не упускал случая, чтобы проде­монстрировать командующему качество работ. Бетон­ные шестиугольники выдержали все испытания. Полоса могла принимать не только двадцатитонные, но и более тяжелые самолеты.

—       Как всегда, никаких претензий,— заключил Убо­ревич.— Стыки ничуть не изменились.— Он понимал состояние инженера.

—      Шестиугольник, товарищ командующий. Все углы тупые — сто двадцать градусов.

—      Поедем смотреть доты.

Шофер Юняев, остервенело крутанув ручкой, завел остывший на холоду «ЗИС».

Работы по укреплению западных границ шли ши­роким фронтом. Одновременно со строительством укрепрайонов и аэродромов прокладывались новые доро­ги, но качество их оставляло желать лучшего.

Ехали по рокаде в сторону Полоцка через еловый лес. Вдоль обочин громоздились свежесрубленные деревья и горы грунта. За головной машиной следовала «эм­ка» командующего ВВС округа Локтионова. Над уку­танным в кожаный чехол радиатором курился легкий дымок. Из-за колдобин и скольжины шли на малой скорости.

—      Путь не близкий,— пожаловался начальник политуправления Аронштам.— Размахали хозяй­ство.

—      А то ты не знаешь почему. Мощь современной авиации такова, что нам не удастся защитить в военном отношении Минск и Смоленск,— Уборевич закончил писать и протянул листок инженеру.— Никаких зени­ток не хватит. Формирование войск должно прохо­дить глубоко в тылу. Перво-наперво бомбардировке подвергнутся железнодорожные узлы... Это вам, Геор­гий Тимофеевич,— он кивнул Горбачеву.— Центр тя­жести прошу перенести на строительство дзотов. Тут вы определенно запаздываете.

—      Бетон — самое узкое место,— начал объяснять Горбачев, посмотрев краткие замечания: объемистых актов обследования командующий не признавал.— По­ка замесят, пока подвезут... Арматура ржавеет... И все тяп-ляп, лишь бы скорее отделаться. В войсках такое же положение.

—       Что я могу сказать?.. Застарелые наши беды. Каждый призыв из деревни приносит в казармы трид­цать пять малограмотных на сотню. Но эти малогра­мотные, по сути дела, совершенно неграмотные. Еле-еле напишут фамилию и в час прочтут две страницы. Сплошь и рядом попадаются бойцы, которые не знают, кто такой Гитлер, кто такой Сталин, где Запад, где Вос­ток. И мы мучаемся, обучаем грамоте. Да что там крас­ноармейцы! У нас есть инженеры и техники, которые не знают дробей, потому что в средней школе не прохо­дили. Тут уж не до термодинамики. И так всюду. Отчего взрываются шахты, ломаются закупленные на валюту станки, сходят с рельсов поезда?.. Конечно, есть и вре­дительство, но главные наши враги — все-таки безгра­мотность и неумение. Между действительно инженером и инженером по должности ой какая дистанция, Геор­гий Тимофеевич... Воспитывать надо, растить людей. Ничего нового я вам не скажу.

На место прибыли под вечер. Над лесом скучно дот­левали прожилки зари. Рыхлые комья уродливо торча­ли из-под пелены снега. С разбивкой местности геоде­зисты управились в срок. Возле котлованов под огневые точки вкось и вкривь торчали вехи.

Уборевич вытащил из планшета карту и пошел пря­миком через вздыбленное поле. Поднявшись на промо­роженный отвал глины, огляделся по сторонам.

—       Вон тот овраг попадает в зону обстрела? — он подозвал Горбачева.— Дот углубится метра на полтора. Амбразура окажется примерно тут... Получается мерт­вое пространство.

—      Надо бы проверить.

—      Проверьте.

Пришлось ползти по земле.

День рождения Нины Владимировны решили отме­тить в Гнездово, на даче — большом рубленом доме, единственным украшением которого были незатейли­вые наличники. Грубо сколоченные лавки и стол впол­не соответствовали струганым бревнам, все еще липким после олифы. От большой русской печи шел благодат­ный жар. Вкусно пахло горячими пирогами.

Почти весь паек Уборевич отдал шоферу. Как и все большие семьи, Юняевы едва сводили концы с концами.

