Вера, надежда, любовь (сборник)

– Все хорошо, Варюша, я просто устала. Ну, веди! Пойдем покупать тебе самое красивое платье!

Говорят, шопинг отвлекает женщину от любых проблем. Ерунда какая. Хотя… Глядя на счастливое Варькино возбуждение, она действительно отвлеклась. Потому что это было зрелище! Модельной походкой выходя из очередной примерочной, она так сияла глазами, требуя немедленного одобрения, что поневоле залюбуешься и начнешь от души одобрять, оценивать и советовать. Несмотря на то, что от мелькания пестрых тряпочек, поясков, бусиков и шарфиков давно уже кружится голова и рябит в глазах. Правда, советчица из нее получилась никудышная. Ей нравилось абсолютно все, что бы ни надела Варька. Дочка же, любимая! Та самая душенька, которая во всех нарядах хороша!

Да и как советовать, когда сама она в моде совсем не разбирается? То есть воспринимает одежду не как определяющий женскую суть фактор, а как некую жизненную необходимость, соответствующую случаю: в гардеробе надо иметь пару строгих костюмов для работы, выходное нарядное платье и комфортную спортивную одежду для прогулок и дачных уик-эндов. А остальное – зачем? Для мелких и суетных страданий? Как у той же Инны, например, которая, округлив от ужаса глаза, рассказывала ей о своем «позоре» – боже-боже мой, ее видели в общественных местах дважды в одном платье! Катастрофа общечеловеческая! В чем состоит этот самый позор, до нее ну никак не доходило, хоть убей. Да и действительно, что с нее возьмешь, с серой мыши? Хватает ей для жизненного комфорта обычной серой шкурки, а большего, видимо, и не дано понять… Не развито в ней чувство вкуса к одежде, не привито с детства ни мамой, ни бабушкой, сельскими учительницами, вырастившими ее в полном отсутствии в семье мужей и дедушек.

– Главные достоинства женщины – ее душа да умная голова, – говорила бабушка, наблюдая за Машей, подолгу разглядывающей свое отражение в зеркале, – кто душу разглядит, тот и счастлив будет! А все остальное, внученька, – так, мишура, сорочий обман…

– А вдруг мою душу никто не разглядит, бабушка? – пугалась Маша, надевая на школьный вечер свою обычную белую блузку со строгим воротничком и стягивая собранные на затылке волосы желтой аптекарской резинкой.

– Не бойся! Кому суждено – тот разглядит! А кто, как сорока, на блестящее падок, тому и душа твоя без надобности.

– А почему тогда мамину душевную красоту никто не разглядел?

– Не судьба, значит… И мамину не разглядели, и мою тоже…

– А кто мой отец, бабушка?

– Не знаю. Мне твоя матушка ничего тогда про него не сказала. Приехала на каникулы – уже беременная была, институт пришлось заочно оканчивать… Только потом призналась, что твой отец и не знает даже, что ты у него есть! Она сама так решила: если не смог полюбить – пусть и про ребенка не знает! Грех-то какой на человеке… Любила она его сильно, Машенька. По-моему, и до сих пор любит… А твою красоту обязательно разглядят, не сомневайся! Вон Семка Ильин – так и вьется вокруг! Сумеет разглядеть – счастлив будет, и тебе за его счастье воздастся, уж поверь мне…

– Мам, посмотри! – вывела ее из задумчивости Варька, остановившая наконец свой выбор на открытом легком платье нежного бирюзового цвета, который изумительно шел к ее рыжим волосам. Маша посмотрела на ценник, брови ее от удивления автоматически поползли вверх. Ничего себе… Нет, для Варьки ей не жалко было никаких денег, надо так надо… Просто странно осознавать, как это стоимость маленькой шелковой тряпочки может быть соизмерима с двумя ее месячными зарплатами. А платил ей Арсений очень щедро! Иногда даже неловко было получать эти деньги: ей казалось, что она их и не заработала вовсе…

Он вообще никогда не был ни жадным, ни расчетливым. Казалось, он вообще не считает денег. Любой сотрудник его фирмы мог запросто попросить у него и материальную помощь, и ссуду. И подарки Арсений всем любил дарить самые что ни на есть шикарные, неожиданные, причем делал это с видимым удовольствием. И радовался, как мальчишка, наблюдая за искренним восторгом одаряемого. «Нет, совсем губа не дура у этой провинциальной стервочки, нашла кого охмурить, – думала Маша, наблюдая за суетой продавщиц обувного магазина, где Варька примеряла уже десятую пару туфель. – Девочка сделала абсолютно правильный выбор…»

– Мам, я правильный выбор сделала, как ты думаешь? – услышала она голос дочери. Варька стояла перед ней, держа на весу изящные белые туфельки с открытой пяткой.

– Да, Варюша, ты сделала абсолютно правильный выбор, – отрешенно улыбаясь, ответила Маша.

Дома их уже поджидал Семен с горячим ужином, с бутылкой сухого красного вина. После ужина они сидели на диване, одинаково умильно улыбались, глядя на свое рыжеволосое крутящееся перед зеркалом чадо в шикарном дорогом платье. «Вот оно, счастье… Руками потрогать можно. Живи, как говорится, и радуйся. А на душе не только кошки скребут, там еще и камни тяжелые ворочаются, и черный дождь вперемешку с пеплом шуршит не переставая…» – думала Маша, мысленно возвращаясь в пережитое. Вот она открывает дверь, видит Арсения, баюкающего в руках Алену. Вот он сильно и нежно прижимает ее голову к плечу…

– Маш, ты болеешь, что ли? – услышала она участливый голос Семена. – У тебя глаза какие-то сильно температурные. Или устала? А может, давай в отпуск махнем? На недельку, а, Маш? Пока у Варьки вступительные экзамены не начались? А с Сенькой я сам договорюсь…

– Не смей никогда называть его Сенькой! Какой он тебе Сенька? Я же просила тебя! Я же как человека тебя просила!

