Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ

Я не могу входить въ детали по этому предмету, къ которому слишкомъ поверхностно отнеслись недавно въ извѣстнаго рода литературѣ. Я только замѣчу, что тѣ, кто воображаетъ, что помѣхою и уздою можетъ послужить полное раздѣленіе арестантовъ и одиночное заключеніе, впадаютъ въ очень большую ошибку. Извращенность воображенія является дѣйствительной причиной всѣхъ явленій этого порядка, и заключеніе въ одиночной камерѣ служитъ самымъ вѣрнымъ средствомъ, чтобы дать воображенію болѣзненное направленіе. Какъ далеко можетъ доработаться воображеніе въ этомъ направленіи, едва ли даже извѣстно главнымъ спеціалистамъ по душевнымъ болѣзнямъ: для этого необходимо пробыть нѣсколько мѣсяцевъ въ одиночкахъ и пользоваться полнымъ довѣріемъ арестантовъ, сосѣдей по камерѣ, какъ это было съ однимъ изъ нашихъ товарищей.

Вообще, одиночное заключеніе, имѣющее теперь столькихъ сторонниковъ, если бы оно было введено повсемѣстно, было бы безполезнымъ мучительствомъ и повело бы только къ еще большему ослабленію тѣлесной и умственной энергіи арестантовъ. Опытъ всей Европы и громадная пропорція случаевъ умственнаго разстройства, наблюдаемая вездѣ, среди арестантовъ содержимыхъ въ одиночномъ заключеніи болѣе или менѣе продолжительное время, ясно доказываетъ справедливость сказаннаго и остается только удивляться тому, какъ мало люди интересуются указаніями опыта. Для человѣка, занятаго дѣломъ, которое доставляетъ ему нѣкоторое удовольствіе, и умъ котораго самъ по себѣ служитъ богатымъ источникомъ впечатлѣній; для человѣка, который не тревожится о томъ, что происходитъ за стѣнами тюрьмы, котораго семейная жизнь счастлива, котораго не тревожатъ мысли, являющіяся источникомъ постояннаго умственнаго страданія, — для такого человѣка отлученіе отъ общества людей можетъ не имѣть фатальнаго исхода, если оно продолжается всего нѣсколько мѣсяцевъ. Это для людей, которые не могут жить въ обществѣ однѣхъ собственныхъ мыслей и особенно для тѣхъ, сношенія которыхъ съ внѣшнимъ міромъ не отличаются особенной гладкостью и которые вслѣдствіе этого постоянно обуреваемы мрачными мыслями, — даже нѣсколько мѣсяцевъ одиночнаго заключенія являются чрезвычайно опаснымъ испытаніемъ.

Глава X

Нужны ли тюрьмы?

Если мы примемъ во вниманіе всѣ вліянія, бѣгло указанныя въ предыдущей главѣ, то придется признать, что каждое изъ нихъ въ отдѣльности и всѣ они взятыя въ совокупности, дѣйствуютъ въ направленіи, дѣлающемъ людей, отбывшихъ нѣсколько лѣтъ тюремнаго заключенія, все менѣе и менѣе пригодными для жизни въ обществѣ. Съ другой стороны, ни одно, — буквально ни одно — изъ вышеуказанныхъ вліяній не ведетъ къ росту интеллектуальныхъ и нравственныхъ качествъ, не возвышаетъ человѣка до болѣе идеальнаго пониманія жизни и ея обязанностей, не дѣлаетъ его лучшимъ, болѣе человѣчнымъ, по сравненію съ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ до входа въ тюрьму.

Тюрьмы не улучшаютъ нравственности своихъ обитателей; онѣ не предотвращаютъ дальнѣйшихъ преступленій. И невольно возникаетъ вопросъ: что намъ дѣлать съ тѣми, кто нарушаетъ не только писанный законъ, — это печальное наслѣдіе печальнаго прошлаго, — но которые нарушаютъ принципы нравственности, написанныя въ сердцѣ каждаго человѣка? Этотъ вопросъ занимаетъ теперь лучшіе умы нашего вѣка.

Было время, когда все искусство медицины сводилось на прописываніе нѣкоторыхъ, эмпирическимъ путемъ открытыхъ, лекарствъ. Больные, попавшіе въ руки врача, могли быть отравлены этими лекарствами, или могли выздоровѣть, вопреки имъ; но докторъ всегда могъ сослаться на то, что онъ дѣлалъ, какъ всѣ другіе врачи: онъ не могъ перерасти своихъ современниковъ.

Но наше столѣтіе, смѣло поднявшее массу вопросовъ, едва намѣченныхъ въ предыдущіе вѣка, отнеслось къ медицинѣ инымъ образомъ. Не ограничиваясь однимъ леченіемъ болѣзней, современная медицина стремится предотвратить ихъ, и мы знаемъ, какой громадный прогрессъ достигнутъ въ этомъ отношеніи, благодаря современному взгляду на причины болѣзней. Гигіена является самой успѣшной областью медицины.

Таково же должно быть отношеніе къ тому великому соціальному явленію, которое теперь именуется «Преступностью», но которое наши дѣти будутъ называть «Соціальною Болѣзнью». Предупрежденіе болѣзней — лучшій изъ способовъ леченія, — къ такому заключенію пришла цѣлая молодая школа писателей, растущая съ каждымъ днемъ, особенно въ Италіи и представителями этой школы являются: Полетти[74], Ферри[75], Коладжанни[76] и, до извѣстной степени Ломброзо; къ нимъ же должна быть причислена великая школа психологовъ, во главѣ которыхъ стоятъ Гризингеръ[77], Крафтъ-Эббингъ[78]'), Дэпинъ[79] — на континентѣ и Маудсли[80] — въ Англіи; соціологи, въ родѣ Кэтле и его, къ несчастью, малочисленныхъ послѣдователей; наконецъ современная школа психологіи въ ея отношеніи къ индивидууму и соціальныхъ реформаторовъ, разсматривающихъ общество. Въ ихъ трудахъ мы находимъ уже готовые элементы, изъ которыхъ должно создаться новое отношеніе къ тѣмъ несчастнымъ, которыхъ мы теперь вѣшаемъ, обезглавливаемъ или посылаемъ въ тюрьмы.

Три великія первопричины ведутъ къ тому, что называютъ преступленіемъ: соціальныя причины, антропологическія и космическія.

Вліяніе послѣдней изъ этихъ причинъ до настоящаго времени еще недостаточно обслѣдовано, хотя его нельзя отрицать: Кетле (Quetelet) давно уже доказалъ ея значеніе. Изъ годовыхъ отчетовъ англійскаго Генералъ-Почтмейстера намъ извѣстно, напримѣръ, что количество писемъ, въ которыя вложены денежные знаки и которыя опущены въ почтовые ящики Англіи безъ адреса, изъ года въ годъ остается почти неизмѣннымъ. Если такой капризный элементъ нашей жизни, какъ разсѣянность по отношенію къ одному, извѣстнаго рода предмету, подчиненъ законамъ, почти столь же строгимъ, какъ тѣ, которые управляютъ движеніемъ небесныхъ тѣлъ, то тѣмъ болѣе это справедливо по отношенію къ правонарушеніямъ. Мы съ большою точностью можемъ предсказать за годъ впередъ количество убійствъ, которыя будутъ совершены въ каждой изъ странъ Европы; и если мы примемъ во вниманіе нѣкоторыя побочныя вліянія, могущія увеличить или уменьшить число убійствъ въ теченіе слѣдующаго года, то цифра нашего предсказанія будетъ отличаться еще большей аккуратностью.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, въ англійскомъ журналѣ «Nature», былъ помѣщенъ статистическій очеркъ о количествѣ буйствъ и убійствъ, совершенныхъ въ Индіи, въ связи съ температурой и влажностью воздуха. Всякому извѣстно, что излишняя теплота и влажность воздуха дѣлаютъ людей болѣе нервными, чѣмъ когда температура умѣренна и дуетъ сухой вѣтеръ. Въ Индіи, — гдѣ температура иногда достигаетъ чрезвычайной высоты, а воздухъ въ то же самое время отличается необычайной влажностью, — разслабляющее вліяніе атмосферы, конечно, чувствуется въ значительно большей степени, чѣмъ въ нашихъ широтахъ. Вслѣдствіе этого С. А. Гиллъ, изъ цифровыхъ данныхъ, охватывающихъ нѣсколько лѣтъ, вывелъ формулу, которая позволяетъ вамъ, если вы знаете среднюю температуру и степень атмосферической влажности каждаго мѣсяца, предсказать съ удивительнымъ приближеніемъ къ дѣйствительнымъ цыфрамъ количество самоубійствъ и кровавыхъ насилій, которыя будутъ зарегистрованы въ теченіи разсматриваемаго мѣсяца[81]. Подобныя вычисленія могутъ, конечно, показаться очень странными людямъ, непривыкшимъ разсматривать психическія явленія въ зависимости отъ ихъ физическихъ причинъ; но факты указываютъ на эту зависимость съ такой ясностью, что не остается мѣста для сомнѣній. И люди, которымъ пришлось испытать вліяніе тропическаго жара въ соединеніи съ тропической влажностью на ихъ нервную систему, не будутъ удивляться, что именно въ подобные дни индусы склонны хвататься за ножъ для разрѣшенія споровъ, и что люди, разочаровавшіеся въ благахъ жизни, въ такіе дни охотнѣе рѣшаются на самоубійство[82].