—       Сами-то с чем останемся? — попеняла домработ­ница.— Гостей же назвали. Чем угощать-то? Судаком у томате? Ох, мамочки, нету на вас управы. Хоть бы кол­баску забрали.

—       Ничего, без еды не останемся. Мясо есть, картош­ки вдоволь, полкадки соленых огурцов.

—      Много вы понимаете, Иероним Петрович! А гото­вить чего? Это ж день рождения! Не абы как... Готовить чего будем? Опять кислые щи да вареная свинина? Вы же командующий!

—       Вот и отлично, Мария Федоровна... Ванилью-то как пахнет! Прямо слюнки текут. Кисель клюквенный будет?

—      Вот те раз. Снова здорово. Праздник называется. Деликатесы-то где?

—      А я их и сызмальства не едал. И так хорошо бу­дет. Вот только водки, боюсь, не хватит. Народ уж боль­но подобрался крепкий. Не то чтобы лют, но определен­но заинтересован.

—      Да есть она у нас, есть. Нина Владимировна и вин­ца припасла — «Абрау-Дюрсо».

Первыми с большой коробкой шоколадного набора пришли Локтионовы. Потом оба заместителя — Апанасенко и Жильцов. Комкор Ковтюх преподнес хозяйке дома флакон «Красной Москвы» и огромный букет изысканных бледно-кремовых хризантем.

—      И где вы только достаете! — Нина Владимировна счастливо порозовела.— Настоящий волшебник...

—      Царице бала,— Ковтюх склонился к руке. Штабс- капитан русской армии, он в восемнадцатом стал ком­мунистом. Воевал за Царицын, Ставрополь, Тихорец­кую, Краснодар, командовал десантом против войск Улагая. Но грубоватый шик строевого офицера сохра­нил до седых волос. Он был старше Уборевича всего на пять лет.

Заговорили, конечно, о службе.

—       Как там наш Смушкевич? — спросил Апанасенко.— Есть какие-нибудь известия?

—      Летает,— многозначительно опустил веки Убо­ревич.— Наводит страх на фашистов.

—      Генерал Дуглас!

—       Дорого бы они дали за то, чтоб узнать его имя... Бывает, поймаешь Берлин, да и не только Берлин, а какой-нибудь Танжер, как обязательно услышишь про Дугласа... Звучит!

—       С твоим аппаратом немудрено ловить, а у меня только вой и хрипы.

—       Да, знатная штука, не могу нарадоваться,— сму­щенно улыбнулся Иероним Петрович. Подаренная ко­мандованием радиостанция доставила ему немало вол­нующих минут. Он не только был в курсе событий, но как бы и сам в них участвовал. Газеты и сводки для служебного пользования не шли ни в какое сравнение.

—       Мои орлы завалили штаб рапортами,— как бы между прочим заметил Локтионов.— Прямо не знаю, что отвечать... Шугануть рука не поднимается — сам грешен...

—       То-то и оно,— Уборевич не замедлил разрушить его надежды.— Если все улетим в Испанию, то кто будет защищать западные границы?

От Тухачевского он знал об остром разговоре в Кремле. «Мы не настолько богаты классными летчи­ками и танкистами, чтобы без ущерба оголять лучшие округа,— предостерег Михаил.— Наша армия в общей массе пока еще не такая, чтобы ее можно было показы­вать Западу».— «Так что же вы делали все эти годы, если не смогли поднять армию на нужный уровень?» — зло спросил Сталин. «Из трех лет, запланированных на реорганизацию, минимум полтора ушли на второ­степенные и даже третьестепенные дела не по вине ар­мии, и вам, товарищ Сталин, это известно больше, чем кому другому. Из-за непрерывного численного роста нам остро не хватает командного состава, особенно выс­шего и старшего. Почти половина старших команди­ров без среднего образования».

—      А что, война будет, Иероним Петрович? — тихо спросила секретарша Смирнова, подняв на командую­щего опечаленные глаза.

—      От нас не зависит. Но о войне будем думать завт­ра, а сейчас — все за стол! Враг только сильного боится.

Ужин прошел на удивление весело. С длинными тос­тами, розыгрышами. Когда кто-то предложил выпить за «нашего командарма», Уборевич требовательно засту­чал вилкой о графин.

—       Никаких командармов! Подхалимажу — бой! Я еще не дошел до того, чтоб отнять у жены праздник. Давайте лучше споем.

