Помоги проекту - поделись книгой:
П. Кропоткинъ
Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ
Предисловіе автора къ русскому изданію
Книга «Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ» составилась большею частью изъ статей, которыя я написалъ для англійскаго журнала Ninetechlh Eculary въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ. Въ Англіи тогда началъ пробуждаться интересъ къ русскому освободительному движенію; въ печать, долго находившуюся подъ вліяніемъ агентовъ русскаго правительства, стали проникать, наконецъ, правдивыя свѣдѣнія объ ужасахъ, которымъ подвергали въ тюрьмахъ заарестованныхъ и приговоренныхъ революціонеровъ. Меня попросили написать объ русскихъ тюрьмахъ, и я воспользовался этимъ предложеніемъ, чтобы разсказать про ужасное состояніе нашихъ тюремъ
— «Революционеры», думалъ я, ведутъ войну съ правительствомъ, и какъ бы съ ними ни обращались ихъ враги, имъ противно плакаться на свою судьбу. Они знаютъ, что они — воюющая сторона, и пощады не просятъ. Правда на ихъ сторонѣ, и они вѣрятъ въ успѣхъ своей борьбы.
«Но есть сотни тысячъ людей изъ народа, которыхъ хватаютъ каждый годъ ни за что ни про что, морятъ по острогамъ, гонятъ въ Сибирь, и надъ которыми издѣвается всякій, кто только натянетъ на себя мундиръ. Объ нихъ надо писать, думалъ я, и попытался разсказать англичанамъ и американцамъ, что такое эта ужасная система русскихъ остроговъ, центральныхъ тюремъ, пересыльныхъ тюремъ, этаповъ и каторги, въ Сибири и на Сахалинѣ.»
Сдѣлать это пришлось, конечно, вкратцѣ, такъ какъ интересъ къ русскимъ тюрьмамъ, у иностранныхъ читателей, можетъ быть только косвенный. Въ матеріалахъ тогда недостатка не было. Русская печать, пользуясь временною свободою при Лорисъ-Меликовѣ, давала много поразительныхъ данныхъ.
Весьма вѣроятно, что я ничего не сказалъ бы въ моихъ очеркахъ о томъ, какъ обращаются въ Россіи съ политическими заключенными, если бы агенты русскаго правительства не вынудили меня къ этому. Встревоженные извѣстіями, начинавшими проникать въ англійскую печать, они принялись отрицать самые твердоустановленные факты звѣрствъ, совершенныхъ въ центральныхъ тюрьмахъ, а Петропавловскую Крѣпость они начали выставлять, какъ образецъ самаго кроткаго, человѣчнаго обращенія со злодѣями-революціонерами. Это — какъ разъ въ то время, когда въ Алексѣевскомъ равелинѣ происходили ужасы, недавно разсказанные въ печати Поливановымъ!
Въ особенности вынудилъ меня къ этому нѣкій англійскій священникъ, Лансделль (Л. Н. Толстой превосходно охарактеризовалъ его въ «Воскресеніи»), промчавшійся на курьерскихъ по Сибири, ничего, конечно, не видѣвшій и написавшій преподленькую книжку объ русскихъ тюрьмахъ. Наши тюрьмы были тогда подъ управленіемъ нѣкоего Галкина-Врасскаго, — чиновника съ претензіями, который собирался созвать международный тюремный конгрессъ въ Петербургѣ, чтобы усилить свое вліяніе въ Аничковомъ Дворцѣ, и нашедшій въ Лансделлѣ нужнаго ему хвалителя его «тюремныхъ реформъ».
Министръ Внутреннихъ Дѣлъ, Толстой, тоже покровительствовалъ этому хвалителю, и даже велѣлъ показать ему Петропавловскую Крѣпость — т.-е., конечно, не равелины, а Трубецкой бастіонъ. Когда же я разобралъ въ англійской печати книжку этого Лансделля, то отвѣтъ на мои замѣчанія былъ написанъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, въ Петербургѣ. Тотъ-же г. Галкинъ-Врасскій прислалъ отвѣтную статью, которую англійскій священникъ долженъ былъ напечатать за своею подписью — и напечаталъ въ
Кстати, — два слова по поводу этого отвѣта. Писалъ я его въ Ліонской тюрьмѣ. Отвѣтить Лансделлю — т.-е, русскимъ чиновникамъ — было необходимо; Сергѣя Кравчинскаго тогда еще не было въ Англіи; и я торопился написать мою отвѣтную статью, какъ разъ передъ тѣмъ, какъ идти на судъ, и тотчасъ послѣ суда, покуда насъ еще не отправили отбывать наказаніе въ какую-нибудь «Централку». Статья была готова. Но первою заботою французскаго правительства было — строжайше запретить, чтобы что бы то ни было писанное мною противъ русскаго правительства выходило изъ французской тюрьмы. Мнѣ сказали, поэтому, когда я захотѣлъ послать мою статью въ Лондонъ, что это — невозможно. Надо отослать ее на просмотръ въ Парижъ, въ министерство, гдѣ ее задержатъ, если она противъ русскаго правительства.
Къ счастью, докторомъ Ліонской тюрьмы былъ г-нъ Лакассань, писатель по антропологіи, который заходилъ раза два ко мнѣ въ камеру поговорить объ антропологическихъ вопросахъ. Жена его знала хорошо по-англійски, и онъ предложилъ, чтобы она процензуровала мою статью. Директоръ тюрьмы согласился, лишь-бы его отвѣтственность была покрыта. А госпожа Лакассань, конечно, сразу увидала, что статья — именно изъ тѣхъ, которыя не должны выйти изъ тюрьмы; а потому — взяла грѣхъ на свою душу и поторопилась на другой же день отослать мою статью въ Лондонъ. — Хоть теперь, заочно, позволю себѣ поблагодарить ее. Добрые люди вездѣ есть.
Извѣстно, что русскіе министры думали такимъ же образомъ воспользоваться американцами Кеннаномъ и Фростомъ, которыхъ послалъ одинъ американскій журналъ провѣрить на мѣстѣ состояніе русскихъ тюремъ. Но они осѣклись. Кеннанъ выучился по-русски, перезнакомился со всѣми ссыльными въ Сибири и правдиво разсказалъ то, что узналъ.
Теперь ссылка въ Сибирь — по крайней мѣрѣ, по суду — отмѣнена, и кое-гдѣ внутри Россіи понастроили «реформированныхъ» тюремъ. По отношенію къ русскимъ тюрьмамъ моя книга имѣетъ, такимъ образомъ, интересъ преимущественно историческій. Но пусть-же она будетъ хоть историческимъ свидѣтельствомъ того, съ какой невообразимой жестокостью обращалась съ русскимъ народомъ наша бюрократія цѣлые тридцать или сорокъ лѣтъ послѣ уничтоженія крѣпостнаго права. Пусть же знаютъ всѣ, что они поддерживали, какъ они противились тридцать лѣтъ самымъ скромнымъ преобразованіямъ, — какъ попирали они всѣ самыя основныя права человѣка.
А впрочемъ, — точно ли теперешнія русскія тюрьмы измѣнились къ лучшему? Бѣлилъ, да тертаго кирпича тратятъ теперь побольше, — спора нѣтъ — въ разныхъ «Предварительныхъ» и образцовыхъ «Крестахъ». Но
Одна изъ главъ этой книги посвящена описанію того, что я видѣлъ во французскихъ тюрьмахъ: — въ Ліонской, губернской и въ «Централкѣ», въ Клерво. Тѣмъ, которые не преминутъ сказать, что тутъ, можетъ быть, есть преувеличеніе, замѣчу только, что этотъ очеркъ, переведенный въ Temps, былъ признанъ во Франціи настолько объективнымъ, что имъ пользовались какъ документомъ въ Палатѣ, въ преніяхъ о тюремной реформѣ. Во Франціи, какъ и вездѣ, вся система тюремъ стоитъ на ложномъ основаніи и требуетъ полнѣйшаго пересмотра, — честнаго, серьезнаго, вдумчиваго пересмотра со стороны общества.
Двѣ послѣднія главы моей книги посвящены, поэтому, разбору глубоко вреднаго вліянія, которое тюрьмы повсемѣстно оказываютъ на общественную нравственность, и вопросу о томъ, — нужно-ли современному человѣчеству поддерживать эти несомнѣнно зловредныя учрежденія?
Если бы мнѣ предстояло теперь написать сызнова объ этомъ послѣднемъ вопросѣ, я могъ бы доказать свои положенія съ гораздо большею полнотою, на основаніи цѣлой массы накопленныхъ тѣхъ поръ наблюденій и матеріаловъ, а также нѣкоторыхъ новыхъ изслѣдованій, которыми обогатилась литература. Но именно обиліе наличныхъ матеріаловъ заставляетъ меня отказаться отъ мысли разработать сызнова этотъ въ высшей степени важный вопросъ. Впрочемъ, онъ настолько настоятеленъ, что несомнѣнно найдутся молодыя силы, которыя возьмутся за эту работу въ указанномъ здѣсь направленіи. Въ Америкѣ такая работа уже начата.
Бромлей. Англія.
Февраль, 1906 г.
