Юрий Михайлович Агеев
Гемма
Прекрасна мысль, отстоенная жизнью…
Прекрасна мысль, отстоенная жизнью. Нас тяготит незнание причин: Где правда, где тупик — не различим, Робеем перед безднами и высью. И вдруг движенье мысли мудреца Нам открывает замыслы Творца, И бесконечность обретает меру, А знание освобождает веру. Прочти Элладу всю, от Гесиода До Демокрита, и опять начни. Пусть протекут твои Труды и Дни Под знаком философии свободы. Ты тот, кого избрали на Олимп, Достойного — достойные к беседе. Вино веков таит, как привкус меди, Печаль, молитву и предсмертный хрип. Не впитывая яда, полни память Надеждами, стремись открыть миры, Которые укрыты до поры В незнании и норовят истаять. 1990 Афина и Афродита
Олимпийские высоты древнегреческих богов Укрываются в тумане недоступных облаков… Есть одна богиня там, — Не в обиду всем другим, — Спутница моим мечтам, Снам и помыслам благим. Жизнь пройдя до половины, Я не стал бы, как Парис, Обделять мою Афину, Бросил яблоко б ей в высь. Как прилежный ученик, Я иду её путём. К тайнам знания приник, Подчиняясь ей во всём. Там, где обитают боги, — Облака таят судьбу. Не торю наверх дороги, Но надеюсь на тропу. Но в плену земного круга, Властью знаний овладев, Богом данную подругу Я не встретил среди дев. Хоть душа любви открыта, Если дружат — не любя. Но не мсти мне, Афродита, Не отверг я и тебя. Как мне нежность разделить, Страсть ночей и негу снов? Две богини — две любви, Только яблоко одно. 1985 Крит
Брошенный в синь Средиземного моря, Схваченный пеной, на волю ветров Отданный, в кущах олив у предгорий Остров — божественный дар из даров. Где-то в глубины ушла Атлантида, Тихо Эол о былом говорит, Мрамор крошится и тень аониды Не потревожит расколотых плит. Крит! Ты ещё не на дне океана И не осколками амфор живешь! Ты всколыхнёшь ещё дальние страны, Страстью по мифам и тайнам придешь. Пасифая
Растленье не имеет края, Когда за этот край шагнёшь. Изнеженную Пасифаю Ты, страсть, вконец с ума сведёшь. Царить и ничего не делать, — Не слишком ль ноша тяжела? Перелистав мужскую челядь, Она себя лишь разожгла. Утратив стыд, она посмела Пройти блудницей сквозь века, Разгорячённым страстью телом Насаживаясь на быка. И год за годом неуклонно Метался сладострастный крик, И ширилась тропа к загону, Где отдыхал несчастный бык. Жизнь прекрасна, успокоясь…
Жизнь Прекрасна, успокоясь. Полюбись Дафнису Хлоя. Потянись Рука в объятье — Знает жизнь, Что люди — братья. Так хочу, Чтобы любили, В море чувств Себя забыли. Чтоб судьба Жила в покое, Как Прикосновенье Хлои. Похищение Европы
Одна лишь любовь не снижалась в цене, Когда было нечего ставить, — То дождь золотой, то виденье во сне Прельщало влюбленных красавиц. Но если не купишь и не поразишь Обличием воображенья, — Не стоят полушки ни Рим, ни Париж, И тяжек путь от сотворенья. Чем сломишь упрямство девчонки земной, Влюбленной в свое отраженье? Но может случится ли казус такой, Чтоб бог потерпел пораженье?! Какая случится от силы беда, Коль мечешься, страсть не насытив? — И розу срывают тайком иногда, Из сада чужого похитив… Красавицы грезили Зевсом во сне, Мужей подходящих прохлопав, А бык уплывал, унося на спине Ту, что называлась Европой. 2000 г. Одиссея