Ковтюх затянул «Дивлюсь я на небо, тай думку га­даю...». Потом спели «Орленка» и громко, с подъемом — «Если завтра война, если завтра в поход...».

Едва кто-то начинал, тут же подхватывали: репер­туар был почти неизменным.

Женщины незаметно убрали со стола, а пение про­должалось. Горбачев повел было «Дальневосточную», но его перебили, и, оглашая прихлынувшую к окнам ночь, полилась другая, любимая:

И останутся, как в сказке, Как манящие огни, Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни...

—      А ведь это про вас, Иероним Петрович,— сказа­ла Смирнова, завороженно вглядываясь в кромешную стынь.— Про вас,— она словно что-то провидела там, далеко-далеко, проникшись тревожной дрожью неведо­мо откуда летевших радиоволн.

Уборевич безотчетно последовал за ее тоскующим взглядом. В черном стекле светилось отражение аба­жура.

Все решили, что пора танцевать. Ковтюх сменил иголку, закрутил патефон.

—       «На сопках Маньчжурии»! — объявил не без тор­жественности, ставя пластинку.— Кавалеры пригла­шают дам.

— Веселиться так веселиться! — Уборевич подхва­тил жену.

Танцевали под «Черные глаза» и «Ответ на «Чер­ные глаза», под запрещенного Лещенко.

Каким щемяще-хрупким казалось счастье.

42

После свидания с японским послом Гитлер отбыл на несколько дней в Берхтесгаден. Матово посеребрен­ный лес, безмолвие горной долины, величавое спокой­ствие снежных вершин. Здесь легче дышалось и дума­лось.

Япония присоединилась к антикоминтерновскому пакту. Ось превращалась в опрокинутый треугольник, нацеленный вершиной на Азию и Пасифик. Знак воды и ада.

Капитан Видеман осторожно положил подколотое к конверту письмо.

—      От кого?

—       От генерала фон Бека. Доставили из канцеля­рии... Второе за неделю.

—      Придется его принять.

—      Я позвоню генералу.

Они обивали пороги группами и поодиночке. Сна­чала Гальдер и Фрич, потом Бломберг, теперь этот на­зойливый Бек. «Плохо не то, что мы делаем, а как мы делаем». Много он понимает! Фюрер нуждался в красно- лампасных педантах с моноклями, но ощущение посто­янной зависимости глубоко уязвляло его ранимое серд­це.

Бек — честолюбец и критикан. С Беком ясно. Но Бломберг! Кажется, получил все — возможное и невоз­можное. Министр, маршал, заместитель председателя имперского совета обороны. Его, фюрера, заместитель. И не успокаивается, продолжает интриговать. Хочет усидеть на двух стульях, остаться угодным и тем и этим.

Но дело он знает, этого у него не отнимешь.

Завершена третья волна формирований. Численность вермахта достигла установленной «Законом о воинской повинности» нормы. Срок службы увеличен до двух лет.

Под давлением фюрера Бломберг снабдил прошло­годнюю директиву решительной добавкой: «...Начать

войну внезапным нападением, необходимыми силами и в момент, когда это потребуется».

Под его руководством имперский совет обеспечил оперативное взаимодействие партийно-государственного аппарата, индустрии и вермахта. Нейрат, Шахт, министр народного хозяйства Шмидт и даже сам доктор Геббельс входят в совет на правах членов. Министр просвещения Руст послушно санкционировал приказ о сокращении учебного года на три месяца. По всей стране гимназисты проходят военную муштру. Владельцы ав­томашин считают почетным долгом вступить в Наци­онал-социалистический автомобильный корпус. Под руководством офицеров формируются кадры для мото­ризованных дивизий. Любители верховой езды зачисля­лись в Корпус кавалерии. Окружные и районные спорт- фюреры отвечают за физическую подготовку будущих новобранцев. Еще вчера буйные и неукротимые штур­мовики послушно маршируют на плацу под окрики ар­мейских фельдфебелей и лейтенантов.

«Никогда и нигде вооруженные силы не были столь тождественны государству, как сейчас». Рейхенау прав. Никогда и нигде.

Только за первый год новой власти генеральский контингент вырос почти в десять раз. Ни на какой войне нельзя получить столь быстрое продвижение. Мюнхенская золотошвейная мастерская едва поспевает с поставкой знамен для новых полков и дивизий.