Неожиданно для себя Маша истерически расплакалась, закрыв лицо руками и бухнувшись в диванную подушку. И никак не могла остановиться, чувствуя, почти физически ощущая стыд от своих слез, от обескураженности мужа и дочери, растерянно застывших над ней в нелепых позах.

– Варька, валерьянку неси! – скомандовал наконец Семен. Смешно подогнув колени и неловко ковыляя на высоченных каблуках, Варька бросилась на кухню, загремела попавшимся на пути стулом.

– Пап, да нет у нас никакой валерьянки! – испуганно прокричала она уже оттуда.

– Тогда просто воды принеси!

Выхватив у подбежавшей дочери стакан, Семен набрал полный рот воды и, смешно вытаращив глаза, изо всех сил брызнул на Машу. Вздрогнув, она мгновенно перестала плакать, испуганно уставилась на мужа:

– Ты что, с ума сошел?

– Так растерялся я… Ты ж раньше никогда так не плакала.

– А водой-то зачем?

– Да нормально! Нас с братьями в детстве бабка всегда так лечила. Подойдет неожиданно да ка-а-ак брызнет!

– Ну уж… Не знаю, как насчет лечения, а заикой на всю жизнь человека можно оставить! – уже со смехом сказала Варька, стряхивая с нового платья прилетевшие редкие брызги.

Они посмеялись еще втроем, потом попили вместе чаю с тортом, беззлобно переругиваясь на тему очередности мытья посуды. Вспомнив удачно и к месту про «морской закон», Маша с Варькой быстро выскочили из-за стола, торжественно нацепили на Семена фартук и ушли спать.

Маша заснула в то же мгновение, как голова ее коснулась подушки. «Хорошее успокоительное придумала Семенова бабка… – успела подумать она, засыпая. – Завтра трудный день, надо будет все рассказать Инне… А может, с Ленкой сначала посоветоваться? Ладно, утро вечера мудренее…»

Она уже не слышала, как в спальню вошел Семен, не видела, как долго смотрел на нее, спящую, как переливались в его рыжих глазах любовь и тревога, вместе взятые…

– А может, тебе все-таки показалось, Мышонок? Ну подумаешь, приобнял шеф секретаршу… Да я тебе сколько угодно анекдотов расскажу на эту тему! – рассуждала Ленка, поедая уже третью отбивную подряд.

Они сидели втроем на Машиной кухне, пытаясь осмыслить сложившуюся критическую ситуацию. Инна курила одну сигарету за другой, ничего не ела, молчала отрешенно, как будто разговор касался не ее, а какой-то другой женщины.

– Вы знаете, девочки, я всю жизнь ждала чего-то подобного. И ждала, и не верила, что именно со мной это может произойти… – наконец заговорила она, потушив очередную докуренную до фильтра сигарету в переполненной окурками пепельнице.

– Да ладно, не впадай в панику! Ничего же еще не случилось! – оптимистично провозгласила с набитым ртом Ленка, жестикулируя ножом и вилкой.

– Конечно не случилось! Когда случится, уже поздно будет боржоми пить! А сейчас-то что делать? – прикуривая дрожащими пальцами очередную сигарету, допытывалась Инна. – Истерику ему закатить? Алене этой волосенки повыдирать?

– Ты что, ни в коем случае! Она тебе только спасибо скажет! Он после этого уж точно к ней свалит, даже и не сомневайся… И так, наверное, надеется, что Мышь все тебе рассказала.

– А что, что тогда делать? – тоскливо заныла Инна.

– Ничего не делать! Жить, как прежде. Быть хрупкой и нежной, в житейских делах бестолковой. И почаще мелькать у него перед глазами в образе живого укора совести.

– Так я и в самом деле никчемная и бестолковая в этих самых делах! Только и умею, что за собой следить, всю жизнь на это положила… Сколько я денег оставила в салонах да тренажерных залах! Вот идиотка! Нет чтоб заначки делать на черный день…

– Кстати, о заначках. Давай-ка поговорим на всякий случай о вашем совместном имуществе. – Вздохнув, Лена отодвинула совершенно чистую, как всегда, тарелку, освобождая около себя пространство. – Квартира ваша на чье имя оформлена?

– Ее Арсюше родители подарили, я там только прописана…

– Так… – задумчиво произнесла Ленка. – А дача?

– А дача по наследству ему досталась, вы ж помните, там раньше его родители жили, мы еще к ним в гости ездили… Зато моя машина на меня оформлена, я это точно знаю!

– Да что машина! – раздраженно произнесла Ленка. – Груда железа твоя машина! Ну и дура же ты, Ларионова…

Помолчали. Инна растерянно лупила красиво подкрашенные глаза, готовясь вот-вот расплакаться. Лена прикурила сигарету, выдыхая дым, повернулась всем корпусом к Маше:

– Слушай, Мышь, а магазины у него как оформлены? На имя фирмы или на него?

– Были на него…

– То есть как это – были?!

