Большая интрига

Он встал и, пройдясь по комнате, сказал:

— Главное, Луиза, не принимать всерьез того, что вам могут наговорить.

Она не ответила, потому что была просто в восхищении от него.

— Вы обещаете мне это? — строго спросил он. — Надеюсь, вы мне доверяете?

— Конечно, Реджинальд!

Он расстегнул свой камзол, подошел к подсвечнику и задул все три свечи.

Потом повернулся лицом к Луизе и сказал:

— Снимите вашу рубашку, Луиза. Здесь жарко. Этот мирный лунный свет не должен оскорбить вашего целомудрия. А теперь поторопитесь, уже поздно, и Мари скоро будет ждать вас.

Глава 3

Похороны

Колокола церкви Святого Петра неустанно звонили. И без того обжигающее солнце сверкало в голубоватом небе, по которому проплывали серебристые облака. Двери дома были настежь открыты, и не было видно ни одного чернокожего: они давно ушли на работу.

Закончив свой туалет, Реджинальд, напомаженный, надушенный, в одежде, очищенной от пыли, смотрел в окно через открытое окно. Две лошади, привязанные к железным кольцам у входа, отчаянно тянули свои головы к зелени, но не могли до нее достать.

До самого утра Мобрей оставался в комнате покойного генерала. Он покинул ее только тогда, когда двое людей принесли гроб. Тогда он пошел в комнату Мари, чтобы предупредить ее, что покойного уже кладут в домовину. Потом он вернулся к себе, чтобы немного привести себя в порядок, так как тяжелая ночь несколько утомила его.

Две лошади во дворе принадлежали как раз тем людям, которые привезли гроб. Сразу было видно, что это были не боевые лошади: широкие бока, крепкие спины, ноги, несгибающиеся, словно колонны. Они были такими тяжелыми и корявыми, что Реджинальд улыбнулся при мысли, что их наездники сидели бы на них, как на постели.

Он был готов. Потом он вышел, сказав себе, что, может быть, нужен Мари и что во всяком случае его присутствие рядом с ней в этот последний момент ей необходимо.

Когда он вошел в комнату генерала, гроб уже был накрыт крышкой.

Это был массивный ящик из дерева ценной породы, сколоченный совсем недавно, поэтому, пока эти двое добирались от церкви Святого Петра до Горного замка по дороге, освещенной ярким солнцем, из дерева начал выделяться сок. Сразу было видно, что гроб был сколочен наспех, потому что в тропиках надо делать все быстро, ибо человек, умерший утром, должен быть похоронен уже вечером того же дня.

Мари была там. Она стояла и смотрела, как люди вбивали последние колышки в дерево. Она смотрела на гроб, не мигая. Она даже не повернулась, когда Мобрей вошел и встал с ней рядом, скрестив руки на груди и приняв такое же скорбное выражение, как и у вдовы. Он не произнес ни слова.

Свечи еще горели. Ставни были чуть приоткрыты, чтобы рабочим было посветлее. Они уже заканчивали работу и собирались уходить.

Луч солнца играл на медных украшениях по углам гроба и на ручках.

Рабочие раболепно попрощались и направились к двери, которая в этот момент открылась: Луиза де Франсийон стояла на пороге. Оглядев все вокруг, она сказала:

— Здравствуй, кузина.

— Здравствуй, Луиза, — ответила Мари твердым голосом.

Реджинальд перехватил красноречивый взгляд, которым Луиза поприветствовала его. Но он продолжал стоять с невозмутимым видом, подмигнув и слегка пошевельнув губами, не произнеся при этом ни слова. Он настолько был удивлен самообладанием Мари, что повернулся и внимательно посмотрел на нее.

Вдова генерала была бледна, однако какая-то непонятная сила читалась на ее лице. Она не обращала внимания ни на Луизу, ни на шотландца. Видимо, она молилась про себя, взволнованно и глубоко, не отрывая взгляда от гроба из красного дерева, который отнимал у нее навсегда любимого человека. Затем она перекрестилась и обернулась, чтобы взглянуть на двух стоящих рядом с ней людей.