Введеніе
Въ сутолокѣ жизни, когда вниманіе наше поглощено повседневными житейскими мелочами, мы всѣ бываемъ склонны забывать о глубокихъ язвахъ, разъѣдающихъ общество, и не удѣляемъ имъ того вниманія, котораго онѣ въ дѣйствительности заслуживаютъ. Иногда въ печать проникаютъ сенсаціонныя «разоблаченія», касающіяся какой-либо мрачной стороны нашей общественной жизни и если эти разоблаченія успѣваютъ хоть немного пробудить насъ отъ спячки и обратить на себя вниманіе общества, — въ газетахъ, въ теченіи одного-двухъ мѣсяцевъ, появляются иногда превосходныя статьи и «письма въ редакцію» по поводу затронутаго явленія. Нерѣдко въ этихъ статьяхъ и письмахъ проявляется не мало здраваго смысла и высокой гуманности, но обыкновенно подобная, внезапно поднятая въ прессѣ и обществѣ, агитація вскорѣ замираетъ. Прибавивъ нѣсколько новыхъ параграфовъ къ существующимъ уже сотнямъ тысячъ узаконеній; сдѣлавъ нѣсколько микроскопическихъ попытокъ съ цѣлью бороться, путемъ единичныхъ усилій, съ глубоко укоренившимся зломъ, которое можно побѣдить лишь усиліями всего общества, — мы снова погружаемся въ мелочи жизни, не заботясь о результатахъ недавней агитаціи. Хорошо еще, если, послѣ всего поднятаго шума, положеніе вещей не ухудшилось.
Такова судьба многихъ общественныхъ вопросовъ, и въ особенности — вопроса о тюрьмахъ и заключенныхъ. Въ этомъ отношеніи очень характерны слова миссъ Линды Джильбертъ (американской м-рсъ Фрай): «едва человѣкъ попалъ въ тюрьму, общество перестаетъ интересоваться имъ». Позаботившись о томъ, чтобы арестантъ «имѣлъ хлѣба для ѣды, воды для питья и побольше работы», — общество считаетъ выполненными всѣ свои обязанности по отношенію къ нему. Отъ времени до времени кто-либо, ознакомленный съ тюремнымъ вопросомъ, поднимаетъ агитацію по поводу сквернаго состоянія нашихъ тюремъ и другихъ мѣстъ заключенія. Общество, въ свою очередь, признаетъ, что необходимо что-нибудь предпринять для излѣченія зла. Но всѣ усилія реформаторовъ разбиваются о косность организованной системы, такъ какъ приходится бороться съ общераспространеннымъ предубѣжденіемъ общества противъ тѣхъ, кто навлекъ на себя кару закона; а потому борцы скоро устаютъ, чувствуя себя одинокими: никто не приходитъ имъ на помощь въ борьбѣ съ колоссальнымъ зломъ. Такова была судьба Джона Говарда (Howard) и многихъ другихъ. Конечно, небольшія группы людей, обладающихъ добрымъ сердцемъ и недюжинной энергіей, продолжаютъ, не взирая на общее равнодушіе, хлопотать объ улучшеніи быта арестантовъ или, точнѣе выражаясь, объ уменьшеніи вреда, приносимаго тюрьмами ихъ невольнымъ обитателямъ. Но эти дѣятели, руководимые исключительно филантропическимъ чувствомъ, рѣдко рѣшаются критиковать самые принципы, на которыхъ покоятся тюремныя учрежденія; еще менѣе занимаются они обслѣдованіемъ тѣхъ причинъ, вслѣдствіе которыхъ каждый годъ милліоны человѣческихъ существъ попадаютъ за стѣны тюремъ. Дѣятели этого типа пытаются лишь смягчить зло, но не подрѣзать его у самаго корня.
Каждый годъ около милліона мужчинъ, женщинъ и дѣтей попадаютъ въ тюрьмы одной Европы, и на содержаніе каторжныхъ и участковыхъ тюремъ тратится ежегодно около 100,000,000 рублей, не считая расходовъ на содержаніе той сложной судебной и административной машины, которая поставляетъ матеріалъ для тюремъ. А между тѣмъ, за исключеніемъ немногихъ филантроповъ и профессіонально заинтересованныхъ лицъ, — кого интересуютъ результаты, достигаемые при такихъ громадныхъ затратахъ? Оплачиваютъ ли наши тюрьмы громадную затрату человѣческаго труда, ежегодно расходуемаго на ихъ содержаніе? Гарантируютъ ли онѣ общество отъ возникновенія снова и снова того зла, съ которымъ онѣ, — какъ предполагается, — неустанно борятся?
Въ виду того, что обстоятельства моей жизни дали мнѣ возможность посвятить нѣкоторую долю вниманія этимъ важнымъ вопросамъ, я пришелъ къ заключенію, что, можетъ быть, будетъ не безполезнымъ подѣлиться съ читающей публикой, какъ моими наблюденіями надъ тюремной жизнью, такъ равно и тѣми выводами, къ которымъ меня привели мои наблюденія.
Съ тюрьмами и ссылкой мнѣ пришлось впервые познакомиться въ Восточной Сибири, въ связи съ работами комитета, учрежденнаго въ цѣляхъ реформы русской системы ссылки. Тогда я имѣлъ возможность ознакомиться, какъ съ вопросомъ о ссылкѣ въ Сибирь, такъ равно и съ положеніемъ тюремъ въ Россіи; тогда же мое вниманіе впервые было привлечено къ великимъ вопросамъ «преступленія и наказанія». Позднѣе, съ 1874 по 1876 гг., въ ожиданіи суда, мнѣ пришлось провести почти два года въ Петропавловской крѣпости въ С.-Петербургѣ, гдѣ я могъ наблюдать на моихъ товарищахъ по заключенію страшныя послѣдствія одиночной системы. Оттуда меня перевели въ только что выстроенный тогда Домъ Предварительнаго Заключенія, считавшійся образцовой тюрьмой въ Россіи; наконецъ, отсюда я попалъ въ военную тюрьму при С.-Петербургскомъ военномъ госпиталѣ.
Когда я находился уже въ Англіи, въ 1881 г., ко мнѣ обратились съ предложеніемъ сообщить въ англійской печати о положеніи въ русскихъ тюрьмахъ людей, арестуемыхъ по обвиненію въ политическихъ преступленіяхъ; правдивое сообщеніе подобнаго рода являлось настоятельной необходимостью, въ виду систематической лжи по этому поводу, распространявшейся однимъ агентомъ русскаго правительства. Я коснулся этого вопроса въ статьѣ о русской революціонной партіи, напечатанной въ Fortnightly Revicio (въ іюнѣ 1881 г.). Хотя ни одинъ изъ фактовъ, приведенныхъ въ вышеупомянутой статьѣ, не былъ опровергнутъ агентами русскаго правительства, но въ тоже время были сдѣланы попытки провести въ англійскую прессу свѣдѣнія о русскихъ тюрьмахъ, изображавшія эти тюрьмы въ самомъ розовомъ свѣтѣ. Тогда я, въ свою очередь, вынужденъ былъ въ рядѣ статей, появившихся въ «Nineleenth Century», разобрать, что такое представляютъ собою русскія тюрьмы и ссылка въ Сибирь. По возможности воздерживаясь отъ жалобъ на притѣсненія, претерпѣваемыя нашими политическими друзьями въ Россіи, я предполагалъ дать въ своихъ статьяхъ понятіе о состояніи русскихъ тюремъ вообще, о ссылкѣ въ Сибирь и о результатахъ русской тюремной системы; я разсказалъ о невыразимыхъ мученіяхъ, которыя испытываютъ десятки тысячъ уголовныхъ арестантовъ въ тюрьмахъ Россіи, на пути въ Сибирь и, наконецъ, въ самой Сибири, — этой колоссальной уголовной колоніи россійской имперіи. Чтобы пополнить мои личныя наблюденія, которыя могли устарѣть, я познакомился съ обширною литературою предмета, посвященною тогда, за послѣднее время, въ Россіи тюремному вопросу. Но именно это изученіе убѣдило меня, во-первыхъ, въ томъ, что положеніе вещей осталось почти такимъ же, какимъ оно было двадцать пять лѣтъ тому назадъ; во-вторыхъ, въ томъ, что, хотя русскимъ тюремнымъ чиновникамъ очень хочется имѣть подголосковъ въ Западной Европѣ, съ цѣлью распространенія изукрашенныхъ извѣстій объ ихъ якобы гуманной дѣятельности, все же они не скрываютъ суровой правды ни отъ русскаго правительства, ни отъ русской читающей публики. И въ оффиціальныхъ отчетахъ и въ прессѣ они открыто признаютъ, что тюрьмы находятся въ отвратительномъ состояніи. Нѣкоторыя изъ этихъ оффиціозныхъ признаній я привожу ниже.