Вліяніе космическихъ причинъ на наши дѣйствія еще не было подвергнуто всестороннему анализу; тѣмъ не менѣе, нѣкоторые факты твердо установлены. Извѣстно, напр., что покушенія противъ личности (насиліе, убійство и т. д.) возрастаютъ въ теченіи лѣта, а зимою достигаютъ максимума покушенія, направленныя противъ собственности. Разсматривая кривыя, вырисованныя проф. Э. Ферри[83] и глядя одновременно на кривыя температуры и кривыя, указывающія количество покушеній противъ личности, глубоко поражаешься ихъ подобіемъ: онѣ иногда до того сходны, что трудно бываетъ различить одну отъ другой. Къ сожалѣнію изслѣдованіями подобнаго рода не занимаются съ той энергіей, какой они заслуживаютъ, вслѣдствіе чего лишь немногія изъ космическихъ причинъ анализированы въ связи съ ихъ вліяніемъ на человѣческіе поступки.

Необходимо, впрочемъ, признать, что изслѣдованія этого рода сопряжены со многими затрудненіями, въ виду того, что большинство космическихъ причинъ оказываетъ вліяніе лишь косвеннымъ путемъ; такъ, напримѣръ, когда мы наблюдаемъ, что количество правонарушеній колеблется, сообразно урожаю зерновыхъ хлѣбовъ или винограда, вліяніе космическихъ агентовъ проявляется лишь чрезъ посредство цѣлаго ряда вліяній соціальнаго характера. Все же никто не станетъ отрицать, что при хорошей погодѣ, обильномъ урожаѣ и вытекающемъ изъ нихъ хорошемъ расположеніи духа жителей деревни, послѣдніе менѣе наклонны къ разрѣшенію своихъ мелкихъ ссоръ путемъ насилія, чѣмъ во время бурной или мрачной погоды, когда, въ придачу ко всему этому, испорченные посѣвы тоже вызываютъ общее недовольство. Я думаю, что женщины, имѣющія постоянную возможность наблюдать за хорошимъ и дурнымъ расположеніемъ духа ихъ мужей, могли бы сообщить много интереснаго о вліяніи погоды на семейное благополучіе.

Такъ-называемыя «антропологическія причины», на которыя въ послѣдніе годы было обращено много вниманія, несомнѣнно играютъ еще болѣе важную роль, чѣмъ причины космическія. Вліяніе унаслѣдованныхъ качествъ и тѣлесной организаціи на склонность къ преступленію иллюстрировано за послѣднее время столь многими интересными изслѣдованіями, что мы можемъ составить почти вполнѣ обоснованное сужденіе относительно этой категоріи причинъ, приводящихъ людей къ дверямъ нашихъ судовъ. Конечно, мы не можемъ вполнѣ согласиться съ тѣми заключеніями, къ которымъ пришелъ одинъ изъ наиболѣе видныхъ представителей этой школы, д-ръ Ломброзо[84], особенно въ одной изъ его послѣднихъ работъ[85]. Когда онъ указываетъ, что многіе обитатели нашихъ тюремъ страдаютъ недостатками мозговой организаціи, мы должны признать этотъ фактъ. Мы готовы даже допустить — если это дѣйствительно доказано, что большинство преступниковъ и арестантовъ обладаютъ болѣе длинными руками, чѣмъ люди, находящіеся на свободѣ. Опять-таки, когда Ломброзо указываетъ намъ, что самыя звѣрскія убійства были совершены людьми, страдавшими отъ серьезныхъ дефектовъ тѣлесной организаціи, мы можемъ лишь преклониться предъ этимъ утвержденіемъ и признать его точность. Но подобныя утвержденія остаются лишь заявленіемъ факта, — не болѣе того. А потому мы не можемъ слѣдовать за г. Ломброзо, когда онъ дѣлаетъ черезчуръ широкіе выводы изъ этихъ и подобныхъ имъ фактовъ и когда онъ высказываетъ мысль, что общество имѣетъ право принимать, какія ему заблагоразсудится, мѣры по отношенію къ людямъ, страдающимъ подобными недостатками тѣлесной организаціи. Мы не можемъ признать за обществомъ права истреблять всѣхъ людей, обладающихъ несовершенной структурой мозга и еще менѣе того сажать въ тюрьмы всѣхъ, имѣвшихъ несчастье родиться съ черезчуръ длинными руками. Мы можемъ признать, что большинство виновниковъ звѣрскихъ дѣяній, отъ времени до времени, вызывающихъ общественное негодованіе, недалеко ушли отъ идіотовъ по степени своего умственнаго развитія. Такъ, напр., голова нѣкоего жестокаго убійцы, Фрея, рисунокъ котораго обошелъ всю прессу въ 1886-мъ году, можетъ считаться подтверждающимъ фактомъ. Но, точно также какъ не всѣ въ Индіи берутся за ножъ въ жаркую погоду, точно также не всѣ идіоты и еще менѣе того, не всѣ слабоумные мужчины и женщины дѣлаются убійцами; такъ что самому ярому криминалисту антропологической школы придется отказаться отъ мысли всеобщаго истребленія идіотовъ, если только онъ припомнитъ, сколько изъ нихъ находится на свободѣ (нѣкоторые — подъ надзоромъ, а многіе — даже имѣя здоровыхъ людей подъ своимъ надзоромъ); а, между тѣмъ, вся разница между этими несчастными и тѣми, которыхъ отдали въ руки палача, является, въ сущности, лишь разницей обстоятельствъ, при которыхъ они были рождены и выросли. Развѣ во многихъ, въ другихъ отношеніяхъ вполнѣ «респектабельныхъ» семьяхъ, а также во дворцахъ, не говоря уже объ убѣжищахъ для умалишенныхъ, мы не находимъ людей, страдающихъ такими недостатками мозговой организаціи, которые д-ръ Ломброзо считаетъ характерными, какъ показателей «преступнаго безумія»? Болѣзни мозга могутъ содѣйствовать росту преступныхъ наклонностей; но при другихъ условіяхъ, такого содѣйствія можетъ и не оказаться. Здравый смыслъ и доброе сердце Чарльза Диккенса помогли ему прекрасно понять эту простую истину и воплотить ее въ образѣ мистера Дика.

Итакъ, мы не можемъ согласиться со всѣми выводами д-ра Ломброзо, а тѣмъ менѣе — его послѣдователей; но мы должны быть благодарны итальянскому писателю за то, что онъ посвятилъ свое вниманіе медицинской сторонѣ вопроса и популяризировалъ такого рода изысканія. Теперь всякій непредубѣжденный человѣкъ можетъ вывести изъ многоразличныхъ и чрезвычайно интересныхъ наблюденій д-ра Ломброзо единственное заключеніе, а именно, что большинство тѣхъ, кого мы осуждаемъ въ качествѣ преступниковъ, — люди страдающіе какими-либо болѣзнями или несовершенствами организма, и что, слѣдовательно, ихъ необходимо лечить, а не усиливать ихъ болѣзненное состояніе путемъ тюремнаго заключенія.