– А он их продал. Я две недели назад бумаги оформила, покупатель уже и свидетельство на право собственности получил… А площади мы теперь у того же покупателя арендуем.

– Ну и как он это объяснил? Говорил тебе что-нибудь?

– Да я и не спрашивала. Он дал мне задание – я выполнила, и все.

– Ну молодец, исполнительная ты наша! Теперь у этой дуры вообще ничего не осталось! – выразительно вскинув руку в сторону Инны, провозгласила Лена. – Теперь все приберет к рукам твоя васнецовская Аленушка на камушке!

– Да подождите, девочки, паниковать… Ничего же страшного не случилось! Да и не может Арсений поступить подло, он не из таких… – тихо рассуждала Маша. – Вы знаете, мне что-то странное показалось в том, как он ее обнимал. Не как влюбленный мужчина обнимает женщину, а как-то по-другому… Как отец, что ли…

– Да что ж тут странного-то? – возмутилась Лена. – Он на двадцать лет старше ее! Она для него во всех ипостасях существует – и как женщина, и как ребенок. Слушай, Инна, а это идея! – быстро развернулась она к Инне. – Может, тебе срочно забеременеть?

– Ну да, вспомнила баба, як дивкой була! Мне скоро сороковник стукнет! Тем более он уже месяца три ко мне не притрагивался!

– Как это? – ужаснулась Лена. – Ничего себе, как все запущено… А что ж ты раньше-то молчала?

– Да я думала, у нас такая гармония… Как в том анекдоте: ему не хочется, а мне и не надо…

– Вот двадцать лет тебя, Ларионова, знаю, а даже и предположить не могла, что ты такая наивная!

– Ой, Лен, хватит уже! Мне и так хреново, еще ты со своими оценками!

Инна наконец расплакалась, размазывая черные потоки туши по щекам. Лена виновато суетилась, совала ей в руки салфетку, что-то тихо приговаривая, гладила по плечам. Капризно отмахиваясь от Ленкиных жалостливых причитаний, Инна плакала того горше, будто подруга и была в этот момент ее главной обидчицей.

Маша молча сидела за столом, наблюдая за ними. Странное чувство овладело ею. Было оно сродни обыкновенному злорадству. Что ж, можно самой себе в этом признаться. Не человек она, что ли? Не женщина? И в то же время она искренне, по-бабьи жалела эту женщину, с которой, может, и не общалась бы никогда, не будь она женой Арсения. А может, это была злорадная жалость, если вообще такое чувство имеет место быть…

– Все, хватит рыдать! Пойдем умоемся. Лена обняла Инну за плечи, увела в ванную.

В кухню заглянула любопытная Варька, спросила шепотом:

– Мам, что-то случилось? Какое у вашей королевны горе?

– Иди, Варь, к себе… И не вздумай больше подслушивать! Не царское это дело, дочь!

– Да что я, маленькая, чтоб подслушивать? Я ж так, из женской солидарности, можно сказать… Да и интересно, отчего богатые тоже плачут…

– Варя!

– Все-все, ухожу-ухожу, простите-извините…

Инна вышла из ванной умытая, с опухшим от слез лицом.

– Мышь, дай косметику какую-нибудь… Пудру, тушь… Не могу же я в таком виде на улицу выйти!

– Инна, я же не пользуюсь косметикой…

– Что, вообще? – ужаснулась Инна, внимательно разглядывая Машино лицо. – Надо же, никогда не замечала…

«Ты и меня-то никогда не замечала, смотрела всегда как на белую стену», – подумала Маша. Вслух же произнесла:

– Сейчас у Варьки попрошу… Варюша! – крикнула она в сторону комнаты, где сидела дочь. – Принеси тете Инне свою косметичку, пожалуйста!

Варька тут же появилась в дверях, держа в руке большую яркую сумочку с косметикой, с любопытством разглядывала Инну.

– Покажи, что у тебя там… – брезгливо сморщив губы, принялась рыться Инна в Варькиной косметике. – Боже, барахло какое… Я надеюсь, ты не на китайском рынке все это покупала?

Маша увидела, как вспыхнули на Варькином лице и без того яркие веснушки, сделала ей злые и умоляющие глаза, взглядом прося не хамить.

Варька вдруг широко улыбнулась, показав великолепные ровные зубы, заморгала наивно рыжими ресницами:

– Ой, а что это с вами, теть Инна? Какая вы страшненькая, оказывается… Без слез и не взглянешь! А косметика у меня хорошая, французская. Родители на мою неземную красоту никогда не скупятся… Хотя зачем мне? Красоту, ее ведь никакой косметикой не испортишь, правда? Да вы берите, тетя Инна, не стесняйтесь. Вам-то надо…

– В кого ты такая хамка выросла, Варвара? Вроде мать твоя тише воды ниже травы… Про отца я вообще промолчу! – со злобой бросила ей Инна.

– А у меня все наоборот, по закону компенсации.

– Ладно, Варя, иди к себе! – вмешалась в этот опасный диалог Маша.

– Как ты ее плохо воспитала, Мышь! – не могла уняться Инна. – Она меня совсем не уважает! Тоже, подружку нашла!

– Ладно, хватить на ребенка бочку катить! – заступилась за Варьку Лена. – Ты ж сама первая начала! Лучше подумай, что тебе дальше делать!

– А что мне делать? Я не знаю, что делать… – сникла Инна, вертя в руках коробочку с пудрой.