Въ скоромъ времени послѣ того, какъ я писалъ о русскихъ тюремныхъ порядкахъ въ англійской прессѣ, — а именно — съ 1882 по 1886 гг., — мнѣ пришлось провести три года во французскихъ тюрьмахъ: въ Prison Départementale въ Ліонѣ и въ Maison Centrale въ Клэрво (Clairvaux). Описаніе обѣихъ этихъ тюремъ было дано мной въ статьѣ, появившейся въ «Nineleenth Century». Мое пребываніе въ Клэрво, въ близкомъ сосѣдствѣ съ 1400 уголовныхъ преступниковъ, дало мнѣ возможность присмотрѣться къ результатамъ, получаемымъ отъ заключенія въ этой тюрьмѣ, — одной изъ лучшихъ не только во Франціи, но, насколько мнѣ извѣстно, и во всей Европѣ. Мои наблюденія побудили меня заняться разсмотрѣніемъ съ болѣе общей точки зрѣнія вопроса о моральномъ вліяніи тюрьмы на заключенныхъ, въ связи съ современными взглядами на преступность и ея причины. Часть этого изслѣдованія послужила темой реферата, прочтеннаго мной въ Эдинбургскомъ Философскомъ Обществѣ.
Включая въ настоящую книгу часть моихъ журнальныхъ статей по тюремному вопросу, я подновилъ ихъ фактическій матеріалъ на основаніи свѣдѣній, въ большинствѣ случаевъ заимствованныхъ изъ русскихъ оффиціальныхъ изданій, а также выключивъ изъ нихъ полемическій элементъ. Вновь написанныя главы о ссылкѣ на Сахалинъ и объ одномъ эпизодѣ изъ жизни ссыльныхъ поляковъ въ Сибири служатъ дополненіемъ общаго описанія русскихъ карательныхъ учрежденій.
Глава I
Мнѣ впервые пришлось ознакомиться съ русскими тюрьмами въ 1862 г., въ Забайкальской Области. Я тогда только что пріѣхалъ въ Иркутскъ, — молодымъ казачьимъ офицеромъ, не достигшимъ еще двадцати-лѣтняго возраста, — и, мѣсяца два спустя послѣ моего прибытія, былъ уже назначенъ секретаремъ мѣстнаго комитета, занимавшагося вопросомъ о реформѣ тюремъ. Считаю не лишнимъ сдѣлать здѣсь нѣсколько необходимыхъ поясненій.
Образованіе мое въ то время ограничивалось курсомъ военной школы. Мы, конечно, посвящали много времени математикѣ и естественнымъ наукамъ, но еще болѣе времени уходило на изученіе военнаго искусства, искусства уничтоженія людей на поляхъ битвъ. Но мы переживали тогда въ Россіи эпоху великаго пробужденія мысли, наступившую вслѣдъ за Крымскимъ разгромомъ; немудрено поэтому, что даже на образовательномъ курсѣ военныхъ школъ отразилось вліяніе этого великаго движенія. Нѣчто, стоявшее выше милитаризма, проникало даже сквозь стѣны Пажескаго Корпуса.
Начиная съ 1859 года русская печать получила нѣкоторую свободу и со страстью отдалась обсужденію политическихъ и экономическихъ реформъ, которыя должны были сгладить слѣды тридцати-лѣтняго военнаго режима Николаевщины; отголоски напряженной интелектуальной дѣятельности, волновавшей страну, долетали и до нашихъ классныхъ комнатъ. Нѣкоторые изъ насъ много читали, стремясь пополнить свое образованіе. Вообще, мы проявляли горячій интересъ къ предполагавшейся перестройкѣ нашихъ архаическихъ учрежденій и нерѣдко, — между уроками тактики и военной исторіи, — завязывались оживленные толки объ освобожденіи крестьянъ и объ административныхъ реформахъ. Уже на другой день послѣ обнародованія указа о давно ожидаемомъ и многократно откладываемомъ освобожденіи крестьянъ, нѣсколько экземпляровъ объемистаго и запутаннаго «Положенія» попали въ нашу маленькую, залитую солнечнымъ свѣтомъ, библіотечную комнатку, гдѣ мы немедленно занялись усерднымъ изученіемъ и комментированіемъ «Положенія». Итальянская опера была забыта, — мы стали посвящать свободное время обсужденію возможныхъ результатовъ освобожденія и его значенія въ жизни страны. Исторія вообще и въ особенности исторія иностранныхъ литературъ обратилась въ лекціяхъ нашихъ профессоровъ въ исторію философскаго, политическаго и соціальнаго роста человѣчества. Сухіе принципы «политической экономіи» Ж. Б. Сея и комментаріи русскихъ гражданскихъ и военныхъ законовъ, которые прежде разсматривались, какъ предметы совершенно излишніе въ схемѣ образованія будущихъ офицеровъ, теперь, въ приложеніи къ нуждамъ страны, казалось, получили новую жизнь.
Рабство пало, и умы всѣхъ были заняты предстоящими реформами, которыя должны были увѣнчаться конституціонными гарантіями. Страна ожидала немедленныхъ и широкихъ реформъ. Всѣ наши учрежденія требовали коренной переработки, являясь странной смѣсью законовъ, унаслѣдованныхъ отъ стараго Московскаго періода, узаконеній Петра I, пытавшагося создать военную державу путемъ указовъ изъ Петербурга, законовъ, возникшихъ по прихоти придворныхъ куртизановъ развратныхъ императрицъ и законовъ Николая I, каждая строка которыхъ была пропитана военнымъ деспотизмомъ. Мы жадно читали журналы и газеты того времени, въ которыхъ горячо обсуждалась необходимость всестороннихъ реформъ.
Но въ это время, на ряду съ общимъ оживленіемъ, начали показываться зловѣщіе признаки реакціи. Почти наканунѣ освобожденія крестьянъ Александръ II испугался собственнаго дѣла, и реакціонная партія мало по малу начала пріобрѣтать вліяніе въ Зимнемъ Дворцѣ. Николай Милютинъ — душа крестьянской реформы въ бюрократическихъ сферахъ, — былъ внезапно удаленъ въ отставку за нѣсколько мѣсяцевъ до обнародованія указа объ освобожденіи, и труды либеральныхъ комитетовъ были переданы для новой редакціи, болѣе благопріятной для помѣщиковъ, комитетамъ второго созыва, членами которыхъ были назначены въ большинствѣ рабовладѣльцы стараго закала, такъ называемые «крѣпостники». На прессу снова надѣли намордникъ; свободное обсужденіе «Положенія» было воспрещено; нумеръ за нумеромъ конфисковался.
Реакціонная волна, поднявшаяся въ Петербургѣ съ 1861 года, еще не успѣла докатиться до Сибири. Михайлова, на пути его въ Нерчинскіе рудники, чествовалъ обѣдомъ Тобольскій губернаторъ. Герценовскій «Колоколъ» былъ широко распространенъ въ Сибири, а въ Иркутскѣ, куда я попалъ въ сентябрѣ 1862 года, культурные слои общества были еще полны оптимистическихъ надеждъ. «Реформы» были тогда на языкѣ у всѣхъ въ Иркутскѣ, и одной изъ наиболѣе горячо обсуждаемыхъ реформъ была необходимость полной реорганизаціи системы ссылки.
Я былъ назначенъ адъютантомъ къ Забайкальскому губернатору, генералу Болеславу Казиміровичу Кукелю, литвину, вполнѣ симпатизировавшему либеральнымъ идеямъ той эпохи, и, мѣсяцъ спустя, очутился въ большой сибирской деревнѣ Читѣ, которая была возведена Муравьевымъ въ чинъ главнаго города Забайкалья.
Въ Забайкальской области находятся извѣстные Нерчинскіе рудники. Сюда посылаютъ со всѣхъ концовъ Россіи осужденныхъ на каторжныя работы; немудрено поэтому, что вопросъ о ссылкѣ и каторгѣ часто служилъ предметомъ нашихъ разговоровъ. Почти каждый обыватель или чиновникъ былъ знакомъ съ тѣми ужасными условіями, при которыхъ происходило препровожденіе арестантовъ, принуждаемыхъ совершать пѣшкомъ весь путь отъ Перми до Забайкальской области. Всѣмъ было извѣстно ужасное состояніе мѣстъ заключенія, какъ въ самыхъ рудникахъ Нерчинскаго округа, такъ и по всей Россіи. Въ виду этого Министерство Внутреннихъ Дѣлъ, въ связи съ пересмотромъ общеимперскаго уголовнаго положенія и вопроса о ссылкѣ, намѣревалось предпринять цѣлый рядъ радикальныхъ реформъ, касавшихся положенія тюремъ въ Россіи и Сибири.
— «Мы получили циркуляръ изъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ» — говорилъ мнѣ однажды Кукель. — «Насъ просятъ собрать всевозможныя свѣдѣнія о положеніи тюремъ и сообщить наше мнѣніе относительно необходимыхъ реформъ. Вы знаете — какая масса дѣлъ у насъ на рукахъ, за эту работу положительно некому взяться. Каторжными тюрьмами Нерчинскаго округа завѣдываетъ Горное Вѣдомство. Мы дѣлали ему запросы обычнымъ путемъ, но намъ никто ничего не отвѣчаетъ. — Не возьметесь-ли вы за это дѣло?» — Я, конечно, отвѣтилъ, что, въ виду моей молодости и полнаго незнакомства съ предметомъ работы, я не могу взяться за нее. Въ отвѣтъ на это, Кукель очень просто отвѣтилъ:
— «Конечно. Но займитесь этимъ вопросомъ, изучите его! Въ „Журналѣ Министерства Юстиціи“ вы найдете рядъ прекрасныхъ статей о всевозможныхъ тюремныхъ системахъ. Что же касается практической стороны работы, — мы постараемся найти точныя свѣдѣнія о томъ, какъ стоитъ дѣло теперь. Обойдите тюрьмы, осмотрите ихъ. А потомъ, полковникъ Педаменко, г-да Андреевъ и Ядринцевъ, а также нѣкоторые горные чиновники помогутъ вамъ. Мы обсудимъ каждую мелочь сообща съ людьми, практически знакомыми съ предметомъ; но прежде всего, — надо собрать данныя, подготовить матеріалъ для обсужденія».