Изслѣдованія Маудсли о связи безумія съ преступленіемъ хорошо извѣстны въ Англіи[86]. Читая внимательно его работы, нельзя не вынести впечатлѣнія, что большинство обитателей нашихъ тюремъ, осужденныхъ за насильственныя дѣйствія, — люди, страдающіе какими-нибудь болѣзнями мозга. Мало того, «идеальный сумасшедшій», созданный въ воображеніи законниковъ, котораго они готовы признать неотвѣтственнымъ за его поступки, является такой же рѣдкостью, какъ и «идеальный преступникъ», котораго законъ стремится наказать. Несомнѣнно имѣется, какъ говоритъ Маудсли, — широкая «промежуточная область между преступленіемъ и безуміемъ, причемъ на одной границѣ мы встрѣчаемъ нѣкоторое проявленіе безумія, но еще болѣе того — проявленіе порочности, вѣрнѣе было бы сказать: „сознательнаго желанія причинить какое-нибудь зло“; вблизи же другой границы мы встрѣчаемъ, наоборотъ, меньшее проявленіе порочности и большее — безумія». Но, прибавляетъ онъ, «справедливое опредѣленіе нравственной отвѣтственности несчастныхъ людей, обитающихъ въ этой промежуточной полосѣ», никогда не будетъ достигнуто, пока мы не отдѣлаемся отъ ложныхъ представленій о «порокѣ» и «злой волѣ»[87].

Къ несчастью, до сихъ поръ наши карательныя учрежденія являются лишь компромиссомъ между старыми идеями мести, наказанія «злой воли» и «порока», и болѣе новыми идеями устрашенія, и причемъ обѣ лишь въ незначительной степени смягчаются филантропическими тенденціями. Но мы надѣемся, что недалеко уже то время, когда благородныя воззрѣнія, воодушевлявшія Гризингера, Крафтъ-Эббинга, Дэпина и нѣкоторыхъ современныхъ русскихъ, нѣмецкихъ и итальянскихъ криминалистовъ, войдутъ въ сознаніе общества; и мы тогда будемъ стыдиться, вспоминая, какъ долго мы отдавали людей, которыхъ мы называли «преступниками», въ руки палачей и тюремщиковъ. Если бы добросовѣстные и обширные труды вышеуказанныхъ писателей пользовались болѣе широкой извѣстностью, мы всѣ давно бы поняли, что большинство людей, которыхъ мы теперь держимъ въ тюрьмахъ или приговариваемъ къ смертной казни, нуждаются, вмѣсто наказанія, въ самомъ бережномъ, братскомъ отношеніи къ нимъ. Я, конечно, не думаю предложить замѣну тюремъ пріютами для умалишенныхъ; самая мысль объ этомъ была бы глубоко возмутительна. Пріюты для умалишенныхъ, въ сущности, — тѣ же тюрьмы; а тѣ, которыхъ мы держимъ въ тюрьмахъ, — вовсе не умалишенные; они даже не всегда являются обитателями той границы «промежуточной области», на которой человѣкъ теряетъ контроль надъ своими дѣйствіями. Я такъ же далекъ отъ идеи, которая пропагандируется нѣкоторыми — отдать тюрьмы въ вѣдѣніе педагоговъ и медиковъ. Большинство людей, посылаемыхъ теперь въ тюрьмы, нуждаются лишь въ братской помощи со стороны тѣхъ, кто окружаетъ ихъ; они нуждаются въ помощи для развитія высшихъ инстинктовъ человѣческой природы, ростъ которыхъ былъ задушенъ или пріостановленъ болѣзненнымъ состояніемъ организма (анеміей мозга, болѣзнью сердца, печени, желудка и т. д.) или, еще чаще, — позорными условіями, при которыхъ выростаютъ сотни тысячъ дѣтей и при которыхъ живутъ милліоны взрослыхъ въ такъ называемыхъ центрахъ цивилизаціи. Но эти высшія качества человѣческой природы не могутъ развиваться и быть упражняемы, когда человѣкъ лишенъ свободы, и, стало быть, лишенъ возможности свободнаго контроля надъ своими поступками; когда онъ уединенъ отъ многоразличныхъ вліяній человѣческаго общества. Попробуйте внимательно проанализировать любое нарушеніе неписаннаго моральнаго закона, и вы всегда найдете, какъ сказалъ добрый старикъ Гризингеръ, что это нарушеніе нельзя объяснить внезапнымъ импульсомъ: «оно» — говоритъ онъ, «является результатомъ эффектовъ, которые за многіе годы глубоко дѣйствовали на человѣка»[88]. Возьмемъ, для примѣра, человѣка, совершившаго какой-нибудь актъ насилія. Слѣпые судьи нашего времени, безъ дальнѣйшихъ размышленій, посылаютъ его въ тюрьму. Но человѣкъ, не отравленный изученіемъ римской юриспруденціи, а стремящійся анализировать прежде, чѣмъ выносить приговоръ, скажетъ нѣчто другое. Вмѣстѣ съ Гризингеромъ онъ замѣтитъ, что въ данномъ случаѣ, — если обвиняемый не могъ подавить своихъ чувствъ, и далъ имъ выходъ въ актѣ насилія, то подготовленіе этого акта относится къ болѣе раннему періоду его жизни. Прежде, чѣмъ совершить этотъ актъ, обвиняемый, можетъ быть, въ теченіе всей своей предыдущей жизни, проявлялъ уже ненормальную дѣятельность ума путемъ шумнаго выраженія своихъ чувствъ, заводя крикливыя ссоры по поводу самыхъ пустячныхъ причинъ, или оскорбляя, по малѣйшему поводу, близкихъ ему людей; при чемъ, къ несчастью, не нашлось никого, кто бы уже съ дѣтства постарался дать лучшее направленіе его нервной впечатлительности. Корни причинъ насильственнаго акта, приведшаго обвиняемаго на скамью подсудимыхъ, должно отыскивать такимъ образомъ, въ прошломъ, за многіе годы тому назадъ. А если мы пожелаемъ сдѣлать нашъ анализъ еще болѣе глубокимъ, мы откроемъ, что такое болѣзненное состояніе ума обвиняемаго является слѣдствіемъ какой-нибудь физической болѣзни, унаслѣдованной или развившейся, вслѣдствіе ненормальныхъ условій жизни, — болѣзни сердца, мозга, или пищеварительной системы. Въ теченіе многихъ лѣтъ эти причины оказывали вліяніе на обвиняемаго, и результатомъ ихъ совокупнаго дѣйствія явился наконецъ насильственный актъ, съ которымъ и имѣетъ дѣло бездушный законъ.

Болѣе того, если мы проанализируемъ самихъ себя, если мы открыто признаемся въ тѣхъ мысляхъ, которыя иногда мелькаютъ въ нашемъ мозгу, то мы увидимъ, что всякій изъ насъ имѣетъ задатки тѣхъ самыхъ мыслей и чувствъ (иногда едва уловимыхъ), которыя становятся причинами актовъ, разсматриваемыхъ, какъ преступные. Правда, мы тотчасъ же стремились отогнать подобныя мысли; но если бы онѣ встрѣтили благопріятную почву для проявленія снова и снова; если бы обстоятельства благопріятствовали имъ, вслѣдствіе подавленія болѣе благородныхъ страстей: любви, состраданія и всѣхъ тѣхъ чувствъ, которыя являются результатомъ сердечнаго отношенія къ радостямъ и скорбямъ людей, среди которыхъ мы живемъ, — тогда эти мимолетныя мысли, которыя мы едва замѣчаемъ при нормальныхъ условіяхъ, могли бы вырости въ нѣчто постоянное и явиться болѣзненнымъ элементомъ нашего характера.

