Родник пробивается в скалах

Юрий Михайлович Агеев

Родник пробивается в скалах

Над горами

Я видел горы свысока, Идя путём вершин. Мне в мозг впечаталась строка: «Прекрасен сход лавин…» Окликни тишь, что спит века, И всё сойдет с основ… Но стыли синие снега На спинах ледников. Казались пропасти игрой Горячечной мечты, Смыкались там гора с горой В бескрайние хребты. Лепились села, точно мох, Убоги и тесны, И реки брали мир врасплох, Срываясь с крутизны. Наш самолет бросало в дрожь Над безднами лететь. И я подумал: вот где ложь Не сможет уцелеть! 1976 г.

Тропы

Случается в жизни решиться на шаг, Отбросив, как хлам, что придумали люди. Пусть глянец на всём, чую: что-то не так, И лишь самому докопаться до сути. А мне говорят: «Светел мир и велик, Где правят расчёты и точные числа. Живи, как другие — не лезь напрямик. Что толку в метаньях и в поисках смысла? Хлебнув передряг, ты вернулся назад, А было б спокойней остаться у дома. К чему рисковать и блуждать наугад, И так ли уж плохи одни аксиомы?» Но всем вопреки путь я выбрал иной, Минуя дороги, прямые, как стропы. С тех пор простираются передо мной Глухие, кривые, Окольные тропы. 1978

Мы живём, открытые ветрам…

Мы живём, открытые ветрам, Над обрывом в глинобитном доме. Притерпелись к вечным сквознякам, Хлеб жуём и деньги экономим. От порога тропы — круто вверх. В сторону шагнёшь — сломаешь ноги. Сохнут слёзы, застывает смех От того, что натворили боги. Пласт — на пласт, скала вросла в скалу, Прилепились домики, как гнёзда. Здесь вольготно одному орлу, Да и тот предпочитает воздух. Те, кто хвалят хмурый горный край, Либо лгут, или в горах не жили. Их бы на полгода в этот «рай», Мигом всю б романтику забыли. 1977

Следишь за миром через «цейс»…

Следишь за миром через «цейс» В глухом безлюдье постоянном, Живёшь в горах, как эдельвейс, Вдыхая холод и туманы. На высоте чистейший слог Сгорает в рифме и длиннотах, И только тишина и Бог, И через месяц день отлёта… 1979 г.

Горная ностальгическая

Что тянет нас к бедовым кручам, Когда внизу намного лучше? Вершины скрыты в хмурых тучах, А нам унынье ни к чему. Готовы вниз нестись лавины, Нам не пройти и половины, Но ждут невзятые вершины, И нас подруги не поймут. Мы лезем в скалы не за риском, Не за уменьем альпинистским. Мы к небесам подходим близко, — Как хорошо на высоте! Внизу долины, точно карты, Сдувает ветер нас с азартом, И понимаешь, что не стар ты, А истина лишь в простоте. Когда мы сходим с небосвода, Раз в пять труднее переходы. Мы говорим: «Прощай, свобода, Нас ждут глухие города…» Но ветер, пахнущий снегами, Но эдельвейс прекрасной даме, Но высоту за облаками Душа запомнит навсегда. 1979

Нога с уступа соскользнёт…

Нога с уступа соскользнёт, — Когда-нибудь случится это, И бывший друг перешагнёт Через тебя, не зная, где ты. А ты во льдах заснул навек, Пятью обвалами засыпан. Зачем стремишься, человек, К горам? Скажи, что там забыто? Вершины ль видимая даль Тебе доступнее сокрытой? Он скажет: «Не твоя печаль! — Мне по душе страна гранита».

Чайки в городе

Чайки в городе, в городе… Птицы!.. Не людей, так хоть их пожалеть! Чайкам голодно, надо кормиться И в полете не умереть. Вот зима, но исчезли вороны. Странный признак! — чего им не жить? Только чайки летят на балконы, Рвутся в окна, прося их впустить. Чайки, чайки, хорошие птицы. Трудно вам? Я впущу вас, впущу! Только где же вам всем разместиться? Что, не в гости? Хоть корм притащу! Но пугливы вы страшно — и точка. Подойдешь — всех, как ветром снесет, Не берете из рук ни кусочка. Верно! Пуганый дольше живет. Всё равно вам, кто чуток, не чуток… Всё меняется, всё до поры. Снег пойдет через несколько суток, А пока чайки белят дворы. 1985

Эдельвейс

Где туманы дремлют и поныне, Порожденьем недоступных мест, Рос цветок прекрасный на вершине, Нежно называясь Эдельвейс. С высотой небес устав бороться, Пролетал орёл к исходу дня Там, где Эдельвейс тянулся к солнцу, Головы бесстрашно не клоня. Так и жил бы он, ничьей рукою Не встревожен, так же свеж и чист, Но однажды в этот край покоя Вторгся, страх презревший, альпинист. Лез по скалам он, как по ступеням, И вершин без счёта покорил, Чужд был сожаленьям и сомненьям, И цветистых слов не говорил. Тот, кому победы мало значат, Сделал на вершину первый шаг, И сорвал цветок, как приз удачи, А потом впихнул его в рюкзак. И — назад, свою развеяв скуку, Покоряя дальше белый свет. Но тому, кто поднимает руку На красу Земли, спасенья нет. Зашатался камень под рукою, Задрожал и канул свод небес. Покоритель спит в краю покоя, Рядом с ним — увядший Эдельвейс. Что ж, на свете всякое бывает, — Погибают люди там и тут… Горы боль свою не забывают, Эдельвейсы снова прорастут. 1985