Она заметила усталое, даже измученное лицо Луизы и сказала:

— Вы устали, кузина. Вам тоже надо хорошо отдохнуть. Благодарю вас от всего сердца за ваше участие и заботу в эти тяжелые для меня часы, а также и вас, шевалье. К несчастью, мои дорогие друзья, вас еще ждут испытания.

— Мадам, — ответил Реджинальд, — вы знаете, что можете рассчитывать на меня, как на родственника, как на брата, всегда и при любых обстоятельствах.

— Я это знаю, шевалье, и еще раз благодарю вас.

Затем, обратившись к кузине, она сказала:

— Луиза, я хотела бы попросить вас принять вместо меня всех, кто придет попрощаться…

Девушка кивнула головой в знак согласия, и Мария продолжила:

— Мне надо приготовить траурную одежду.

Не прибавив больше ни слова, она покинула комнату твердым шагом.

Реджинальд и Луиза остались вдвоем. Девушка была сильно взволнована. Мобрей спрашивал себя, было ли это от того, что она находится рядом с ним, храня в своем сердце нежную и грешную тайну, связывающую их, или же из-за торжественного момента, который она переживала, стоя у гроба.

Луиза приблизилась на шаг к шевалье и произнесла слабым голосом:

— Реджинальд, я чувствую себя просто разбитой, я больше не могу. Мне кажется, что у меня нет больше сил присутствовать на похоронах. А вы?

— Я, — сказал он несколько холодным тоном, — я думаю, что не пойду в церковь Святого Петра на эту церемонию. По некоторым причинам, я полагаю, что мое присутствие может не понравиться некоторым людям.

— Как это? Вы же были другом генерала и его жены!

— Все это так. Если бы генерал не занимал столь высокий пост на острове, я не колебался бы ни секунды. Но надо трезво смотреть на вещи и быть откровенным. Не подумайте, что я циник, дорогая Луиза, но я могу сказать, что на похоронах речь пойдет скорее о преемнике губернатора Мартиники, чем о том, кого провожают в последний путь. Вы подумали о тех интригах, которые начнутся? Вы задавались вопросом, во скольких людях проснулось властолюбие после этой смерти?

— Это правда. Но вы, Реджинальд, вы же не имеете к этому никакого отношения!

— Я, — сказал он с некоторым величием, — я — иностранец и не должен об этом забывать. Иностранец, которого, может быть, ненавидят из-за его национальности. Если бы я присутствовал на похоронах генерала дю Парке, меня бы обязательно обвинили в тайном приготовлении какого-нибудь дворцового переворота.

Она опустила голову.

— А вам, Луиза, придется сделать усилие, перебороть себя и обязательно присутствовать на похоронах.

Она с трудом проглотила слюну с таким видом, как если бы хотела сказать: «Как жаль, а мне так хотелось бы остаться с вами!»

Он схватил ее за запястье и таинственным ледяным тоном наставительно сказал вполголоса:

— Луиза, помните, что отныне мы не вправе совершать ни малейшей ошибки, мы не можем себе позволить даже самую маленькую неосторожность.

Он отпустил ее руку и подошел к окну, потому что какой-то шум невольно привлек его внимание. Ставни были полуоткрыты. Он наклонился и увидел, как несколько всадников въезжали в железные ворота.

— Вот, — сказал он почти с презрением, — люди, которых вы должны принять. Поторопитесь, Луиза!

Подойдя к ней, он почти силой вытолкнул ее в коридор, словно боялся, что она некстати начнет какие-нибудь словесные излияния.

С огромным облегчением Реджинальд де Мобрей наблюдал через просветы ставней, как уезжал небольшой кортеж, увозивший на пушечном лафете, запряженном в три лошади, тело генерала дю Парке. Кортеж направился в форт Святого Петра.

Капитаны Байярдель, Лестибудуа де Ля Валле, господин ле Вассер и колонист Ля Фонтен держали ленты покрова на гробе.