Начальник военно-экономического штаба генерал Томсен, фактотум Бломберга, контролирует деятель­ность всех заводов оборонного значения. Совместно с директорами концерна «ИГ Фарбениндустри» его штаб разработал график выпуска продукции в военное время. Необъятная власть не вскружила Бломбергу го­лову. Он просто растерялся перед обилием врагов и не­доброжелателей. Гитлеру докладывали, что уполномо­ченный по четырехлетнему плану генерал-полковник Геринг глушит ярость добавочными инъекциями мор­фина. Не ему, второму человеку, а «Резиновому льву», баловню случая, дана привилегия приказывать от име­ни фюрера. Получить в мирное время маршальский жезл тоже мало кому удавалось. Словом, есть чему по- . завидовать.

Бломберг понимает, кому он обязан взлетом, и знает, где можно найти защиту.

«Вермахт верен клятве, данной Адольфу Гитлеру»,— заявил он от лица армии. И это не пустые слова.

«Вермахт отныне и на все будущие времена сде­лался носителем германского оружия и наследником его славы!» — ответил на заверения фюрер, специаль­но приурочив свою речь к ноябрьскому параду боль­шевиков на Красной площади.

Конечно, Бломбергу приходится маневрировать. Ге­нералы кайзеровской закалки находят темпы чересчур резвыми. Тот же начальник генерального штаба сухо­путных сил Людвиг фон Бек считает, что грядущая война требует более основательной подготовки. В своем кругу он не останавливается перед такими рискован­ными заявлениями, как «национальная катастрофа», «авантюра», и упрямо бомбардирует предостерегающи­ми записками.

«Нытик и паникер» — характеризует его секретная служба в еженедельных сводках. Вместо того чтобы обуздать наглеца, Бломберг принялся вилять, чуть ли не заискивать. Встал в позу стороннего наблюдателя. Он жестоко ошибается, если думает, что фюрер возьмет на себя роль третейского судьи. А Бека нельзя не выслу­шать. Пусть выскажется до конца.

—      Ваши предложения, генерал, заслуживают прис­тального внимания. Мне доставило удовольствие лиш­ний раз убедиться, что армия одобряет стратегический курс национал-социализма.

—      Совершенно верно,— подтвердил Бек.— Герма­ния нуждается в более обширном жизненном прост­ранстве как в Европе, так и в колониях. Первое можно приобрести только путем войны. Но для этого нам пона­добятся более продолжительные сроки. Мы двигаемся стремительными рывками, тогда как необходимо плано­мерное продвижение по всем позициям военно-хозяйственного строительства. Без независимой от мирового рынка сырьевой базы нельзя позволить себе риск за­тяжного конфликта. В условиях войны на два фронта он практически неизбежен. Дороги атакующим колоннам должен прокладывать не только господин Тодд, но и господин Нейрат. Пока я не вижу надежной внешнепо­литической предпосылки. Здесь, как и в вопросах хо­зяйства, нужна настойчивая постепенность. Сначала дипломатически изолировать противника, потом молни­еносно его сокрушить, затем нормализовать обстановку и сосредоточить силы для следующего удара. Постадийно и методически.

Гитлер понимал, что за наглыми поучениями фрон­дирующих теоретиков прячутся страх и интриги. Страх доминирует. Призрак войны на два фронта преследует их даже во сне. Отсюда упорные требования союза с Англией, по крайней мере гарантий английского ней­тралитета. Он, фюрер и рейхсканцлер, и сам был бы рад швырнуть им такие гарантии. Как укротитель мясо в клетку грызущихся львов. Если бы заполучить этот козырь! Но его не было на руках ни тогда, когда при­нималось решение о вступлении в Рейнскую зону, нет и теперь, когда нация выходит на пути грома.

«Человечество нуждается не только в войнах вообще, но в величайших ужасающих войнах, следовательно, и во временных возвратах к состоянию варварства». Ницше видел куда дальше, чем кроты, нажившие гемор­рой в штабах. Они собираются драться в белых перчат­ках. Но тотальная война не подчиняется математичес­ким выкладкам.