Этому мы должны учить нашихъ дѣтей съ самаго ранняго дѣтства, вмѣсто того, чтобы набивать ихъ умъ, съ ранняго дѣтства, идеями о «справедливости», выражаемой въ формѣ мести, наказанія, суда. Если бы мы иначе воспитывали дѣтей, то намъ не пришлось бы краснѣть отъ стыда при мысли, что мы нанимаемъ убійцъ для выполненія нашихъ приговоровъ и платимъ тюремнымъ надзирателямъ за выполненіе такой службы, къ которой ни одинъ образованный человѣкъ не захочетъ приготовлять своихъ собственныхъ дѣтей. А разъ эту службу мы сами считаемъ позорной, то какая же можетъ быть и рѣчь объ ея, якобы морализующемъ характерѣ!

Не тюрьмы, а братскія усилія для подавленія развивающихся въ нѣкоторыхъ изъ насъ противу-общественныхъ чувствъ, — таковы единственныя средства, которыя мы въ правѣ употреблять и можемъ прилагать съ нѣкоторымъ успѣхомъ къ тѣмъ, въ которыхъ эти чувства развились вслѣдствіе тѣлесныхъ болѣзней или общественныхъ вліяній. И не слѣдуетъ думать, чтобы подобное отношеніе къ преступнику являлось утопіей. Воображать, что наказаніе способно остановить ростъ противу-общественныхъ наклонностей, это — утопія, и притомъ еще подленькая утопія, выросшая изъ глубоко-эгоистическаго чувства: «оставьте меня въ покоѣ, и пусть все въ мірѣ идетъ по-прежнему».

Многія изъ противу-общественныхъ чувствъ, говоритъ д-ръ Брюсъ Томпсонъ[89], да и многіе другіе, — унаслѣдованы нами, и факты вполнѣ подтверждаютъ такой взглядъ. — Но что именно можетъ быть унаслѣдовано? Воображаемая «шишка преступности»? или же что-нибудь другое? — Унаслѣдованы бываютъ: недостаточный самоконтроль, отсутствіе твердой воли, желаніе риска, жажда возбужденія[90], несоразмѣрное тщеславіе. Тщеславіе, напримѣръ, въ соединеніи съ стремленіемъ къ рискованнымъ поступкамъ и возбужденію, является одной изъ наиболѣе характерныхъ чертъ у людей, населяющихъ наши тюрьмы. Но мы знаемъ, что тщеславіе находитъ много областей для своего проявленія. Оно можетъ дать маніака, въ родѣ Наполеона I или Тропмана; но оно же вдохновляетъ, при другихъ обстоятельствахъ, — особенно если оно возбуждается и управляется здоровымъ разсудкомъ, — людей, которые прорываютъ туннели и прорѣзываютъ перешейки, изслѣдуютъ арктическія моря, или посвящаютъ всю свою энергію проведенію въ жизнь какого-либо великаго плана, который они считаютъ благодѣтельнымъ для человѣчества. Кромѣ того, развитіе тщеславія можетъ быть пріостановлено или даже вполнѣ парализовано параллельнымъ развитіемъ ума. Тоже относится и къ другимъ, названнымъ сейчасъ, способностямъ. Если человѣкъ унаслѣдовалъ отсутствіе твердой воли, то мы знаемъ также, что эта черта характера можетъ повести къ самымъ разнообразнымъ послѣдствіямъ, сообразно условіямъ жизни. Развѣ мало нашихъ самыхъ милыхъ знакомыхъ страдаютъ именно этимъ недостаткомъ? И развѣ онъ является достаточной причиной для заключенія ихъ въ тюрьму?

Человѣчество рѣдко пыталось обращаться съ провинившимися людьми, какъ съ человѣческими существами; но всякій разъ, когда оно дѣлало попытки подобнаго рода, оно было вознаграждаемо за свою смѣлость. Въ Клэрво меня иногда поражала доброта, съ какой относились къ больнымъ арестантамъ нѣкоторые служители въ госпиталѣ. А докторъ Кэмпбелль, который имѣлъ гораздо болѣе обширное поле наблюденія въ этой области, пробывши тридцать лѣтъ тюремнымъ врачемъ, говоритъ слѣдующее: «Обращаясь съ больными арестантами съ деликатностью, — какъ будто съ дамами, принадлежащими къ высшему обществу, (я цитирую его слова буквально), я получалъ то, что въ госпиталѣ господствовалъ величайшій порядокъ». Кэмпбелль былъ пораженъ «достойною высокой похвалы чертой характера арестантовъ, которая наблюдается даже у самыхъ грубыхъ преступниковъ, — а именно, тѣмъ вниманіемъ, съ какимъ они относятся къ больнымъ». «Самые закоренѣлые преступники», говоритъ Кэмпбелль, «не лишены этого чувства». И онъ прибавляетъ далѣе: «хотя многіе изъ этихъ людей, вслѣдствіе прежней безразсудной жизни и преступныхъ привычекъ, считаются закоренѣлыми и нравственно отупѣвшими, тѣмъ не менѣе они обладаютъ очень острымъ сознаніемъ справедливаго и несправедливаго». Всѣ честные люди, которымъ приходилось сталкиваться съ арестантами, могутъ лишь подтвердить слова д-ра Кэмпбелля.

Въ чемъ же лежитъ секретъ этой черты характера арестантовъ, которая должна особенно поражать людей, привыкшихъ считать арестантовъ существами, недалеко отошедшими отъ дикихъ звѣрей? Служители въ тюремныхъ госпиталяхъ имѣютъ возможность проявлять присущія людямъ добрыя чувства, и упражняютъ ихъ. Они имѣютъ возможность проявить чувство сожалѣнія, и этимъ чувствомъ окрашивались ихъ поступки. Кромѣ того, они пользовались въ госпиталѣ большей свободой, чѣмъ другіе арестанты, а тѣ изъ нихъ, о которыхъ говоритъ д-ръ Кэмпбелль, были еще подъ непосредственнымъ моральнымъ вліяніемъ доктора, — т.-е. такого добраго и умнаго человѣка, какъ Кэмпбелль, а не какого-нибудь грубаго отставного унтеръ-офицера.

Короче говоря, антропологическія причины, т.-е. недостатки организаціи — одна изъ главныхъ причинъ, толкающихъ людей въ тюрьму; но собственно говоря, ихъ нельзя называть «причинами преступности». Тѣ же самые антропологическіе недостатки встрѣчаются у милліоновъ людей, принадлежащихъ къ современному психопатическому поколѣнію; но они ведутъ къ противу-общественнымъ поступкамъ лишь при извѣстныхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ. Что же касается до тюремъ, то онѣ не излѣчиваютъ этихъ патологическихъ недостатковъ: онѣ лишь усиливаютъ ихъ; и когда человѣкъ выходитъ изъ тюрьмы, испытавъ на себѣ, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, ея развращающее вліяніе, онъ несравненно менѣе пригоденъ къ жизни въ обществѣ, чѣмъ былъ до заключенія въ тюрьму. Если общество желаетъ предотвратить съ его стороны совершеніе новыхъ противу-общественныхъ поступковъ, то достигнуть этого возможно, лишь передѣлывая то, что сдѣлала тюрьма, т.-е. сглаживая всѣ тѣ черты, которыя тюрьма врѣзываетъ въ каждаго, имѣвшаго несчастье попасть за ея стѣны. Нѣкоторымъ друзьямъ человѣчества удается достигнуть этого въ отдѣльныхъ случаяхъ, но въ большинствѣ случаевъ подобнаго рода усилія не приводятъ ни къ чему.