– Значит, так, – многозначительно помолчав, сказала Ленка. – Ведешь себя с ним как обычно. И никаких истерик, поняла? В глазах – только счастье и радость, и улыбайся пошире. Не спрашиваешь, куда пошел, откуда пришел да почему так поздно… И всячески демонстрируешь свою женскую слабость и никчемность. Только не переиграй, знаю я тебя… Ни в коем случае не дай ему понять, что ты знаешь про эту Алену. И болезнь себе какую-нибудь придумай покрасивше, поинтеллигентнее… Арсюша у нас мужик шибко порядочный, мы его за три рубля не отдадим! Самим пригодится. Я вот думаю, может, нам чуть-чуть ревности организовать? А, Мышонок, как ты думаешь?

– Как это? Какой ревности? – удивленно уставилась на нее Маша.

– Ну как, как… Вот звоню я, например, к Ларионовым домой. Арсюша берет трубку, а я ее кладу. Я снова звоню, он снова берет, я опять кладу… А потом трубку берет Инка и разговаривает со мной, будто с мужиком – извините, мол, уважаемый, прекратите свои звонки, вы ж понимаете, я мужа люблю, и вообще, я не такая, я жду трамвая…

– А вдруг он, наоборот, обрадуется возможности кому-то меня сплавить? – испуганно проговорила Инна. – Нет, Ленка, такие игры – не вариант…

– Ну, тогда я не знаю… – развела руками Ленка. – Не хочешь в игры играть, можно действовать и более жесткими методами.

– Это какими? – насторожилась Маша.

– Какими, какими… Есть у меня парочка крутых знакомых, еще с детдомовской юности, из общества «синих», знаешь про такое? Так вот, эти ребята одним своим видом напугать могут, а если слегка прижмут – твоей Алене мало не покажется.

– Нет! И не думай даже! Нам еще уголовного кодекса в этом деле не хватало! Сами справимся! – остудила Ленкин пыл Маша.

– Да ладно, сами так сами… Но ты мне все равно эту Алену покажи, мне жуть как интересно стало. Я на днях к тебе на работу заскочу, разведаю обстановку. И вообще, время уже позднее, засиделись мы у тебя, Мышь… Давай, Ларионова, надевай улыбку на рожу да поезжай домой, поджидай своего верного любящего мужа, как и договорились. А кстати, вы не забыли, голубушки? – вставая из-за стола и направляясь в прихожую, спросила она. – В субботу едем в деревню к моему Овсянке, баба Нюра нас ждет, пироги печь будет!

– А может, без меня? – заныла Инна. – Сама же сказала, чтоб я дома была, любимого мужа поджидала…

– Ничего страшного, поедешь, развеешься. Ты ж не просто так, ты ж ради подруги… Арсюша такие вещи понимает и приветствует! Так что жди, в субботу утром я за тобой заеду!

Маша по традиции расцеловалась с Ленкой, улыбнулась вежливо на Иннино небрежное помахивание рукой, закрыла входную дверь, вернулась на кухню. Вскоре туда же притащилась Варька, села за кухонный стол, сложив ручки одна на другую, как прилежная первоклассница.

– Ругать будешь? – спросила тоном напроказившего ребенка, хлопая рыжими ресницами.

– Да нет, разве такую хорошую и вежливую девочку можно ругать? – в тон ей ответила, улыбаясь, Маша.

– Вот объясни мне, мам, одну вещь… – заговорила Варька задумчиво. – Когда тебя тетя Лена Мышонком называет, это воспринимается просто как производное от твоего имени, по-дружески, тепло и ласково. А у тети Инны ее обращение «Мышь» звучит так, как будто ты и в самом деле противная серая мышь, на которую и смотреть-то неприятно, не то что с ней разговаривать.

– Не знаю, дочь… Я уже привыкла, не замечаю даже…

– Мам, а зачем к этому привыкать? Какая в этом необходимость? Что, если ты не будешь дружить с тетей Инной, дядя Арсений тебя выгонит с работы? Допустим, даже если и выгонит, ты больше другой работы себе не найдешь, что ли? Вот не понимаю я! Просто не могу смотреть на эту вашу фоновую дружбу!

– Какую-какую дружбу, не поняла? – развернулась Маша к дочери от раковины, где мыла посуду, удивленно на нее уставилась.

– Ну, это когда вся дружба строится на том, что один для другого составляет выгодный фон. Тетя Инна же на всю катушку отрывается, будто демонстрирует всем: смотрите, люди добрые, с кем мне, такой неземной красавице и гламурнице, приходится дружить! С серой мышью! Позор! Пожалейте меня, люди добрые!

– Ну, это уже преувеличение, дочь. Аллегория. Ты у меня фантазерка, мыслишь образами. Мы дружим втроем уже сто лет, привыкли друг к другу, да и поздно в моем возрасте друзей менять…

– Не знаю, мам, лукавишь ты что-то. Вот чувствую – лукавишь, а где собака зарыта – понять не могу!

Маша не успела ей ничего ответить, да, собственно, и не знала, что ей ответить. Хлопнула входная дверь, Варька подскочила со своего стула, помчалась в прихожую. В кухню вошел улыбающийся Семен, неся ухватившую его за шею Варьку, ласково приговаривая:

– Смотри, Маш, скоро девку замуж отдавать, а она все на шее виснет…

– Да ну его, этот замуж, я с вами жить буду!

– Накорми лучше отца, чем глупости-то говорить, – улыбаясь, сказала Маша. – Устала я сегодня что-то… Пойду спать лягу.