Такимъ образомъ, я нежданно — негаданно оказался секретаремъ Забайкальскаго комитета по тюремной реформѣ. Нечего и говорить, что я глубоко радовался этому и принялся за работу со всей энергіей юности. Циркуляръ министерства вдохновилъ меня. Онъ былъ написанъ въ высокомъ стилѣ. Само министерство указывало на недостатки русской тюремной системы и выражало полную готовность предпринять въ этой области радикальныя реформы самаго гуманнаго характера. Въ циркулярѣ указывались, между прочимъ, различныя системы наказаній, практикуемыхъ въ Западной Европѣ, но онѣ не удовлетворяли министерство, которое краснорѣчиво предлагало возвратиться «къ основамъ, провозглашеннымъ великою прабабкой и великимъ дѣдомъ нынѣ благополучно царствующаго монарха». Для всякаго русскаго, болѣе или менѣе знакомаго съ исторіей его отечества, эти упоминанія о знаменитомъ «Наказѣ» Екатерины II, написанномъ подъ вліяніемъ энциклопедистовъ и о гуманитарныхъ тенденціяхъ, которыми были проникнуты первые годы царствованія Александра I, уже являлись цѣлой программой. Мой энтузіазмъ лишь удвоился послѣ прочтенія циркуляра.
Но дѣло, увы, вовсе не пошло такъ гладко, какъ я ожидалъ. Горное Вѣдомсгво, въ вѣдѣніи котораго находились каторжане, работавшіе въ Нерчинскихъ заводахъ, очень мало заботилось о «великихъ основахъ», провозглашенныхъ Екатериной II и, вѣроятно, держалось того мнѣнія, что чѣмъ — меньше реформъ — тѣмъ лучше. Многократные запросы губернатора оставались безъ всякаго отвѣта, — можетъ быть, впрочемъ, потому, что Департаментъ находился въ прямомъ подчиненіи не губернатору, а «Кабинету Его Величества» въ Петербургѣ. Долгое время Департаментъ отдѣлывался упорнымъ молчаніемъ и когда, наконецъ, прислалъ кипу «ведомостей», изъ послѣднихъ нельзя было ничего извлечь, нельзя было даже опредѣлить ни величины расходовъ на содержаніе заключенныхъ, ни стоимости ихъ труда.
Къ счастью, въ Читѣ было не мало людей, хорошо знакомыхъ съ состояніемъ каторжныхъ тюремъ, и кое-какія указанія были охотно даны мнѣ нѣкоторыми горными чиновниками. Оказывалось, между прочимъ, что ни одинъ изъ серебряныхъ, а также нѣкоторые изъ золотыхъ рудниковъ, обрабатываемыхъ при помощи каторжнаго труда, не давалъ никакого дохода, и горное начальство считало необходимымъ закрыть большинство этихъ рудниковъ. Произволъ и деспотизмъ начальниковъ тюремъ не имѣлъ предѣловъ, и ходившіе по всему Забайкалью ужасающіе слухи о звѣрствахъ одного изъ нихъ, — нѣкоего Разгильдѣева, — по изслѣдованіямъ оказались вполнѣ вѣрными. Страшныя цынготныя эпидеміи ежегодно уносили арестантовъ сотнями, а изъ Петербурга въ это время слали приказанія, чтобы побольше добывалось золота; въ результатѣ, — голодныхъ людей заставляли работать сверхъ силъ. Свѣдѣнія о тюремныхъ зданіяхъ могли во-истину повергнуть въ отчаяніе: тюрьмы набивались биткомъ арестантами и насквозь прогнили отъ грязи, заведенной цѣлыми поколѣніями заключенныхъ. По словамъ отчетовъ, никакія палліативы не могли помочь, необходимы были коренныя реформы. Я лично посѣтилъ нѣсколько тюремъ и убѣдился въ справедливости отчетовъ. Забайкальское начальство настаивало поэтому, чтобы число арестантовъ, посылаемыхъ въ эту область, было сокращено, указывая на физическую невозможность найти для нихъ не только работу, но даже помѣщеніе.
Не лучше обстояло дѣло и съ пересылкою ссыльныхъ по этапу; оно было въ самомъ плачевномъ состояніи. Честный молодой чиновникъ, инженеръ по профессіи, былъ посланъ съ цѣлью осмотра всѣхъ этаповъ, и заявилъ, что всѣ они должны быть выстроены заново; многіе изъ нихъ прогнили до основанія и ни одинъ не былъ достаточно обширенъ для помѣщенія того количества арестантовъ, которое иногда скоплялось въ нихъ. Я посѣтилъ нѣсколько этаповъ, видѣлъ арестантскія партіи въ пути и могъ лишь усиленно рекомендовать полное прекращеніе всей этой ужасной системы, приносящей безцѣльное мучительство тысячамъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей.
Когда дѣло дошло до мѣстныхъ остроговъ, служившихъ мѣстами заключенія для мѣстныхъ арестантовъ, — мы нашли ихъ даже въ обычное время переполненными до крайности; но легко вообразить, что должно было происходить, когда въ нихъ задерживались, вслѣдствіе разлива рѣкъ или суровыхъ сибирскихъ морозовъ пересыльныя арестантскія партіи. Всѣ эти мѣстные остроги были точными копіями «Мертваго Дома», описаннаго Достоевскимъ.
Небольшой комитетъ, составленный изъ хорошихъ людей, собиравшійся отъ времени до времени въ домѣ губернатора, дѣятельно занялся обсужденіемъ вопроса, — какимъ образомъ можно было бы поправить дѣло, не обременяя новыми расходами ни государственное казначейство, ни уже отягченный областный бюджетъ? Комитетъ единогласно пришелъ къ заключенію, что ссылка, въ ея существующей формѣ, является позоромъ для человѣчества; что она ложится тяжелымъ бременемъ на Сибирь, и что Россія можетъ сама позаботиться о своихъ арестантахъ, вмѣсто того, чтобы посылать ихъ въ Сибирь. При такой постановкѣ вопроса оказывалась необходимой не только реформа уголовнаго уложенія и судебной процедуры, обѣщанная въ министерскихъ циркулярахъ, но и введеніе въ самой Россіи новой тюремной системы.
Нашъ комитетъ набросалъ въ общихъ чертахъ планъ такой системы, главными чертами которой являлись: отмѣна одиночнаго заключенія, раздѣленіе арестантовъ на группы по 10–20 человѣкъ въ камерахъ, сравнительная краткосрочность заключенія, и продуктивный, хорошо оплачиваемый трудъ. Въ своемъ отчетѣ нашъ комитетъ взывалъ къ энергичной работѣ въ самой Россіи, съ цѣлью превращенія ея тюремъ въ заведенія исправительнаго характера, причемъ Забайкальская область объявлялась вполнѣ готовой приступить къ реформѣ своихъ тюремъ по указанному плану, не требуя никакихъ новыхъ затратъ со стороны казны. Въ отчетѣ указывалось на желательный характеръ работъ въ тюрьмахъ, причемъ, по мнѣнію авторовъ отчета, содержаніе тюремъ должно оплачиваться трудомъ самихъ арестантовъ, что, при правильной организаціи, является вполнѣ достижимымъ. Комитетъ высказывалъ надежду, что новые люди, необходимые для проведенія въ жизнь подобной всесторонней реорганизаціи тюремнаго дѣла, найдутся въ достаточномъ количествѣ; въ то время, какъ при старыхъ порядкахъ трудно было найти честнаго тюремщика, новая система безъ сомнѣнія вызоветъ къ дѣятельности новыхъ честныхъ работниковъ на этомъ поприщѣ.
Я долженъ признаться, что въ то время я все еще вѣрилъ въ возможность превращенія тюремъ въ исправительныя заведенія и думалъ, что лишеніе свободы совмѣстимо съ нравственнымъ возрожденіемъ: оттого я такъ горячо излагалъ всѣ эти заключенія… Но вѣдь мнѣ тогда было всего двадцать лѣтъ! Вся эта работа заняла мѣсяцевъ восемь или девять, а реакція въ это время въ Россіи все усиливалась. Польское возстаніе явилось подходящимъ предлогомъ, чтобы реакціонеры сбросили маски и начали открытую агитацію, взывая о возвращеніи къ старому порядку, къ идеаламъ крѣпостничества. Благія намѣренія 1859–62 годовъ были забыты при дворѣ; возлѣ Александра II очутились новые дѣятели, которые умѣли чрезвычайно искуссно запугивать его и пользоваться его слабохарактерностью. Министры разослали новые циркуляры, на этотъ разъ лишенные стилистическихъ красотъ, замѣненныхъ обычной, казенной фразеологіей; въ этихъ циркулярахъ не было и помину о реформахъ, а вмѣсто нихъ указывалось на необходимость сильной власти и дисциплины.
