Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ

Эти традиціонные порядки тянутся вплоть до нашего времени. Не говоря уже о томъ, что поразительная жестокость управляющихъ заводомъ вошла въ пословицу, не далѣе какъ въ 1871 г. на Карѣ практиковалась средневѣковая пытка. Даже такой осторожный писатель, какъ г. Ядринцевъ, разсказываетъ о случаѣ пытки, практиковавшейся начальникомъ пріисковъ, Демидовымъ, надъ свободной женщиной и ея 11-ти-лѣтней дочерью.

«Въ 1871 г., — говоритъ Ядринцевъ, — смотритель Карійскаго золотого промысла, Демидовъ, открылъ убійство, совершенное однимъ каторжнымъ; чтобы раскрыть всѣ подробности преступленія, Демидовъ пыталъ черезъ палача жену убійцы, которая была женщина свободная, пришедшая въ Сибирь съ мужемъ добровольно и слѣдовательно избавленная отъ тѣлеснаго наказанія; потомъ онъ пыталъ 11 лѣтнюю дочь убійцы; дѣвочку держали на воздухѣ и палачъ сѣкъ ее плетью съ головы до пятъ; ребенку дано уже было нѣсколько ударовъ плети, когда она попросила пить; ей подали соленаго омуля. Плетей дано было бы и больше, если бы самъ палачъ не отказался продолжать битье»[32].

Люди не дѣлаются такими звѣрями сразу и всякій вдумчивый читатель пойметъ, что Демидовъ воспиталъ и развилъ въ себѣ эту жестокость путемъ долговременной практики, которая, въ свою очередь, была возможна лишь вслѣдствіе его полной безнаказанности. Въ виду того, что женщина, подвергнутая истязаніямъ, не была арестанткой, ея жалобы дошли до начальства; но на одинъ эпизодъ, случайно обнаружившійся, сколько сотенъ случаевъ такого же рода остались не обличенными и никогда не будутъ отданы на судъ общественнаго мнѣнія!

Мнѣ остается сказать лишь нѣсколько словъ о тѣхъ ссыльно-каторжныхъ, которыхъ казна отдаетъ въ наймы владѣльцамъ частныхъ золотыхъ пріисковъ. Эта система не была еще введена во время моего нахожденія въ Сибири и свѣдѣнія о ней, вообще, не отличаются обиліемъ. Я знаю только, что опытъ былъ признанъ неудачнымъ. Лучшіе изъ частныхъ владѣльцевъ избѣгаютъ нанимать ссыльно-каторжныхъ, убѣдившись вскорѣ на опытѣ, что всякое соприкосновеніе съ чиновниками въ Сибири приходится дорого оплачивать; лишь мелкіе промышленники или люди, не брезгующіе ничѣмъ, продолжаютъ пользоваться наемнымъ арестантскимъ трудомъ. На пріискахъ такихъ промышленниковъ арестантамъ приходится меньше страдать отъ жестокости надсмотрщиковъ, но зато они страдаютъ отъ недостаточнаго питанія, непосильнаго труда и скверныхъ помѣщеній, не говоря уже объ утомительности долгаго пути съ пріисковъ и обратно, по тропинкамъ, прорѣзывающимъ дикую Сибирскую тайгу.

Что же касается соляныхъ варницъ, гдѣ работаетъ нѣкоторое число ссыльно-каторжныхъ и теперь, то это самый худшій вид каторги и я никогда не забуду поляковъ ссыльныхъ, которыхъ мнѣ пришлось видѣть на Усть-Кутскомъ соляномъ заводѣ. Вода соляныхъ источниковъ обыкновенно выкачивается при помощи самыхъ примитивныхъ механическихъ приспособленій; и работа при насосахъ, которая продолжается и въ теченіи всей зимы, по общему отзыву — очень изнурительна. Но еще хуже положеніе рабочихъ, занятыхъ при громадныхъ сковородахъ, на которыхъ выпаривается соль и подъ которыми для этой цѣли разводится адскій огонь. Людямъ приходится по цѣлымъ часамъ стоять совершенно обнаженными, мѣшая разсолъ въ сковородахъ: по ихъ тѣлу струится потъ отъ невыносимой жары и въ то же время они стоятъ на сквозномъ потокѣ холоднаго воздуха, проходящаго сквозь зданія, чтобы способствовать скорѣйшей выпаркѣ соли. За исключеніемъ немногихъ, занятыхъ той или иной формой болѣе легкаго труда, всѣ видѣнные мною на этомъ заводѣ каторжане болѣе напоминали призраки, чѣмъ живыхъ людей. Чахотка и цынга собираютъ обильную жатву среди этихъ несчастныхъ.

Я не буду касаться въ настоящей главѣ послѣдняго нововведенія — каторжной работы и поселенія ссыльныхъ въ новой, болѣе отдаленной Сибири, на островѣ Сахалинѣ. Судьба ссыльныхъ на этомъ островѣ, гдѣ никто не хочетъ селиться по доброй волѣ, ихъ борьба съ безплодной почвой и суровымъ климатомъ, будетъ разсмотрѣна мною въ отдѣльной главѣ. Я не буду также касаться на этихъ страницахъ положенія ссыльныхъ поляковъ, попавшихъ въ Сибирь послѣ возстанія, въ 1863 г. Ихъ судьба заслуживаетъ болѣе, чѣмъ бѣглой замѣтки. Я еще ничего не сказалъ о громадной категоріи ссыльныхъ, посылаемыхъ въ Сибирь, съ цѣлью водворенія ихъ тамъ въ качествѣ земледѣльческихъ рабочихъ и ремесленниковъ.

Тѣ изъ нихъ, которые были присуждены къ каторжнымъ работамъ, не только лишаются всѣхъ личныхъ и гражданскихъ правъ, но также и права возвратиться на родину. Вслѣдъ за ихъ освобожденіемъ отъ каторжныхъ работъ, они включаются въ огромную категорію ссыльно-поселенцевъ и остаются въ Сибири на всю жизнь. Возвратъ въ Россію имъ отрѣзанъ навсегда. Категорія ссыльно-поселенцевъ отличается наибольшей численностью въ Сибири. Она состоитъ не только изъ освобожденныхъ отъ каторжной работы, но также изъ почти 3000-наго контингента мужчинъ и женщинъ (28.382 въ теченіи 10 лѣтъ, съ 1867 по 1876), высылаемыхъ ежегодно въ качествѣ ссыльно-поселенцевъ, т.-е. долженствующихъ быть поселенными въ Сибири съ лишеніемъ всѣхъ или нѣкоторыхъ личныхъ и гражданскихъ правъ. Къ этимъ ссыльно-поселенцамъ, или просто поселенцамъ, какъ ихъ обыкновенно называютъ, должно прибавить 23.383 высланныхъ въ теченіи тѣхъ же 10 лѣтъ на водвореніе, т.-е., на поселеніе съ лишеніемъ нѣкоторыхъ гражданскихъ правъ; 2.551 высланныхъ на житье, безъ лишенія правъ, и 76.686 высланныхъ въ теченіи того же самаго періода времени административнымъ порядкомъ; такимъ образомъ, общее число ссыльныхъ этой категоріи за 10-ти лѣтній періодъ достигаетъ почти 130.000 чел. Въ теченіи послѣднихъ 5 лѣтъ эта цифра еще увеличилась, такъ какъ она доходила до 17.000 чел. въ годъ.

Мнѣ уже приходилось говорить въ другомъ мѣстѣ настоящей книги о характерѣ тѣхъ «преступленій», за которыя эта масса человѣческихъ существъ выбрасывается изъ Россіи. Что же касается ихъ положенія въ странѣ изгнанія, то оно оказалось настолько печальнымъ, что по этому вопросу въ послѣдніе годы создался цѣлый отдѣлъ литературы, занявшійся разоблаченіемъ ужасовъ ссылки. По этому поводу назначались оффиціальныя разслѣдованія; была напечатана масса статей, посвященныхъ вопросу о результатахъ ссылки въ Сибирь, и всѣ они пришли къ слѣдующему выводу: за исключеніемъ отдѣльныхъ случаевъ, вродѣ напр. превосходнаго вліянія польскихъ и русскихъ политическихъ ссыльныхъ на развитіе ремесленнаго дѣла въ Сибири и такого же вліянія сектантовъ и украинцевъ (которые высылались въ Сибирь сразу цѣлыми волостями) на развитіе земледѣлія, — оставляя въ сторонѣ эти немногія исключенія, громадная масса ссыльныхъ, вмѣсто того, чтобы снабжать Сибирь полезными колонистами и искуссными ремесленниками, снабжаетъ ее лишь бродячимъ населеніемъ, въ большинствѣ случаевъ нищенствующимъ и не способнымъ ни къ какому полезному труду (см. работы и статьи Максимова, Львова. Завалишина, Ровинскаго, Ядринцева, Пэйзена, д-ра Шперха и многихъ другихъ, а также выдержки изъ оффиціальныхъ изслѣдованій, приводимыя въ этихъ работахъ).

Суммируя результаты вышеупомянутыхъ работъ, мы находимъ, что хотя съ 1825 по 1835 годы въ Сибирь было выслано болѣе полумілліона людей, изъ нихъ не болѣе 200.000 находилось въ 1885 г. занесенными въ списки мѣстнаго населенія; остальные или умерли, не оставивъ послѣ себя потомства, или исчезли безслѣдно. Даже изъ этихъ 200.000, которые фигурируютъ въ оффиціальныхъ спискахъ, не менѣе одной трети, т.-е. около 70.000 (и даже больше, согласно другому исчисленію) исчезли въ теченіи послѣднихъ нѣсколькихъ лѣтъ, неизвѣстно куда. Они улетучились, какъ облако въ жаркій лѣтній день. Часть изъ нихъ убѣжала и присоединилась къ тому потоку бродягъ, насчитывающему около 20.000 ч., который медленно и молчаливо пробирается сквозь Сибирскую тайгу съ востока на западъ, по направленію къ Уралу. Другіе — и такихъ большинство, — усѣяли своими костями «бродяжные тропы» по тайгѣ и болотамъ и дороги, ведущія на золотые пріиски и обратно. Остальные составляютъ бродячее населеніе большихъ городовъ, пытающееся избѣжать обременительнаго надзора при помощи фальшивыхъ паспортовъ и т. п.

Что же касается 130.000 ссыльныхъ (по другому исчисленію эта цифра значительно меньше), остающихся подъ контролемъ администраціи, они являются, согласно свидѣтельствамъ всѣхъ изслѣдователей, какъ оффиціальныхъ такъ и добровольныхъ, бременемъ для страны вслѣдствіе нищенскаго положенія, въ которомъ они находятся. Даже въ наиболѣе плодородныхъ губерніяхъ Сибири, — какъ напр. Томская и южная часть Тобольской губ., — лишь 1/4 всего числа ссыльныхъ имѣетъ собственные дома и лишь 1 изъ 9-ти занимается земледѣліемъ. Въ восточныхъ губерніяхъ этотъ процентъ еще менѣе значителенъ. Тѣ изъ ссыльныхъ, которые не занимаются земледѣльческой работой, — а такихъ на всю Сибирь насчитывается около 100.000 мужчинъ и женщинъ, — обыкновенно бродятъ изъ города въ городъ безъ постояннаго занятія, ходятъ на золотые пріиски и обратно, или перебиваются со дня на день по деревнямъ въ неописуемой нищетѣ, страдая всѣми пороками, являющимися неизбѣжнымъ послѣдствіемъ нищеты[33].

Въ объясненіе этого явленія можно указать на нѣсколько причинъ. Но, по отзывамъ всѣхъ, главной изъ нихъ является та деморализація, которой подвергаются арестанты во время заключенія въ тюрьмахъ и въ теченіи долгаго странствованія по этапамъ. Еще задолго до прибытія въ Сибирь, они уже деморализованы.

Вынужденная лѣность въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ въ мѣстныхъ острогахъ, развившееся въ острогахъ пристрастіе къ азартнымъ карточнымъ играмъ; систематическое подавленіе воли арестанта и развитіе пассивности являются прямой противоположностью той моральной силы, которая требуется для успѣшной колонизаціи молодой страны; нравственное разложеніе, потеря воли, развитіе низкихъ страстей, мелочныхъ желаній и противообщественныхъ идей, прививаемыхъ тюрьмою — все это необходимо принять во вниманіе, чтобы вполнѣ оцѣнить всю глубину развращенія, распространяемаго нашими тюрьмами и понять, почему бывшіе обитатели этихъ карательныхъ учрежденій навсегда теряютъ способность къ суровой борьбѣ за существованіе въ приполярной русской колоніи.