Она медленно развязала фартук, проходя мимо дочери, поцеловала в рыжую макушку. Уже лежа под одеялом и вспомнив Варькино «лукавишь, мам…», наконец дала волю слезам. Хорошая моя, умная рыжая девочка! Я и сама не пойму, как это со мной случилось. Наказана я любовью, как тяжкой болезнью. Нет от нее спасения, и лекарств, чтобы вылечиться, тоже никто пока не придумал. Одно лекарство только и есть – всегда рядом быть. Хоть как, любым способом. Хоть сбоку припеку, но – быть. Потому и буду дружить с кем угодно, хоть с чертом лысым…

– Да как это вы не помните, я же рассказывала! – сердилась Ленка то ли на сидевших в машине Машу с Инной, то ли на выбоины и ямы на узкой проселочной дороге. – Наш Овсянка – это сын бабы Нюры, нянечки из детдома! Она меня с ним и познакомила! Он бывший моряк, а сейчас реставратором заделался, нынче всех на творчество потянуло… С женой развелся, живет теперь с бабой Нюрой, иконы реставрирует. Ну, в общем, с большими тараканами мужик, конечно, тут уж ничего не поделаешь. Зато тихий и спокойный. Если ему перышки почистить, очень даже ничего смотреться будет!

– Нуда, конечно, – саркастически усмехнулась Инна. – Овсянку сколько ни украшай, она все равно овсянкой останется!

– Ладно, королева ты наша английская, не очень-то там выступай… И вообще, я тебя предупредить хочу: баба Нюра женщина простая и добрая, и не вздумай перед ней рожи презрительные изображать!

– А я ее помню, Ленк… – тихо вступила в разговор сидевшая на заднем сиденье Маша, – помню, как она в общагу к тебе приходила. Только она и тогда уже в солидном возрасте была, а сейчас, наверное, совсем старенькая? Я помню, как она плакала, когда уходила, как тебя обнимала…

– А она ко многим ребятам ходила. И сейчас ходит. А к Димке Андрееву даже в колонию на свиданку ездила, я ей денег на дорогу да на продукты давала. Сейчас, Мышонок, такие бабы Нюры уже все повывелись… Так что считайте, девки, что у вас сегодня особенный день – с редким видом человека познакомитесь! Вымирающим, так сказать. Странно, да? Люди придумали заносить редкие виды животных и растений в Красную книгу, а про себя забыли! Да шучу я, шучу, Ларионова, не таращь на меня свои прекрасные голубые глаза! Лучше скажи, как наш Арсюша?

– Да все так же… Приходит – молчит, уходит – молчит…

– Плохо. Мышонок, а на фирме как дела? Докладывай обстановку на фронте.

– Да чего там докладывать, мой генерал, на нашем фронте тоже все как будто хреново! Вчера после обеда ни его, ни Алены уже и близко не наблюдалось, вместе свалили, как пить дать! – на одном дыхании протараторила Маша, изо всех сил стараясь придать голосу грубые хрипловатые Ленкины интонации.

– Ладно, Мышонок, один ноль в твою пользу, – грустно рассмеялась Ленка, – очень похоже меня изобразила! Ладно, про Арсюшу сегодня говорить не будем. Сегодня у нас на повестке дня устройство моей личной жизни. Подъезжаем, девочки…

Ленка остановила машину у небольшого деревенского дома в три окна с палисадником, зазывно посигналила. Потом первая выскочила из машины, открыла низкую калитку. От крыльца к ней торопливо, раскинув руки, ковыляла баба Нюра, с трудом переставляя тяжелые ноги в смешных остроносых резиновых калошах, седая, простоволосая, в длинной шерстяной кофте с вытянутыми карманами.

– Аленушка, красавица моя писаная, наконец-то собралась ко мне… – одышливо запричитала старушка, обнимая и целуя Ленку.

– Надо же, Аленушка… – тихо пробормотала Инна, обращаясь к Маше. – И Ленка тоже – Аленушка! Никуда от этих Аленушек не денешься, что за жизнь… Плюнь – непременно в Аленушку попадешь…

– Что ты там бормочешь, жаль моя? – со смехом обернулась к ней Ленка. – Познакомься лучше! Вот, девчонки, это и есть баба Нюра…

– Здравствуйте, девоньки! – смешно поклонилась им оплывшим станом старушка.

– Это Инна, а это, стало быть, Машенька. Вот, приехали твоих знаменитых пирогов отведать.

– Ну скажешь тоже, доча… Какие такие мои пироги! – засмущалась старушка, ласково оглядывая Машу с Инной. – Проходите, девоньки, в избу, сейчас обедать будем… Саша! Дай гостям умыться с дороги!

Навстречу им по большому двору, сплошь поросшему кудрявой аптечной ромашкой, шел высокий худой мужчина в тренировочных штанах с лампасами, в клетчатой рубашке навыпуск. Длинные русые волосы его были забраны в жидкий хвостик, глаза улыбались приветливо.