Пределов, которые ставит опыт и разум, Гитлер не понимал. Инстинкт подчинялся не логике, а внушению. Его могла обуздать лишь превосходящая сила. Очутив­шись после попытки переворота в заточении, впрочем, не слишком обременительном, он раз и навсегда усвоил нехитрую истину: армия — олицетворение силы. В кратчайшие сроки ему удалось соединить вермахт с дви­жением и в мирное время поставить под ружье целое государство. Подобного слияния сил история еще не зна­ла. А портные из Цоссена кроили по прежним меркам. Их амбициозная фанаберия уже лезла из горла, но приходилось терпеть во имя высшей цели.

Фюрер наперед знал все, что могли сказать Бек, Гальдер и прочие.

Их страхи прямиком вытекали из ими же разрабо­танных планов. На тот случай, если Франция и Россия выступят на стороне Чехословакии, генштаб намеревал­ся основную мощь сосредоточить на Западе, оставив на Восточном фронте лишь минимально необходимое прикрытие: у СССР и Чехословакии общей границы нет. Более оптимистичный вариант исходит из расчета, что на первом этапе не только СССР, но и Франция ограничат свои действия флотом и авиацией. При таком развитии событий Чехословакия будет сокрушена мас­сированным ударом по двум основным направлениям. Это автоматически приводит в действие «особую опера­цию «Отто» — военный аншлюс Австрии. И в том, и в другом случае Британия с ее могучим флотом как бы выносилась за скобки. Однако именно вмешательство англичан уже на начальном этапе плана «Грюн» (Че­хословакия), да еще совместно с Польшей и Литвой, могло поставить рейх перед угрозой уничтожения. С этим нельзя не считаться.

Фюрер и не пытался оспорить очевидные истины. О содружестве с Англией в переделе мира он писал еще в крепости Ландсберг. Отличие его, провидческого, скла­да ума от генеральского, приземленного, в том и заклю­чалось, что он умел видеть явление в динамике. То, что представляется неизменным сегодня, завтра может из­мениться до неузнаваемости. За годы, необходимые для подготовки к войне, в мире произойдут перемены, ко­торые и не снились недалеким потомкам Мольтке и Клаузевица.

—       Наши планы имеют прежде всего мобилизующее значение,— фюрер попытался умиротворить строптиво­го генерала.— Важно установить контрольные сроки и выполнить все то, что должно быть выполнено. А окон­чательное решение я приму сообразно с обстоятельства­ми. Неизменно одно — Германия всегда будет рассмат­риваться как основной центр западного мира при отра­жении большевистского натиска. Это наша судьба, от которой никуда не уйти.

В личном разговоре с вождем Бек не осмелился про­тиворечить.

—      Я принимаю твое предложение,— сказал Гейдрих Беренсу.— Но с маленькой поправкой. Вместо «Абвер- заграница» мы возьмем «Абвер I «Восток». Так будет правильнее по форме.

—       Пожалуй... А кого из наших вояк ты наметил? Это можно сделать, не дожидаясь архивов. В принципе мы знаем всех, кто контактировал тогда с русскими. Манштейн, например, возглавлял оперативную группу. Он дважды посещал Москву, присутствовал на манев­рах... Между прочим, высокого мнения о Красной Армии.

—      Что ж, Манштейн так Манштейн. За остальными тоже дело не станет. Ведь это всего лишь спектакль. Тем не менее постараемся организовать режиссуру серь­езно... Кстати, кажется, наши приятели основательно перегрызлись. Бек на ножах с Бломбергом. Повсюду трубит, что министерство присвоило себе функции ге­нерального штаба. Он считает, что главнокомандующим по старой традиции обязательно должен быть началь­ник сухопутных сил.

—      То есть Фрич? Интересно...

—       Поэтому Фрич везде, где только может, поддер­живает Бека. Вместе с Редером и Кессельрингом. Они поперли против самого Геринга. В оценке испанского опыта — тоже полный разброд. Гудериан, Неринг и Мецш все надежды возлагают на прорыв танковых корпусов, объединенных в один ударный кулак. Бек, Гальдер и Эрфут, напротив, полагают, что прорыв глу­боко эшелонированной обороны будет столь же медлен­ным и затяжным, как и в прошлой войне. Я тут не слишком подкован, но, по-моему, полнейший раз­нобой.

—      У русских примерно такая же ситуация. Стенка на стенку. И это, как у них говорят, льет воду на нашу мельницу.