Большая интрига

Робер Гайар

Большая интрига

Часть первая

Глава 1

Луиза и Реджинальд

Делегации, пришедшие попрощаться с прахом Жака дю Парке, покидали одна за другой Горный замок. На каменистой дороге, ведущей к Святому Петру, были видны огни сотен факелов, мерцающих каким-то нереальным светом.

Реджинальд де Мобрей, стоя на террасе и глубоко вдыхая свежий ночной воздух, задумался о будущем. Он не обращал совершенно никакого внимания на экипаж святого отца Ампто, этого парализованного служителя церкви, которого укладывали на носилки, лежащие прямо на повозке, принадлежавшей Ля Гаренну, Ля Усейю и капитану Байярделю.

Он смотрел на гору Пеле, возвышавшуюся с каким-то угрожающим видом. Его не было здесь во время последнего извержения вулкана, но он понял, что здесь произошло, пройдя по улицам Святого Петра, где еще в некоторых местах оставался пепел, развалины домов, почерневших от огня.

С другой стороны город стоял на склонах, спускающихся к морю. В домах уже зажигались огни. Он различал с террасы огни винокуренного завода, огни на кораблях, стоящих в заливе. Он прислушался и различил в ночной тишине звуки мельницы, работающей круглые сутки, дым от которой расстилался по всему побережью.

Он давно жил в тропиках и привык к беспокойству, которое охватывало его всякий раз с наступлением сумерек.

Он знал, что быстрое наступление ночи страшно пугало чернокожих, живущих в барранкосах, и что именно этот страх заставлял их верить в зомби, в воскресших мертвых и призраков.

Но в этот момент он почувствовал себя сильным, его охватило внезапное чувство облегчения, светлой веры в будущее. Ему казалось, что достаточно протянуть руки и в них окажется все, что он слабо различал в темноте, что он обнимет это и оставит навеки в своих руках.

Он безмолвно поблагодарил небо за то, что оно дало ему, за этот случай, сделавший из него того, кем он был — талантливым художником, использовавшим свой талант на зарабатывание денег. Он случайно оказался в этих местах в один из знаменательных и волнующих дней. Этот случай и сделал из него красивого джентльмена, перед которым не могла устоять ни одна женщина.

Последними выезжали на улицы Святого Петра члены Высшего Совета. Во дворе оставалось всего две лошади: лошадь гражданского лейтенанта Дювивье и Мерри Рулза. По-видимому, они оба возвращались в форт.

Мобрей не ошибся. Он увидел, как они говорили что-то на ухо Мари. Вероятно, они утешали ее и выражали свое соболезнование. Мари медленно кивала головой. Мобрею показалось, что на ее лице появилось какое-то твердое выражение. Она хорошо держала себя в руках и четко отвечала обоим мужчинам.

Потом Мерри Рулз и Дювивье вскочили на лошадей. Какое-то время еще раздавался стук копыт, и вскоре они перешли на рысь.

Затем появился Демарец и быстро закрыл за собой ворота.

Мобрей сказал себе, что ему больше нечего делать на террасе и что надо бы посидеть рядом с умершим.

Он вернулся в дом. Взволнованная Жюли металась по комнатам, словно у нее была какая-то важная работа, на самом деле она просто суетилась и ничего не могла делать.

— Здравствуй, Жюли! — сказал он ей с сердечной улыбкой.

— Здравствуйте, шевалье! — ответила горничная. — Боже мой, какой печальный день!

— Увы! — поддержал он и внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь понять, что он нашел в ней когда-то такого, что так сильно возбудило его чувства. — Да, — продолжил он, — колония понесла тяжелую утрату. Люди пока еще не понимают, до какой степени она невосполнима, но, думаю, скоро поймут.

Эти же слова он говорил Мари несколько минут назад.

Реджинальд не хотел их повторять, но чувствовал, что ему надо было выразить именно это, хотя он никогда не испытывал особой симпатии к дю Парке, могила которого могла бы послужить основанием к зданию его будущего.

Жюли уткнулась носом в фартук и всхлипнула. Шотландец улыбнулся. Ему просто было трудно поверить в то, что эта служанка настолько привязалась к своему хозяину, чтобы так искренне оплакивать его смерть.

Он подошел к ней, обнял за плечи и наклонился к шее, словно бы желая утешить ее.

— Моя маленькая Жюли, — тихо прошептал он, — я надеюсь, что вы приготовили мою спальню.

Она подняла мокрое от слез лицо и посмотрела на него с искренним удивлением.