Но тюрьма сокрушаетъ не только нравственныя силы арестанта; его физическія силы, въ большинствѣ случаевъ, также бываютъ подорваны долгимъ странствованіемъ по этапамъ и пребываніемъ въ каторжной работѣ. Многіе арестанты наживаютъ неизлечимыя болѣзни и почти всѣ отличаются физической слабостью. Что же касается тѣхъ изъ нихъ, которымъ пришлось провести около 20 лѣтъ на каторгѣ (попытка къ побѣгу нерѣдко доводитъ срокъ каторги до вышеуказаннаго размѣра), то они, въ громадномъ большинствѣ случаевъ, оказываются совершенно неспособными къ какой-либо работѣ. Даже поставленные въ наилучшія условія, они будутъ все-таки бременемъ для общества. Но дѣло въ томъ, что условія, при которыхъ приходится работать поселенцу — очень тяжелы. Его посылаютъ въ какую-нибудь отдаленную деревню, гдѣ его надѣляютъ землей — обыкновенно худшею въ данной деревнѣ — и онъ долженъ превратиться въ земледѣльца. Въ дѣйствительности же такой поселенецъ не имѣетъ никакого понятія объ условіяхъ земледѣлія въ Сибири, и пробывъ 3–4 года въ тюрьмѣ, онъ, кромѣ того, потерялъ всякую любовь къ такого рода работѣ, если онъ даже занимался ею раньше. Крестьянская община встрѣчаетъ его съ враждой и презрѣніемъ. Для нея онъ «рассейскій», т.-е. нѣчто пренебрежительное въ глазахъ сибиряка и, кромѣ того, онъ — ссыльный! Онъ принадлежитъ, съ точки зрѣнія сибиряка, къ той громадной массѣ «дармоѣдовъ», перевозка и содержаніе которыхъ стоитъ сибирскому крестьянину столькихъ расходовъ и хлопотъ. Въ большинствѣ случаевъ такой поселенецъ — холостъ и не можетъ жениться, такъ какъ на шесть ссыльныхъ мужчинъ приходится одна ссыльная женщина, а сибирякъ не отдаетъ ему своей дочери, несмотря на соблазнъ 50 р., выдаваемыхъ въ такихъ случаяхъ казною, но обыкновенно исчезающихъ на половину въ карманахъ чиновниковъ, пока деньги эти достигнутъ мѣста назначенія. Сибирь не можетъ пожаловаться на отсутствіе бюрократическихъ мечтателей, которые, напр., приказывали мѣстнымъ крестьянамъ строить дома для поселенцевъ и поселяли послѣднихъ группами въ 5–6 чел., мечтая создать такимъ образомъ ссыльно-поселенческую деревенскую идиллію. Всѣ подобнаго рода замыслы обыкновенно заканчивались неуспѣхомъ. Пять поселенцевъ изъ шести, насильственно соединенныхъ вышеуказаннымъ образомъ, не выдерживали долго и, послѣ безполезной борьбы съ голодомъ, убѣгали подъ чужимъ именемъ въ города, или шли въ поискахъ за работой на золотые пріиски. Цѣлыя деревни пустыхъ домовъ на большомъ сибирскомъ пути до сихъ поръ напоминаютъ путешественнику о безплодности оффиціальныхъ утопій, вводимыхъ при помощи березовыхъ розогъ.

Судьба поселенцевъ, попавшихъ въ работники къ сибирскому крестьянину, также очень незавидна. Вся система найма рабочихъ въ Сибири основана на выдачѣ имъ задатковъ, съ цѣлью сдѣлать ихъ неоплатными должниками и держать такимъ образомъ въ состояніи постояннаго рабства; сибирскіе крестьяне обыкновенно придерживаются именно этой системы при наймѣ рабочихъ. Что же касается тѣхъ ссыльныхъ, составляющихъ громадный процентъ всего ссыльнаго населенія, которые добываютъ себѣ средства къ жизни путемъ работы на золотыхъ пріискахъ, то они теряютъ всѣ свои заработки, какъ только доходятъ до первой деревни и перваго кабака, хотя эти заработки являются результатомъ 4–5 мѣсячнаго труда — воистину каторжнаго труда, со всѣми его лишеніями — на пріискахъ. Деревни по Ленѣ, Енисею, Кану и пр., куда выходятъ осенью рабочіе съ пріисковъ, пользуются, въ этомъ отношеніи, широкой извѣстностью. Кто не знаетъ въ Восточной Сибири двухъ злосчастныхъ заброшенныхъ приленскихъ деревушекъ, носящихъ громкія имена Парижа и Лондона, вслѣдствіе прославленнаго искусства ихъ обитателей въ дѣлѣ очищенія кармановъ рабочихъ, вышедшихъ съ пріисковъ? Когда рабочій прокутитъ въ кабакѣ свой заработокъ до послѣдней копейки и оставитъ кабатчику даже шапку и рубашку, приказчики золотопромышленниковъ немедленно нанимаютъ его на слѣдующее лѣто и, въ замѣнъ своего паспорта, онъ получаетъ задатокъ подъ будущую работу, съ которымъ онъ и возвращается домой, часто расходуя его до послѣдней копейки на пути. Онъ возвращается такимъ образомъ въ свою деревню съ пустыми руками и нерѣдко проводитъ долгіе зимніе мѣсяцы въ ближайшемъ острогѣ! Короче говоря, всѣ оффиціальныя изслѣдованія, вплоть до настоящаго времени, указываютъ, что тѣ немногіе изъ ссыльныхъ, которымъ удалось устроиться въ качествѣ домохозяевъ, живутъ въ состояніи страшной нищеты; остальные же, бросивъ землю, обращаются въ рабовъ на службѣ у суроваго сибирскаго крестьянина и золотопромышленниковъ, или же, наконецъ, — говоря словами оффиціальнаго отчета, «умираютъ отъ холода и голода».

Тайга (дѣвственные лѣса, покрывающіе сотни тысячъ квадр. верстъ въ Сибири) густо населена бѣглецами, которые пробираются потихоньку по направленію къ западу; этотъ непрерывный потокъ человѣческихъ существъ движется надеждою достигнуть родныхъ деревень, находящихся по ту сторону Урала. Какъ только закукуетъ кукушка, возвѣщая, что лѣса освободились отъ снѣжнаго покрова, что они вскорѣ смогутъ снабжать странника грибами и ягодами, ссыльные тысячами убѣгаютъ съ золотыхъ пріисковъ и соляныхъ заводовъ, изъ деревень, гдѣ они голодали, и изъ городовъ, гдѣ они скрывались подъ чужими именами. Руководимые полярной звѣздой, мохомъ на деревьяхъ или, имѣя во главѣ старыхъ бродягъ, изучившихъ въ тюрьмахъ до тонкости сложную и драгоцѣнную для бѣглеца науку, трактующую о «бродяжныхъ тропахъ» и «бродяжныхъ пристанищахъ», они пускаются въ длинный и полный опасностей обратный путь. Они идутъ вокругъ байкальскаго озера, взбираясь на высокія и дикія горы по его берегамъ или перебираются черезъ озеро на плоту, или даже, какъ поется въ народной пѣснѣ, въ омулевой бочкѣ изъ-подъ рыбы. Они всячески избѣгаютъ большихъ дорогъ, городовъ и бурятскихъ поселеній, хотя нерѣдко располагаются на стоянку въ лѣсахъ, вблизи городовъ; каждую весну можно видѣть въ Читѣ костры «бродягъ», вспыхивающіе вокругъ маленькой столицы Забайкалья на лѣсистыхъ склонахъ окружающихъ горъ. Они свободно заходятъ также въ русскія деревни, гдѣ, вплоть до настоящаго дня, сохранился обычай выставлять на окнахъ крестьянскихъ домовъ хлѣбъ и молоко для «несчастныхъ».

Если бѣглые не занимаются въ пути кражами, крестьяне не мѣшаютъ ихъ путешествію. Но лишь только кто-либо изъ бродягъ нарушаетъ этотъ взаимный молчаливый договоръ, сибиряки дѣлаются безжалостными. «Промышленные» (охотники) — а ихъ не мало въ каждой сибирской деревнѣ — разсыпаются по тайгѣ и безжалостно истребляютъ бродягъ, доходя иногда до утонченной жестокости. Около 30 лѣтъ тому назадъ охота за «горбачами» была своего рода промысломъ; впрочемъ, этого рода охота за людьми остается и до сихъ поръ промысломъ, которымъ занимаются преимущественно карымы, помѣсь туземцевъ съ русскими. «Съ сохатаго возьмешь только одну шкуру, — говорятъ эти охотники, — а съ „горбача“ сдерешь по меньшей мѣрѣ двѣ: рубашку и хоботье». Нѣкоторые изъ бродягъ находятъ работу на крестьянскихъ заимкахъ, расположенныхъ вдали отъ деревень, но большинство избѣгаетъ этого рода работы въ виду того, что лѣтомъ удобнѣе всего пробираться къ западу: тайга питаетъ и укрываетъ странниковъ въ теченіи теплаго времени года. Правда, она въ это время наполняется густыми тучами мошекъ и бродяги, которыхъ приходится встрѣчать лѣтомъ, имѣютъ ужасающій видъ: ихъ лица представляютъ одну сплошную опухшую рану; глаза воспалены и почти закрыты раздувшимися, напухшими вѣками; ноздри и губы покрыты сочащимися язвами. Въ Сибири и люди и скотъ доходятъ до бѣшенства отъ страданій, причиняемыхъ мошками, которыя проникаютъ вездѣ, несмотря на дымъ разложенныхъ костровъ. Но бродяга неутомимо продолжаетъ свой путь къ горнымъ вершинамъ, отдѣляющимъ Сибирь отъ Россіи, и его сердце радостно бьется, когда онъ видитъ опять ихъ голубоватыя очертанія на горизонтѣ. Около 20, пожалуй, даже 30.000 чел. ведутъ постоянно такого рода жизнь и не менѣе 100.000 чел. пыталось пробраться обратно на родину такимъ образомъ въ теченіи 50 лѣтъ (съ 1835 по 1885 г.). Сколькимъ изъ нихъ удалось попасть въ Россію? Никто не можетъ сказать даже приблизительно. Тысячи сложили свои кости въ тайгѣ и счастливы были тѣ изъ нихъ, глаза которыхъ закрыли преданные товарищи по странствованію. Другія тысячи должны были искать убѣжища въ острогахъ, когда ихъ захватывала въ пути суровая сибирская зима, во время которой замерзаетъ ртуть и которой не могутъ выдержать изможденныя тѣла злосчастныхъ бродягъ. Они получаютъ въ наказаніе за неудавшійся побѣгъ неизбѣжную сотню плетей, возвращаются опять въ Забайкалье и на слѣдующую весну, умудренные неудачнымъ опытомъ, снова пускаются въ тотъ-же путь. Тысячи бродягъ преслѣдуются, захватываются или убиваются бурятами, карымами и сибирскими промышленными охотниками. Нѣкоторыхъ арестовываютъ, спустя нѣсколько дней послѣ того, какъ они ступили на почву ихъ «матушки-Россіи», когда они едва успѣли обнять стариковъ родителей, едва успѣли поглядѣть на родную деревню, оставленную ими много лѣтъ тому назадъ, часто лишь потому, что они не угодили исправнику, или вызвали злобу мѣстнаго кулака… Какая бездна страданій скрывается за этими тремя словами: «побѣгъ изъ Сибири!»

Перехожу теперь къ положенію политическихъ ссыльныхъ въ Сибири. Конечно, я не беру на себя смѣлости рассказать на этихъ страницахъ исторію политической ссылки, начиная съ 1607 г., когда одинъ изъ родоначальниковъ нынѣ царствующей династіи, Василій Никитичъ Романовъ, явился первымъ изъ безконечнаго ряда слѣдовавшихъ за нимъ политическихъ ссыльныхъ, закончивъ свою жизнь въ подпольной тюрьмѣ въ Нырдобѣ, въ цѣпяхъ, вѣсившихъ 64 фунта. Я не буду останавливаться на трагической исторіи Барскихъ конфедератовъ, прибывшихъ въ Сибирь съ отрѣзанными носами и ушами и, какъ говоритъ преданіе, спущенныхъ со ската Тобольскаго Кремля, привязанными къ бревнамъ; я не буду распространяться о преступленіяхъ безумца Трескина и исправника Лоскутова; я упомяну лишь мелькомъ объ экзекуціи 7 марта 1837 г., когда поляки Шокальскій, Сѣрочинскій и четверо другихъ умерли подъ ударами, шпицрутеновъ; я не буду описывать страданій декабристовъ и политическихъ ссыльныхъ первыхъ годовъ царствованія Александра II; я не буду перечислять здѣсь имена всѣхъ нашихъ поэтовъ и публицистовъ, начиная отъ временъ Радищева и кончая Одоевскимъ и позднѣе Чернышевскимъ и Михайловымъ. Я ограничусь теперь лишь изображеніемъ положенія политическихъ ссыльныхъ, находившихся въ Сибири въ 1883 году.

Кара служитъ мѣстомъ заключенія для политическихъ, приговоренныхъ къ каторгѣ, и осенью 1882 г. ихъ было тамъ 150 мужчинъ и женщинъ. Послѣ пребыванія отъ двухъ до четырехъ лѣтъ подъ слѣдствіемъ въ Петропавловской крѣпости, въ знаменитомъ Литовскомъ Замкѣ, въ Петербургскомъ домѣ предварительнаго заключенія и въ провинціальныхъ тюрьмахъ, они были посажены, послѣ суда, въ Харьковскую центральную тюрьму, въ которой содержались отъ трехъ до пяти лѣтъ, опять въ одиночномъ заключеніи, лишенные возможности заниматься какой-либо физической или умственной работой. Вслѣдъ за тѣмъ ихъ перевели на нѣсколько мѣсяцевъ въ Мценскую пересыльную тюрьму, гдѣ съ ними обращались гораздо лучше, и, наконецъ, отправили въ Забайкалье. Большинство изъ нихъ совершили путешествіе на Кару при тѣхъ условіяхъ, которыя я описывалъ раньше, — за Томскомъ имъ пришлось идти пѣшкомъ въ кандалахъ. Немногимъ изъ нихъ начальство разрѣшило пользоваться подводами, на которыхъ они медленно тащились съ этапа на этапъ. Но даже эти, счастливые, по сравненію съ пѣшими товарищами, политическіе описываютъ это путешествіе, какъ рядъ мученій, говоря: «Люди впадали въ безуміе, не вынося нравственныхъ и физическихъ мученій этого пути. Жену д-ра Бѣлого, сопровождавшую мужа, постигла эта участь; кромѣ нея еще 2–3 товарища начали страдать психическимъ разстройствомъ».