Необходимо сказать здѣсь еще нѣсколько словъ о тѣхъ несчастныхъ, которыхъ криминалисты разсматриваютъ, какъ врожденныхъ убійцъ и которыхъ во многихъ странахъ, руководящихся старой библейской моралью, «зубъ за зубъ», посылаютъ на висѣлицу. Англичанамъ можетъ показаться страннымъ, но по всей Сибири — гдѣ имѣется обширное поле для наблюденій надъ различными категоріями ссыльныхъ — убійцы причисляются къ самому лучшему классу тюремнаго населенія. Меня очень порадовало, что Михаилъ Дэвиттъ, съ такой проницательностью анализировавшій «преступность» и ея причины въ превосходныхъ очеркахъ тюремной жизни, сдѣлалъ такое же наблюденіе[91]. Всѣмъ извѣстно въ Россіи, что русскій законъ не признаетъ смертной казни впродолженіе уже болѣе, чѣмъ столѣтія; не смотря на то, что въ царствованія Александра ІІ-го и ІІІ-го политическіе посылались на висѣлицу въ изобиліи, смертная казнь не примѣняется въ Россіи къ уголовнымъ преступникамъ, за исключеніемъ рѣдкихъ случаевъ, военнымъ судомъ. Она была отмѣнена въ 1753 г., и съ того времени убійцы приговариваются лишь къ каторжнымъ работамъ, на сроки отъ 8 до 20 лѣтъ (отцеубійцы и матереубійцы на всю жизнь), по отбытіи которыхъ они становятся ссыльно-поселенцами и остаются въ Сибири на всю жизнь. Вслѣдствіе этого Восточная Сибирь полна освобожденными убійцами; и несмотря на это, едва ли найдется какая-либо другая страна, въ которой можно жить и путешествовать съ большей безопасностью. Во время моихъ продолжительныхъ путешествій по Сибири я никогда не бралъ съ собой никакого оружія; то же я могу сказать и относительно всѣхъ моихъ друзей; каждому изъ нихъ приходилось, въ общемъ, изъѣздить каждый годъ отъ 10.000 до 15.000 верстъ, по самымъ дикимъ, незаселеннымъ мѣстностямъ. Затѣмъ, какъ уже сказано въ одной изъ предыдущихъ главъ, количество убійствъ, совершаемыхъ въ Сибири освобожденными убійцами и безчисленными бродягами, въ общемъ, чрезвычайно незначительно; между тѣмъ, какъ постоянные грабежи и убійства, на которые жалуются сибиряки, совершаются обыкновенно въ Томскѣ и вообще на пространствѣ Западной Сибири, куда ссылаются менѣе важные уголовные преступники, а не убійцы. Въ болѣе ранніе періоды девятнадцатаго вѣка освобожденные убійцы, со слѣдами каторжныхъ клеймъ, нерѣдко встрѣчались въ Сибири, въ домахъ чиновниковъ, въ качествѣ кучеровъ, и даже нянекъ, при чемъ эти няньки относились къ ввѣряемымъ имъ дѣтямъ съ самою материнской заботливостью. Тѣмъ, которые сдѣлали бы предположеніе, что, можетъ быть, русскіе отличаются большей мягкостью характера, по сравненію съ западно-европейцами, я могу въ отвѣтъ указать на сцены жестокости, происходящія во время усмиренія русскихъ крестьянскихъ бунтовъ. Прибавлю только, что отсутствіе казней и гнусныхъ разговоровъ о подробностяхъ этихъ казней, — разговоровъ, которыми арестанты въ англійскихъ тюрьмахъ очень любятъ заниматься, — способствовало тому, что въ русскихъ арестантахъ не развивалось холоднаго презрѣнія къ человѣческой жизни.

Позорная практика легальныхъ убійствъ, до сихъ поръ имѣющая мѣсто въ Западной Европѣ, позорная практика наниманія за гинею (десять рублей) палача[92], для приведенія въ исполненіе приговора, выполнить который самъ судья не имѣетъ смѣлости — эта позорная практика и глубокій душевный развратъ, вносимый ею въ общество, не имѣютъ оправданія даже въ томъ, что этимъ будто-бы предотвращаются убійства. Отмѣна смертной казни нигдѣ не вызвала увеличенія количества убійствъ. Если людей до сихъ поръ казнятъ, то это является просто результатомъ постыднаго страха, соединяемаго съ воспоминаніями о низшей ступени цивилизаціи, когда принципъ «зубъ за зубъ» проповѣдывался религіей.

Но если космическія причины — прямо или косвенно — оказываютъ столь могущественное вліяніе на годовое количество противу-общественныхъ поступковъ; если физіологическія причины, коренящіяся въ тайникахъ строенія тѣла, являются также могучимъ факторомъ, ведущимъ къ правонарушеніямъ, — что же останется отъ теорій созидателей уголовнаго права, если мы къ вышеуказаннымъ причинамъ тѣхъ явленій, которыя именуются преступленіями, прибавимъ еще соціальныя причины?

Въ древности былъ обычай, согласно которому всякая коммуна (кланъ, марка, община, вервь) считалась, вся, въ ея цѣломъ, отвѣтственной за каждый противу-общественный поступокъ, совершенный кѣмъ бы то ни было изъ ея членовъ. Этотъ древній обычай теперь исчезъ, подобно многимъ хорошимъ пережиткамъ стараго общиннаго строя. Но мы снова возвращаемся къ нему и, переживъ періодъ ничѣмъ не сдерживаемаго индивидуализма, мы снова начинаемъ чувствовать, что все общество въ значительной мѣрѣ отвѣтственно за противу-общественные поступки, совершенные въ его средѣ. Если на насъ ложатся лучи славы геніевъ нашей эпохи, то мы не свободны и отъ пятенъ позора за дѣянія нашихъ убійцъ.

Изъ года въ годъ сотни тысячъ дѣтей выростаютъ въ грязи — матеріальной и моральной — нашихъ большихъ городовъ, ростутъ заброшенными, среди населенія, деморализованнаго неустойчивой жизнью, неувѣренностью въ завтрашнемъ днѣ и такой нищетой, о какой прежнія эпохи не имѣли и представленія. Предоставленные самимъ себѣ и самымъ сквернымъ вліяніямъ улицы, почти лишенные всякаго присмотра со стороны родителей, пригнетенныхъ страшной борьбой за существованіе, эти дѣти чужды даже представленія о счастливой семьѣ; но зато, съ самаго ранняго дѣтства, они впитываютъ въ себя пороки большихъ городовъ. Они вступаютъ въ жизнь, не обладая даже знаніемъ какого-либо ремесла, которое могло бы дать имъ средства къ существованію. Сынъ дикаря учится у отца искусству охоты; его сестра съ дѣтства пріучается къ веденію несложнаго хозяйства. Но дѣти, которыхъ отецъ и мать должны съ ранняго утра покидать свои грязныя логовища въ поискахъ за какой-нибудь работой, чтобы какъ-нибудь пробиться въ теченіе недѣли, — такія дѣти вступаютъ въ жизнь менѣе приспособленными къ ней, чѣмъ дѣти дикарей. Они не знаютъ ремесла; грязная улица замѣняетъ имъ домъ; обученіе, которое они получаютъ на улицахъ, извѣстно тѣмъ, кто посѣщалъ мѣста, гдѣ расположены кабаки бѣдняковъ и мѣста увеселенія болѣе состоятельныхъ классовъ.

Разражаться негодующими рѣчами по поводу склонности къ пьянству этого класса населенія, — нѣтъ ничего легче. Но если бы господа обличители сами выросли въ тѣхъ же условіяхъ, какъ дѣти рабочаго, которому каждое утро приходится пускать въ ходъ кулаки, чтобы занять мѣсто у воротъ лондонскихъ доковъ, — многіе ли изъ нихъ воздержались бы отъ посѣщенія изукрашенныхъ кабаковъ, — этихъ единственныхъ «дворцовъ», которыми богачи вознаградили дѣйствительныхъ производителей всѣхъ богатствъ.