– Здравствуй, Саш… Познакомься, подруги мои. Это Инна, а это Маша…

Рука у Саши была большой, сухой и теплой. «Не нервный, значит», – отметила про себя Маша. Уже хорошо. И выражение лица приятное. Ей даже показалось, что видела его где-то раньше, даже как будто знакома была. Это чувство преследовало ее и позже, когда они сели за стол и выпили по первой за знакомство, потом по второй за встречу. «Нет, показалось, – убеждала она себя. – Просто энергетика у него теплая, как парное молоко, вот и кажется, что сто лет знакомы…»

А пироги у бабы Нюры оказались действительно необыкновенными. Особенно поразил ее пирог с рыбой, который, оказывается, нельзя было резать ножом, а полагалось полностью снимать румяную верхнюю корку и брать себе на тарелку рыбу, запеченную внутри целиком, вместе с зеленым луком, перцем, лаврушкой… И заедать эту рыбу надо было верхней и нижней корочками, которые опять же полагалось не резать, а рвать руками, обжигаясь и вскрикивая. Вкусно…

Даже Инна, считавшая себя стопроцентной эстеткой, уплетала за обе щеки рваные пироговы корочки, облизывала пальцы, громко смеялась прибауткам бабы Нюры, раскрасневшейся от полрюмки водки и довольной своим триумфом стряпухи.

– Ешьте, девоньки, ешьте… В городе вашем никто таких пирогов не напечет. Сейчас еще шаньги со сметаной подойдут, у меня к ним молоко парное есть, у соседки утром взяла.

– Нет, шаньги я уже не осилю, баба Нюра… – откинувшись на спинку стула, засмеялась Инна. – Шаньги – это мы потом…

– Осилишь, молодуха, осилишь! Вон ты худа кака, как коза моя Манька! Негоже бабе без мяса жить, наедать надо, не то мужик разлюбит!

– Вот! – засмеялась громко Инна, с вызовом глядя на Лену с Машей. – Вот чего мне в жизни не хватает! Мяса на ребрах! А вы развели стратегию с тактикой, тоже мне… Все просто, оказывается!

– Ну так и в чем проблема, подруга? Пробуй, экспериментируй. Все в твоих руках! – широко развела руками Ленка.

– А может, девочки, в этом и есть сермяжная правда, а? – перестав смеяться, грустно рассудила Инна. – Была б я толстой, старой, неухоженной, может, тогда бы он не посмел? Старых толстых жен, наоборот, жалеют, даже анекдот на эту тему есть. Как там, я забыла… Что-то про чемодан без ручки: и выбросить жалко, и использовать нельзя…

Саша понимающими грустными глазами смотрел на Инну, молчал, не участвуя в разговоре. «А ведь ему наверняка есть что сказать… – думала Маша, исподтишка наблюдая за ним. – Вон какое лицо умное да грустное. И совсем он на овсянку не похож…»

Постепенно у Ленки и Инны, разморенных едой и выпитой водкой, стали слипаться глаза.

– Баба Нюра, мы поспим немножко, ты не возражаешь? – вставая из-за стола, сказала Ленка.

– А и правда! Идите в горницу, поспите…

– В горницу – это куда? На сеновал, что ли? – удивленно вытянула разомлевшее лицо Инна.

– Да сама ты сеновал, дурында! – громко расхохоталась Ленка. – Горница – это просто комната по-деревенски. Вставай, пойдем на часок завалимся!

«Ага, завалимся! А мне, как обычно, придется посуду мыть? – обреченно подумала Маша, глядя на разоренный стол. – И когда я уже научусь эту водку, наконец, пить? Сейчас бы тоже на заслуженную сиесту отправилась…»

Неожиданно до нее донесся восторженный Иннин визг. Подскочив со стула, она вместе с бабой Нюрой заторопилась в горницу. Инна, барахтаясь в высокой мягкой перине, хохотала так громко и заразительно, что снова пришлось пожалеть о своих трезвых привычках.

– Что это? Я думала, это кровать такая высокая… Я и легла, как на кровать! И провалилась, смотрите! Боже, как здорово!

– Так это перина, девонька… У вас в городе, поди, уж никто таких и не держит… – глядя на нее, засмеялась и баба Нюра. – Хорошая, хорошая перина! Сама собирала, перышко к перышку. Поспи сладко, может, какой жирок и завяжется!

С визгом запрыгнула на перину и Ленка, совсем утопив в ней смеющуюся Инну. Набарахтавшись вдоволь, они наконец затихли. Ленка махнула рукой – ступайте, мол, отсюда. Не мешайте сонным удовольствиям предаваться.

Вздохнув, Маша вернулась на кухню, собрала тарелки. Деревенский процесс мытья посуды обещал быть долгим – в одном тазу мыть, в другом полоскать, потом перетирать полотенцем насухо. Медленно, никуда не торопясь. А вообще – ничего. Умиротворяет даже. Голова отдыхает, руки работу делают. В маленькое кухонное оконце видно, как ходит по двору туда-сюда Саша, таскает на коромысле тяжелые ведра с водой.

– Баньку для вас готовит… – проследив за ее взглядом, сказала баба Нюра. – Хороший он у меня, спокойный да работящий. Золото, а не мужик. Не пьет, не курит… А вот не заладилось чего-то с женой, ко мне приехал… Спрашивать начинаю – молчит. Может, с Аленушкой у них сложится, а? Как ты думаешь, девонька?

– Не знаю, баба Нюра… Может, и сладится.

Перемыв всю посуду, Маша вышла во двор, ступила босой ногой на кудрявую ромашку. Тихо прошла по узенькой тропинке в огород, огляделась.

Вокруг покосившейся изгороди гордо высились толстые стебли репейника вперемежку с подрастающим подсолнухом, дальняя полянка в конце огорода вся взялась желтой сурепкой да иван-чаем. Высокие грядки сплошь заросли сорняками, давно уже требовали прополки. Маша наклонилась, раздвинула руками стебли лебеды, разглядела хилые, вылезшие из земли аккуратные пушистые ряды ростков моркови, принялась освобождать их из плена. Прополола всю грядку, встала, полюбовалась. Красиво…

Склонившись над следующей грядкой, услышала сзади тихие шаги, обернулась. За ее спиной стоял улыбающийся Саша.