Чей парус взвился над волной? Хитрюга Одиссей Сегодня кинул дом родной, Супругу и детей. Махнул рукой жене с борта, — Приеду, как же, жди… И вдаль на долгие года И длинные пути. А вслед ему, молясь богам За мужа-остолопа, Смотрела как он убегал Супруга Пенелопа. А волны ненавидят борт Любого корабля, И скоро станет мифом порт, И вообще Земля. Валы, как бешеные псы, Взревут: «Мы всё сметем!», Потащит ветер, сукин сын, Неведомым путем. А где-то там, богам молясь За мужа-остолопа, Пускала голубей на связь Бедняжка Пенелопа. А вот и Троя. Там уже Не нужен Одиссей. Он обойдён был в дележе И изгнан, как плебей. Его, за хитрости кляня, Загнали на корабль. — Бери троянского коня И дуй на все ветра! А вдалеке, богам молясь За мужа-остолопа, Почтовых голубей на связь Пускала Пенелопа. А на Олимпе в пору ту, В отделе адресов Губила жизнь и красоту Гражданка Каллипсо. Решив, что Одиссей — мечта Для женщины земной, Она сказала: — Ерунда, Он завтра будет мой! А чтобы не было проблем, То на пути возврата Каллипсо возвела гарем И остров для разврата. Вот и бродяга Одиссей С оравою воров. Он зол, как тысяча чертей, — Ему не до пиров. Но вин потоки полились, Жаркого слышен шум. Друзья до свинства напились И потеряли ум. А где-то там, богам молясь За мужа-остолопа, Напрасно голубей на связь Пускала Пенелопа! Семь лет, как день, ушли во тьму, Но есть всему предел: Она наскучила ему И он ей надоел. Что я забыл здесь, не пойму? — Сказал он раз, вспылив. Она ответила ему: — Катись, покамест жив! Вот остров тает за бортом, Друзья пришли в себя, А впереди родимый дом, Где, может, ждут тебя… Хоть соль проела паруса, Пресны матросам дни, Вверх-вниз летят, как на весах, На все моря одни. Уж в бочке сыр утратил сорт, Испортилась вода. Вдруг снова остров, что за черт? — Виднеются стада. Болит от голода живот, А там — барашки с ферм. Но кто бы знал, что там живет Приятель Полифем? Ну только мяса нажрались, Циклоп матроса — хап! Когда бы не попутный бриз, Не вырвались б из лап. Казалось, свыше решено Проплавать путь земной, Сирены звали их на дно, Бил с неба град стальной. Вот с мачты крикнули: «Земля!», Вот киль рассек песок. Итака! Днище корабля Легло бортом на бок. И некуда теперь спешить, И виден дом с холма. Теперь бы только жить да жить, И не сходить с ума. Шагает к дому Одиссей, Отвыкший от семьи, Чтоб у жены спросить своей: — Где голуби твои? 1986 Одиссей
Ждущим суждено мгновенье встречи, Только возвращаются не все. Беспечален, но и не беспечен, К берегу причалил Одиссей. За его спиной осталось море, Острова и даже край Земли, Облака надежд и бездны горя, Сто путей и скука на мели. Он идет, хрустя прибрежной галькой, Просолённый, обгорелый бог, А в дому поскрипывает прялкой Та, к которой не прийти не смог. Монолог спартанского царя Леонида
О, Аттика! Акрополь, зной, Афины. Оливков мне не есть у Фермопил. Сын Дария ведет через теснину Свои войска и толпы скрыла пыль. Мне не спасти ни Греции, ни жизни, Хоть на закланье триста душ и тел. Но только триста! И в моей отчизне Их будет горько видеть на щите. Где упаду — история не скажет. Мечи с землей смешают кровь и плоть, И семена растений кровью свяжет, Чтобы теченье Леты побороть. Проходит зной и угасает пыл. Обидно погибать у Фермопил!.. История философии
Гераклит Эфесский или Темный Перебрал однажды на пиру. — Всё, — сказал, — ребяты, в нас условно. Вот допьюсь до чертиков — помру. Всё течет, а, значит — изменяется. С этого моменту я не пью. Сквозь туман, в котором всё качается, Вижу философию свою. В трезвый ум мечты приходят мрачные: — Ну и жизнь, гори она огнем! Позже это место, как удачное, Каждый обыграл в труде своем. Школу основал, мечту вынашивал Греков убедить, что мир богов, Вообщем-то, совсем не лучше нашего, Если есть он в кущах облаков. Всё осуждено и поздно каяться, В стороне пирушки и бардак. Всё течет, а, значит, изменяется, Только изменяется не так… Платон и Сократ
