Юрий Михайлович Агеев
Достоевский
О ДостоевскомМногих писателей по прошествии времени можно воспринимать лишь в историческом контексте, какими бы оригинальными и передовыми они ни были для современников. Истинные таланты становятся классиками, простые труженики пера забываются, обернувшись персонажами уходящего бытия. И лишь немногие способны встряхнуть, взять за душу через столетия, заставить верить и сопереживать искушённого читателя. Среди этих бессмертных имён — писатель, философ и пророк XIX века Фёдор Михайлович Достоевский.
Раскройте его на любой странице, и жизнь запульсирует сквозь выцветшие строчки, ошеломляя напряжённостью нерва, точностью описания человеческих переживаний. Ничто не изменилось в восприятии мира, разве лишь поблекла словесная палитра нынешнего прагматичного века и многие слова из прошлого видятся теперь, как счастливые находки утраченного…
Глава первая Отец… Приют на Божедомке. Пустырь, заросший сорняком. Поводыри, слепцы, котомки, Рука с зажатым пятаком. Здесь всё запомнилось, и будет Сынишкой желчного врача Рассказано живущим людям, Без лжи и шепота, — с плеча! Рассказчик мал: ему лет восемь. Но разве мало восемь лет, Когда о том, что не выносят, Он знает не один сюжет? О чем не ведают в салонах И даже слышать не хотят, Там, где голубят пустозвонов, Вдруг загудит его набат. Он станет притчей во языцах, Его услышат тьма и свет. И он иуд увидет в лицах, Но это будет в двадцать лет. А нынче голос хриплый, резкий, Опять клянёт его с крыльца. И мальчик, Федька Достоевский, Бежит за флигель от отца. Глава вторая Карьера канцелярской крысы — Зарыться в ворохе бумаг, Жить исправлением описок, Пугаться взглядов: «Что, не так?» Не так, как надо, выступаешь И кланяешься невпопад, Не так на плане намечаешь Карьеру, чин и цепь наград. Трудись хоть до седьмого пота Над циркулярною горой. Нам всяких благ сулит работа, В итоге плата — геморрой! Глава третья Очнувшись после перевода Судьбы Евгении Гранде, Он поднял взгляд на сырость свода, На стены в серой наготе. Но тяжесть нового сознанья Заныла с рук уйти в тетрадь. Он только начал воскресать, Но захлестнуло мирозданье. Глава четвертая Уйти в отставку, как игрок, Поставив ставку на талант? А если подведет итог, Сфальшивит в ноте музыкант? Не будет денег и жилья, Иль на худой конец — чердак, И скажет Жизнь: «Ты — или я! А вместе нам нельзя никак». Уйти в отставку или жить, Вычерчивая путь слуги? Или туда, где рвется нить С благополучьем и долги? Но вот исписаны листы, И дышит рукопись строкой. Уйти в отставку, в век мечты Укрыться и найти покой? Глава пятая Читатели — народ капризный. Прочтут, забудут, зашвырнут. Им подавайте катаклизмы, Убийства, страсти, но не труд. Труд в канцеляриях приелся, Рабочих выжал в куль костей, И этот адский день терпелся За том бульварных повестей. Там было всё красивей, лучше, И даже в царских кабаках Читали книги о Гаркуше, Парижских тайнах и ворах. Глава шестая У Петрашевского в кругу Юнцов и мудрецов Не славословят и не лгут, А говорят в лицо. Здесь боль и истина одна: Народу нужен хлеб! Русь в кандалах, и в том вина Душителя судеб. Душитель — царь и свора псов, Вцепившихся в народ. Перетрясти бы до основ Помещиков, Синод!.. Не повторить сенатский бунт, А всё решить умом… По пятницам здесь свечи жгут, Дрожит от споров дом. Глава седьмая Чтоб не сойти с ума перед расстрелом, За ночь до вознесенья в никуда, Не спал писатель и перо скрипело — То Достоевский торопил года. В последний день, в пути на гильотину Андрей Шенье заканчивал сонет, Чтоб, если не пройти до половины, То жизнь прожить до капли, как поэт. Когда стрелялись, вешались и гибли, Исхода и друзей не находя, Когда кричали журавлям и хрипли В молитвах, сочиненных загодя, Тогда прощалась каждая ошибка Не человеку, времени его, И что казалось странным или зыбким, Прочлось первопричиною всего. Глава восьмая Что значит минута, когда ты в тепле, Когда есть в запасе другая? Бумага и перья лежат на столе, А мысли приходят и тают. Минута — не время! Расчет на часы. Душа полюбила уют. Но странно, когда на земные весы Бросаются двадцать минут. Иссякнут минуты — погаснут миры. Свинцовые точки над «и» Серьезно, без шуток и детской игры, Поставят печати свои. Надели мешки, прикрутили к столбам. До выстрела двадцать мгновений. Погибших за правду причислим к Христам. Когда же конец причислений? Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем? С ума бы сойти на краю. Невинные — незащитимы никем, Лишь волосы дыбом встают. Минуты бегут, обращаясь в часы, И в век двадцать первый растут. Нам странно, когда на земные весы Бросаются двадцать минут. Глава девятая Совершено! Возврата нет К вчерашним разговорам. Что, если высший разум — бред И Жизни нет повтора? Тогда зачем, тогда к чему Мучения и бденья? Тогда уж сразу — не в тюрьму, А в пропасть в час рожденья. Сейчас на голову мешок Набросят и прикрутят К столбу. Минута… Залп… Ожог… И постиженье сути. Но за мгновенье перед тем, Как смерть всё уничтожит, Зажглась проблема из проблем: «Век до конца не прожит!» Кто не был сжат рукой беды, Не трать на чтенье порох. Жил Достоевский, но не ты. Жил человек — не шорох! Снег замирает на плацу. «Ружье на взвод!» — Взвели… По обнаженному лицу И петрашевцам… — Стой! Не пли! Глава десятая Ни от сумы, ни от тюрьмы… За правду, за рывок из тьмы, За то, что в рабстве жить не смог, Одно убежище — острог. Где хлеб — с червями пополам. Где жизнь — копейка, совесть — хлам. Но здесь надеждою живут, Что дальше смерти не сошлют. Глава одиннадцатая Случайность или же везенье Найти знакомого в аду? Он ждет в военном облаченье: — Мой друг, кого я узнаю! Вы — Достоевский, петербуржец?! Писатель, автор повестей? Не может быть! В оковах… Ужас! Пять лет о вас уж нет вестей. Какой удар же рок отвесил — От молодости ни следа! Я был присяжным на процессе И вам сочувствовал тогда. Вас бросили в дыру такую, Чтоб не поднялись никогда. Я вам свободу отвоюю И буду другом навсегда. Не бойтесь ничего, нас двое. Сегодня же пишу друзьям. Пойдемте же ко мне!.. Такое Лишь отнесешь к волшебным снам. Лежала впереди дорога, Спасающая дух и плоть. Но если кто-то верит в Бога, То он поймет, что спас Господь. Глава двенадцатая В море выдвинутый форт На болотах, на костях. Балтику швыряет норд По каналам, по гостям. Волны-гостьи на Неве Разбегаются, дробясь. Люди голубых кровей Шествуют, не торопясь. Кто верхом, а кто в коляске По булыжнику-граниту… Точно в гоголевской сказке, Город тайнами пропитан. За фасадами домов, За соборами, церквями Щели проходных дворов Смотрят страшными глазами. Глава тринадцатая Белые ночи — черные реки, Улицы, фонари и аптеки. Свет над мостом еле-еле теплился: Здесь Свидригайлов вчера застрелился. Мышкин к Рогожину шёл, торопясь. Здесь обрывалась случайная связь. За поворотом есть выход на Невский — Тут иногда проходил Достоевский. Вот и сейчас слышу чьи-то шаги… Память и рифма, не трусь, помоги! Глава четырнадцатая Контракт подписан. Кабала! И меньше месяца в запасе. Теперь сгибаться у стола, Теперь ты — раб, а раб безгласен. Тихонько перышком скрипи, Следи за оборотом слова. Из неизвестности лепи Роман для критики Каткова. «Ах, если б сделать миллион!» — Мечтал с досадой Достоевский. И вдруг смятенный Родион Раскольников пошёл на Невский. Откуда, как и почему Студент в оборванной шинели Вдруг накрепко припал к тому, Кто даже другом не был в «деле»?! Ещё процентщица жива, Ещё сюжет мелькает тенью, Ещё не созданы слова Для оправданья преступленью. Но ясен нервный персонаж: Таким он будет до признанья, Пока тюремный экипаж Не скроется в казенном зданье. Глава пятнадцатая Иностранцам мерещатся тайны: Им Россию века не понять. Так и Федор Михайлыч случайно Стал загадкой, хоть мог и не стать. Неошеллинги, Фрейды и Ницше Толковали в своих сочиненьях: Был ли он проявлением высших, Тайных сил, или псих, к сожаленью? Эпилепсию брали на знамя, Обвиняли в ужасных грехах: «Кровь сосал у младенцев ночами И отца придушил!..» — Чепуха. Он не Фауст, не черт, не Дракула И не тема бульварных статей. Это в вас било меткое дуло Из романов и повестей. Глава шестнадцатая День передышки. Как нечасто Он выпадает нам, несчастным! Он точно ангелом с небес Нам посылается в спасенье, Но мы идем на преступленье, Которое подскажет бес. Вчера триумф и душ сиянье, О Пушкине высокий слог, А нынче скука на порог. Пропала трубка, наказанье! Вот так и есть! За этажеркой. Как бы теперь её достать? Напрягся — боль. Лег на кровать. Кровь изо рта — и не унять, Глупец — вот мудрости проверка! Весь день пытались кровь унять, Врачи качали головами. Ещё он не успел понять Своей беды, хотел читать, Привстал, но кровь пошла опять, Разбужена его словами. И только к ночи он сказал: — Открой Евангелие, Аня. Я знаю, ждет нас расставанье. Прочти мне вслух… Прикрыл глаза. Глава семнадцатая Свечи тают, ярче свет От камина и жаровни. Человека больше нет, Только слабый звон в часовне. Тишина. Одна жена Плачет. Слезы — это малость! Чья вина? Ничья вина. Смерти неизвестна жалость. Только томик от Луки Стынет, надвое разломлен. Стихли звуки и шаги, Гаснут звоны колоколен. Улыбнувшись, он ушел, Муки променяв на муку. Неизвестное из зол Взял в незнании за руку.