— В чем дело? — спросил он, прижав ее к себе. — В чем дело? Разве мадам дю Парке не сказала вам, что я буду здесь ночевать? Боже мой! — сказал он, в то время как Жюли продолжала вопрошающе смотреть на него. — Эта женщина совсем потеряла голову от горя. Я понимаю, что она даже не подумала о том, что я был в доме. Как бы то ни было, Жюли, я вовсе не собираюсь ночевать ни на террасе, ни в лесу с этими черномазыми. Только этого мне не хватало!

— Если у вас есть вещи, я принесу их, — сказала служанка. — А потом приготовлю спальню, в которой вы были в ваш последний приезд.

— Спасибо, Жюли!

Он не выпускал ее из рук. Она сделала слабую попытку высвободиться, потому что ее горе было острее, чем желание не отказывать мужчине в его ухаживаниях, но все же, утерев слезы, она сказала с усмешкой:

— Ту же самую спальню, шевалье? И тогда мадам Луиза сможет легко найти вас!

— Ну, проказница! — сказал Мобрей, не повышая голоса. — Злая проказница!

Он засмеялся и еще крепче прижал ее к себе. Прижавшись губами к уху молодой женщины, словно играя с ней, он зарылся лицом в ее пушистые волосы, стараясь поцеловать мочку уха. Жюли слабо сопротивлялась.

— Да бросьте вы, моя крошка, думаю, вы ничего не забыли.

Жюли вздрогнула и отпрянула от него.

— Сначала будет мадам Луиза, затем я. А потом будут еще и две чернокожие Сефиза и Клематита. Да вы, впрочем, легко можете найти и других, если вам так нравятся рабыни.

— Нет. Сейчас мне нужна только одна и, я думаю, вас мне будет вполне достаточно.

Он говорил шутливым тоном, стараясь не оскорбить служанку и в то же время давая ей понять, что он думал о ней в глубине души. Этот человек любил сразу завоевывать женские сердца. Конечно, для этого требовалось некоторое искусство, но не настолько серьезное. На какое-то мгновение он задумался о Сефизе и Клематите. Это были настоящие матроны с потными лицами, жирные и какие-то вялые. Они были ему совершенно безразличны, но он снова повторил себе: «Ему были противны чернокожие, его тошнило от них и все-таки он их по-своему жалел. Было ли это вызвано половым чувством, или же в них было какое-то очарование, которое отсутствовало у их самцов?»

— Что касается черненьких, — сказал он опять с игривой улыбочкой, — я дождусь того момента, когда окажусь с одной из них на необитаемом острове, а потом посмотрю, что мне делать.

— Вы уж найдете, что! — воскликнула Жюли.

— Боже мой!

— Шевалье, вы мне противны! Если бы я была мужчиной, то считала бы, что спать с чернокожей все равно, что спать со скотиной…

— Вы что же, так презираете красивых чернокожих, моя прекрасная служаночка?

Жюли пожала в ответ плечами, но он схватил ее за руку, чего она не ожидала, и снова прижал к себе.

— Надеюсь, вы не забыли дорогу в мою спальню?! Очень надеюсь!

Он попытался поцеловать ее в губы, сказав при этом:

— Докажите мне, что у них такой же приятный кисловатый вкус, который мне так когда-то нравился.

— Отпустите меня! Сейчас должна вернуться хозяйка. Что если она нас застанет?!

— Мадам в трауре, — сказал он с какой-то жесткой ноткой в голосе. — Не думай об этом. Ладно, Жюли, до скорого! Бросьте на всякий случай белых камешков на дорожке, чтобы легче отыскать мою спальню.

— Но только не сегодня вечером!

— Почему же не сегодня вечером?

— О, шевалье! — воскликнула она с возмущением. — Сегодня вечером! А мой хозяин… он тут, рядом. Вы о нем, видимо, совсем забыли. Нет, нет, только завтра.

— Точно? — спросил он, словно придавал огромное значение ее ночному визиту в свою спальню.

— Да, — подтвердила она, — завтра.

Но она уже была завоевана, и мысль о том, что на кровати в соседней комнате лежит ее мертвый хозяин, исчезла из ее головы. Она снова подошла к Реджинальду и вдруг бросилась ему на шею, крепко поцеловав его, как бы подчеркивая этим, что она сдержит свое обещание.

Она убежала, словно молодая козочка. Реджинальд, смотревший ей вслед, восхитился ее свежестью, которую так трудно сохранить в тропическом климате.