Тюрьма, въ которой содержатся политическіе на Средней Карѣ, это — одно изъ тѣхъ ветхихъ прогнившихъ зданій, о которыхъ я говорилъ выше. Оно страдало переполненіемъ уже, когда въ немъ помѣщались 91 политич. арест.; съ прибытіемъ новой партіи въ 60 чел., переполненіе, конечно, усилилось въ громадной степени; вѣтеръ и снѣгъ свободно проникаютъ въ щели, образовавшіяся между сгнившими бревнами; благодаря такимъ же щелямъ на полу, изъ-подъ него страшно дуетъ. Главной пищей арестантовъ является черный хлѣбъ и гречневая каша; мясо выдается имъ лишь тогда, когда они работаютъ надъ добычей золота, т.-е. всего въ теченіи 3-хъ мѣсяцевъ въ году, да и тогда его получаютъ лишь 50 чел. изъ 150. Вопреки закону и обычаю, всѣ они были закованы въ 1881 г. въ кандалы и даже работали въ кандалахъ.

Для «политическихъ» не имѣется госпиталя и больные, которыхъ не мало, остаются на нарахъ, рядомъ съ здоровыми, въ тѣхъ же холодныхъ камерахъ, въ той же удушающей атмосферѣ. Даже психически разстроенную М. Ковалевскую до сихъ поръ держатъ въ тюрьмѣ. Къ счастью, среди политическихъ имѣются собственные врачи. Что же касается тюремнаго врача, то для его характеристики достаточно сказать, что М. Ковалевская была въ его присутствіи, во время одного изъ припадковъ ея безумія, брошена на полъ и жестоко избита. Женамъ политическихъ арестантовъ разрѣшено жить на Нижней Карѣ и посѣщать мужей дважды въ недѣлю, а также приносить имъ книги. Значительное количество заключенныхъ умираютъ медленной смертью, въ большинствѣ случаевъ отъ чахотки, и процентъ смертности быстро возрастаетъ.

Самымъ страшнымъ зломъ Карійской каторги является ничѣмъ не сдерживаемый произволъ тюремнаго начальства; заключенные находятся цѣликомъ въ зависимости отъ капризовъ людей, назначаемыхъ начальствомъ со спеціальной цѣлью «держать ихъ въ ежевыхъ рукавицахъ». Начальникъ военной команды на Карѣ открыто говоритъ, что онъ былъ бы радъ, если бы какой-нибудь «политическій» оскорбилъ его, такъ какъ оскорбителя повѣсили бы; тюремный врачъ лѣчитъ арестантовъ при помощи кулаковъ; адъютантъ генералъ-губернатора, капитанъ Загаринъ, въ отвѣтъ на угрозу арестантовъ пожаловаться министру юстиціи, громко заявилъ: «Я вашъ губернаторъ, вашъ министръ, вашъ царь!» Достаточно ознакомиться съ исторіей «бунта» въ Красноярской тюрьмѣ, вызваннаго тѣмъ же капитаномъ Загаринымъ, чтобы убѣдиться, что вмѣсто того, чтобы находиться на государственной службѣ, подобный господинъ долженъ былъ бы сидѣть въ домѣ умалишенныхъ. Даже женщинамъ изъ политическихъ приходилось терпѣть отъ его грубости: онъ оскорблялъ въ нихъ даже чувство стыдливости. Но когда Щедринъ, защищая свою невѣсту, ударилъ Загарина по лицу, военный судъ вынесъ Щедрину смертный приговоръ. Генералъ Педашенко поступилъ согласно громко выраженному мнѣнію всего Иркутскаго общества, замѣнивъ смертный приговоръ двухнедѣльнымъ арестомъ въ карцерѣ, но, къ сожалѣнію, немногіе русскіе чиновники отличаются смѣлостью исправлявшаго должность генералъ-губернатора Восточной Сибири. Карцера, кандалы, приковка къ тачкѣ, — таковы обычныя наказанія, и при томъ вѣчныя угрозы «сотней плетей». «Запорю! Сгною въ карцерѣ!» — постоянно слышатъ арестанты окрики начальства. Но, къ счастью, тѣлесное наказаніе не примѣняется къ политическимъ. Пятидесятилѣтній опытъ научилъ чиновниковъ, что день, когда бы вздумали примѣнить это наказаніе къ политическимъ, былъ бы «днемъ великаго кровопролитія», какъ выражаются издатели «Народной Воли», описывая жизнь своихъ друзей въ Сибири[34].

Предписанія закона, относящіяся къ ссыльнымъ, открыто ставятся ни во что, какъ высшимъ, такъ и низшимъ начальствомъ. Такъ напр. Успенскій, Чарушинъ, Семеновскій и Шишко были выпущены въ вольныя команды въ деревнѣ Карѣ, въ качествѣ «испытуемыхъ», согласно закону. Но въ 1881 г., по министерскому распоряженію, вызванному, неизвѣстно, какими причинами, было рѣшено посадить ихъ обратно въ тюрьму.

Убѣдившись такимъ образомъ, что политическіе каторжане находятся внѣ закона и что надежды на улучшеніе участи тщетны, двое изъ карійцевъ совершили самоубійство. Успенскій, мучившійся на каторжныхъ работахъ съ 1872 г., твердо переносившій всѣ бѣдствія, силу воли котораго ничто до того времени не могло сломить, послѣдовалъ примѣру двухъ своихъ товарищей. Если бы политическіе на Карѣ были обыкновенными уголовными убійцами, у нихъ все же была бы надежда, что, отбывъ 7–10–12 лѣтъ каторжныхъ работъ, они въ концѣ концовъ были бы выпущены на свободу и переведены въ какую-либо губернію Южной Сибири, сдѣлавшись такимъ образомъ, согласно закону, поселенцами. Но законы писаны не для политическихъ… Н. Г Чернышевскій уже въ 1871 г. отбылъ 7 лѣтъ каторжныхъ работъ, согласно приговору суда. Если бы онъ убилъ своихъ отца и мать, или поджогъ домъ съ полъ-дюжиной дѣтей, по отбытіи каторги онъ былъ бы поселенъ въ какой-нибудь деревушкѣ Иркутской губерніи. Но онъ писалъ статьи по экономическимъ вопросамъ; онъ печаталъ ихъ… съ разрѣшенія цензуры; правительство считало его, какъ возможнаго вождя конституціонной партіи въ Россіи и, вслѣдствіе всѣхъ этихъ причинъ, онъ былъ похороненъ заживо въ крохотномъ городишкѣ Вилюйскѣ, находящемся среди болотъ и лѣсовъ въ 750 верстахъ за Якутскомъ. Тамъ, изолированный отъ всего міра, всегда подъ строгимъ надзоромъ двухъ жандармовъ, живущихъ въ одной съ нимъ избѣ, онъ прожилъ уже цѣлые годы, и ни агитація русской прессы, ни резолюціи международныхъ литературныхъ конгрессовъ не могли вырвать его изъ рукъ подозрительнаго правительства. Такова же, вѣроятно, будетъ и судьба «политическихъ», находящихся въ настоящее время на Карѣ. Когда наступитъ законный срокъ ихъ выхода на поселеніе — вмѣсто освобожденія ихъ переведутъ изъ болѣе мягкой по климату Забайкальской области куда-нибудь въ тундры полярнаго круга.

Какъ ни тяжело положеніе уголовныхъ ссыльно-каторжныхъ въ Сибири, правительство нашло возможнымъ подвергнуть такому же, если не худшему наказанію тѣхъ изъ своихъ политическихъ враговъ, которыхъ оно не смогло, даже при помощи подтасовки судовъ, сослать на каторгу или на поселеніе. Оно достигаетъ этого результата при помощи «административной ссылки или высылки» въ болѣе или менѣе отдаленныя губерніи имперіи безъ приговора, даже безъ признака какого-либо суда, просто по приказанію всемогущаго шефа жандармовъ.

Каждый годъ отъ 500 до 600 юношей и дѣвушекъ бываютъ арестовываемы по подозрѣнію въ революціонной агитаціи. Слѣдствіе продолжается отъ шести мѣсяцевъ до двухъ лѣтъ и даже болѣе, сообразно съ числомъ лицъ арестованныхъ по этому «дѣлу» и важностью обвиненія. Не болѣе 1/10 части изъ всего числа арестованныхъ бываетъ предаваемо суду. Всѣ же остальные, противъ которыхъ нельзя выдвинуть никакого обоснованнаго обвиненія, но которые были аттестованы шпіонами въ качествѣ людей «опасныхъ», всѣ тѣ, кто, по своему уму, энергіи и «радикальнымъ взглядамъ», могутъ сдѣлаться «опасными»; и въ особенности тѣ, кто во время подслѣдственнаго заключенія, проявили «духъ непочтительности», — всѣ они высылаются въ какое-нибудь болѣе или менѣе отдаленное, глухое мѣсто, лежащее на пространствѣ между Колой и Камчаткой. Николай I не унижалъ себя до подобныхъ лицемѣрныхъ способовъ преслѣдованія и въ теченіи всего царствованія «желѣзнаго деспота» административная ссылка «политическаго» характера мало практиковалась. Но въ царствованіе Александра II къ ней прибѣгали въ такихъ поразительныхъ размѣрахъ, что теперь едва ли найдется какой-нибудь городъ или селеніе за 55° широты, начиная отъ границъ Норвегіи до прибережья Охотскаго моря, гдѣ бы не нашлось пяти — десяти — двадцати административныхъ ссыльныхъ. Въ Январѣ 1881 г. ихъ насчитывалось 29 чел. въ Пинегѣ, деревушкѣ съ 750 обывателями, 55 — въ Мезени (1800 жителей), 11 въ Колѣ (740 жителей), 47 — въ Холмогорахъ, деревнѣ, въ которой имѣется всего 90 домовъ, 160 — въ Зарайскѣ (5000 жителей), 19 — въ Енисейскѣ и т. д.

Составъ ссыльныхъ этой категоріи — неизмѣнно одного и того же характера: студенты и дѣвушки «превратнаго образа мыслей»; писатели, которыхъ невозможно законнымъ путемъ преслѣдовать за ихъ литературную дѣятельность, но которые, по мнѣнію начальства, заражены «опаснымъ духомъ»; рабочіе, осмѣлившіеся «дерзко говорить» съ начальствомъ; лица, проявившія «непочтительность» по отношенію къ губернатору, и т. п., — всѣ они ежегодно высылаются сотнями въ глухіе городишки и деревушки «болѣе или менѣе отдаленныхъ губерній имперіи». Что же касается людей ярко радикальнаго образа мыслей, подозрѣваемыхъ въ «опасныхъ тенденціяхъ», то достаточно самаго нелѣпаго доноса, самаго неосновательнаго подозрѣнія, чтобы попасть въ ссылку. Дѣвушки (какъ напр. Бардина, Субботина, Любатовичъ и многія др.) были осуждены на 6–8 лѣтъ каторжныхъ работъ лишь за то, что онѣ осмѣлились распространять соціалистическія брошюры среди рабочихъ. Былъ даже и такой случай, когда 14-ти лѣтняя Гуковская была сослана за то, что протестовала въ толпѣ противъ казни Ковальскаго. Если каторга и ссылка назначается судами за такіе проступки, то естественно, что къ административной ссылкѣ прибѣгаютъ тогда, когда, при всѣхъ усиліяхъ, нельзя возвести никакого болѣе или менѣе доказаннаго обвиненія[35]; короче говоря, административная ссылка приняла такіе размѣры и примѣнялась съ такимъ презрѣніемъ къ закону въ царствованіе Александра II, что какъ только, во время краткаго диктаторства Лорисъ-Меликова, губернскія земства смогли воспользоваться нѣкоторой свободой, ими немедленно была послана масса адресовъ императору, въ которыхъ земства просили о немедленной отмѣнѣ этого рода ссылки, ярко характеризуя всю чудовищность административнаго произвола[36]. Какъ извѣстно, всѣ эти протесты не повели, въ сущности, ни къ чему и правительство, шумно заявивъ о своемъ намѣреніи — амнистировать ссыльныхъ, ограничилось назначеніемъ коммиссіи для разсмотрѣнія ихъ «дѣлъ», амнистировало очень, очень немногихъ и для значительнаго количества административно-ссыльныхъ назначенъ былъ срокъ ссылки въ 5–6 лѣтъ, по истеченіи котораго «дѣла» ихъ должны были быть пересмотрѣны заново[37]. Они дѣйствительно были пересмотрѣны и въ результатѣ многіе получили новую прибавку, съ тѣмъ, однако, что, по истеченіи этого срока, «дѣла» ихъ опять будутъ пересмотрѣны. Многіе изъ ссыльныхъ не пожелали дожидаться новыхъ пересмотровъ и въ 1883 году въ Сибири началась эпидемія самоубійствъ.

Легко себѣ представить положеніе этихъ ссыльныхъ, если мы вообразимъ студента, или дѣвушку изъ хорошей семьи или искусснаго рабочаго, привезенныхъ жандармами въ какой-нибудь городишко, насчитывающій всего сотню домовъ, жителями котораго являются нѣсколько десятковъ зырянскихъ и русскихъ охотниковъ, два-три торговца мѣхами, священникъ и исправникъ. Хлѣбъ страшно дорогъ; всякаго рода товары, вродѣ сахара, чая, свѣчей, продаются чуть ли не на вѣсъ золота; о какомъ-нибудь заработкѣ въ городишкѣ нечего и думать. Правительство выдаетъ такимъ ссыльнымъ отъ 4 до 8 руб. въ мѣсяцъ, причемъ выдача этой нищенской суммы прекращается, если ссыльный получитъ отъ родныхъ или друзей хотя бы самую ничтожную сумму денегъ, напр. 10 руб. въ теченіи года. Давать уроки — строго воспрещено, хотя бы даже дѣтямъ станового или исправника. Большинство ссыльныхъ изъ культурныхъ классовъ не знаютъ никакого ремесла. Найти же занятіе въ какой-нибудь конторѣ или частномъ предпріятіи, если таковыя находятся въ городишкѣ, совершенно невозможно.