Насмешлив шёл Платон, Сократ к нему с укором: — Шагай сюда, шнурок, не обходи ребят. Чего смеешься ты над нашим разговором, А можешь ты познать хоть самого себя? — Платошка, ты не прав! — сказал ему Сократ. — Сходи, купи вина для всех честных собратьев. И коль не вразумлю, Последний буду гад. Айда в ученики, вникать в мои понятья! Три амфоры вина с утра идут по кругу. Сократ красноречив — что амфоры ему? Кто — пишет на стене, кто — щупает подругу, Кто — силится понять: где он и что к чему? — Ах ты, гимнософист! Чего заходишь с краю? Сиди и слушай, гад, что понял я давно: Я знаю лишь, что я сам ничего не знаю, Но ум моих друзей таит в себе зерно. Афинские отцы прослышали про это: — Чего-то тут не так, дружки не из простых! И вот уже ведут компанию к ответу. — Кто подбивал? — Сократ. — Зачинщика в Кресты! Вник в истину Сократ: «Решили сжить со свету!» — Платоша, не горюй. Живи, как я сказал. Потомкам и друзьям всё отпиши про это, Я ж, так и быть, допью последний свой фиал. О том, как Платон ездил в гости
Однажды в юности Платон Был поражен идеей: «Ещё не пробовал никто Учить, как я умею. Добру я научу людей, Вложу в их души жалость…», — Но на пути его идей Сицилия попалась. В разгар разврата погружён, Там Дионисий правил, — Бесчестя девушек и жён, Он мудрость в грош не ставил. — Ты кто, подлец или шпион? Продайте его в рабство! И вот Платон теряет сон, И веру в государство. Прошло достаточно годов, Чтоб прошлое забылось. Друг пишет снова: «Будь здоров! Вакансия открылась! Дал Дионисий дуба вдруг, У власти — мой приятель. И если ты, Платон, мне друг, То жду в свои объятья». И вновь Платон теряет сон, И закрывает школу, И мчится к другу прямиком, А друг уже закован. Тиран с оравой мудрецов Глядит на чужеземца. — Ах, как же, слышал кто таков! — Тираны не без сердца. — Ты будешь жить в моём дворце, Хвалить мои законы. Всегда с улыбкой на лице Стоять под сенью трона. И тут Платон теряет сон, Не принимает взяток, И всем становится смешон, И в положеньи — шаток. — Да, я беру всех на испуг, Пусть прав ты, ну и что же? — Сказал тиран ему. — Ты друг, Но истина дороже. И чтоб она с меня венец Не скинула, и царство Не уплыло из рук, мудрец, Катись из государства! И вновь Платон теряет сон, Терзается и злится. — Ах, будь неладен друг Дион, А с ним и сицилийцы!.. Поэт
За долгие тысячи лет, До нашего тысячелетья, Жил в Греции некий поэт, Взыскующий правды на свете. Он к истине шел, торопясь Найти подходящую форму, И песня струею лилась, Размеру и рифме покорна. Весь мир отражался в стихах И грезились звездные дали, Стихали деревья в лесах, И звери напеву внимали. Хвалили его в городах, В провинциях локти кусали, Вещали: «Пребудет в веках!», Да слов его не записали. А мрамора — хоть завались, И ноет Пракситель в бестемье, Да вот для певца не нашлись Ни добрые руки, ни время. Отыскан с течением лет Бюст лирика, — добрые вести! — Но это другой был поэт, Рифмач без души и без чести. Его и ваяли за то, Что был лишь тирану угоден, А лирик — он парень простой, — Навечно ничей и свободен. 1979. Атлантида
Не хуля печальную планиду, Ставя потихоньку паруса, Покидали люди Атлантиду, — Ей до погруженья — три часа. Грохотал вулкан, землетрясенье Колыхало остров до основ. Надо же! Такое невезенье! Все атланты потеряли кров… Я живу себе в двадцатом веке, Толстый том листаю не спеша. Вот же жили люди, не калеки, Перегаром в лифте не дыша! Плыли открывать другие земли Или мысль гранили, как Платон. Человек по жизни, глух ли, нем ли, Шел к мечте, отбросив лень и сон. И какие бы кариатиды Ни свисали с новых стен и крыш, Помни о погибшей Атлантиде И Земле, где ты сейчас стоишь! Сулла