Глядя на это подростающее населеніе всѣхъ нашихъ крупныхъ мануфактурныхъ центровъ, мы перестаемъ удивляться, что наши большіе города являются главными поставщиками человѣческаго матеріала для тюремъ. Наоборотъ, я всегда удивлялся, что такое сравнительно незначительное количество этихъ уличныхъ дѣтей становится ворами и грабителями. Я никогда не переставалъ удивляться тому, насколько глубоко вкоренены соціальныя чувства въ людяхъ девятнадцатаго вѣка, сколько доброты сердца въ обитателяхъ этихъ грязныхъ улицъ; лишь этимъ можно объяснить, что столь немногіе изъ среды выросшихъ въ совершенной заброшенности объявляютъ открытую войну нашимъ общественнымъ учрежденіямъ. Вовсе не «устрашающее вліяніе тюремъ», а эти добрыя чувства, это отвращеніе къ насилію, эта покорность, позволяющая бѣднякамъ мириться съ горькой судьбой, не выращивая ихъ въ своихъ сердцахъ глубокой ненависти, — лишь они, эти чувства, являются той плотиной, которая предупреждаетъ бѣдняковъ отъ открытаго попранія всѣхъ общественныхъ узъ. Если бы не эти добрыя чувства, давно бы отъ нашихъ современныхъ дворцовъ не оставалось камня на камнѣ.

А въ это же время, на другомъ концѣ общественной лѣстницы деньги, — этотъ овеществленный человѣческій трудъ, — разбрасываются съ неслыханнымъ легкомысліемъ, часто лишь для удовлетворенія глупаго тщеславія. Когда у стариковъ и работящей молодежи часто не хватаетъ хлѣба, и они изнемогаютъ отъ голода у дверей роскошныхъ магазиновъ, — дворцовъ, въ этихъ магазинахъ богачи тратятъ безумныя деньги на покупку безполезныхъ предметовъ роскоши.

Когда все окружающее насъ — магазины и люди, которыхъ мы встрѣчаемъ на улицахъ, литература послѣдняго времени, обоготвореніе денегъ, которое приходится наблюдать каждый день, — когда все это развиваетъ въ людяхъ ненасытную жажду къ пріобрѣтенію безграничнаго богатства, любовь къ крикливой роскоши, тенденцію глупо швырять деньгами для любой явной, или сохраняемой въ тайнѣ цѣли; когда въ наших городахъ имѣются цѣлые кварталы, каждый домъ которыхъ напоминаетъ намъ, какъ человѣкъ можетъ превращаться въ скота, несмотря на внѣшнія причины, которыми онъ прикрываетъ это скотство; когда девизомъ нашего цивилизованнаго міра можно поставить слова: «Обогащайтесь! Сокрушайте все, что вы встрѣтитена вашемъ пути, пуская въ ходъ всѣ средства, за исключеніемъ развѣ тѣхъ, которыя могутъ привести васъ на скамью подсудимыхъ!» — когда, за немногими исключеніями, всѣхъ, отъ землевладѣльца до ремесленника, учатъ каждый день тысячами путей, что идеалъ жизни — такъ устроить свои дѣла, чтобы другіе работали на васъ; когда тѣлесная работа настолько презирается, что люди, которые рискуютъ заболѣть отъ недостаточнаго тѣлеснаго упражненія, предпочитаютъ прибѣгать къ гимнастикѣ, подражая движеніямъ пильщика или дровосѣка, вмѣсто того, чтобы дѣйствительно заняться распиливаніемъ дровъ или копаніемъ земли; когда загрубѣвшія и почернѣвшія отъ работы руки считаются чѣмъ-то унизительнымъ, а обладаніе шелковымъ платьемъ и умѣнье держать прислугу въ «ежевыхъ рукавицахъ» считается признакомъ «хорошаго тона»; когда литература является гимномъ богатству и относится къ «непрактичнымъ идеалистамъ» съ презрѣніемъ, — зачѣмъ толковать о «врожденной преступности»? Вся эта масса факторовъ нашей жизни вліяетъ въ одномъ направленіи: она подготовляетъ существа, неспособныя къ честному существованію, насквозь пропитанныя противу-общественными чувствами!

Если наше общество съорганизуется такъ, что для каждаго будетъ возможность постоянно работать для общеполезныхъ цѣлей, — для чего, конечно, понадобится полная передѣлка теперешнихъ отношеній между капиталомъ и трудомъ; если мы дадимъ каждому ребенку здоровое воспитаніе, обучивъ его не только наукамъ, но и физическому труду, давъ ему возможность въ теченіи первыхъ двадцати лѣтъ его жизни пріобрѣсть знаніе полезнаго ремесла и привычку къ честной трудовой жизни, — намъ не понадобилось больше ни тюремъ, ни судьей, ни палачей. Человѣкъ является результатомъ тѣхъ условій, въ которыхъ онъ выросъ. Дайте ему возможность — вырости съ навыкомъ къ полезной работѣ; воспитайте его такъ, чтобы онъ съ ранняго дѣтства смотрѣлъ на человѣчество, какъ на одну большую семью, ни одному члену которой не можетъ быть причинено вреда безъ того, чтобы это не почувствовалось въ широкомъ кругѣ людей, а въ концѣ концовъ и всѣмъ обществомъ; дайте ему возможность воспитать въ себѣ вкусъ къ высшимъ наслажденіямъ, даваемымъ наукой и искусствомъ, — наслажденіямъ болѣе возвышеннымъ и долговременнымъ, по сравненію съ удовлетвореніемъ страстей низшаго порядка, — и мы увѣрены, что обществу не придется наблюдать такого количества нарушеній тѣхъ принциповъ нравственности, съ которыми мы встрѣчаемся теперь.

Двѣ-трети всѣхъ правонарушеній, а именно всѣ такъ-называемыя «преступленія противъ собственности» или совершенно исчезнутъ, или сведутся къ ничтожному количеству случаевъ, разъ собственность, являющаяся теперь привиллегіей немногихъ, возвратится къ своему дѣйствительному источнику — общинѣ. Что же касается «преступленій, направленныхъ противъ личности», то число ихъ уже теперь быстро уменьшается, вслѣдствіе роста нравственныхъ и соціальныхъ привычекъ, которыя несомнѣнно развиваются въ каждомъ обществѣ и несомнѣнно будутъ возрастать, когда общіе интересы всѣхъ станутъ тѣснѣе.

Конечно, каковы бы ни были экономическія основы общественнаго строя, всегда найдется извѣстное количество существъ, обладающихъ страстями болѣе сильными и менѣе подчиненными контролю, чѣмъ у остальныхъ членовъ общества; всегда найдутся люди, страсти которыхъ могутъ случайно побудить ихъ къ совершенію поступковъ противу-общественнаго характера. Но въ большинствѣ случаевъ страсти людей, ведущія теперь къ правонарушеніямъ, могутъ получить другое направленіе, или же соединенныя усилія окружающихъ могутъ сдѣлать ихъ почти совершенно безвредными. Въ настоящее время, въ городахъ мы живемъ въ черезъчуръ большомъ разъединеніи другъ отъ друга. Каждый заботится лишь о себѣ или, самое большое, о ближайшихъ своихъ родныхъ. Эгоистическій, т.-е. неразумный индивидуализмъ въ матеріальныхъ областяхъ жизни неизбѣжно привелъ насъ къ индивидуализму, столь же эгоистическому и вредоносному, въ области взаимныхъ отношеній между человѣческими существами. Но намъ извѣстны изъ исторіи, и даже теперь мы можемъ наблюдать сообщества, въ которыхъ люди гораздо болѣе тѣсно связаны между собою, чѣмъ въ нашихъ западноевропейскихъ городахъ. Въ этомъ отношеніи примѣромъ можетъ служитъ Китай. «Недѣленая семья» до сихъ поръ является въ его исконныхъ областяхъ основой общественнаго строя: всѣ члены «недѣленой семьи» знаютъ другъ друга въ совершенствѣ; они поддерживаютъ другъ друга, помогаютъ другъ другу — не только въ матеріальныхъ нуждахъ, но и въ скорбяхъ и печаляхъ каждаго изъ нихъ; и количество «преступленій» противъ собственности и личности стоитъ въ этихъ областяхъ на поразительно низкомъ уровнѣ (мы, конечно, имѣемъ въ виду центральныя провинціи Китая, а не приморскія). Славянскія и швейцарскія земледѣльческія общины являются другимъ примѣромъ. Люди хорошо знаютъ другъ друга въ этихъ небольшихъ общинахъ и во многихъ отношеніяхъ взаимно поддерживаютъ другъ друга. Между тѣмъ въ нашихъ городахъ всѣ связи между его обитателями исчезли. Старая семья, основанная на общемъ происхожденіи, расчленилась. Но люди не могутъ жить въ подобномъ разъединеніи, и элементы новыхъ общественныхъ группъ растутъ. Возникаютъ новыя связи, между обитателями одной и той же мѣстности, между людьми, преслѣдующими какую-нибудь общую цѣль, и т. д. И ростъ такихъ новыхъ группировокъ можетъ быть только ускоренъ, если въ обществѣ произойдутъ измѣненія, ведущія къ болѣе тѣсной взаимной зависимости и къ большему равенству между всѣми.