Въ одинъ прекрасный день губернаторъ Забайкальской области получилъ приказаніе сдать свою должность и возвратиться въ Иркутскъ, впредь до дальнѣйшаго распоряженія. Оказалось, что на него былъ поданъ доносъ: его обвиняли въ томъ, что онъ черезчуръ хорошо обошелся съ ссыльнымъ Михайловымъ, что онъ позволилъ ему жить на частномъ рудникѣ Нерчинскаго Округа, арендованномъ его братомъ; наконецъ, что онъ выказывалъ симпатію къ полякамъ. Съ прибытіемъ въ Забайкалье новаго губернатора, намъ пришлось передѣлывать нашъ отчетъ о тюрьмахъ заново, такъ какъ губернаторъ отказывался подписать его. Мы изо всѣхъ силъ боролись, чтобы отстоять главные выводы отчета и, пожертвовавъ формой, такъ энергично отстаивали сущность, что губернаторъ въ концѣ концовъ далъ свою подпись и отчетъ былъ отправленъ въ Петербургъ.
Какова была его судьба? Вѣроятно, онъ до сихъ поръ мирно покоится на полкахъ министерскихъ архивовъ. Въ теченіи слѣдующихъ десяти лѣтъ вопросъ о реформѣ тюремъ былъ совершенно забытъ. Затѣмъ, въ 1872 году, 1877–78 гг., и позже, были организуемы спеціальныя комиссіи для разработки этого вопроса. Всѣ эти комиссіи снова и снова критиковали устарѣвшіе порядки, всѣ онѣ создавали новыя системы, — но старый порядокъ остался несокрушеннымъ доселѣ. Болѣе того, всѣ попытки реформъ фатально заканчивались возвращеніемъ къ старому типу русскаго «острога».
Правда, за это время въ Россіи было построено нѣсколько центральныхъ тюремъ, въ которыхъ содержатся каторжане въ теченіи 4–6 лѣтъ, впредь до высылки въ Сибирь. Съ какой цѣлью введена была эта мѣра? Можетъ быть, съ цѣлью «сократить» число каторжанъ путемъ вымиранія, такъ какъ смертность въ центральныхъ тюрьмахъ достигаетъ ужасающихъ размѣровъ. За послѣдніе годы выстроено семь такихъ тюремъ[1]: въ Вильнѣ, Симбирскѣ, Псковѣ, Тобольскѣ, Перми и двѣ въ Харьковской губерніи. Но, судя по оффиціальнымъ отчетамъ, онѣ въ сущности ничѣмъ не отличаются отъ тюремъ стараго типа: «та же грязь, та же праздность арестантовъ, то же презрѣніе къ самымъ примитивнымъ требованіямъ гигіены», — такъ характеризуетъ центральныя тюрьмы полуоффиціальный отчетъ. Во всѣхъ этихъ тюрьмахъ въ 1880 г. находилось въ заключеніи 2,464 ч., т.-е. больше, чѣмъ тюрьмы могли вмѣщать, хотя въ то же время количество каторжанъ-централистовъ было незначительно, по сравненію съ общимъ числомъ каторжанъ, ежегодно ссылаемыхъ въ Сибирь. Такимъ образомъ, ко всѣмъ бѣдствіямъ, претерпѣваемымъ каторжанами, было безцѣльно прибавлено новое суровое заключеніе въ центральныхъ тюрьмахъ; таковъ результатъ «реформы», поглотившей нѣсколько милліоновъ народныхъ денегъ.
Ссылка, въ общемъ, осталась такой же, какой я зналъ ее въ 1862 г., за исключеніемъ, пожалуй, одного важнаго нововведенія въ методѣ транспортировки арестантовъ. Оказалось, что вмѣсто того, чтобы посылать «пѣшимъ этапомъ», казнѣ обойдется дешевле — перевозить ежегодно около 20,000 человѣкъ (почти двѣ трети изъ нихъ ссылаемыхъ безъ суда) отъ Перми до Тюмени, т.-е. отъ Камы до бассейна Оби, на лошадяхъ, а оттуда на баржахъ, буксируемыхъ пароходами. Одно время добываніе серебра въ Нерчинскихъ рудникахъ было почти прекращено, вслѣдствіе чего прекратилась и ссылка каторжныхъ въ эти чрезвычайно нездоровые рудники, пользующіеся (напр. Акатуй) наихудшей репутаціей. Но, по слухамъ, собираются опять начать ихъ разработку, а пока что, — создали новый адъ, хуже Акатуя: каторжанъ теперь ссылаютъ на вѣрную смерть на Сахалинъ.
Въ заключеніе, я долженъ упомянуть о новыхъ этапахъ, построенныхъ на протяженіи 3000 верстъ, между Томскомъ и Стрѣтенскомъ (на рѣкѣ Шилкѣ); передвиженіе арестантскихъ партій по этому пути до сихъ поръ производится пѣшкомъ[2]. Старые этапы обратились въ руины; оказалось невозможнымъ подновить эти кучи гнилыхъ бревенъ и пришлось строить новыя зданія. Они обширнѣе старыхъ, но и арестантскія партіи, въ свою очередь, стали болѣе многолюдными и вслѣдствіе этого на новыхъ этапахъ господствуетъ та же скученность и та же грязь, какъ и въ старыя времена.
На какія дальнѣйшія «улучшенія» можно указать за эти двадцать пять лѣтъ? Я почти забылъ упомянуть о петербургскомъ «Домѣ предварительнаго заключенія», которымъ обыкновенно хвалятся предъ иностранцами. Въ немъ имѣется 317 одиночекъ и нѣсколько камеръ большихъ размѣровъ, такъ что, въ общемъ, въ немъ можетъ быть помѣщено 600 мужчинъ и 100 женщинъ, содержимыхъ въ тюрьмѣ въ ожиданіи суда. Вотъ, кажется, и всѣ «улучшенія». При въѣздѣ въ любой русскій городъ вы увидите грязный, старый, мрачный «острогъ»; ничто не измѣнилось въ бытѣ этихъ остроговъ за послѣдніе 25 лѣтъ. Кое-гдѣ построены новыя тюрьмы, кое-гдѣ поправлены старыя; но тюремная система и обращеніе съ арестантами остались тѣ же: въ новыхъ зданіяхъ прочно засѣлъ духъ стараго режима, и ждать дѣйствительнаго обновленія въ тюремномъ мірѣ можно будетъ лишь тогда, когда обновится весь строй русской жизни. Въ настоящее же время всякаго рода «реформы» нерѣдко ведутъ къ ухудшенію положенія.
Каковы ни были недостатки тюремъ въ прежнее время, все же въ 1862 г. надъ всей страной пронеслось дуновеніе широкаго гуманизма, проникавшее самыми разнообразными путями даже въ нѣдра русскихъ тюремъ. А теперь… «держите
Глава II
Русскія тюрьмы
Общественное мнѣніе наиболѣе просвѣщенныхъ людей Европы давно пришло къ тому заключенію, что наши карательныя учрежденія далеки отъ совершенства и, въ сущности, являются живыми противорѣчіями современнымъ теоріямъ о разумномъ способѣ обращенія съ заключенными. Нельзя больше ссылаться на старый принципъ lex talionis — права общественной мести преступнику. Мы понимаемъ теперь, что и преступники и герои — въ равной степени являются продуктами самого общества; мы, въ общемъ, признаемъ, по крайней мѣрѣ въ теоріи, что, лишая преступника свободы, мы взамѣнъ должны озаботиться объ его исправленіи. Таковъ — идеалъ, но дѣйствительность является горькой насмѣшкой надъ этимъ идеаломъ. Убійцу мы, безъ дальнѣйшихъ размышленій, отдаемъ въ руки палача; человѣкъ, попавшій въ тюрьму, вмѣсто нравственнаго исправленія — выноситъ изъ нея усиленную ненависть къ обществу. Унизительныя формы подневольнаго тюремнаго труда — внушаютъ ему отвращеніе къ работѣ вообще. Испытавъ всякаго рода униженія со стороны болѣе счастливыхъ членовъ общества, умѣющихъ грѣшить не преступая законовъ, или людей, которыхъ условія жизни оградили отъ искушеній, ведущихъ къ преступленію, — преступникъ научается глубоко ненавидѣть этихъ благополучныхъ людей, унижавшихъ его, и проявляетъ свою ненависть въ формѣ новыхъ и новыхъ преступленій.