Шотландцу не хотелось никого видеть. Он заперся в своей комнате, но все же время от времени подходил к окну, наблюдая за происходящим. Он увидел, что Мари в сопровождении отца Шевийяра и отца Боннеона вышла во двор. На ней была длинная черная вуаль, держалась она хорошо. Он не мог не восхититься мужеством, с которым она преодолевала свое огромное горе, той силой воли, которую она проявляла в этот трудный час.

Затем он услышал, как стих стук лошадиных копыт, смолкли религиозные песни, исполняемые представителями миссий, которые шли за гробом в это солнечное утро, казавшееся праздничным, а не траурным.

Кортеж был уже далеко, когда Реджинальд медленно спустился по лестнице в большой салон.

Колокола Святого Петра продолжали звонить. Затем Реджинальд пошел на кухню. Открыв дверь, он увидел обнявшихся Сефизу и Клематиту, которые плакали и причитали. Увидев его, они стали издавать еще более отчаянные крики, а потом сделали вид, что собираются убежать, словно их застали врасплох. На самом же деле негритянки были потрясены скорее атмосферой торжественности, царившей во время короткой и простой церемонии в Горном замке, чем самой кончиной губернатора Мартиники.

Реджинальд с раздражением взглянул на них, потом спросил почти грубым тоном:

— Где Жюли?

Его тон был таким твердым и повелительным, что негритянки сразу умолкли. Однако они не ответили, и Реджинальду пришлось повторить вопрос.

Они заговорили на своем наречии.

Реджинальд не стал настаивать и, со злостью хлопнув дверью, направился в комнату служанки. Когда он пересек салон, то вдруг увидел Демареца.

Слуга Демарец был высокого роста и плотного телосложения. Однако его портила сутулость, свойственная крестьянам, всю жизнь работающим на земле. У него был низкий лоб, на который спадали свалявшиеся волосы, плутоватые, глубоко посаженные глаза. Он не спеша направлялся в сторону двора, где у него были какие-то дела. Первым желанием Реджинальда было подойти к нему и выяснить причину его любопытства. Но тут он вспомнил, что оставил шпагу в своей комнате, под рукой у него не было даже кинжала, чтобы припугнуть наглеца так, как тот того заслуживал. Он пристально посмотрел вслед удалявшейся фигуре. Внешне упрямый и тупой, тот шел прямо, даже не повернув головы, и, по-видимому, не заметив шевалье. Тогда Реджинальд подумал, а не ошибся ли он накануне, приняв воровато убегающего по лестнице человека за слугу Демареца? Ведь было так темно, и он, конечно же, мог ошибиться. Однако тот факт, что он ясно видел мужской силуэт, в то время как в Горном замке из мужчин были только он да Демарец, показался ему достаточным доказательством.

Он решил пока оставить этот вопрос и постучал в комнату Жюли. Не дожидаясь ответа, он повернул ручку и при этом снова взглянул в сторону удалявшегося слуги. Тот остановился на улице и взглянул на окно, словно наблюдая за Реджинальдом. Шотландец почувствовал приступ страшного гнева. Если бы не Жюли, которая как раз появилась в этот момент, он без сомнения бросился бы за ним вдогонку. Увидев Реджинальда, она радостно воскликнула:

— Добрый день, шевалье! Вам что-нибудь нужно?

— Да, черт подери! — воскликнул он, теряя терпение. — Хорошей шпаги и здоровенной палки мне бы вполне хватило, чтобы проучить этого негодяя, который подслушивает у моих дверей и следит за мной!

— О ком вы говорите? — спросила, смеясь, служанка.

— О Демареце!

Жюли засмеялась еще громче, грациозно покачивая головой, от чего ее красивые букли затряслись.

— Что вы хотите сделать с Демарецем? Как это ему удалось довести вас до такого состояния?

Реджинальд взглянул на молодую женщину — ее изящество, красота и веселость сразу сделали свое дело: он почти остыл. Весело улыбнувшись, он ответил:

— Ах, плутовка! Мне кажется, что вы расскажете мне больше об этом типе, чем я сам могу додумать!

— Вряд ли, мой господин.