«Мы боимся давать имъ занятія», — писалъ Енисейскій корреспондентъ «Русскаго Курьера», — «въ виду того, что мы сами можемъ за это попасть подъ надзоръ полиціи… Достаточно встрѣтиться съ административно-ссыльнымъ или обмѣняться съ нимъ нѣсколькими словами, чтобы, въ свою очередь, попасть въ число подозрительныхъ… Глава одной торговой фирмы заставилъ недавно своихъ приказчиковъ подписать условіе, въ которомъ они обязываются не заводить знакомства съ „политическими“ и даже не здороваться съ ними при случайной встрѣчѣ на улицѣ».

Болѣе того, въ 1880 г. намъ пришлось читать въ русскихъ газетахъ, что министръ финансовъ сдѣлалъ предложеніе «о разрѣшеніи уголовнымъ и политическимъ административно-ссыльнымъ заниматься всякаго рода ремеслами, съ разрѣшенія генералъ-губернатора, причемъ такое разрѣшеніе должно быть испрашиваемо въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ». Я не знаю, былъ ли этотъ планъ приведенъ въ исполненіе, но мнѣ извѣстно, что еще недавно занятіе почти всѣми видами ремесла воспрещалось административно-ссыльнымъ, не говоря уже о томъ, что во многихъ случаяхъ занятіе извѣстнаго рода ремеслами прямо-таки невозможно, въ виду того, что административно-ссыльнымъ воспрещается отлучка изъ города даже на нѣсколько часовъ. Послѣ всего вышесказаннаго нужно ли говорить объ ужасной невообразимой нищетѣ, въ которой приходится ссыльнымъ влачить жизнь? — «Безъ одежи, безъ сапоговъ, безъ какихъ-либо занятій, ютясь въ крохотныхъ нездоровыхъ избушкахъ, они въ большинствѣ случаевъ умираютъ отъ чахотки», — сообщалось въ «Голосѣ» (2 февраля, 1881 г.). «Наши административные ссыльные буквально голодаютъ. Нѣкоторые изъ нихъ, не имѣя квартиръ, устроились въ подпольѣ подъ колокольней», — писалъ другой корреспондентъ. «Административная ссылка, проще говоря, сводится къ убійству путемъ голоданія», — таково было мнѣніе русской прессы, когда она имѣла возможность высказаться по этому вопросу. «Это — приговоръ къ медленной, но вѣрной смерти», — писалъ по тому-же поводу «Голосъ».

И все-же нищета не является наиболѣе острымъ въ ряду бѣдствій, постигающихъ административно-ссыльнаго. Мѣстное начальство обращается съ ними самымъ возмутительнымъ образомъ. За помѣщеніе свѣдѣнія въ газетахъ объ ихъ положеніи ссыльные переводятся въ отдаленнѣйшія мѣста Восточной Сибири. Молодымъ дѣвушкамъ, сосланнымъ въ Каргополь, приходится принимать ночные визиты пьяныхъ мѣстныхъ властей, силою врывающихся въ ихъ комнаты подъ предлогомъ, что власти имѣютъ право посѣщать ссыльныхъ во всякое время дня и ночи. Въ другой мѣстности полицейскій чиновникъ требуетъ отъ политическихъ ссыльныхъ дѣвушекъ являться каждую недѣлю въ полицейскій участокъ для «освидѣтельствованія, совмѣстно съ проститутками», и т. д.; и т. д.[38].

Если таково положеніе ссыльныхъ въ менѣе отдаленныхъ частяхъ Россіи и Сибири, можно себѣ представить, каково оно въ такихъ мѣстностяхъ, какъ Олекминскъ, Верхоянскъ или Нижне-Колымскъ, деревушка, лежащая у устья Колымы за 68° широты и имѣющая лишь 190 жителей. Во всѣхъ этихъ деревушкахъ, состоящихъ нерѣдко всего изъ нѣсколькихъ домовъ, живутъ ссыльные, мученики, заживо-погребенные въ нихъ за то, что правительство не смогло выставить противъ нихъ никакого серьезнаго обвиненія. Пространствовавши цѣлые мѣсяцы по покрытымъ снѣгомъ горамъ, по замерзшимъ рѣкамъ, по тундрамъ, они заточены въ эти деревушки, гдѣ прозябаютъ лишь нѣсколько полуголодныхъ людей, промышляющихъ охотой. Не ограничиваясь ссылкой въ такія, казалось бы, достаточно глухія и угрюмыя мѣстности, правительство — какъ ни трудно этому повѣрить — высылаетъ нѣкоторыхъ административно-ссыльныхъ въ Якутскіе улусы, гдѣ имъ приходится жить въ юртахъ, вмѣстѣ съ якутами, нерѣдко страдающими самыми отвратительными накожными болѣзнями. «Мы живемъ во мракѣ», — писалъ одинъ изъ нихъ своимъ друзьямъ, воспользовавшись поѣздкой охотника въ Верхоянскъ, откуда письму пришлось путешествовать 10 мѣсяцевъ, пока оно достигло Олекминска, — «мы живемъ во мракѣ и зажигаемъ свѣчи лишь на 1 1/2 часа въ день; онѣ стоятъ черезчуръ дорого. Хлѣба совсѣмъ нѣтъ и мы питаемся рыбой. Мяса не достать ни за какую цѣну». Другой писалъ: «Пишу вамъ, страдая отъ мучительныхъ болей, вслѣдствіе воспаленія надкостной плевы… Я просился въ госпиталь, но безуспѣшно. Не знаю, долго ли продолжатся мои мученія; единственное мое желаніе теперь какъ-нибудь избавиться отъ этой боли. Намъ не позволяютъ видаться другъ съ другомъ, хотя мы живемъ всего на разстояніи около 5 верстъ. Казна отпускаетъ намъ 4 руб. 50 коп. — въ мѣсяцъ». Третій ссыльный писалъ около того же времени: «Спасибо вамъ, дорогіе друзья, за газеты, но, къ сожалѣнію, не могу читать ихъ: нѣтъ свѣчей и негдѣ купить ихъ. Моя цынга прогрессируетъ и такъ какъ нѣтъ надежды на переводъ, я надѣюсь умереть въ теченіи этой зимы».

«Надѣюсь умереть въ теченіи этой зимы!» — такова единственная надежда, которую можетъ питать ссыльный, попавшій въ Якутскій улусъ подъ 68° широты!

Читая подобныя письма, мы снова переносимся въ XVII столѣтіе и, кажется, слышимъ опять снова протопопа Аввакума: «а я остался здѣсь въ холодномъ срубѣ, а позднѣе съ грязными тунгузами, какъ хорошій пёсъ, лежа на соломѣ; когда покормятъ меня, а когда и забудутъ». И, подобно женѣ Аввакума, мы спрашиваемъ снова и снова: «Долго ли муки сея будетъ». Со времени эпизода съ Аввакумомъ прошли вѣка; въ продолженіи цѣлаго столѣтія мы слышали патетическія декламаціи о прогрессѣ и гуманитарныхъ принципахъ и все это лишь для того, чтобы ему возвратиться къ тому же самому пункту, возвратиться къ тому времени, когда московскіе цари, по нашептываніямъ приближенныхъ бояръ, посылали своихъ враговъ умирать въ тундрахъ.

А на вопросъ Аввакумовой жены, повторяемый снова и снова по всему пространству Сибири, у насъ имѣется лишь одинъ отвѣтъ: никакая частичная реформа, никакая замѣна однихъ людей другими не смогутъ улучшить этого ужасающаго положенія вещей; его можетъ измѣнить лишь полное измѣненіе всѣхъ основныхъ условій русской жизни.

Глава VI

Ссылка на Сахалинъ

На сѣверѣ Тихаго Океана, вблизи береговъ русской Манджуріи, лежитъ большой островъ, по величинѣ одинъ изъ самыхъ обширныхъ острововъ міра, но его положеніе вдали отъ морскихъ путей, дикость его природы, безплодіе почвы и трудность доступа къ нему были причиной того, что вплоть до прошлаго столѣтія на него не обращали никакого вниманія, разсматривая его, какъ полуостровъ. Мало есть мѣстъ на всемъ пространствѣ Российской имперіи хуже острова Сахалина; а потому туда и ссылаетъ нынче русское правительство уголовныхъ каторжанъ.

При ссылкѣ въ Сибирь всегда имѣлась въ виду троякая цѣль: избавиться отъ накопленія преступныхъ элементовъ въ Россіи, при наименьшихъ расходахъ со стороны казны; снабдить рудники дешевыми рабочими и, наконецъ, колонизовать Сибирь. Въ теченіи многихъ лѣтъ предполагалось, что вышеуказанная цѣль достигается; эта иллюзія могла держаться лишь, пока мнѣніе самихъ сибиряковъ доходило до Петербурга при помощи губернаторовъ, назначаемыхъ въ томъ же Петербургѣ. Но въ теченіи послѣднихъ 20 лѣтъ сдѣлалось все болѣе и болѣе затруднительнымъ заглушить независимыя мнѣнія, какъ самихъ сибиряковъ, такъ и вообще людей, знакомыхъ съ дѣйствительнымъ положеніемъ вопроса о ссылкѣ; возникла цѣлая литература, безжалостно разрушавшая бюрократическія иллюзіи. Петербургское правительство вынуждено было заняться разслѣдованіемъ вопроса о ссылкѣ и о ея конечныхъ результатахъ и это разслѣдованіе вполнѣ подтвердило мнѣніе людей, занимавшихся изученіемъ этого вопроса по собственному почину.

Оказывалось, прежде всего, что если кабинетъ дѣйствительно имѣетъ дешевыхъ рабочихъ въ лицѣ ссыльно-каторжныхъ, добывающихъ золото и серебро изъ рудниковъ, то эта дешевизна достигается путемъ совершеннаго презрѣнія къ цѣнности человѣческой жизни. Необычайно высокій процентъ смертности среди каторжанъ, работавшихъ въ этихъ рудникахъ, возмущалъ общественную совѣсть. Если 20 лѣтъ тому назадъ возможно было замучивать до смерти на работѣ, съ цѣлью добыть такое количество золота, какое предписывалось изъ Петербурга; если каторжанъ можно было заставлять работать сверхъ силъ и въ тоже время голодать, вслѣдствіе чего они умирали сотнями въ теченіи одного лѣта и никто не смѣлъ пикнуть ни слова объ этихъ звѣрствахъ, — это стало невозможнымъ, когда подобные факты сдѣлались общеизвѣстными. Со времени открытія воднаго пути по Амуру, императорскіе золотые рудники на Карѣ и серебряные — на Газимурѣ не были уже болѣе гдѣ-то на краю свѣта. Предполагаемая дешевизна труда, при болѣе детальномъ изслѣдованіи, также оказывалась обманчивой: хотя кабинетъ платилъ каторжанамъ за работу гроши, но транспортировка арестантовъ изъ Россіи, страшная смертность, господствующая среди нихъ, масса бѣглецовъ, бродившихъ по всей Сибири, необходимость содержанія громадной администраціи, а равнымъ образомъ — солдатъ и казаковъ, все это ложилось такимъ тяжелымъ бременемъ на Россію и Сибирь, что страна, чтобы избавиться отъ этого бремени, несомнѣнно съ охотой поднесла бы кабинету сумму въ два раза превосходящую ту, которая добывалась въ его рудникахъ путемъ «дешеваго» арестантскаго труда.

Другую иллюзію, согласно которой Сибирь была облагодѣтельствована заселеніемъ ея ссыльными, — было труднѣе разсѣять. Статистика указывала, что, начиная съ 1754 до 1885 г., въ Сибирь было выслано около 1.200.000 ссыльныхъ и каково бы ни было число убѣжавшихъ и преждевременно умершихъ, все-же многія сотни тысячъ жителей были этимъ путемъ присоединены къ коренному населенію страны. Доказывали даже, что если Сибирь обладаетъ теперь 4.100.000 населенія, то это населеніе составилось, главнымъ образомъ, изъ ссыльныхъ и ихъ потомства.

Цыфра, приведенная нами въ предыдущей главѣ, а равнымъ образомъ многія другія статистическія данныя помогли, однако, до извѣстной степени разсѣять и эту иллюзію. Оффиціальное разслѣдованіе, произведенное въ 1875 г., указывало, что хотя въ 4-хъ милліонномъ населеніи Сибири имѣется значительный процентъ потомковъ ссыльныхъ, все-же колонизація страны совершалась главнымъ образомъ путемъ свободныхъ переселеній, которыя дали странѣ неизмѣримо лучшіе элементы, по сравненію съ толпами ссыльныхъ арестантовъ, деморализованныхъ долгимъ заключеніемъ въ тюрьмахъ, изнуренныхъ трудомъ на каторгѣ и поселявшихся въ Сибири вовсе безъ намѣренія начать въ ней новую жизнь. Если статистическія данныя и не совпадаютъ вполнѣ съ крайними взглядами нѣкоторыхъ сибиряковъ, готовыхъ утверждать, что ссылка не играла никакой роли въ ростѣ населенія Сибири, все-же эти данныя показываютъ, что приростъ населенія путемъ притока ссыльныхъ оплачивался чрезмѣрными человѣческими страданіями, тѣмъ болѣе, что лишь менѣе половины ссыльныхъ превращаются въ осѣдлыхъ поселенцевъ. Другая же половина является только тяжелымъ бременемъ для колоніи[39].