Если карательныя учрежденія Западной Европы оказались не въ силахъ — хотя бы до извѣстной степени — приблизиться къ тѣмъ идеаламъ, осуществленіе которыхъ являлось единственнымъ оправданіемъ ихъ существованія, — что же остается сказать о карательныхъ учрежденіяхъ Россіи? Невѣроятная продолжительность подслѣдственнаго, предварительнаго заключенія; отвратительная обстановка тюремъ; скучиваніе сотенъ арестантовъ въ крохотныхъ, грязныхъ камерахъ; вопіющая безнравственность тюремныхъ надзирателей, практически всемогущихъ, вся дѣятельность которыхъ сводится къ застращиванію, угнетенію и выжиманію изъ арестантовъ тѣхъ несчастныхъ грошей, которые имъ удѣляетъ казна; вынужденная отсутствіемъ работы лѣнь; совершенное невниманіе къ нравственнымъ нуждамъ арестантовъ; циническое презрѣніе къ человѣческому достоинству и развращеніе арестантовъ, — таковы характерныя черты тюремной жизни въ Россіи. Причина этихъ явленій лежитъ, конечно, не въ томъ, чтобы принципы русскихъ карательныхъ учрежденій были менѣе возвышенны, чѣмъ тѣ же начала въ Западной Европѣ. Наоборотъ, я склоненъ думать, что духъ этихъ учрежденій въ Россіи гуманнѣе. Несомнѣнно, что для арестанта менѣе унизительно заниматься полезнымъ трудомъ въ Сибири, чѣмъ проводить жизнь, щипая смоленый канатъ, или лазя какъ бѣлка, по вертящемуся колесу[3]; а если уже выбирать изъ двухъ золъ, то русская система, не допускающая смертной казни, предпочтительнѣе западноевропейской. Къ несчастью, въ бюрократической Россіи самые гуманные принципы дѣлаются неузнаваемыми, когда ихъ начинаютъ примѣнять къ дѣлу. Поэтому, разсматривая русскую тюрьму и ссылку такими, какими онѣ стали, вопреки духу закона, мы должны признать, вмѣстѣ со всѣми изслѣдованіями, дѣйствительно изучавшими русскія тюрьмы, что онѣ являются оскорбленіемъ человѣчества.
Однимъ изъ лучшихъ результатовъ либеральнаго движенія 1859–62 гг. была судебная реформа. Старые суды съ ихъ бумажной волокитой, колоссальнымъ взяточничествомъ и продажностью, отошли въ область преданія. Судъ съ присяжными, уже существовавшій въ древней Руси, но задавленный московскими царями, былъ введенъ снова. «Положеніемъ» объ освобожденіи крестьянъ были введены волостные суды для разбора мелкихъ крестьянскихъ тяжбъ. Новый судебный уставъ, обнародованный въ 1864 году, вводилъ мировыхъ судей, въ Россіи избираемыхъ населеніемъ, а въ Польшѣ и Литвѣ назначаемыхъ короной.
Всѣ обвиненія, влекущія за собою лишеніе гражданскихъ правъ, были переданы въ вѣдѣніе окружныхъ судовъ, съ участіемъ присяжныхъ и съ разбирательствомъ при открытыхъ дверяхъ. Рѣшенія этихъ судовъ могли быть обжалованы въ апелляціонные суды, а вердикты присяжныхъ — въ суды кассаціонные. Предварительное слѣдствіе, однако, сохранило прежній, тайный характеръ; т.-е., въ противуположность англійской системѣ и въ согласіи съ французской, адвокатъ не допускается къ подсудимому во время предварительнаго слѣдствія и допроса; но въ то же время была гарантирована независимость судебныхъ слѣдователей (вполнѣ уничтоженная позднѣйшими законами). Таковы въ немногихъ словахъ были главныя черты реформированнаго суда, согласно Судебнымъ Уставамъ 1864 года. Относительно общаго духа этого закона по справедливости можно сказать, что — за исключеніемъ процедуры предварительнаго слѣдствія — онъ вполнѣ совпадалъ съ наиболѣе либеральными идеями, бывшими тогда въ ходу въ юридическомъ мірѣ Европы.
Почти одновременно съ обнародованіемъ новаго судебнаго устава, были отмѣнены (указомъ 17 апрѣля 1863 г.) наиболѣе позорные пережитки стараго уголовнаго судопроизводства — публичное наказаніе кнутомъ и клейменіе преступниковъ. Эта отмѣна въ значительной степени была вызвана общественнымъ мнѣніемъ страны, возмущенной позорнымъ наслѣдіемъ варварской старины; это возмущеніе было настолько значительно, что въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ губернаторы отказывались утверждать приговоры къ наказанію кнутомъ; а нѣкоторые губернаторы (Кукель былъ въ ихъ числѣ) предупреждали палача, что, если онъ не ограничится лишь воображаемымъ наказаніемъ, едва касаясь тѣла преступника кнутомъ (эта доходная отрасль искусства была хорошо знакома палачамъ), то онъ самъ жестоко за это поплатится. Тѣлесное наказаніе, такимъ образомъ, было отмѣнено, хотя, къ сожалѣнію, и не вполнѣ: за волостными судами все-таки было оставлено право наказанія розгами, и розга была оставлена также въ дисциплинарныхъ баталіонахъ, и, вмѣстѣ съ плетью, — въ каторжныхъ тюрьмахъ. Женщины могли быть подвергаемы тѣлесному наказанію лишь въ томъ случаѣ, если онѣ предварительно были лишены всѣхъ правъ состоянія.
Но, подобно другимъ реформамъ этого періода, обѣ законодательныя реформы, о которыхъ мы говорили выше, были въ значительной степени парализованы измѣненіями, внесенными въ нихъ позднѣе, а также ихъ незаконченностью. Уложеніе о наказаніяхъ, совершенно не соотвѣтствовавшее новому духу, осталось старое. Двадцать лѣтъ минуло съ тѣхъ поръ, какъ былъ обѣщанъ пересмотръ этого Уложенія; комиссіи засѣдали одна за другой; еще недавно въ газетахъ появилось извѣстіе, что назначенъ окончательный срокъ для пересмотра устарѣвшихъ уголовныхъ законовъ, и что варварскія узаконенія 1845 года будутъ отмѣнены. Но, пока что, уставъ, вышедшій изъ нѣдръ комиссій Николая I, все еще остается въ силѣ, и, въ исправленномъ изданіи 1857 года все еще красуется § 799, согласно которому арестанты могутъ быть наказываемы плетью въ размѣрѣ отъ 5 до 6000 ударовъ и приковываемы къ тачкамъ на срокъ отъ одного до трехъ лѣтъ[4].
Еще печальнѣе была судьба судебной реформы: она не успѣла войти въ силу, какъ была уже задушена министерскими циркулярами. Прежде всего, она не была введена на всемъ пространствѣ имперіи и въ 38 губерніяхъ оставлена была старая система судопроизводства, благодаря чему въ нихъ продолжало господствовать старое взяточничество. До 1885 г. старая система была удержана во всей Сибири и когда, наконецъ, уставъ 1864 г. былъ введенъ въ трехъ сибирскихъ губерніяхъ, онъ былъ до того искаженъ, что потерялъ свои лучшія черты. Судъ присяжныхъ все еще остается лишь въ области мечты за Ураломъ. Литовскія губерніи, Польша, Балтійскія провинціи, а равнымъ образомъ нѣкоторыя юго-восточныя и сѣверныя губерніи (включая архангельскую) все еще остаются при старомъ судопроизводствѣ; въ Виленской и Минской губерніяхъ новый уставъ изуродованъ реакціонными тенденціями теперешняго правительства[5].
Въ тѣхъ губерніяхъ Россіи, гдѣ былъ введенъ уставъ 1864 г., реакціонерами были употреблены всѣ средства, чтобы, не отмѣняя устава фактически, всячески затормозить его вліяніе. Судебнымъ слѣдователямъ вовсе не было дано возможности воспользоваться независимостью, гарантированной новымъ уставомъ; это было достигнуто очень простымъ путемъ: судебные слѣдователи назначались лишь въ качествѣ «исправляющихъ должность»; такимъ образомъ министерство юстиціи могло перемѣщать и увольнять ихъ, какъ ему заблагоразсудилось. Члены Окружныхъ Судовъ были поставлены все въ большую и большую зависимость отъ министра юстиціи, которымъ они назначались и по волѣ котораго они могли быть перемѣщаемы изъ одной губерніи въ другую, т.-е., напр. изъ Петербурга въ… Астрахань. Свобода защиты отошла въ область преданія и немногіе адвокаты, пытавшіеся проявить хотя бы нѣкоторую независимость въ своихъ рѣчахъ во время защиты политическихъ преступниковъ, безъ церемоній были отправляемы въ ссылку по распоряженію ІІІ-го отдѣленія. Вполнѣ независимые присяжные, разумѣется, немыслимы въ странѣ, гдѣ крестьянинъ-присяжный прекрасно знаетъ, что любой полицейскій можетъ избить его у самыхъ дверей суда. Да и самые вердикты присяжныхъ не принимаются во вниманіе, если они почему-либо не нравятся губернатору: несмотря на оправдательный вердиктъ, оправданные могутъ быть арестованы вновь, при выходѣ изъ суда, и посажены въ тюрьму по административному распоряженію. Достаточно указать хотя бы на дѣло крестьянина Борунова. Онъ явился въ Петербургъ въ качествѣ ходока отъ своей волости, съ цѣлью пожаловаться царю на несправедливость чиновниковъ и попалъ подъ судъ въ качествѣ «бунтовщика». Судъ оправдалъ его и, тѣмъ не менѣе, онъ былъ снова арестованъ на подъѣздѣ суда и высланъ въ Колу. Подобный же характеръ носитъ ссылка раскольника Тетенова и массы другихъ. Вѣрѣ Засуличъ, оправданной присяжными, грозилъ новый арестъ при выходѣ изъ зданія суда и, несомнѣнно, она была бы арестована, если бы ея товарищи не успѣли увезти ее, причемъ одинъ изъ ея освободителей былъ убитъ въ происшедшей при этомъ схваткѣ съ полиціей.