— Неужто? Вы что же думаете, что я настолько глуп и слеп, чтобы не догадаться, что Демарец был вашим любовником?

— Моим любовником? Вот это да!

— Не притворяйтесь, Жюли! Я отлично помню, как однажды вечером вы намекнули мне на это. Вы не хотели остаться со мной, потому что Демарец ждал вас в вашей постели, сказали вы мне.

— А почему бы и нет, в конце концов? — бросила Жюли равнодушным тоном.

Мобрей строго посмотрел на Жюли, почувствовав укол ревности.

— Так знайте же, что это мне совсем не нравится. Надеюсь, что этот человек немного для вас значит, но он так нагло повел себя со мной, что, учтите, я больше не потерплю, чтобы этот мерзавец вертелся вокруг вас.

— Если я правильно поняла шевалье, мне запрещается принимать его у себя? — спросила молодая женщина, не моргнув глазом, продолжая улыбаться еще более насмешливо.

— Вы правильно поняли меня, Жюли. С сегодняшнего дня я считаю своим долгом заставить уважать этот дом, — заявил он с пафосом. — Ни под каким предлогом я не позволю, чтобы он стал пристанищем разврата, отрицающим всякую мораль и дающим пищу низкой и грязной клевете, порочащей его обитателей, в особенности после смерти генерала!

— Следовательно, это надо понимать как то, что вы вмешиваетесь в мою личную жизнь. Значит, отныне я не свободна в своих поступках?

— Вы догадливы. Именно это я и хотел сказать.

— Выходит, вам можно развратничать, а нам с Демарецем нельзя?!

— Да! В противном случае я просто выгоню его.

Жюли сделала вид, что размышляет. Затем эта плутовка сказала:

— Вообще-то, может быть, вы и правы, шевалье. Я обязательно поговорю об этом с мадам дю Парке. Я расскажу ей о тех замечаниях, которые вы мне сейчас сделали, и попрошу ее сделать так, чтобы комната Демареца находилась подальше от моей.

Затем, немного помолчав, она добавила:

— Может, вы поменяетесь с ним комнатами? — подала она мысль с ироничной улыбкой.

— Вы напрасно шутите, моя дорогая Жюли, по такому серьезному вопросу. Откуда взялся этот Демарец?

— Генерал привез его из Франции вместе с мадмуазель де Франсийон.

— И чем он занимается?

— Выполняет разные работы. Он не отказывается ни от какой работы, ни от тяжелой, ни от работы, требующей ума. Он от нее никогда не отлынивает, он неутомим. Верно вам говорю!

— Достаточно! Достаточно, Жюли!

Он прошелся по комнате и снова заговорил:

— Впрочем, я пришел к вам не за этим. Я хотел пригласить вас прогуляться в окрестностях замка.

Мгновение она стояла с открытым ртом, затем сделала ему глазки, как могла их делать только эта веселая бестия, и лукаво спросила:

— А как же моя работа, шевалье? Ведь у меня много дел! Вы не подумали о том, что после похорон сюда вернется куча народу из церкви Святого Петра? Людей надо будет покормить и напоить? Вы же понимаете, что их надо встретить достойно.

Реджинальд ответил, откашлявшись:

— Самое лучшее — это принять их так, чтобы у них раз и навсегда отпало желание возвращаться сюда. Я вижу, вас это очень удивляет? Я считал вас более понятливой. Ведь теперь, когда в этом доме не будет больше генерала, обладающего такой властью и силой воли, могу поспорить, сюда будут приходить только за тем, чтобы поухаживать за мадам дю Парке. И если мадам кому-нибудь уступит, есть возможность, что однажды она заметит, что пригрела в своем доме одних лишь змей.

— Как бы то ни было, — возразила Жюли с апломбом, — но сейчас хоронят нашего бедного генерала, и я не могу оставить дом. Однако я догадываюсь о ваших намерениях. Не могли бы вы потерпеть до вечера?

Он улыбнулся, вспомнив о свидании в ее комнате. Значит, она не забыла его? Несмотря на то, что сердита на него, она все-таки ухитрится прийти к нему на свидание.