Он тут же подумал о Мари. На какой-то миг в его глазах возник хрупкий силуэт хозяйки дома. Она совсем не выглядела на сорок лет. Однако у шевалье де Мобрея было много оснований думать, что ее жизнь была трудной. Он знал, что ее что-то все время мучило: долгая жизнь с дю Парке и недолгие любовные связи. Они не очень отравляли ей жизнь, но в запретном плоде накапливался яд, ибо она была для него запретным плодом. Надо было что-то предпринять и побыстрее.

Он стал медленно подниматься по лестнице. В это время в доме царила полная тишина, как будто он опустел. Не было слышно даже голосов чернокожих женщин. Лишь изредка тишина нарушалась писком маленькой ящерицы, бегающей по стене.

Он подумал, что делала Мари в этот момент, и представил ее преклоненной перед постелью умершего генерала. Он даже представил себе его изможденное от страданий лицо. Потом он подумал, что умерший был уверен, что его дело не останется незавершенным, ибо его жена и сын продолжат его. Он был убежден, что Мари найдет в себе силы сделать это.

Реджинальд подошел к двери Луизы де Франсийон и невольно прислушался. Как и все, Луиза говорила с акцентом, низким голосом. Обращаясь к детям, она учила их хорошему поведению, но это был голос вопиющего в пустыне, потому что Жак, которому было всего одиннадцать лет, совершенно не слушался свою гувернантку.

Мобрей вспомнил свою первую ночь, которую он провел с Луизой, и спросил себя, что у нее могло остаться в памяти, если после него она спала, вероятно, еще с кем-нибудь. Он сделал для себя вывод: «Я скоро это узнаю… Луиза Франсийон станет козырной картой в моей игре, которую я начал, полагаю, весьма удачно…»

Он усмехнулся, вздохнул с облегчением и весело зашагал дальше.

Напротив находилась комната, которую он занимал каждый раз, когда приезжал в Горный замок. Она еще не была приготовлена, но Жюли вскоре должна была принести его вещи и постелить постель. Пустая постель не очень-то прельщала шевалье!

Мари оставалась в комнате покойного мужа, и в этот вечер на нее можно было не рассчитывать. Она была в отчаянии, перед ней разверзлась пропасть, которую надо было как-то заполнить.

Он сделал несколько шагов и остановился перед едва приоткрытой дверью комнаты усопшего.

Луч света просачивался сквозь щель. Оттуда доносился горьковатый запах лаврового листа, свечей и тухловатый запах святой воды, напоминавший ему запах соборов, которые он посещал во Франции.

Он хотел в последний раз посидеть у постели покойного и сделал бы это, если бы у него в голове не появились новые мысли, связанные с резкой переменой обстоятельств, зависящих в свое время от генерала. Он тихо постучал в дверь и слегка приоткрыл ее. Мобрей не сомневался, что Мари услышала, хотя он и вошел очень тихо, но она даже не обернулась и не подала никакого знака, что почувствовала его присутствие. Он так себе ее и представлял, стоящую на коленях на маленькой подушечке перед постелью усопшего. Скрестив руки и слегка наклонив вперед голову, она горячо молилась. Зажженные свечи стояли по обе стороны кровати, и их свет колебался от малейшего дыхания, увеличивая тени на стене, придавая им какие-то демонические и страшные очертания.

Он подошел на цыпочках. Но его сапоги все же скрипнули, однако Мари по-прежнему не взглянула на него.

Мобрей подошел к ней, перекрестился, потом преклонил колено перед умершим: он видел, как это делают перед алтарями в римских церквях.

Мари оставалась неподвижной, словно была глуха и слепа. Реджинальд бросил взгляд на некрасивое лицо покойника, лицо человека с натянутой кожей цвета слоновой кости, с резко выдающимся носом, губами, ставшими совсем тонкими, и резко выделявшимися скулами. В этом безжизненном теле еще угадывалось величие и сила, с которой он так долго шел по жизни и которая делала его таким энергичным. На какое-то мгновение торжественная маска генерала до такой степени поразила шевалье, что он забыл о своих планах, и застыл неподвижно, как загипнотизированный. Однако Мобрей был не из тех, кого легко можно было вывести из строя. Он быстро справился с волнением, преклонил колено рядом с Мари, но не стал, как она, предаваться глубокой молитве, а, не глядя на нее, ласковым, чуть глуховатым голосом, который он научился делать поющим и гармоничным, как церковное пение, тихо сказал:

— Дорогая Мари! Дорогая Мари! Я понимаю ваше горе, ибо разделяю его. Однако как ваш искренний друг я хотел бы предостеречь вас от расслабления, ибо вам именно сейчас необходимо сохранить всю вашу силу. Вас могут застать врасплох. Если вы замкнетесь в вашем горе, то вам трудно будет жить дальше. Вы же сами знаете, что вам нужно оставаться сильной в физическом и моральном плане.