Незначительность результатовъ, достигнутыхъ въ дѣлѣ колонизаціи Сибири путемъ ссылки, должна была бы заставить правительство воздержаться отъ дальнѣйшихъ опытовъ въ этомъ направленіи, въ особенности, если бы были приняты во вниманіе тѣ страданія, которымъ подвергаются ссыльные. Но желаніе имѣть постоянное русское населеніе на островѣ Сахалинѣ, а равнымъ образомъ стремленіе сибирскихъ генералъ-губернаторовъ — освободиться отъ ежегодно увеличивающагося притока каторжанъ, посылаемыхъ въ Нерчинскіе заводы, побудили правительство предпринять новый опытъ — колонизаціи этого дикаго острова, путемъ ссылки туда ссыльно-каторжныхъ. Эта идея пришлась по вкусу въ Петербургѣ, а поэтому сибирскіе генералъ-губернаторы легко подыскали соотвѣтственныхъ чиновниковъ, которые изобразили островъ, какъ наиболѣе подходящее мѣсто для подобнаго эксперимента, и расписали въ самыхъ яркихъ краскахъ минеральныя богатства острова, его каменно-угольныя залежи и т. д. Правительство не желало прислушаться къ голосамъ частныхъ изслѣдователей, людей науки, горныхъ инженеровъ и морскихъ офицеровъ, которые характеризовали Сахалинъ сообразно суровой дѣйствительности. Начиная съ 1869 г. потокъ ссыльно-каторжныхъ направляется на злосчастный островъ.

Въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ въ печать не проникало никакихъ свѣдѣній объ этомъ нелѣпомъ экспериментѣ; но, въ концѣ концовъ, правда начала обнаруживаться и мы теперь имѣемъ достаточно данныхъ, чтобы составить общее понятіе о результатахъ этой бюрократической затѣи.

Хотя по пространству Сахалинъ занимаетъ одно изъ первыхъ мѣстъ среди острововъ міра, онъ долженъ быть причисленъ къ мѣстностямъ, наименѣе пригоднымъ для цѣлей колонизаціи. Въ этомъ отношеніи, среди острововъ міра, развѣ лишь Новая Земля и Новая Сибирь могутъ быть поставлены ниже Сахалина. Собственно говоря, онъ является соединительнымъ звеномъ между Японскимъ архипелагомъ и Курильскими островами, такъ что Японія разсматривала Сахалинъ, какъ часть своей территоріи вплоть до того времени, когда русскіе, въ 1853 г., устроили первый военный постъ въ Южной части острова. Три года спустя былъ устроенъ другой постъ при каменно-угольныхъ копяхъ Дуэ, напротивъ устья Амура. Россія, такимъ образомъ, завладѣла островомъ и онъ былъ обслѣдованъ въ періодѣ 1860–1867 гг. нѣсколькими научными экспедиціями. Военные посты были усилены; начата была разработка юрскихъ каменно-угольныхъ отложеній въ Дуэ и въ 1875 г. Японія, продолжавшая разсматривать южный Сахалинъ, какъ часть своей территоріи, уступила его Россіи, въ обмѣнъ на Курильскіе острова.

Собственно говоря, островъ не обладаетъ ни малѣйшей привлекательностью въ какомъ бы то ни было отношеніи и, не смотря на его обширные размѣры (1000 верстъ длины и отъ 30 до 220 верстъ ширины), населеніе на немъ едва достигаетъ 5000 душъ. Около 2000 гиляковъ влачатъ печальное существованіе на сѣверѣ острова, занимаясь охотой; около 2500 айновъ — бородатое племя одного корня съ курильцами — живутъ въ немногихъ поселеніяхъ, разбросанныхъ по южной части и, наконецъ, нѣсколько сотенъ орочей, т.-е. тунгузовъ, ведутъ кочевую жизнь въ гористой области острова. Айны находятся въ состояніи прямого рабства у нѣсколькихъ японскихъ купцовъ, снабжающихъ ихъ зерновымъ хлѣбомъ, солью и другими необходимыми продуктами, въ обмѣнъ на которые этотъ несчастный народецъ принужденъ расплачиваться тяжелой работой: японскіе купцы отбираютъ у айновъ всю рыбу, которую послѣдніе успѣваютъ наловить въ заливахъ и въ устьяхъ немногихъ рѣкъ, оставляя айнамъ лишь количество, необходимое для скуднаго пропитанія. Сахалинъ, за все время его историческаго существованія, будучи сначала подъ владычествомъ Китая, а позднѣе Японіи, никогда не обладалъ осѣдлымъ населеніемъ; на немъ жили лишь кучки нищенски-бѣдныхъ охотниковъ и рыболововъ.

Да, въ сущности, лишь охотники и рыболовы и могли найти здѣсь какія-либо средства къ жизни.

Не то, чтобы островъ лежалъ въ очень широкихъ высотахъ: его южная оконечность доходитъ до 46°, а сѣверная не переходитъ за 54°. Но дѣло въ томъ, что теплое морское теченіе, которое могло бы принести къ острову теплоту Китайскихъ водъ, не достигаетъ его; въ то время, какъ ледяное холодное теченіе, выходящее изъ «великаго ледника» Тихаго океана — Охотскаго моря — омываетъ восточные берега острова. Въ серединѣ лѣта русскіе изслѣдователи нашли восточные берега покрытыми ледяными полями и кучами льда, нанесеннаго сѣверо-восточными вѣтрами. А на западѣ узкій продолговатый островъ имѣетъ огромный холодильникъ — холодныя и высокія горныя цѣпи Сибири, отъ которыхъ онъ отдѣленъ лишь очень узкимъ и мелкимъ проливомъ. Лучи солнца скрываются за тяжелыми облаками и густыми туманами. Когда Ив. Сем. Поляковъ высадился въ Дуэ, (на среднемъ Сахалинѣ), въ концѣ іюня, онъ нашелъ горы покрытыми снѣгомъ, а почву замерзшей до глубины 21 дюйма. Лѣтніе всходы едва начинали прозябать, а высадку огородныхъ овощей нельзя было начать раньше 20 іюня. Іюнь приближался къ концу, но термометръ за все это время не поднимался выше 18 °C. За все время не выдалось ни одного яснаго дня; густой туманъ окутывалъ побережье и сосѣднія горы цѣлыхъ восемь дней в теченіи іюня.

Нѣсколько горныхъ цѣпей (высотой отъ 2000 до 5000 футовъ) пересѣкаютъ островъ. Ихъ болотистые, или каменистые склоны сверху до низу покрыты жалкими лѣсами, состоящими изъ деревьевъ свойственныхъ субарктической полосѣ. А между горъ проходятъ лишь узкія, сырыя, болотистыя долины — совершенно непригодныя для земледѣлія. Крутые склоны горъ спускаются къ самому Татарскому проливу, такъ что дорогу нельзя проложить по берегу, не пробивая утесовъ.

Въ сущности только двѣ долины прорѣзаютъ горы, заполняющія островъ: долина рѣки Дуэ, продолжающаяся къ сѣверо-востоку долиною Тыми и долина Пороная въ южной части острова. Въ первую изъ нихъ, къ тому мѣсту, гдѣ добываютъ каменный уголь, и направлены были ссыльно-каторжные.

И. С. Поляковъ, посѣтившій Сахалинъ въ 1881–82 г. по порученію Петербургской Академіи Наукъ, слѣдующимъ образомъ описываетъ эту долину, которая въ воображеніи русскихъ бюрократовъ должна была сдѣлаться центромъ русской цивилизаціи на островѣ. Горы, окружающія эту узкую долину, въ большинствѣ обнажены отъ растительности и ихъ склоны черезчуръ круты, чтобы на нихъ можно было засѣять хлѣбъ. Дно самой долины состоитъ изъ слоя тяжелой глины, покрытой сверху лишь тонкимъ пластомъ пахатной земли. Вся долина имѣетъ очень болотистый характеръ. «Можно ходить, не увязая очень глубоко въ грязи — говоритъ Поляковъ, — но вся долина усѣяна торфяниками и глубокими болотами… Почва нигдѣ не пригодна для земледѣлія… Мѣстность сильно напоминаетъ худшія части Олонецкой губерніи, съ той лишь разницей, что она часто покрыта водой, даже въ лѣсахъ и что дѣлаетъ невозможнымъ методъ, практикуемый въ Олонецкой губерніи, т.-е. — выжиганіе лѣса, за которымъ слѣдуетъ корчеваніе. Въ такихъ условіяхъ земледѣліе и огородничество въ окрестностяхъ Дуэ невозможны. Лишь нѣсколько полосъ въ верхней части долины и по верховью Тыми могутъ быть использованы для этой цѣли. Но эти немногія полоски, встрѣчаемыя изрѣдка, въ большей части, уже обработаны»[40].

Между тѣмъ, именно тутъ, въ окрестностяхъ Дуэ, сосредоточены каторжане въ качествѣ колонистовъ, послѣ отбытія ими каторги въ Александровской тюрьмѣ. Поселеніе вокругъ этой тюрьмы отличается необыкновенной мрачностью. Имѣются двѣ большія казармы — тюрьмы, возлѣ нихъ разбросано нѣсколько домовъ, а за ними начинается тайга. Лишь Верхне-Александровскъ, расположенный нѣсколько выше по долинѣ и Корсаково, съ его нѣсколькими домами имѣетъ болѣе жилой видъ; но и тамъ уже вся земля, пригодная для огородничества, находится подъ обработкой. А, между тѣмъ, Сахалинъ былъ выбранъ мѣстомъ ссылки для каторжанъ именно лишь съ цѣлью образовать изъ нихъ постоянныя земледѣльческія поселенія. Предполагалось, что, отбывъ часть срока на каменно-угольныхъ копяхъ, они будутъ поселены по близости и станутъ выращивать достаточно хлѣба для своего прокормленія и для снабженія тюрьмы.

Въ верхней части долины, которая, согласно преувеличеннымъ отчетамъ администраціи, должна была сдѣлаться житницей Сахалина, почва отличается тѣми же качествами и небольшимъ поселеніямъ, Рыкову и Мало-Тимовскому, — «являющимся наиболѣе удобными мѣстами для земледѣлія на всемъ островѣ», — приходится вести ту же упорную борьбу съ природой. Овесъ не вызрѣваетъ и выращиваютъ только ячмень. Что же до дорогъ, соединяющихъ эти поселенія, то сообщеніе по нимъ очень трудно. Въ лѣсахъ прорѣзаны просѣки, но лошади вязнутъ въ болотистой почвѣ. Много надеждъ возлагалось на Тымскую долину, которая является продолженіемъ Александровской долины къ сѣверо-востоку и доходитъ до Охотскаго моря. Но ея болотистая почва, а тѣмъ болѣе холодъ и туманы Охотскаго моря, дѣлаютъ занятіе земледѣліемъ въ долинѣ, за исключеніемъ верхней части ея, совершенно невозможнымъ. Ея растительность имѣетъ субполярный характеръ, а приморское побережье ничѣмъ не отличается отъ Сибирской тундры. «Если впослѣдствіи — говоритъ Поляковъ въ оффиціальномъ отчетѣ, — послѣ тщательныхъ поисковъ и найдутся нѣсколько мѣстъ въ Тымской долинѣ, пригодныхъ для садоводства и распашки подъ зерновые хлѣба, слѣдовало бы подождать результатовъ опыта въ уже имѣющихся поселеніяхъ, прежде чѣмъ заводить новыя; тѣмъ болѣе, что снабженіе этихъ поселеній пищевыми продуктами уже и теперь сопряжено съ значительными затрудненіями и колонія серьезно страдаетъ отъ недостатка провизіи. Что же касается надежды относительно устройства деревень въ устьѣ Тыма, она совершенно ошибочна, такъ какъ это — область тундры и полярной березы». Эти заключенія русскаго путешественника, выраженныя въ столь сдержанной, — можетъ быть черезчуръ сдержанной, — формѣ, вполнѣ подтверждаются наблюденіями д-ра Петри въ 1883 г., съ той лишь разницей, что итальянскій докторъ не отличается сдержанностью русскаго ученаго. Всѣ разсказы о «Колонизаціи Сахалина», — писалъ онъ въ Jahresbericht Бернскаго географическаго общества за 1883 и 1884 г. — «ничто иное, какъ самая наглая ложь, распускаемая администраціей острова. Въ то время, какъ мѣстная администрація показываетъ на бумагѣ 1000 десятинъ якобы уже находящихся подъ обработкой, съемка, сдѣланная г. Карауловскимъ, даетъ только 510 десятинъ дѣйствительно обработанныхъ. Выходитъ, что 700 семействъ ссыльно-каторжныхъ, которымъ были обѣщаны надѣлы въ 13 дес. пахатной земли на каждую душу мужского пола, въ дѣйствительности успѣли очистить не болѣе 2/3 десят. на семью»[41]. Д-ръ Петри приходитъ къ заключенію, что островъ совершенно непригоденъ для земледѣлія и что правительство рѣшилось на подобный экспериментъ, вслѣдствіе лживыхъ отчетовъ людей, такъ или иначе заинтересованныхъ въ этомъ предпріятіи.