– Машенька, вы как Золушка… Пока мачеха спит, надо разобрать фасоль, отделив черную от белой, посадить семь розовых кустов…

– И подумать о смысле жизни, – смеясь, подхватила Маша. – Что ж вы, принц, свой огород так запустили? Ни одна Золушка не справится!

– Да, каюсь, запустил…

Саша присел на корточки напротив, стал полоть ту же грядку.

– А вы, Маша, совсем не похожи на своих подруг. Молчунья.

– Да вы тоже, я вижу, красноречием не страдаете.

– Хм… Как вы хорошо это сказали – не страдаете… Да, теперь не страдаю. А раньше было дело, страдал. И еще как. И красноречием, и карьеризмом, и желанием обязательно быть кем-то. Очень хотелось обозначиться, знаете ли. Пыжился, суетился изо всех сил. Потом прошло.

– Почему? У вас что-то случилось? Извините, может, я бестактный вопрос задаю…

– Да нет. Ничего особенного не случилось. Просто скучно стало. Враз. Холодно и скучно.

– Депрессия напала?

– Нет, что вы… Просто я философствовать много начал. Знаете, что является отличительной чертой несчастливого человека?

– Что? – с интересом спросила Маша, подняв на него глаза.

– Он начинает философствовать. Счастливые люди просто живут в своем бытии и ни о чем не думают, а несчастные начинают кропотливо засовывать в рамки приличия свою неудавшуюся жизнь. Все жаждут ответа на вопрос: за что? И самое интересное – находят… Вы не замечали?

– Может быть… – задумчиво произнесла Маша.

– Вы знаете, я очень долго считал себя абсолютно счастливым человеком. Как же – у меня цель была… Хотел добиться любви женщины. Все силы на это положил, всю молодость. Суетился перед ней, доказывал, что я личность, что меня любить можно… Когда очень долгое время любишь одного человека, которому твое драгоценное чувство и не нужно совсем, силы из тебя быстро уходят. Вот тут-то пресловутый комплекс неполноценности и вцепляется в тебя, и начинаешь себя критиковать и анализировать: что с тобой не так, почему тебя не любят… Опасная штука, я вам скажу! Никому такого не пожелаю.

– Но любовь без взаимности – это ведь тоже любовь… – робко попыталась вставить Маша.

– Нет! – с тихой какой-то яростью продолжил Саша. – Это вам так кажется! Это в женских романах неразделенная любовь овеяна флером романтики, а на самом деле – обыкновенная бытовая мука, уж поверьте мне!

– Да я верю, верю…

– Я ведь рано женился, глупым был, несмышленышем. Встречались всего две недели… А когда моя любимая девушка с ходу согласилась выйти за меня замуж – в облаках летал от счастья, на руках носил… Это потом, позже уже, понимать начал – не любит она меня, терпит изо всех сил. Вот и поставил себе великую цель – выслужить любовь. Чтобы она увидела, какой я на самом деле необыкновенный и значительный.

– Выходит, не выслужили, раз сбежали?

– Не выслужил. Да и ей, наверное, вся моя суета не в радость была. Жила со мной – как черновик писала: вот-вот, и начнется все набело, по-настоящему… Всегда поверх моей головы кого-то выглядывала. А уходил – чуть в ноги не бросилась, умоляла остаться. Странные вы существа, женщины. Я ее до сих пор люблю…

– Саша, а как же Лена?

– Я очень хорошо к ней отношусь. И сделаю все, чтобы она была счастлива. Ей ведь нелегко в жизни пришлось… Да вы и сами знаете, чего я вам объясняю.

– А как вы думаете, она вас любит?

– Да нет, конечно, бог с вами. Просто так честнее получается, вам не кажется? Мы оба знаем, чего хотим…

– Не знаю, Саша. Я думаю, что иметь возможность постоянно находиться рядом с любимым человеком – это уже счастье.

– Нет, Машенька, к сожалению, это не так. Это счастье с годами в такую муку превращается, что не знаешь, как от нее избавиться! Один только способ и остается – бежать сломя голову…

– Да? А мне кажется, что огромное количество мужчин и женщин, тех, кто безответно любит, позавидовали бы вам. Честное слово! Да многие полжизни бы отдали за возможность жить с любимым! Потому что это же ваша любовь, сладкий тяжелый крест, Богом данный, и нести его надо до конца, а не сбрасывать с плеч на полдороге!

– Я тоже думал об этом, Маша. Только смысла нет в такой жизни. Я лучше буду любить на расстоянии. Это ведь тоже крест, только он, пожалуй, еще тяжелее.

– Да, наверное, тяжелее… На расстоянии – это тяжелее, – грустно согласилась Маша, выпрямляясь во весь рост и рассматривая свои грязные от травы руки.

– А насчет Лены вы не сомневайтесь. Я буду ей хорошим мужем. В ее понимании, конечно. Буду надежным тылом, верным другом, защитником. Она хочет построить свою семью, как строят новый дом – все рассчитать, ничего не упустить, все правильно спланировать, не выбиться из графика сдачи объекта… Она все это получит. Многие семьи так живут, и ничего, не мучаются!