Мари перекрестилась и посмотрела на шевалье.

— Но подумайте о том, Реджинальд, что я его больше никогда не увижу. Мне нужно побыть с ним в эти последние минуты.

— Конечно, — сказал он, — и я совсем не думаю отрывать вас от его праха, скорее наоборот. Я просто хотел прийти к вам на помощь, дорогая моя. Вам следует немного отдохнуть, а я сменю вас…

— Речь идет не только о нем, но и обо мне. Чем дольше я буду рядом с ним, тем больше мне будет казаться, что он все еще со мной. Вы не можете понять, чего мне будут стоить завтрашние похороны, ведь я никогда больше не увижу это лицо, этого человека, который уйдет от меня навсегда!

— Я все отлично понимаю, Мари! Но перед вами стоит большая и очень сложная задача. Оставайтесь здесь, друг мой, до полуночи, а потом я сменю вас.

Она поразмыслила немного, глядя на охладевшее тело генерала. Казалось, что она сомневается, но в глубине души она сознавала, что шевалье прав. Ей еще только предстояло выполнить задачу, намного более тяжкую и тяжелую, чем та, которую выполнял ее супруг. В конце концов, она была всего лишь женщиной, и многие люди из ее окружения, большинство членов Высшего Совета, вероятно, надеялись воспользоваться слабостью, свойственной ее полу. «Но они ошибаются!» — сказала себе Мари, и чтобы доказать им это, ей потребуется вся ее сила воли и средства, которыми она располагала.

— Послушайте, Реджинальд, я останусь здесь до полуночи. Потом попрошу Луизу сменить меня. Ведь Луиза наша кузина. Только она слаба, и у нее плохие нервы. Вы смогли бы сменить ее потом. Я благодарю вас за ваши знаки дружеского внимания, которые вы оказываете нам в эти тяжелые минуты, шевалье.

Реджинальд поднялся с колен.

— Оставайтесь, Мари, — сказал он, — и ни о чем не беспокойтесь. Я пойду к мадмуазель Франсийон и обо всем с ней договорюсь. Оставайтесь до полуночи, а потом идите отдыхать, вы в этом сильно нуждаетесь.

Она признательно улыбнулась ему и поблагодарила. Реджинальд галантно поклонился ей, взглянул на покойника и вышел на цыпочках так же тихо, как и вошел.

Прикрыв за собой дверь, он уже не столь тихо вышел на лестничную площадку и спустился по лестнице.

Едва достигнув первого этажа, он встретился с Жюли.

— Ваша комната готова, шевалье, — сказала она ему.

Он игриво взял ее за подбородок:

— Надеюсь, что вы приготовили мне хорошую постель? — спросил он. — Я не люблю жестких постелей и обожаю простыни из тонкого сукна. Мне придется спать совсем немного, и я желаю, чтобы матрацы были мягкими.

— Думаю, что вы будете довольны, — бросила она, сделав вид, что собирается уйти.

Но он быстро догнал ее.

— Жюли, — прошептал он ей сладким голосом на ухо, — я думаю, что останусь здесь надолго, очень надолго. Вам бы понравилось, если бы я остался здесь жить?

Она кокетливо рассмеялась, но с сомнением покачала головой:

— Боюсь, шевалье, что ваше присутствие здесь создаст не очень-то приятную обстановку, — сказала она с улыбкой. — Петух в нашем курятнике — это очень соблазнительно, — добавила она, рассмеявшись еще громче. — Теперь здесь только женщины.

— Тихо, — сказал он, — тихо!

Он хотел еще что-то добавить, но она вырвалась и убежала в конторку. Тогда он сказал себе, что ему надо увидеться с Луизой де Франсийон, и что она, по-видимому, уже закончила укладывать детей. Он инстинктивно взглянул наверх.

Его высокие сапоги громко скрипели, но он и не собирался скрывать своего присутствия. Подойдя к двери девушки, он постучал и сразу же услышал голос Луизы:

— Войдите!

Он медленно повернул задвижку, сделал шаг вперед и закрыл за собой дверь со словами:

— Здравствуй, дружок!

Держа в одной руке тяжелый подсвечник, Луиза что-то искала в тяжелом сундуке. Она резко обернулась, настолько резко, что свечи едва не упали на пол. Луиза выронила кусок ткани, которую перед этим рассматривала. Она с трудом сдерживала биение своего сердца.

— Реджинальд! — воскликнула Луиза.

Какое-то мгновение она рассеянно искала место, куда поставить подсвечник, потом поставила его на ночной столик и подошла к нему.