Насколько можно судить, по обнаружившимся фактамъ, опытъ вполнѣ подтвердилъ мрачныя предсказанія Полякова и д-ра Петри. Выращиваніе зерновыхъ посѣвовъ на островѣ сопровождается такими затрудненіями и такой неизвѣстностью въ успѣхѣ, что новые поселенцы должны питаться продуктами, привозимыми изъ Россіи; при чемъ нѣтъ никакой надежды на улучшеніе въ этой области. Пищевые продукты приходится переносить изъ долины Дуэ въ Тымскую долину (селеніе Дербинское) черезъ горную цѣпь, на спинахъ арестантовъ, на пространствѣ 90 верстъ[42]; теперь читатель можетъ понять, что, въ сущности, обозначали сдержанныя слова Полякова о «недостаткѣ провизіи». Что же касается тѣхъ немногихъ свободныхъ колонистовъ, которые, повѣривъ лживымъ обѣщаніямъ, бросили свои дома въ Тобольской губерніи, и переселились въ Таной, основавъ тамъ деревню въ 25 домовъ, — они вынуждены были бросить Сахалинъ послѣ 3-хъ лѣтней отчаянной борьбы съ негостепріимнымъ климатомъ и безплодной почвой. Несмотря на субсидіи отъ казны, они не пожелали остаться на островѣ и выселились на материкъ на Тихо-океанское побережье.

Несомнѣнно, что Сахалинъ никогда не сдѣлается земледѣльческой колоніей. Если и заведутъ тамъ колонистовъ, то, подобно переселенцамъ нижняго Амура, они будутъ служить постояннымъ обремененіемъ казны и правительство, въ концѣ концовъ, вынуждено будетъ разрѣшить имъ переселиться въ какую-либо иную мѣстность, ибо въ противномъ случаѣ ему придется долгіе годы кормить колонистовъ. Пожалуй, на островѣ можно было бы вести съ нѣкоторымъ успѣхомъ скотоводство. Но во всякомъ случаѣ, Сахалинъ можетъ разсчитывать лишь на очень незначительное количество колонистовъ, которые могли бы пропитываться продуктами скотоводства и рыбной ловлей.

Въ Россіи много говорили о Сахалинскомъ каменномъ углѣ. Но и въ этомъ отношеніи были допущены большія преувеличенія. Правда, сахалинскій каменный уголь предпочитается на Востокѣ австралійскому, но онъ несравненно хуже Нью-Кестльскаго или Кардиффскаго[43].

Добываніе каменнаго угля на Сахалинѣ было начато еще въ 1858 г. и въ теченіи первыхъ 10 лѣтъ его было добыто 30.000 тонъ. Но уголь получался плохой, съ массой камней, а его добываніе (которое производилось при свѣтѣ стеариновыхъ свѣчей![44] обходилось баснословно дорого. Но все же запасъ добытаго угля быстро возросталъ по мѣрѣ того, какъ, партія за партіей, прибывали каждый годъ новые ссыльно-каторжные, такъ что теперь часть ихъ занята проведеніемъ дороги по побережью, съ цѣлью облегчить сношенія между Дуэ и Александровскомъ. Между прочимъ, въ скалахъ былъ пробитъ туннель; но этотъ знаменитый туннель, который долженъ былъ еще прославить Сахалинъ и объ окончаніи работъ въ которомъ торжественно возвѣщалось въ русскихъ газетахъ, 1886 г. еще вовсе не былъ готовъ; тогда это была лишь круглая дыра, сквозь которую люди могли пробираться лишь на четверенькахъ.

Хуже всего, пожалуй, что на всемъ береговомъ пространствѣ Сахалина не имѣется ни одной природной гавани и доступъ къ его берегамъ чрезвычайно затруднителенъ, вслѣдствіе тумановъ, поздняго наступленія лѣта и отсутствія маяковъ въ Татарскомъ проливѣ. Рейдъ въ Дуэ совсѣмъ не защищенъ отъ вѣтровъ. Большой заливъ Терпѣнія черезчуръ мелокъ, глубина его не превышаетъ 24 фут. на разстояніи полумилли отъ берега. Лучшій заливъ — Анивскій, который замерзаетъ лишь на нѣсколько недѣль, также совершенно не защищенъ отъ вѣтровъ и не имѣетъ гаваней. Только заливъ Мордвиново даетъ хорошую якорную стоянку.

Пройдетъ, вѣроятно, не мало лѣтъ, пока сахалинскій уголь сможетъ конкурировать съ Европейскимъ въ портахъ Китая. А пока это наступитъ, для добыванія 5.000 тонъ, необходимыхъ для той части русскаго флота, которая находится въ этихъ водахъ, вполнѣ было бы достаточно работы 120 чел. Тысячамъ арестантовъ, такимъ образомъ, въ сущности, нечего дѣлать на Сахалинѣ и добытый ими уголь, вѣроятно, будетъ лежать десятки лѣтъ безъ употребленія.

Первая партія арестантовъ, состоявшая изъ 800 чел., была послана на Сахалинъ въ 1869 г. Слѣдуя установившимся традиціямъ, администрація не могла изобрѣсть ничего лучшаго, какъ послать ихъ черезъ Сибирь; такимъ образомъ, тѣмъ изъ нихъ, которые слѣдовали изъ Карійскихъ каторжныхъ тюремъ, пришлось совершить путешествіе въ 3000 верстъ внизъ по Амуру, а высылавшимся изъ Россіи пришлось совершить не менѣе 7000 верстъ, прежде чѣмъ они добрались до Николаевска, у устья Амура.

Результаты этого путешествія были, поистинѣ, ужасающи. Когда первая партія, выступившая въ путь въ составѣ 250 чел., достигла наконецъ Николаевска, то, не говоря уже о смертности въ пути, всѣ арестанты въ партіи страдали цынгою; 50 чел. изъ нихъ не могли двигаться…[45]. И эти несчастные люди предназначались быть піонерами колонизаціи на Сахалинѣ! Не удивительно, что въ первые годы смертность на Сахалинѣ достигала 117 чел. на 1000 и что каждый ссыльный находился нѣкоторое время въ госпиталѣ трижды въ теченіи одного года[46].

Лишь послѣ длиннаго ряда подобныхъ «ошибокъ», о которыхъ говорилось даже въ нашей подцензурной прессѣ, транспортированіе ссыльно-каторжныхъ на Сахалинъ черезъ Сибирь было прекращено и ихъ начали высылать моремъ, черезъ Одессу и Суэзскій каналъ. Англичане, вѣроятно, еще помнятъ, въ какомъ ужасномъ состояніи были привезены каторжане въ Суецъ и какой крикъ негодованія былъ поднятъ по этому поводу въ англійской прессѣ. Положеніе вещей въ теченіи послѣднихъ лѣтъ нѣсколько улучшилось, судя по врачебнымъ отчетамъ, которые утверждаютъ, что транспортированіе арестантовъ, на пароходахъ, идущихъ изъ Одессы, производится при сравнительно сносныхъ условіяхъ. Но еще недавно въ газетахъ появилось извѣстіе, что послѣдній транспортъ (въ 1886 г.) пострадалъ отъ оспенной эпидеміи и что смертность снова достигла ужасающихъ размѣровъ. Вслѣдъ за этимъ газетнымъ извѣстіемъ, вѣроятно, послѣдуетъ оффиціальное опроверженіе, но кто ему повѣритъ?

О положеніи ссыльно-каторжныхъ на Сахалинѣ извѣстно, въ сущности, немного[47]. Въ 1879 г. въ русскихъ газетахъ появилось заявленіе, подписанное русскимъ купцомъ, о безграничномъ произволѣ главноуправляющаго островомъ. Тюремная администрація обвинялась въ томъ, что она обкрадываетъ нищихъ арестантовъ. Докторъ А. А. писалъ, въ Октябрѣ 1880 г. изъ Александровска: «Я назначенъ въ Корсаковскій госпиталь (на югѣ острова), но не смогу добраться до него раньше слѣдующаго іюня… Мой товарищъ ушелъ со службы… онъ не могъ долѣе переносить совершающихся безобразій![48]. Многозначительныя слова, дающія русскому читателю возможность догадываться о правдѣ, въ особенности въ сопоставленіи со слѣдующимъ: „Завѣдывающій колоніей рѣдко посѣщаетъ казармы, да и то лишь окруженный вооруженными надзирателями. Начальникъ тюрьмы не осмѣливается появляться среди арестантовъ“. Позднѣе, въ петербургской газетѣ „Страна“ было напечатано о продѣлкахъ администраціи на островѣ, открытыхъ главнымъ командиромъ русской тихо-океанской эскадры. Оказывалось, что въ то время, какъ каторжане изъ бѣдняковъ посылались на самыя тяжелыя работы, закованными въ кандалы, богатые негодяи изъ арестантовъ занимали привеллегированное положеніе: они пользовались на островѣ совершенной свободой, сорили деньгами и устраивали банкеты начальству.

Вышеприведенныя разоблаченія вызвали оффиціальное разслѣдованіе. Газеты торжествовали по этому поводу, но каковы были результаты этого изслѣдованія — осталось неизвѣстнымъ. Съ тѣхъ поръ, въ прессѣ не появлялось никакихъ свѣдѣній о Сахалинѣ, за исключеніемъ вышеупомянутой нами работы д-ра Петри. Переполненіе Александровской тюрьмы, вѣроятно, достигаетъ ужасающихъ размѣровъ. Она была построена всего на 600 человѣкъ, но въ 1881 г. въ ней помѣщалось 1103 чел., а въ 1882 г. — 2230 чел. Вѣроятно, были построены какія-нибудь временныя казармы. Но можно себѣ представить, что должны представлять „временныя казармы“ на Сахалинѣ!

Изъ всего вышесказаннаго видно, что наибольшимъ затрудненіемъ для Сахалинской администраціи является размѣщеніе каторжанъ и подысканіе какого-либо занятія для тѣхъ, которые освобождаются отъ выполненія каторжной работы. Такъ какъ ни въ Россіи, ни въ Сибири не имѣется подходящаго мѣста для содержанія каторжанъ, ихъ высылаютъ на Сахалинъ въ увеличивающейся съ каждымъ годомъ пропорціи. Въ Сибири, послѣ освобожденія, они получаютъ надѣлъ земли и нѣкоторыя земледѣльческія орудія; по истеченіи двухъ лѣтъ правительство слагаетъ съ себя всякую заботу о нихъ. Но что дѣлать съ ними на Сахалинѣ? Земледѣліе на островѣ, какъ мы видѣли, почти невозможно, поселенцамъ приходится буквально голодать и администрація вынуждена подвозить имъ пищевые продукты изъ Россіи, подвергаясь всевозможному обычному риску. Такъ, напр., лѣтомъ 1886 г., судя по замѣткѣ въ полуоффиціальной газетѣ, выходящей во Владивостокѣ, грузъ муки, предназначавшійся для Сахалина, прибылъ подмоченнымъ и въ немъ завелись черви. По этому поводу было назначено, по обыкновению, „разслѣдованіе“; но это „разслѣдованіе“ мало поможетъ Сахалинцамъ, оставшимся безъ муки.

Исторія Сахалинской „колонизаціи“ является повтореніемъ того, что мнѣ пришлось наблюдать въ 60-хъ годахъ на Амурѣ и Уссури; разница развѣ въ томъ, что Сахалинъ находится въ худшихъ условіяхъ. На Сахалинѣ пудъ ржаной муки самаго сквернаго качества обходится въ 4 руб.; цѣна эта удваивается, въ случаѣ недохватки въ казенныхъ складахъ, вслѣдствіе несвоевременной доставки или какой-либо другой случайности Такимъ образомъ, предполагаемые земледѣльцы, которые должны были вскорѣ снабжать тюрьму продуктами земледѣльческаго труда и которые при болѣе соотвѣтственной обстановкѣ, пожалуй, могли бы достигнуть этой цѣли — при настоящемъ положеніи вещей должны быть сами спасаемы отъ голода. Да это и понятно, когда каждой семьѣ удалось расчистить среднимъ числомъ лишь 2/3 десятины — изъ-подъ болотистыхъ лѣсовъ.

Однимъ изъ крупныхъ преимуществъ Сахалина, съ точки зрѣнія тюремной администраціи, было то обстоятельство, что побѣгъ былъ обставленъ чрезвычайными трудностями. Этимъ преимуществомъ Сахалинъ, дѣйствительно, обладаетъ. Въ сущности, не самый побѣгъ — невозможенъ. Въ 1870 г. не менѣе 16 % всего арестантскаго населенія острова пытались бѣжать. Но громадное большинство изъ нихъ было поймано туземцами, которые или убивали ихъ, если захватили вдали отъ военнаго поста, или же приводили на постъ, если думали, что за это получатъ должное вознагражденіе. За каждаго бѣглаго, захваченнаго въ Сибири, туземцамъ платится казной по 10 руб., если его приведутъ живымъ и 5 руб., если его убьютъ. На Сахалинѣ арестантовъ расцѣниваютъ дешевле и въ первомъ случаѣ платятъ 6 руб., а въ послѣднемъ — 3 руб., думая, что и такая расцѣнка побудитъ нищихъ гиляковъ охотиться за бѣглецами. Они ведутъ эту „охоту“ самымъ варварскимъ образомъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ Сахалинское начальство раздало имъ ружья. Д-ръ Петри разсказываетъ, что однажды гиляки встрѣтили партію сектантовъ, принадлежавшихъ къ сектѣ бѣгуновъ, религіозное ученіе которыхъ понуждаетъ ихъ порвать всякія связи съ грѣшнымъ міромъ, находящимся во власти антихриста, и вести жизнь постоянныхъ странниковъ, не имѣющихъ не только домовъ, но и никакой собственности. Ихъ было 12 душъ; у нѣкоторыхъ были на рукахъ дѣти, и всѣ они были убиты гиляками. Наиболѣе замѣчательной чертой характера этихъ злосчастныхъ туземцевъ является отсутствіе какой-либо злобы по отношенію къ бѣглецамъ: они отнесутся къ бѣглецу самымъ лучшимъ образомъ, если послѣдній дастъ имъ 3 руб. или что-либо равноцѣнное. Но, если бѣглецъ не можетъ заплатить требуемаго выкупа, гиляки безжалостно убиваютъ его, съ цѣлью полученія „цѣны крови“, 3-хъ рублей, платимыхъ тюремной администраціей. Когда выдача этой преміи за человѣческую жизнь была временно пріостановлена, гиляки сами помогали бѣглецамъ. — „Что подѣлаешь“, — говорятъ Сахалинскіе ссыльные, — они сами голодаютъ, а 3 рубля, да одежа съ убитаго — немалый соблазнъ для голоднаго человѣка».