Третье отдѣленіе, придворная знать и губернаторы смотрѣли на новые суды, какъ на своего роду язву и относились къ нимъ съ полнымъ презрѣніемъ. Масса дѣлъ разсматривается въ административномъ порядкѣ при закрытыхъ дверяхъ, ибо судебные слѣдователи, судьи и присяжные, очевидно, являлись бы лишь «помѣхой» административному правосудію. Предварительное слѣдствіе во всѣхъ случаяхъ, когда въ дѣлѣ подозрѣвается «политическій элементъ», производится жандармскими офицерами, иногда въ присутствіи прокурора, сопровождающаго жандармовъ при обыскахъ и допросахъ. Этотъ прокуроръ, присоединенный къ жандармамъ въ голубыхъ мундирахъ, внутренно презираемый своими сотоварищами, выполняетъ своеобразную миссію: подъ видомъ охраненія закона, онъ помогаетъ беззаконію тайной полиціи. Придаетъ ея дѣйствіямъ якобы законный характеръ. Приговоръ по политическимъ дѣламъ и размѣръ наказанія зависитъ цѣликомъ отъ администраціи или отъ Департамента Государственной Полиціи (видоизмѣненное наименованіе бывшаго III отдѣленія); такимъ образомъ тяжелыя наказанія — вродѣ ссылки въ полярныя области Сибири, иногда на всю жизнь, налагаются лишь на основаніи донесеній жандармовъ. Вообще русское правительство прибѣгаетъ къ административной ссылкѣ во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда нѣтъ ни малѣйшей возможности достигнуть осужденія обвиненнаго, даже при помощи давленія на судѣ. «Вы ссылаетесь административнымъ порядкомъ въ Сибирь,
Что же касается процессовъ политическаго характера, то лишь революціонныя общества ранняго періода подпали подъ законъ 1864 года. Позднѣе, когда правительство убѣдилось, что судьи вовсе не расположены приговаривать къ каторжнымъ работамъ людей, подозрѣваемыхъ лишь въ знакомствѣ съ революціонерами, политическіе процессы были переданы въ вѣдѣніе особыхъ судовъ, судьи которыхъ назначались правительствомъ спеціально для этой цѣли. Исключеніемъ изъ этого правила былъ процессъ Вѣры Засуличъ. Какъ извѣстно, она была судима судомъ присяжныхъ и оправдана. Но, по словамъ профессора Градовскаго въ «Голосѣ» (позднѣе закрытомъ), «всѣмъ въ Петербургѣ было извѣстно, что дѣло Засуличъ попало на судъ присяжныхъ лишь благодаря ссорѣ между градоначальникомъ съ одной стороны, и третьимъ отдѣленіемъ и министрами юстиціи и внутреннихъ дѣлъ — съ другой; лишь эти jalousies de métier, столь характерныя для настоящаго положенія, даютъ намъ возможность хоть изрѣдка вздохнуть». Говоря проще, придворная камарилья поссорилась между собой; нѣкоторые изъ ея членовъ рѣшили, что наступилъ удобный моментъ для дискредитированія Трепова, который тогда пользовался громаднымъ вліяніемъ у Александра II, и министру юстиціи удалось получить дозволеніе императора передать дѣло Засуличъ суду присяжныхъ. Онъ, конечно, никакъ не расчитывалъ на ея оправданіе, но онъ зналъ, что публичность суда сдѣлаетъ невозможнымъ дальнѣйшее пребываніе Трепова на посту петербургскаго градоначальника.
Опять-таки, вѣроятно, благодаря jalousie de métier, получило огласку путемъ суда скандальное дѣло тайнаго совѣтника Токарева, генералъ лейтенанта Лошкарева и ихъ сообщниковъ: завѣдывающаго государственными имуществами въ Минской губерніи, Севастьянова, и исправника Капгера. Эти господа (Токаревъ былъ минскимъ губернаторомъ, а Лошкаревъ — чиновникомъ министерства внутреннихъ дѣлъ «по крестьянскимъ дѣламъ») просто-на-просто украли 2000 десятинъ земли, принадлежавшей крестьянамъ Логишина, небольшого села Минской губерніи, купивъ эту землю отъ казны за номинальную сумму 14.000 руб., съ разсрочкой платежа на 20 лѣтъ, по 700 р. въ годъ. Ограбленные крестьяне пожаловались въ сенатъ и послѣдній, признавъ за ними права на землю, издалъ указъ о возвращеніи захваченнаго участка, но сенатскій указъ «затерялся»… а управляющій государственными имуществами сдѣлалъ видъ, что ему ничего неизвѣстно о распоряженіи сената. Между тѣмъ, губернаторъ уже началъ взыскивать съ Логишинскихъ крестьянъ 5474 арендной платы за годъ; (самъ уплачивалъ лишь 700 рублей за эту землю). Крестьяне отказались платить и отправили въ Петербургъ «ходоковъ», но ихъ жалобы въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ, гдѣ Лошкаревъ былъ «персоной», повели лишь къ высылкѣ ихъ изъ столицы, какъ «бунтовщиковъ». Несмотря на это, крестьяне все-таки отказывались платить и тогда губернаторъ Токаревъ потребовалъ войска, чтобы, съ ихъ помощью, выжать деньги изъ крестьянъ. Другъ Токарева, генералъ Лошкаревъ, былъ немедленно, по распоряженію министра, посланъ во главѣ военнаго отряда, съ цѣлью «возстановить порядокъ» въ Логишинѣ. При содѣйствіи баталліона пѣхоты и 200 казаковъ, онъ сѣкъ всѣхъ жителей села, пока они не заплатили «арендную плату», и вслѣдъ затѣмъ торжественно донесъ въ Петербургъ, что онъ «усмирилъ волненіе въ одной изъ губерній Сѣверо-Западнаго Края». Болѣе того, онъ ухитрился за эту «военную экспедицію» выхлопотать орденъ св. Владиміра своимъ друзьямъ, Токареву и исправнику Капгеру.
Это возмутительное дѣло, получившее широкую огласку по всей Россіи, никогда не увидѣло бы суда, если бы не интриги въ Зимнемъ Дворцѣ. Когда Александръ III, по вступленіи на престолъ, окружилъ себя новыми людьми, новые царедворцы, очутившіеся у власти, сочли необходимымъ однимъ ударомъ покончить съ партіей Потапова, которая тогда старалась опять войти въ милость царя. Надо было дискредитировать эту партію, и дѣло Лошкарева, мирно покоившееся въ теченіи пяти лѣтъ въ архивахъ, было отдано въ ноябрѣ 1881 года на разсмотрѣніе Сената. Ему нарочно придали возможно широкую огласку, и въ теченіе нѣсколькихъ дней петербургскія газеты были переполнены описаніями того, какъ чиновники грабили и обкрадывали крестьянъ, какъ засѣкали стариковъ-крестьянъ до смерти, какъ казаки, при помощи нагаекъ, вымогали деньги съ Логишинскихъ крестьянъ, землю которыхъ заграбилъ губернаторъ. Но, на одного Токарева, осужденнаго Сенатомъ, сколько найдется такихъ же Токаревыхъ, мирно пожинающихъ плоды своего грабительства и въ западныхъ и въ восточныхъ губерніяхъ, и въ сѣверныхъ и въ южныхъ губерніяхъ, въ увѣренности, что ихъ дѣянія никогда не предстанутъ предъ судомъ, или же, что всякое дѣло, поднятое противъ нихъ, будетъ замолчано такимъ же манеромъ, какъ въ теченіи пяти лѣтъ замалчивалось дѣло Токарева, по приказанію министра юстиціи.
Политическія дѣла совершенно изъяты изъ вѣдѣнія обычныхъ судовъ. Нѣсколько спеціальныхъ судей, назначенныхъ для этой цѣли, прикомандированы къ сенату и они опредѣляютъ мѣры наказаній и политическимъ преступникамъ, если правительству не заблагоразсудится расправиться съ ними какимъ-либо другимъ, болѣе упрощеннымъ способомъ. Многія политическія дѣла разсматриваются военными судами; но, несмотря на то, что законъ требуетъ полной гласности въ военномъ судопроизводствѣ, разсмотрѣніе политическихъ процессовъ въ этихъ судахъ производится въ строжайшемъ секретѣ.