Как опостылел этот Рим! Всё одинаково и тошно. Незыблемы — на том стоим, Но дальше жить так невозможно! Тибр не направит воды вспять, И не рассыплешь взглядом Форум. Взгляни вокруг — потянет спать, Уснёшь — а там одни повторы. Меня пытает эта власть, — Плебей счастливей, чем патриций, И подбивает злая страсть Плевать в пресыщенные лица. Мартовские иды
1. Цезарь — Цицерону Рим затаился, скрыв обиды, И лесть утихла, как ни странно. Мечта в сады Семирамиды Ушла, оттачивая планы. Свободно жить. Жена спокойна. Сын задаёт уже вопросы. Простил врагов и недостойных. Что вы замыслили, философ? Вчера, читая Геродота, Я вспомнил вас и вашу клику. Как там Помпея, кто же сотый Её любовник? Он ей к лику? 2. Цицерон — Цезарю Письмо получено, мой цезарь, Или мой фюрер — как хотите. Меня смущают антитезы: «Свободный дух» и «власть в зените». Своею дружескою дланью Вы придавили непокорных. Лесть — это весточка восстанья. Мысль о восстаньи у придворных, У ваших вышколенных теней? Смешно. Напрасны страхи эти. Раздайте неимущим денег И хлеба — он надёжней плети. С Помпеей я почти не вижусь. Любовник — незнакомец некий. Пишите чаще, не обижусь На резкость, ибо в человеке Всё интересно. Цицерон. 3. Предчувствие Окна распахнуты в вечность. В вечном городе ночь. Цезарь постиг быстротечность, Теперь ему не помочь. Отослана Клеопатра, В опалу попал Цицерон. Никто не знает, что завтра Ждёт диктаторский трон. В знаменья уже не верят, Над ними смеялся Брут: «В жизни нет места мере, А прорицатели врут. Брось предаваться грусти, Мы ведь ещё в живых!..» «Бог беды не допустит», — Кто-то сказал из своих. Встретился прорицатель Утром в тени колонн: «Бойся друзей в Сенате — Месяц дурных времён!» Странное время года В душу вливает грусть: «Раньше была свобода, Нынче уснуть боюсь». 4. Молитва Цезаря Все странствия и все бои В прошедшем — за грехи мои. И жизнь, отпущенную в путь, Не воскресить и не вернуть. Я думал: слава — это всё, Что нам за труд судьба несёт. Но уплывут за Стикс друзья, Никто не вспомнит — жил ли я. Жена и сын пройдут, как сон, По зыбкой лестнице времён… Я знаю: что-то здесь не так! Не бездна ждёт меня, не мрак, А что-то страшное из бед, Что изведёт меня на нет. Там, за чертой живёт ли Бог, Или душа — бред лживых строк? Мне сон — не сон и ночь — не ночь. Где друг, что смог бы жить помочь? 5. После Убили человека. Тишина. Убили, а зачем? Кому-то легче? Всё так же беспощадны времена. Трагично счастье. Одиноки речи. Песок в часах струится, тает кварц. И нет часов, а время по пустыням Рассеяно. Жизнь — битва, а не фарс, И тяжко равнодушие к святыням. Гемма
Голубой кусок стекла, Мы тебя разрисовали, Драгоценностью назвали, Жизнь сквозь пальцы утекла… Безделушка на ладони У еще живой руки, Снова брызжешь огоньки Угасающей мадонне. Век — и новая рука Полустёртый камень гладит, И резец уже слегка Виден. Так — до новых стадий. Вот уже и нет клейма На кристалле лазурита. Как же память? Память — тьма И дожди метеоритов. 1987 Античный мир пригрезится едва ли…
Античный мир пригрезится едва ли Тому, кто врос в века бетонных плит, Атланты от небес земных устали, Похоронив своих кариатид. Лежат в пыли разбитые скрижали, Спят боги, даже пальцем не грозя, Слагают миф, кто лучше б уж молчали, И те молчат, кому молчать нельзя.