И все-же, побѣги — многочисленны. Бѣглецы пробираются на юго-востокъ, хотя этотъ путь по горамъ и лѣсамъ чрезвычайно трудный и, добравшись до морского берега, они ждутъ тамъ, пока завидятъ американское китоловное судно. Нѣкоторые перебираются черезъ Татарскій проливъ, который имѣетъ всего 9 верстъ ширины у мыса Погоби, гдѣ зимой можно по льду перейти на материкъ, другіе же, срубивши плотъ изъ 3-хъ — 4-хъ деревьевъ, пускаются въ море. Шкуна «Востокъ» недавно встрѣтила въ проливѣ такой плотъ. Со шкуны замѣтили какую-то черную движущуюся точку и, приблизившись къ ней, увидали двухъ бѣглецовъ на плоту изъ четырехъ бревенъ. У нихъ было ведро прѣсной воды, запасъ хлѣбныхъ сухарей и два кирпича чая; они носились по морю, не имѣя представленія — куда ихъ занесетъ теченіе. На вопросъ: куда они плывутъ? бѣглецы отвѣчали: «Туда, въ Россію!» — указывая при этомъ куда-то на западъ. Большинство изъ нихъ умираетъ въ пути, потопленные набѣжавшимъ шкваломъ, или попавъ подъ буранъ, — ужасный Амурскій буранъ, — который иногда погребаетъ Николаевскъ на нѣсколько дней подъ снѣгомъ. А если имъ и удается, въ концѣ концовъ, добраться до материка, имъ приходится переносить массу страданій, прежде чѣмъ они доберутся до населенныхъ частей Амура. Говорятъ, бывали даже случаи людоѣдства. И все-таки нѣкоторымъ удается возвратиться въ Россію. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ одинъ изъ нихъ, Камоловъ, который уже добрался до родной деревни, но былъ выданъ какимъ-то личнымъ врагомъ, былъ преданъ суду за побѣгъ и его простой разсказъ тронулъ сердца многихъ въ Россіи. Онъ странствовалъ 2 года, переплывая озера и рѣки, пробираясь сквозь лѣса и степи, пока добрался до дома. Жена ждала его возвращенія. Въ теченіи нѣсколькихъ недѣль онъ былъ счастливъ. «Рѣки, горы, бурный Байкалъ, страшныя снѣжныя бури не причинили мнѣ зла», говорилъ онъ на судѣ, — «звѣри пожалѣли меня. Но люди, мои односельчане, оказались безжалостными: они выдали меня!»

«Назадъ, въ Россію!» — такова мечта неустанно преслѣдующая всякаго ссыльнаго. Его могутъ сослать на Сахалинъ, но мысли его непрестанно обращены къ западу и даже съ Сахалина онъ будетъ всячески пытаться вернуться въ свою родную деревню, увидать свою заброшенную избу. Система ссылки, очевидно, отжила свое время, если ссыльныхъ приходится поселять на уединенномъ островѣ, съ цѣлью — предупредить побѣги.

Мы надѣемся, что, въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ, ссылка въ Сибирь будетъ прекращена. И чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, ибо Сибирь велика, а бюрократическая фантазія безпредѣльна. Кто можетъ поручиться, что завтра чиновникамъ не придетъ въ голову устроить новыя земледѣльческія колоніи въ Землѣ Чукчей или на Новой Землѣ и посвятить новые гекатомбы страдальцевъ, съ единственной цѣлью — дать нѣсколькимъ чиновникамъ доходныя должности?

Во всякомъ случаѣ, бюрократическіе невѣжды въ Петербургѣ, кажется, рѣшили отказаться отъ выполненія фантастическаго плана, имѣвшаго цѣлью превращеніе Сахалина въ уголовную колонію[49]. Судя по послѣднимъ извѣстіямъ, предполагается расширить Карійскія тюрьмы и увеличить количество каторжанъ, ссылаемыхъ туда, на 1000 чел.; предполагается также снова начать разработку Нерчинскихъ серебряныхъ рудниковъ, работы въ которыхъ были пріостановлены нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Какъ видите, въ дѣлѣ ссылки, какъ и во многихъ другихъ отношеніяхъ, мы возвращаемся къ тому положенію вещей, какое было 35 лѣтъ тому назадъ, наканунѣ Крымской войны.

Глава VII

Иностранцы о русскихъ тюрьмахъ

Иностранцы, посѣщавшіе Россію, если они обладали достаточной наблюдательностью, подмѣчали слѣдующую характерную черту русской бюрократіи. Русскіе чиновники хорошо знаютъ недостатки своей бюрократической системы, знаютъ ея худшія стороны; да оно и не мудрено: они вѣдь сами являются составной частью этой бюрократіи. Нѣкоторые изъ нихъ даже не скрываютъ этихъ недостатковъ, и открыто указываютъ въ разговорахъ, въ кругу друзей, на многоразличные недостатки русской бюрократіи. Даже въ оффиціальныхъ отчетахъ начальники отдѣльныхъ вѣдомствъ не скрываютъ недостатковъ, замѣченныхъ ими среди своихъ подчиненныхъ. Но стоитъ иностранцу зайти въ гостинную, гдѣ за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ русская администрація осуждалась самымъ безпощаднымъ образомъ, чтобы тѣже критики хоромъ начали увѣрять иностранца, что «конечно, наша администрація не свободна отъ нѣкоторыхъ мелкихъ погрѣшностей, — но вѣдь и на солнцѣ есть пятна; притомъ же Его Превосходительство N. N. уже принимаетъ самыя энергичныя мѣры, чтобы сгладить послѣдніе слѣды тѣхъ погрѣшностей, которыя, къ несчастью, вкрались въ администрацію при его предшественникѣ, генералѣ М. М.». Если же иностранецъ окажется корреспондентомъ какой-нибудь газеты и выкажетъ наклонность довѣрчиво дѣлиться съ читающей публикой своей страны тѣми свѣдѣніями, которыя онъ извлекаетъ изъ частныхъ разговоровъ, тогда тѣ самые, кто былъ «безпощаднымъ критикомъ» въ кругу своихъ, постараются все представить иностранцу въ самомъ розовомъ свѣтѣ, всю русскую администрацію и, такимъ образомъ, постараются сокрушить тѣхъ «мстительныхъ публицистовъ», которые разглашаютъ заграницей то, что писалось въ Россіи этими же самыми чиновниками, но только для домашняго употребленія. Мнѣ хорошо знакомо было такое отношеніе въ манджурской администраціи, а равнымъ образомъ и въ русской — какъ въ Иркутскѣ, такъ и въ Петербургѣ. Трудно найти, въ самомъ дѣлѣ, болѣе поразительное изображеніе поголовнаго грабительства въ рядахъ всей высшей администраціи Россіи, чѣмъ то, которое давалось въ отчетахъ Государственнаго Контролера Александру ІІ-му, когда контроль впервые былъ введенъ въ Россіи. Но какой вопль негодованія поднялся бы противъ того русскаго, который перевелъ бы эти отчеты и сообщилъ бы ихъ содержаніе въ иностранной прессѣ! — «Сору изъ избы не выноси!» — закричали бы всѣ, такъ или иначе прикосновенные къ бюрократическимъ сферамъ.

Легко можно себѣ представить, насколько затруднительно для иностранца ознакомленіе, при подобныхъ обстоятельствахъ, съ дѣйствительнымъ положеніемъ такой отрасли администраціи, какъ русскія тюрьмы, въ особенности если ему приходится вращаться исключительно въ административныхъ кругахъ, если онъ при этомъ не знакомъ съ русскимъ языкомъ и если онъ не изучилъ русской литературы, относящейся къ этому предмету. Если бы даже онъ былъ воодушевленъ самымъ искреннимъ желаніемъ добраться до правды и не сдѣлаться игрушкой въ рукахъ бюрократіи, которая всегда рада найти удобный случай для своего обѣленія въ иностранной прессѣ, то и тогда его путь былъ бы усѣянъ всевозможными затрудненіями.

Къ сожалѣнію, эта простая истина не всегда была понята иностранцами, посѣщавшими Россію, и въ то время, когда Степнякъ (Кравчинскій) и я пытались обратить вниманіе англійскаго общественнаго мнѣнія на ужасы, совершавшіеся въ русскихъ тюрьмахъ, нашелся англичанинъ, священникъ Лансделль, взявшійся обѣлять русскую администрацію. Проѣхавшись со стремительною быстротою по Сибири, онъ выпустилъ сперва рядъ статей, а потомъ и цѣлую книгу, въ которой разсказывалъ чудеса, даже про такія ужасныя тюрьмы, какъ Тюменская и Томская пересыльныя тюрьмы.

Такъ какъ его описанія не сходились съ моими и ему на это было указано въ прессѣ, то онъ попытался объяснить противорѣчія въ статьѣ, помѣщенной въ англійскомъ журналѣ «Contemporary Review», февраль, 1883 г., и я отвѣтилъ ему, уже изъ Ліонской тюрьмы. Мнѣ не трудно было указать англійскому священнику, что онъ ровно ничего не знаетъ объ русскихъ тюрьмахъ, ни изъ собственныхъ наблюденій, ни изъ русской литературы объ этомъ предметѣ. Такъ, напримѣръ, изъ самой же книги Лансделля оказалось (см. его главы V, IX, XXI, XXXVI и XXXVII), что, проскакавши по Сибири со скоростью курьера, онъ посвятилъ менѣе четырнадцати часовъ на изученіе главныхъ карательныхъ учрежденій Сибири; а именно, около двухъ часовъ на Тобольскую тюрьму, два часа на Александровскій заводъ, около Иркутска, и менѣе десяти часовъ на Карѣ, такъ какъ въ одинъ день онъ не только посѣтилъ Верхне-Карійскія тюрьмы, но — успѣлъ еще проѣхать тридцать верстъ и воспользоваться сибирскимъ гостепріимствомъ, въ формѣ завтраковъ и обѣда, — подробно описанныхъ въ его книгѣ. Что же касается до второго дня пребыванія Лансделля на Карѣ, во время котораго онъ долженъ былъ посѣтить Нижне-Карійскія тюрьмы, гдѣ содержались политическіе, то въ этотъ день оказались именины завѣдующаго тюрьмами, полковника Кононовича, — а вечеромъ, г. Лансделль долженъ былъ захватить пароходъ на Шилкѣ, «такъ что», писалъ онъ, «когда мы прибыли къ первой тюрьмѣ, гдѣ офицеръ ожидалъ нашего прибытія, я побоялся что у насъ не хватитъ времени, и я опоздаю на пароходъ. Поэтому, я просилъ немедленно ѣхать дальше, и мы отправились на Усть-Кару».

Однимъ словомъ, несомнѣнно, что, описывая въ романѣ «Воскресеніе» англичанина, посѣщавшаго наскокомъ сибирскія тюрьмы, Л. Н. Толстой имѣлъ въ виду Лансделля.

Забавно было также отмѣтить, что, цитируя источники, просмотрѣнные имъ для изученія русскихъ тюремъ, Лансделль упоминалъ не только побѣгъ Піотрковскаго, совершенный въ сороковыхъ годахъ, но даже второй томъ «Робинзона Крузо»!

Но всего интереснѣе то, что мы вскорѣ узнали, что сущность отвѣта г. Лансделля мою критику была написана въ Петербургѣ, въ тюремномъ вѣдомствѣ, подчиненномъ тогда г. Галкину-Врасскому. Въ этихъ видахъ, г. Лансделлю дали даже позволеніе пройтись по корридорамъ Трубецкого бастіона, Петропавловской крѣпости и заглянуть въ два каземата, черезъ прорѣзи въ дверяхъ. Послѣ чего Лансделль поспѣшилъ возгласить міру, подъ диктовку русскихъ агентовъ въ Лондонѣ, что все то, что мы печатали объ ужасахъ заключенія въ Алексѣевскомъ равелинѣ — чистѣйшая ложь! Воспоминанія Поливанова и другія, напечатанныя за послѣдніе годы, показываютъ теперь, до чего доходила тогда наглость петербургскихъ чиновниковъ.

Все это, теперь, стало давно прошедшимъ, и объ этомъ не стоило бы упоминать, если бы русская тюремная администрація, поощрявшая Лансделля, не попалась сама на удочку. Кеннана и художника Фроста, посланныхъ однимъ американскимъ иллюстрированнымъ журналомъ, приняли, какъ извѣстно, въ Петербургѣ съ распростертыми объятіями. Имъ дали всѣ полномочія, надѣясь на то, что они, подобно Лансделлю, прокатятся по Сибири и напишутъ о сибирскихъ тюрьмахъ все, что будетъ угодно петербургскимъ бюрократамъ. Но, какъ извѣстно, Кеннанъ и Фростъ выучились по-русски, особенно Кеннанъ, они перезнакомились съ массою ссыльныхъ, и въ концѣ концовъ Кеннанъ написалъ книгу о Сибири, раскрывшую всю ужасную картину ссылки.

Съ тѣхъ поръ, моя полемика съ Лансделлемъ — т.-е., въ сущности съ г. Галкинымъ-Врасскимъ — утратила такимъ образомъ всякій интересъ, а потому я выкидываю ее и изъ этой книги и сохраняю только нижеслѣдующія данныя о русскихъ тюрьмахъ, почерпнутыя изъ оффиціальныхъ данныхъ и изъ источниковъ того времени.