Я живу в высотном доме…

Я живу в высотном доме На последнем этаже, Крыш, небес и солнца кроме — Только молнии стрижей. По проспекту ходят люди, Сверху — точно муравьи, — Так о нас и боги судят, Без пристрастья и любви. Мчатся разные машины, Отравляя мир вокруг, Ну а мне с моей вершины Грузовик — и тот, как жук. Просыпаюсь — сразу к свету, Вся отдушина — балкон. У кого балкона нету, — Жизнь влачит в плену окон. Поутру на воздух выйду, Сигарету закурю, Сам себе прощу обиду, Сам с собой поговорю. Не хожу давно к знакомым И скупее стал в речах Потому, что лифт поломан, А вода — лишь по ночам. Сталь куют за стенкой справа, Слева крутят «Бони М», Снизу тетка злого нрава Сочиняет тьму проблем. Но о том ли все мечтали? Знали бы, как мне вас жаль! Ах, какие видно дали, Если вглядываться в даль… Люд в свои стремится норы, Скукой мается, а зря. Надоел мне этот город, Между нами говоря. Бьёшь баклуши на работе, — До зарплаты как дожить? — И ещё не старый, вроде, А куда исчезла прыть? Годы мчатся неуклонно, Скоро пенсия — и что ж? Сиганул бы я с балкона, Да на землю упадёшь. Но все беды, словно мыши, Убегают в никуда, Если дождь идёт по крыше, С потолка течёт вода. Если с крыши, если с крыши Тихо капает вода… 1983

Дождь в городе

Зеркал асфальтовых не счесть — Их полирует дождь. Бормочет он… О чем? Бог весть… О том, чего не ждешь. Вот взять бы и расколдовать Звон капель, дробь в окно, И записать в свою тетрадь Решенье хоть одно. Но вместо слов дыханьем снов — Нет сил их удержать, — Смывая пыль со всех основ, Дожди идут опять.

Столовая общепита

Что — помню, а что — забыто, Но где-то на самом дне Столовая общепита Всплывает, как в давнем сне. С десяток столов и стойка, Где борщ, котлеты, компот, А хлеб — хватай его столько, Сколько рука наберет. Прибавишь стакан сметаны, И всё это на поднос, И дешево, как ни странно, И съесть это — не вопрос. Подсядешь к окну, и сыто Икнешь полчаса спустя. Столовая общепита, Живу, о тебе грустя. 2009

Лермонтов

Перелистай историю, расстроя Внимание от скучных цифр в строке, Покажется: вчера погибла Троя, И час назад — дуэль на Машуке… Погиб поэт, но есть другой, Не менее опасный, Его недрогнувшей рукой Написан стих ужасный. Он забияка и фрондёр, Гроза кокеток светских, Поклонник демона и гор, И шуток изуверских. Им недоволен царь и двор: Откуда столько понта? Идет душок с Шотландских гор От прадеда Лермонта. Ему и ссылка — не беда, Он взял себе в обычай Хлестать, как будто спирт — вода, С приятелем Казбичем. Между боями сочинял, Публиковался редко, Подозревая, что попал К жандармам на заметку. Жил, вынося свою тюрьму, Поглядывал на тучи, И зло наскучило ему, И он ему наскучил. И пулю предпочтя ножу, Помедлил на мгновенье, Сказав: «Печально я гляжу На наше поколенье». О том же, как погиб поэт, Как чтим он в каждой сакле, Сказал литературовед Андронников Ираклий.

Русская горянка

У родника, нагнувшись над водою, Ловя струю в серебряный кувшин, Стояла дева, строгой красотою Пленяя взгляды старцев и мужчин. Белее всех снегов с вершин Кавказа, Зарёю алой тронутое чуть, Лицо её, чуть скрытое от глаза Платком, светилось, обнажая суть. Из-под ресниц, синей аквамарина, Пылал огонь, в груди стесняя вдох. Горянку на Руси назвали Ниной, Там, где Всевышний не Аллах, а Бог.

Науму Гребневу, поэту и переводчику

Для того, чтоб душа, воспарив, Устремлялась из сумерек к свету, — Волнам хаоса мыслей и рифм Вопреки — континенты поэтов. Где безмолвье жило до поры, Пустота заменяла сознанье, Мастер слов созидает миры, Как Господь создавал Мирозданье. В Прометеевом горном краю, Где случалось ещё не такое, Дарит он гениальность свою Тем, кто, может, того и не стоит. Все другие дела отложив, Не отмеченный славою вящей, Он своим вдохновением жив, — Человек и поэт настоящий. Вот и память о нём занесли, Как снега, бесконечные годы… А по небу летят журавли, Точно строчки его перевода.