– Нет, Саша, не согласна я с вами. Не убедили вы меня.

– Это потому, что у вас все хорошо. Не были вы в моей шкуре!

– Да откуда вы знаете?!

– Лена рассказывала мне и о вас, и об Инне. Вы знаете, она вам обоим очень завидует. Куда ж от нее денешься, от зависти? Глядит на вас, и все время ей кажется, что она ущербна. У вас есть семьи, а у нее нет. Так что любым способом, но она должна взять эту планку, и все тут! И никто ее в обратном не убедит! Так что наш брак будет абсолютно честным, не сомневайтесь!

– Где ж тут честность? Ее-то сердце свободно, а вы до сих пор свою жену любите!

– Вот она мне и поможет ее разлюбить!

– Ну дай бог, чтобы так и было, Саша… Я ведь совсем не против. Скорее даже наоборот!

– Ой да ты моя девонька-помощница! – услышала Маша голос бабы Нюры за спиной. – Да неужто ты мне все грядки переполола? Ой спасибо тебе, доча! А то мне уж совсем невмочь самой-то…

Они втроем вернулись во двор, где в тени большой яблони на столе из толстых, почерневших от времени досок стоял огромный старинный самовар.

– Он что, настоящий? – удивилась Маша.

– Ну а какой же еще! И самовар настоящий, и вода ключевая, и чай с травами я заварила…

– У мамы здесь все настоящее, не то что у меня… – грустно усмехнулся Саша, садясь за стол. – Вот попьем чаю, а после я вам, Машенька, свои иконы покажу. Тоже настоящие, старинные. Мне их на реставрацию из всех окрестных деревень несут.

– Скоро девки проснутся, как раз и банька протопится! Ох уж я вас напарю! У меня свои секреты есть, выйдете из баньки молодешеньки, здоровешеньки! Пойду сейчас травы запарю да меду из погреба достану…

Баба Нюра, переваливаясь тяжелой утицей, заковыляла в сторону дома.

– Старенькая совсем стала… – задумчиво проговорил ей вслед Саша. – Вижу, переживает из-за меня. А как ей объяснишь, почему я от жены сбежал? Не поймет. Она-то умеет всех любить одинаково, не требуя к себе ответной любви. Сколько она своим детдомовцам помогала, каждого облизать была готова. Последнее отдаст, если попросят… А ведь никто, кроме Лены, и не вспоминает о ней. Хотя чего с детдомовца требовать? Для него эта любовь как дождевая капелька, без самого дождя ничего не значащая…

На крыльцо, потягиваясь, вышла заспанная Ленка. Потрясла головой, отгоняя дурман похмельного сна, медленно пошла по траве к столу с самоваром.

– Саш, налей мне чаю покрепче! Голова раскалывается.

– Ну да, кто ж пьет водку в такую жару! – наливая в чашку пахучую заварку и сочувственно глядя на Ленку, произнес Саша. – Ничего, сейчас в бане из тебя все похмелье выйдет!

– Не хочу я в баню! Принеси мне лучше мою сумку из дома, у меня там аспирин есть.

Саша безропотно поднялся со стула, пошел в дом.

– Мышь, ну как он тебе? – торопливо спросила Ленка.

– Ой, Лен, не знаю… Ты же с ним жить собралась, а не я.

– Ну хоть первое впечатление какое? – не унималась Ленка.

– Да нормальное впечатление. Мужик как мужик, грядки полоть умеет…

– Какие грядки?

– А пока вы с Инной спали, мы с ним успели весь огород бабе Нюре прополоть!

– Ну, Мышь, ты даешь! – звонко расхохоталась Ленка. – Как всегда, в своем репертуаре! Везде себе занятие сыщешь, прямо семиделка какая-то!

Ленка взяла у возвратившегося Саши свою сумку, достала упаковку с аспирином. Запила таблетку чаем, посидела молча, прислушиваясь к себе.

– И как? Помогает? – заботливо спросил Саша. – Может, все же лучше в бане попариться?

«Какая нарочитая забота, неестественная… – грустно подумала Маша, глядя на них. – Нет, все-таки нельзя ничего в жизни устроить искусственно. А тем более семью. Так и будет бедный Саша изображать заботливого мужа, а Ленка – раздражаться, терпеть, злиться, обзывать его овсянкой… О боже! А сама я! Тоже часто на Семена злюсь! Только он-то меня любит, я знаю. А тут – обоюдное притворство, вдвойне несчастливое. Жалко Ленку…»

А баня у бабы Нюры действительно оказалась необычной. Они втроем разместились на широком полке, и старушка, поддав хорошенько на каменку и ловко орудуя двумя пихтовыми вениками, под дружный визг от души похлестала их по голым телесам, приговаривая:

– Терпите, терпите, девки, сейчас еще поддам… У меня пар хороший, с мятой, с душицей, чуете, какой дух идет?

Потом они отдыхали, развалившись на широченной скамье предбанника, обмазанные с головы до ног липовым медом, пили бабы-Нюрин терпкий ядреный квас. И снова парились до одурения, с визгом обливали друг друга ключевой водой, балуясь и смеясь, как малые девчонки. Под конец, опять загнав на полок, баба Нюра обложила их толстым слоем запаренной в большом чугунке травы, как живым одеялом. Шел от него такой здоровый дух природной силы и радости, что им казалось, будто и в самом деле они выйдут отсюда юными феями, гладкими и красивыми, без первых морщинок и лишних складочек, от которых в сорок лет уже никуда и не денешься.