Не смотря на всѣ эти измѣненія, все-же несомнѣнно останется небольшое число людей, которыхъ противуобщественныя страсти, — результатъ ихъ тѣлесныхъ несовершенствъ и болѣзней — будутъ представлять нѣкоторую опасность для общества. И потому является вопросъ: должно-ли будетъ человѣчество по-прежнему лишать ихъ жизни, или запирать въ тюрьмы? — Въ отвѣтѣ не можетъ быть сомнѣнія. Конечно, оно не прибѣгнетъ къ подобному гнусному разрѣшенію этого затрудненія.

Было время, когда съ умалишенными, которыхъ считали одержимыми дьяволомъ, обращались самымъ возмутительнымъ образомъ. Закованные, они жили въ стойлахъ, подобно животнымъ, и служили предметомъ ужаса даже для людей, надзиравшихъ за ними. Разбить ихъ цѣпи, освободить ихъ — сочли бы въ то время безуміемъ. Но въ концѣ ХѴІІІ-го вѣка явился человѣкъ, Пинель, который осмѣлился снять съ несчастныхъ цѣпи, обратился къ нимъ съ дружественными словами, сталъ смотрѣть на нихъ, какъ на несчастныхъ братьевъ. И тѣ, которыхъ считали способными разорвать на части всякаго, осмѣлившагося приблизиться къ нимъ, собрались вокругъ своего освободителя и доказали своимъ поведеніемъ, что онъ былъ правъ въ своей вѣрѣ въ лучшіе черты человѣческой природы: онѣ не изглаживаются вполнѣ даже у тѣхъ, чей разумъ омраченъ болѣзнью. Съ этого дня гуманность побѣдила. На сумасшедшаго перестали смотрѣть, какъ на дикаго звѣря. Люди признали въ немъ брата.

Цѣпи исчезли, но убѣжища для умалишенныхъ — тѣ же тюрьмы — остались, и за ихъ стѣнами постепенно выросла система, мало чѣмъ отличающаяся отъ той, какая практиковалась въ эпоху цѣпей. Но вотъ крестьяне бельгійской деревушки, руководимые лишь простымъ, здравымъ смысломъ и сердечной добротой, указали новый путь, возможности котораго ученые изслѣдователи болѣзней мозга даже и не подозрѣвали. Бельгійскіе крестьяне предоставили умалишеннымъ полную свободу. Они стали брать ихъ въ свои семьи, въ свои бѣдные дома; они дали имъ мѣсто за своимъ скуднымъ обѣденнымъ столомъ и въ своихъ рядахъ во время полевыхъ работъ; они допустили ихъ къ участію на деревенскихъ праздникахъ и вечеринкахъ. И вскорѣ по всей Европѣ разнеслась слава о «чудесныхъ» исцѣленіяхъ, виновникомъ которыхъ якобы являлся святой, въ честь котораго построена церковь въ Гелѣ (Gheil). Леченіе, примѣнявшееся крестьянами, отличалось такой простотой, оно было настолько общеизвѣстно съ давняго времени (это было свобода!), что образованные люди предпочли приписать достигнутые результаты божественному вліянію вмѣсто того, чтобы смотрѣть на совершившееся просто, безъ предразсудковъ. Но къ счастью, не оказалось недостатка въ честныхъ и добросердечныхъ людяхъ, которые поняли значеніе метода леченія, изобрѣтеннаго Гельскими крестьянами; они стали пропагандировать этотъ методъ и употребили всю энергію, чтобы побороть умственную инерцію, трусость и холодное безразличіе окружающихъ[93].

Свобода и братская заботливость оказались наилучшимъ лекарствомъ въ вышеупомянутой обширной промежуточной области «между безуміемъ и преступленіемъ». Онѣ окажутся также, мы въ этомъ увѣрены, лучшимъ лекарствомъ и по ту сторону одной изъ границъ этой области, — тамъ, гдѣ начинается то, что принято называть преступленіемъ. Прогрессъ идетъ въ этомъ направленіи. И все, что способствуетъ ему, приведетъ насъ ближе къ разрѣшенію великаго вопроса, — вопроса о справедливости, который не переставалъ занимать человѣческія общества съ самыхъ отдаленныхъ временъ, но котораго нельзя разрѣшить при помощи тюремъ.

Приложеніе А

Роль ссыльныхъ въ дѣлѣ колонизаціи Сибири

(Къ стр. 116–121)

При неточности и разбросанности статистическихъ данныхъ относительно Сибири очень трудно опредѣлить, насколько ссыльные способствовали увеличенію населенія Сибири. Слѣдующія достовѣрныя цыфры, сообщенныя въ 1886 году въ оффиціальной «Тобольской газетѣ» и перепечатанныя въ «Восточномъ Обозрѣніи» (20 марта), заслуживаютъ вниманія. Въ теченіи 10 лѣтъ, съ 1875 по 1885 г. въ Тобольскую губернію было выслано 38,577 мужчинъ и 4285 женщинъ. За ними послѣдовало въ ссылку 23,721 свободныхъ женщинъ и дѣтей, въ общемъ такимъ образомъ — 66,583 душъ. Въ теченіи тѣхъ же 10 лѣтъ 11,758 ссыльныхъ умерло и 10,094 бѣжало: 4735 были осуждены вновь и высланы или переведены въ другія части Сибири; 1854 были возвращены въ Россію, и лишь 28,670 были зачислены въ списки крестьянъ и мѣщанъ Тобольской губерніи. Все ссыльное населеніе Тобольска состояло въ это время изъ 35,100 мужчинъ и около 12,000 женщинъ. Смертность этого населенія включена въ вышеприведенное число 11,758 умершихъ. Но, даже исключивъ вышеуказанную цыфру изъ общей суммы, окажется, что по крайней мѣрѣ 20,000 изъ 66,583 душъ — приблизительно, одна треть — были высланы въ Тобольскую губернію лишь за тѣмъ, чтобы умереть вскорѣ по прибытіи въ Сибирь, или убѣжать. Населеніе Тобольской губерніи въ 1875 году равнялось 1.131,246 душъ и оно увеличилось въ теченіи 10 лѣтъ на 187,626 душъ, между тѣмъ, какъ естественный приростъ населенія долженъ быть менѣе 100,000 душъ. Оказывается, однако, что ссыльные за этотъ періодъ увеличили населеніе не болѣе чѣмъ на 45,000 душъ; дальнѣйшій же приростъ объясняется свободной эмиграціей изъ Россіи.

Что же касается до работоспособности этого ссыльнаго населенія, то о ней лучше всего можно судить по тому, что въ 1875 г. между ссыльными насчитывалось лишь 10,798 домовладѣльцевъ. Въ теченіи 10 лѣтъ 5,588 человѣкъ прибавилось къ вышеуказанному числу, но 3,775 бросили свои дома, такъ что въ 1885 году лишь 12,611 ссыльныхъ обладали постоянными жилищами. Кромѣ того, изъ 20,846, приписанныхъ къ крестьянамъ, въ 1875 году на мѣстахъ приписки не оказалось 8,525 душъ, — они исчезли.