Вотъ, напримѣръ, что писалъ о Литовскомъ замкѣ, въ Петербургѣ, изслѣдователь петербургскихъ тюремъ, г. Никитинъ:

«Въ этой тюрьмѣ 103 камеры, въ которыхъ помѣщается 801 арестантъ… Камеры страшно грязны; уже на лѣстницѣ васъ встрѣчаетъ удушающій смрадъ. Карцеры производятъ потрясающее впечатлѣніе; они почти совершенно лишены свѣта; до нихъ надо добраться черезъ какіе-то темные лабиринты и сами карцеры страшно сыры: въ нихъ нѣтъ ничего, кромѣ сгнившаго пола и мокрыхъ стѣнъ. Человѣку, входящему со сзѣжаго воздуха въ такой карцеръ, приходится немедленно убѣгать, изъ боязни задохнуться… Спеціалисты говорятъ, что самый здоровый человѣкъ долженъ умереть, если его продержатъ въ такомъ карцерѣ три или четыре недѣли. Заключенные, пробывшіе въ нихъ нѣкоторое время, выходили оттуда совершенно изнеможенными; нѣкоторые едва могли держаться на ногахъ. Лишь немногимъ, принадлежащимъ къ менѣе важнымъ категоріямъ, позволяется работать. Остальные сидятъ, сложа руки, по мѣсяцамъ, иногда по годамъ». Когда г. Никитинъ полюбопытствовалъ посмотрѣть отчеты о деньгахъ, приносимыхъ арестантамъ ихъ родными, или заработанныхъ ими въ тюрьмѣ, онъ встрѣтилъ самый рѣшительный отказъ, какъ со стороны высшаго, такъ и низшаго тюремнаго начальства.

Тотъ же авторъ слѣдующимъ образомъ описываетъ мѣста заключенія при полицейскихъ участкахъ столицы:

«Въ камерахъ для простонародья — грязь ужасная; арестантамъ приходится спать на голыхъ деревянныхъ нарахъ, или же, за недостаткомъ мѣста, нерѣдко половина ихъ спитъ подъ нарами на полу. При каждой такой тюрьмѣ имѣются карцеры; это — просто очень маленькія каморки, куда совершенно свободно проникаютъ снѣгъ и дождь. Въ нихъ нѣтъ ничего, спать приходится на полу; стѣны и полъ совершенно мокры. Привиллегированные арестанты, которыхъ держатъ въ одиночныхъ камерахъ, вскорѣ впадаютъ въ меланхолію; нѣкоторые изъ нихъ были близки къ помѣшательству… Въ общихъ камерахъ не даютъ никакихъ книгъ для чтенія, кромѣ религіозныхъ, которыя употребляются для свертыванія папиросъ» (Участковыя тюрьмы въ Петербургѣ).

Оффиціальный отчетъ С.-Петербургскаго комитета «Общества для помощи заключеннымъ въ тюрьмахъ», напечатанный въ Петербургѣ въ 1880 г., слѣдующимъ образомъ описываетъ тюрьмы русской столицы:

«Литовскій Замокъ былъ построенъ на 700 арестантовъ, а пересыльная тюрьма — на 200 чел., но въ нихъ часто находятся: въ Замкѣ отъ 900 до 1000 арест., а въ пересыльной — отъ 350 до 400, и даже болѣе. Кромѣ этого, съ давняго времени зданія этихъ тюремъ не отвѣчаютъ ни санитарнымъ требованіямъ, ни своему назначенію, какъ мѣста заключенія».

Журналъ Каткова. «Русскій Вѣстникъ», также далекъ отъ похвалы русскимъ тюрьмамъ. Послѣ описанія мѣстъ заключенія при полицейскихъ участкахъ, г. Муравьевъ (авторъ статей, помѣщенныхъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ») замѣчаетъ, что остроги — не лучше; обыкновенно, это — ветхое, грязное зданіе или рядъ такихъ зданій, окруженныхъ стѣной. Неприглядные снаружи, остроги не лучше и внутри: сырость, грязь, переполненіе, и смрадъ — таковы типическія черты остроговъ, какъ въ столицахъ, такъ и въ провинціи.

«Одежда въ острогахъ, — говоритъ г. Муравьевъ, — имѣется двухъ сортовъ: старая, недостаточная одежда, обычно носимая арестантами и лучшая, раздаваемая послѣднимъ, когда тюрьму должно посѣтить начальство; въ другое время эта одежда хранится въ кладовыхъ… Ни школъ, ни библіотекъ не имѣется… Пересыльныя тюрьмы — еще хуже… Остановимся на нѣсколько минутъ въ одной изъ камеръ. Это — обширная комната, съ нарами по стѣнамъ и узкими проходами между ними. Сотни женщинъ и дѣтей собраны здѣсь. Это — такъ называемая „семейная камера“, для семей арестантовъ. Въ этой удушающей атмосферѣ вы находите дѣтей всѣхъ возрастовъ, въ самой отчаянной нищетѣ; казенной одежды имъ не дается, и поэтому они одѣты въ тряпье, висящее на нихъ лохмотьями и не защищающее ихъ ни отъ холода, ни отъ сырости; а, между тѣмъ, одѣтыми въ это тряпье, дѣти пойдутъ въ ссылку въ Сибирь» («Русскій Вѣстникъ», 1878 г.).

Говоря о сибирскихъ тюрьмахъ, Ядринцевъ пишетъ слѣдующее: (я сокращаю его разсказъ): — «Почти въ каждомъ острогѣ имѣется нѣчто вродѣ подземнаго корридора, сырого и смраднаго; — чистая могила; въ немъ имѣется нѣсколько камеръ, куда сажаютъ наиболѣе опасныхъ подслѣдственныхъ арестантовъ. Камеры эти — наполовину подъ землею. Полы въ нихъ всегда мокры и гнилы, плѣсень и грибки покрываютъ стѣны; вода постоянно просачивается изъ-подъ пола. Маленькое закрашенное окно почти совершенно не пропускаетъ свѣта. Арестанты содержатся тамъ въ кандалахъ. Ни кроватей, ни постелей не полагается; спятъ на полу, покрытомъ червями и миріадами блохъ; вмѣсто постели имъ служитъ подстилка изъ гнилой соломы, а одѣяла замѣняются арестантскими халатами, изорванными въ клочки. Сырость и холодъ бросаютъ въ ознобъ даже лѣтомъ. Часовымъ приходится выбѣгать отъ времени до времени, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ. И въ подобныхъ камерахъ арестанты проводятъ цѣлые годы въ ожиданіи суда! Не мудрено, что даже наиболѣе здоровые изъ нихъ впадаютъ въ безуміе. „Я слыхалъ однажды ночью страшные крики“, — говоритъ одинъ изъ арестантовъ въ своихъ воспоминаніяхъ, — „это были крики гиганта, сошедшаго съ ума“».

И т. д., и т. д. Я могъ бы наполнить десятки страницъ подобными описаніями. Были ли показаны эти помѣщенія иностранцамъ, посѣщавшимъ русскія тюрьмы? — Конечно нѣтъ.

Что касается до переполненія русскихъ тюремъ, то вотъ еще нѣсколько характерныхъ данныхъ:

«Томская пересыльная тюрьма (сообщаетъ корреспондентъ „Сибирской газеты“) переполнена. Къ имѣвшимся уже 1520 заключеннымъ прибавилось 700 человѣкъ, и такимъ образомъ въ тюрьмѣ, построенной на 900 человѣкъ, въ настоящее время содержится 2220; изъ нихъ 207 больныхъ» («Сибирская газета» и «Московскій Телеграфъ», 28 августа, 1881 г.).

Въ Самарѣ: «Среднее число арестантовъ въ нашихъ тюрьмахъ къ 1 числу каждаго мѣсяца текущаго года было — 1147 чел.; совокупная кубическая вмѣстимость всѣхъ нашихъ тюремъ разсчитана на 552». («Голосъ», 13 мая, 1882 г.).

Въ Нижнемъ Новгородѣ: «Тюрьма, построенная на 300 человѣкъ, вмѣщаетъ во время навигаціи 700, а иногда даже 800 арестантовъ» (оффиціальный отчетъ, приводимый въ «Голосѣ», мартъ, 1882 г.).

Въ Польшѣ: «Въ каждой тюрьмѣ въ Польшѣ мѣсто, разсчитанное на одного арестанта, занимаютъ четыре. Предполагается построить рядъ новыхъ тюремъ». Онѣ, кстати сказать, до сихъ поръ не построены. («Московскій Телеграфъ», ноябрь, 1881 г.).

Такими выписками можно было наполнить страницы; но вотъ мнѣнія самихъ чиновниковъ, которымъ ввѣренъ надзоръ за тюрьмами.

Г. Муравьевъ, сотрудникъ Катковскаго журнала, въ тщательно составленной статьѣ (написанной при томъ же въ духѣ, излюбленномъ и поощряемомъ русскимъ правительствомъ), говоритъ слѣдующее: «Почти во всѣхъ нашихъ тюрьмахъ находится въ полтора или два раза большее количество арестантовъ, чѣмъ то, на которое разсчитывали при ихъ постройкѣ» («Тюрьмы и Тюремный Вопросъ», «Русскій Вѣстникъ», 1878 г.). А вотъ что сообщаетъ сибирскій стряпчій г. Мишло, о сибирскихъ тюрьмахъ, находившихся въ его вѣдѣніи: «Надзиратель повелъ меня въ камеры. Вездѣ — грязь, переполненіе, сырость, недостатокъ воздуха и свѣта. Осмотрѣвъ камеры, я отправился въ госпиталь. Войдя въ первую же палату, я невольно отпрянулъ назадъ, пораженный невообразимымъ смрадомъ… Отхожія мѣста являются роскошнымъ помѣщеніемъ, по сравненію съ этимъ госпиталемъ… Вездѣ число арестантовъ въ три раза превышаетъ количество, допускаемое закономъ. Въ Верхне-Удинскѣ, напримѣръ, острогъ построенъ на 240 человѣкъ, а, между тѣмъ, въ немъ обыкновенно помѣщается 800». («Отечественныя Записки», 1881 г.).

Именно вслѣдствіе подобнаго переполненія и феноменальной грязи возникла въ Кіевской тюрьмѣ знаменитая тифозная эпидемія. Можетъ быть, и правда, что она была занесена въ тюрьму, какъ утверждало тюремное начальство, плѣнными турками, но несомнѣнно, что она развивалась въ такихъ ужасающихъ размѣрахъ, вслѣдствіе переполненія тюремъ и страшной грязи. «Зданія, построенныя на 550 человѣкъ, вмѣщали вдвое большее количество», — говоритъ корреспондентъ «Голоса», въ письмѣ отъ 30 октября 1880 г.; при чемъ онъ прибавляетъ: «Какъ извѣстно, профессора университета, посѣтившіе тюрьму, пришли къ заключенію, что переполненіе было главной причиной эпидеміи». Циркуляръ главнаго инспектора тюремъ (упомянутый въ главѣ II) подтверждаетъ справедливость этого заключенія. Не мудрено, что даже послѣ того, какъ часть арестантовъ была вывезена, изъ 750 человѣкъ, находившихся въ тюрьмѣ, 200 все еще лежали въ тифозной горячкѣ. Не мудрено также, что смертность въ Харьковской тюрьмѣ достигла такихъ ужасающихъ размѣровъ — а именно, умерло 200 человѣкъ изъ 500, какъ это указалъ тюремный свяшенникъ, въ проповѣди, напечатанной въ мѣстной «Епархіальной Газетѣ», которая, какъ извѣстно, издается подъ цензурой мѣстнаго архіепископа.

Я вполнѣ понимаю трудности, которыя встрѣчаешь иностранецъ, пожелавшій ознакомиться съ истиннымъ положеніемъ Россіи. Но, чѣмъ больше трудности, тѣмъ болѣе, казалось бы, слѣдовало употреблять усилій, чтобы добраться до истины. Нѣкоторые иностранцы такъ и дѣлали. Другіе же относились къ своей задачѣ съ непростительнымъ легкомысліемъ. Между тѣмъ, если легкомысліе — вообще не похвально, то оно становится почти преступнымъ, когда проявляется при обсужденіи такихъ серьезныхъ вопросовъ и относительно такой страны, какъ Россія. Въ продолженіи двадцати лѣтъ общественное мнѣніе въ Россіи тщетно добивалось полнаго пересмотра всей тюремной системы. Но оно этого еще не добилось. Между тѣмъ, наше правительство, остающееся глухимъ ко всѣмъ этимъ требованіямъ, конечно, всегда бываетъ очень радо, если ему представляется возможность отвѣтить недовольнымъ что-нибудь въ томъ родѣ: — «Вотъ вамъ мнѣніе иностранца, знающаго все о тюрьмахъ всего свѣта! Онъ находитъ, что вы все преувеличиваете въ своихъ жалобахъ: онъ говоритъ, что наши тюрьмы нисколько не хуже тюремъ другихъ государствъ».

Когда сотни тысячъ человѣкъ — мужчинъ, женщинъ и дѣтей — стонутъ подъ игомъ нашихъ тюремныхъ порядковъ, — къ вопросамъ подобнаго рода необходимо подходить съ величайшей осторожностью. И я искренне прошу иностранцевъ, которые могли бы заняться изученіемъ этихъ вопросовъ, никогда не забывать, что всякая попытка представить въ болѣе или менѣе благопріятномъ свѣтѣ наши тюрьмы послужитъ только къ поддержанію нынѣ существующихъ безобразій.

Глава VIII

Во французскихъ тюрьмахъ