Бывало, пишу себе в стол, как всегда…

Бывало, пишу себе в стол, как всегда, И грежу зарплатою. Приходит реальность — уходит мечта, Нигде не печатают. Системы разрушены, век на нуле, Иные правители, Но я не в союзе, компашке, в числе, А в дальней обители. Хотя отношенья с Союзом писак Приятельские, Они на дела не влияют никак Писательские. Владеют умами и финн и калмык, Тунгус изощряется, Но это меня, хоть меняют ярлык, Пока не касается. Пусть ищут пути и в добре и во зле, Вещают пророчества, Но есть утешенье: на этой Земле Честней одиночество.

Я получил твое письмо… П. Рамазановой

Я получил твое письмо, Хорошее и теплое, И вечером, в часу седьмом, Пишу под дождь за стеклами. Сквозь усыпляющую дробь Идет строка: «Спасибо Вам…», И мысль: «Смотри, не засиропь Слова!» — С опаской выплыла. Что напишу и что смогу, Чью отогрею душу я, Коль слов и рифм не берегу, А если трачу — лучшие? Зажег свечу. Со стен — глаза Высоцкого и Галича Мне смотрят за душу и за Грядущие ристалища. Мне кажется, я ждал письма, Вот только к а к отвечу я? За все бессонные дома Тебе спасибо вечное!

Скитаясь в поисках свободы…

Скитаясь в поисках свободы Средь суеты, крови и лжи, Все земли обойдя и воды, Мир от усталости дрожит. Ему прилечь бы в сладкой дрёме, Чтобы наутро стать собой, Но свет тернист и неукромен, А тьма стремится стать судьбой. Несутся облака, не споря, Ветрам попавшие в аркан, Туда, где припадает к морю Мой край, скалистый Дагестан, Туда, где пики режут шквалы Лихих ветров из ночи в день, Туда, где эхо и обвалы, И где живёт свободы тень. Я сам, придя на эту Землю, Слегка растерян был и глуп, И истинам затёртым внемля, Не размыкал, по счастью, губ. Но прозревая очень скоро Учений зыбкую мораль, Предпочитал морали горы, Горизонтали — вертикаль. От поражений неминучих, От самомненья и страстей, — Меня от бед спасали кручи, Ведя тропой меж пропастей. И в высь иного небосвода Смотрю теперь из суеты, И там живёт моя свобода, — Свобода мысли и мечты.

Родник пробивается в скалах…

Родник пробивается в скалах, Буравя спрессованный пласт. Он силу подарит усталым, Надежды и веры придаст. И струйка чистейшая льётся Сквозь мрамор, базальт и гранит. Так слово поэта пробьётся И души людей напоит.

Писатели строчат о Шамиле…

Писатели строчат о Шамиле, Поэты составляют срочно оды, — По Дагестанской выжженной земле Пахнуло свежим воздухом свободы. Одни твердят: — Ах, как он был велик! Другие: — Патриот родного края! Так говорят, когда иссяк родник: «Какая в нём вода была живая!..» Растёт гора бумаги на столе, — Сумеют ли прочесть всё это люди? Кто только ни писал о Шамиле, Но Шамилём никто уже не будет! 1995

Про Дагестан

Давненько же я не был в Дагестане, Седой Кавказ сильнее поседел, В живых уж нет иных на годекане, А кто в живых, пожалуй, не у дел. Была у нас страна, брат, мировая, Езжай куда захочешь — всюду ждут, Последнее кладут и наливают, И дома ты кругом — и там и тут. Мне говорят: стреляют в Дагестане, Не стоит ездить в гости; ну и что ж, Что знаешь ты где каждый столб и камень? — Нарвёшься иль на пулю, иль на нож. Изводят населенье, как чеченцев, И нет работы, и без счёта вдов, Гуськом в леса уходят ополченцы, Чтобы сражаться с бандами ментов. Не отрекаясь от себя и веры, Затягивают туже пояса, Кругом — долги, ну а миллионеры Оплачивают спорт и чудеса. Я знаю, что настали дни крутые, Уже от бед не поднимают глаз, Но люди там остались золотые, И будут жить, пока стоит Кавказ! 2011 г.

Полвека прошло, стало время ценней…

Полвека прошло, стало время ценней, Пройти его надо достойно. Тружусь над строкой, а в родной стороне Опять, говорят, неспокойно. Вживаясь в чужбины глухой неуют, Не понят, не принят и странен, Я плохо живу, но я знаю: живут И хуже меня в Дагестане. И я обращаюсь лицом к стороне, Покинутой в спешке когда-то, И вижу вершины нетающий снег, И слышу лавины раскаты.

Хотя мне меч и не с руки…

Хотя мне меч и не с руки, Но получилось так в итоге, Что жил я веку вопреки, И перешёл дорогу многим. Сулили недруги провал, Спуская клеветы лавины, Но я о том не горевал, А молча шёл к своим вершинам. Открытьям прошлым — грош цена, Жизнь прожита наполовину. Но где-то есть ещё одна Моя невзятая вершина…