Приложеніе B

Выдержки изъ рѣчи г-на Шакѣева, произнесенной въ Петербургскомъ дворянскомъ собраніи 17 февраля 1881 года

(Къ стр. 130)

Какъ извѣстно, послѣ взрыва въ Зимнемъ Дворцѣ, Лорисъ-Меликовъ былъ назначенъ на постъ Министра Внутреннихъ Дѣлъ и облеченъ почти диктаторской властью; фактически Александръ II передалъ власть въ его руки. Однимъ изъ первыхъ шаговъ Лорисъ-Меликова было разрѣшеніе губернскимъ земскимъ и дворянскимъ собраніямъ свободно высказывать свои мнѣнія. Они воспользовались этимъ разрѣшеніемъ, и однимъ изъ первыхъ желаній, высказанныхъ собраніями, было желаніе уничтоженія системы «административной ссылки». Петербургское дворянство было однимъ изъ первыхъ, протестовавшихъ противъ этой возмутительной системы и во время засѣданія 17 февраля 1881 года, оно вотировало резолюцію, въ которой находило необходимымъ подать императору адресъ съ просьбой, чтобы законъ, гарантирующій неприкосновенность личности каждаго гражданина, не былъ нарушаемъ.

Во время обсужденія этой резолюціи Е А. Шакѣевъ прочелъ рефератъ о системѣ административной ссылки, въ которомъ онъ, между прочимъ, говорилъ слѣдующее:

«Обращаясь къ русскимъ законамъ, мы находимъ, что согласно имъ никакое наказаніе не можетъ быть наложено безъ приговора суда… Казалось бы, что послѣ обнародованія закона 1864 года не можетъ быть болѣе рѣчи о вмѣшательствѣ административныхъ властей въ функціи властей юридическихъ, и что наказаніе можетъ быть лишь результатомъ приговора суда. Наказанія безъ суда разсматривались государственнымъ совѣтомъ, какъ проявленія произвола… Но, въ послѣднее время наблюдается нѣчто новое. Права, даваемыя каждому гражданину закономъ, сдѣлались совершенно призрачными. Подъ предлогомъ очистки Россіи отъ людей политически неблагонадежныхъ, администрація начала прибѣгать къ высылкамъ, сначала изрѣдка, но въ послѣдніе годы размѣры высылокъ растутъ все болѣе и болѣе… Въ началѣ общество возмущалось подобными дѣйствіями администраціи, но съ теченіемъ времени оно привыкло къ этимъ проявленіямъ произвола, и внезапное исчезновеніе людей изъ нѣдръ ихъ семействъ перестало казаться чѣмъ-то необычайнымъ».

«Преслѣдованія направлялись главнымъ образомъ противъ молодыхъ людей, юношей и дѣвушекъ, въ большинствѣ случаевъ еще не достигшихъ совершеннолѣтія. Часто, лишь за знакомство, родство, или даже принадлежность къ какому-нибудь учебному заведенію, пользовавшемуся плохой репутаціей въ глазахъ администраціи, за какое-нибудь выраженіе въ письмѣ, за храненіе фотографіи (какого-либо политическаго ссыльнаго) молодые люди попадали въ ссылку… Оффиціальный „Правительственный Вѣстникъ“ привелъ недавно цыфровыя данныя о лицахъ, сосланныхъ такимъ образомъ (въ Сибирь) лишь по приказаніямъ администраціи и цыфры эти указываютъ, что количество сосланныхъ колеблется между 250–2500 душъ каждый годъ; но если къ этимъ цыфрамъ прибавить данныя о лицахъ, ссылаемыхъ такимъ же порядкомъ во внутреннія губерніи Европейской Россіи, причемъ о количествѣ такихъ лицъ мы можемъ лишь догадываться, передъ нами получится настоящая гекатомба человѣческихъ существъ».

Г. Шакѣевъ закончилъ свою рѣчь предложеніемъ подписать вышеупомянутое заявленіе. Его рѣчь часто прерывалась криками: «браво!» «совершенно справедливо!» Предсѣдатель собранія, баронъ П. Л. Корфъ, поддержалъ предложеніе г. Шакѣева, прибавивъ, въ свою очередь, что оно имѣетъ очень глубокое значеніе для всей Россіи.

Собраніе, «принимая во вниманіе, что система административной ссылки не оправдывается закономъ», подписало петицію, которая и была передана императору. Конечно, все осталось по старому. Единственнымъ нововведеніемъ въ этой области явилось назначеніе спеціальнаго комитета, который періодически пересматриваетъ всѣ дѣла объ административной ссылкѣ и періодически набавляетъ по три и по пяти лѣтъ ссылки тѣмъ лицамъ, которыхъ онъ находитъ опасными. Ссыльнымъ, которымъ разрѣшено возвратиться въ Россію, воспрещается жительство въ какомъ-либо изъ большихъ городовъ, гдѣ они могли бы найти средства съ существованію.

Приложеніе C

(Къ стр. 163)

Бунтъ юношей, которыхъ держали въ исправительной колоніи въ Поркероллѣ, послужилъ къ раскрытію того возмутительнаго режима, которому они подвергались. Факты, выясненные передъ судомъ, указали, между прочимъ, что пища, которую имъ давали, была чрезвычайно сквернаго качества и кромѣ того выдавалась въ недостаточномъ количествѣ, такъ что имъ приходилось постоянно голодать. Режимъ въ колоніи былъ поистинѣ ужасенъ. Дама, собственница колоніи, и надзиратели употребляли для наказаній «crapaudine» — средневѣковый инструментъ для пытокъ.

Что же касается колоніи въ Метро, которую часто хотѣли представить, какъ образцовую, — изъ дебатовъ въ французской палатѣ депутатовъ (З1 марта 1887 года) оказалось, что обращеніе съ дѣтьми въ этой колоніи также отличалось чрезвычайной жестокостью. Факты, сдѣлавшіеся извѣстными вслѣдствіе вышеупомянутыхъ дебатовъ, совершенно совпадаютъ съ тѣми свѣдѣніями о варварскомъ обращеніи въ этой колоніи, которыя были сообщены мнѣ частными лицами.

Приложеніе D

О «неисправимыхъ преступникахъ»

(Къ стр. 211)

Вильямъ Дугласъ Моррисонъ (W. D. Morrison) въ своей работѣ «Малолѣтніе преступники» («Juvenile offenders»), изданной въ 1897 году, какъ третій томъ серіи «The Criminalogy Series», далъ нѣсколько статистическихъ данныхъ, подтверждающихъ сказанное въ текстѣ относительно зловреднаго вліянія тюремъ. — «Всякому ученому, изучающему вопросъ о наказаніяхъ, въ Англіи или на континентѣ», говоритъ Моррисонъ, «хорошо извѣстно, что пропорція „неисправимыхъ“, сидящихъ въ тюрьмахъ, ежегодно возрастаетъ и никогда не стояла такъ высоко, какъ стоитъ теперь». — Это подтверждается тюремною статистикою Франціи, Германіи, Италіи, Англіи и другихъ странъ. И Моррисонъ доказываетъ, что «неисправимые» — это тѣ, кто началъ получать тюремное образованіе съ раннихъ лѣтъ. Авторъ приходитъ къ вполнѣ опредѣленному заключенію, а именно: «Что касается, говоритъ онъ, до громаднаго большинства нашего тюремнаго населенія, то по отношенію къ нимъ уголовный законъ и тюремное наказаніе окончательно оказались несостоятельными. Наша система наказаній оказалась несостоятельной въ главной и первой своей цѣли, которая состояла въ томъ, чтобы помѣшать преступнику совершать новыя преступленія. Наоборотъ, она, повидимому, плодитъ роковымъ образомъ обычнаго эксперта въ противу-общественныхъ поступкахъ».

Заключенія г. Моррисона, какъ и слѣдуетъ ожидать отъ такого писателя, отличаются крайнею умѣренностью. Но по одному пункту они выражены съ полною опредѣленностью. Единственное дѣйствительное средство, говоритъ онъ, уменьшить число молодыхъ преступниковъ, это — «отстранить условія, общественныя и экономическія, создающія этихъ преступниковъ». Тюрьмы же ни въ какомъ случаѣ этого не достигаютъ. Онѣ ведутъ, напротивъ, къ увеличенію преступности.