Само собой разумѣется, что полные достовѣрные отчеты о политическихъ процессахъ никогда не появлялись въ русской прессѣ. Раньше газеты должны были воспроизводить «проредактированные» отчеты изъ «Правительственнаго Вѣстника»; но теперь правительство нашло, что даже такіе отчеты производятъ черезчуръ сильное впечатлѣніе на читателей, всегда вызывая симпатіи къ осужденнымъ; вслѣдствіе этого, даже такіе отчеты теперь больше не печатаются. Согласно закону, опубликованному въ сентябрѣ, 1881 г., генералъ-губернаторы и губернаторы имѣютъ право требовать, «чтобы всѣ тѣ дѣла, которые могутъ повести къ возбужденію умовъ, выслушивались при закрытыхъ дверяхъ». Согласно тому же закону, присутствовать на такомъ процессѣ не могутъ даже чиновники министерства юстиціи и допускаются лишь «жена или мужъ обвиняемыхъ (часто также находящіеся подъ арестомъ), или отецъ, или мать, но никоимъ образомъ не болѣе одного родственника на каждаго обвиняемаго»; дѣлается это, очевидно, для того, чтобы рѣчи обвиняемыхъ или какіе-либо позорящіе правительство факты не проникли въ публику. Во время процесса «Двадцати одного», въ Петербургѣ, когда 10 человѣкъ было приговорено къ смерти, лишь матери одного подсудимаго, Суханова, было дано разрѣшеніе присутствовать на судѣ. Разбирательство многихъ дѣлъ совершалось такимъ образомъ, что никто даже не зналъ, гдѣ и когда происходилъ судъ. Такъ, напр., долго оставалась неизвѣстной судьба одного армейскаго офицера Богородскаго, (сына начальника Трубецкого бастіона въ Петропавловской крѣпости), присужденнаго къ каторжнымъ работамъ за сношенія съ революціонерами; о приговорѣ узнали лишь случайно изъ обвинительнаго акта, по другому, позднѣйшему политическому процессу. Въ «Правительственномъ Вѣстникѣ» нерѣдко объявляется, что царь всемилостивѣйше смягчилъ приговоръ суда и замѣнилъ смертную казнь подсудимымъ революціонерамъ каторжной работой; но для публики остается неизвѣстнымъ, какъ самъ судебный процессъ, поведшій къ осужденію, такъ равно и характеръ преступленій, за которые подсудимые были осуждены. Болѣе того, даже послѣднее утѣшеніе осужденныхъ на смерть — публичность смертной казни — отнято у нихъ. Теперь вѣшаютъ секретно, въ четырехъ стѣнахъ крѣпости, безъ присутствія нежелательныхъ свидѣтелей. Нѣкоторымъ поясненіемъ этой боязни публичности казней со стороны правительства, можетъ быть, служитъ то обстоятельство, что объ Рысаковѣ разнесся слухъ, что, когда его поставили на эшафотъ, онъ показалъ толпѣ свои изуродованныя руки и, заглушая бой барабановъ, крикнулъ, что его пытали послѣ суда. Его крикъ, говорятъ, былъ услышанъ группой либераловъ, которые, отрицая съ своей стороны какую-либо симпатію къ террористамъ, тѣмъ не менѣе сочли своей обязанностью опубликовать о случившемся въ нелегальной литературѣ и обратить вниманіе общества на этотъ гнусный возвратъ къ давно отжившей старинѣ. Теперь, благодаря отсутствію публичности казней, общество не будетъ знать о томъ, что совершается въ казематахъ Петропавловской крѣпости между судомъ и казнью.
Процессъ четырнадцати террористовъ, среди которыхъ были Вѣра Фигнеръ и Людмила Волькенштейнъ, закончившійся смертнымъ приговоромъ восьми подсудимымъ, былъ веденъ такъ секретно, что, по словамъ корреспондента одной англійской газеты, никто не зналъ о засѣданіяхъ суда, даже въ домахъ, ближайшихъ къ тому зданію, гдѣ происходилъ судъ. Въ качествѣ публики присутствовало всего девять лицъ, придворныхъ, желавшихъ убѣдиться въ справедливости слуховъ о рѣдкой красотѣ одной изъ героинь процесса; благодаря тому же англійскому корреспонденту, сдѣлалось извѣстнымъ, что двое подсудимыхъ, Штромбергъ и Рогачевъ, были преданы смертной казни въ обстановкѣ строжайшей тайны. Это извѣстіе было потомъ подтверждено оффиціально. Въ «Правит. Вѣстникѣ» было объявлено, что изъ восьми присужденныхъ къ смертной казни шесть «помилованы», а Штромбергъ и Рогачевъ повѣшены. Вотъ и всѣ свѣдѣнія, какія дошли до публики объ этомъ процессѣ; никто даже не зналъ, гдѣ была совершена казнь. Что же касается «помилованныхъ», которые должны были пойти на вѣчную каторжную работу, то они не были посланы на каторгу, а куда-то исчезли. Предполагаютъ, что они были заключены въ новую политическую тюрьму Шлиссельбургской крѣпости. Но какова ихъ дѣйствительная судьба — остается тайной. Ходили слухи, что нѣкоторые изъ Шлиссельбургскихъ узниковъ были разстрѣляны за предполагаемое или дѣйствительное «нарушеніе тюремной дисциплины». Но какова судьба остальныхъ? Никто не знаетъ. Не знаютъ даже ихъ матери, тщетно старающіяся провѣдать что-либо о своихъ сыновьяхъ и дочеряхъ[6]…
Если подобныя судебныя звѣрства совершаются подъ покровомъ «реформированныхъ Судебныхъ Уставовъ», то чего же можно ожидать отъ «нереформированныхъ» тюремъ?
Въ 1861 году всѣмъ губернаторамъ было приказано произвести генеральную ревизію тюремъ. Ревизія была выполнена добросовѣстно и ея результатомъ былъ выводъ, — въ сущности, давно извѣстный, — а именно, что тюрьмы, какъ въ самой Россіи, такъ и въ Сибири, находятся въ отвратительномъ состояніи. Количество заключенныхъ въ каждой изъ нихъ нерѣдко было вдвое и даже втрое болѣе того числа, которое тюрьма по закону могла вмѣщать. Зданія тюремъ такъ обветшали и находились въ такомъ разрушеніи, не говоря уже о невообразимой грязи, что поправить эти зданія было невозможно, надо было перестраивать ихъ заново.
Таковы были тюрьмы, такъ сказать, снаружи, — порядки же внутри ихъ были еще печальнѣе. Тюремная система прогнила насквозь и тюремныя власти требовали, пожалуй, болѣе суровой реформы, чѣмъ сами тюремныя зданія. Въ Забайкальской области, гдѣ тогда скоплялись почти всѣ каторжане, ревизіонный комитетъ нашелъ, что значительное количество тюремныхъ зданій обратилось въ руины и что вся система ссылки требуетъ коренныхъ реформъ. Вообще, на всемъ пространствѣ Россіи, комитеты пришли къ заключенію, что и теорія и практика тюремной системы нуждаются въ полномъ пересмотрѣ и реорганизаціи, что мало ограничиться перестройкой тюремъ, но необходимо заново перестроить и самую тюремную систему и обновить всю тюремную администрацію, отъ высшей до низшей. Правительство предпочло, однако, остаться при старыхъ порядкахъ. Оно построило нѣсколько новыхъ тюремъ, которыя вскорѣ опять не могли помѣщать ежегодно возрастающее число заключенныхъ; каторжанъ начали отдавать на частныя работы или нанимать золотопромышленникамъ въ Сибири; устроена была новая ссыльная колонія на Сахалинѣ, съ цѣлью колонизаціи острова, на которомъ никто не хотѣлъ селиться по своей охотѣ; организовано было Главное Тюремное Управленіе, — вотъ, кажется, и все. Старый порядокъ остался въ силѣ, старые грѣхи — неисправленными. Съ каждымъ годомъ тюрьмы ветшаютъ все болѣе и болѣе, тюремный штатъ, набираемый изъ пьяныхъ солдафоновъ, остается все тѣмъ же по характеру. Каждый годъ министерство юстиціи требуетъ денегъ на починку тюремъ и правительство неизмѣнно сокращаетъ эту смѣту необходимыхъ расходовъ на половину и даже болѣе; когда, напр., за періодъ съ 1875 по 1881 гг. министерство требовало свыше 6.000.000 рублей на самыя необходимыя починки, правительство разрѣшило израсходовать лишь 2.500.000 р. Вслѣдствіе этого, тюрьмы превращаются въ постоянные центры заразныхъ болѣзней и ветшаютъ настолько, что, судя по недавнимъ отчетамъ Тюремнаго Комитета, по меньшей мѣрѣ 2/3 изъ ихъ общаго числа требуютъ капитальной перестройки. Въ дѣйствительности, если бы всѣхъ арестантовъ размѣстили, согласно требованіямъ тюремныхъ правилъ, то Россіи пришлось бы построить еще столько же тюремъ, сколько ихъ теперь имѣется въ наличности. Къ 1 января 1884 года въ Россіи было 73.796 арестантовъ, между тѣмъ какъ помѣщеній (въ Европейской Россіи) было лишь на 54.253 чел. Въ нѣкоторыя тюрьмы, построенныя на 200–250 человѣкъ, втискиваютъ по 700–800 душъ. Въ этапныхъ тюрьмахъ, по пути въ Сибирь, въ которыхъ арестантскія партіи задерживаются на продолжительные сроки, благодаря разливамъ, переполненіе доходитъ до еще болѣе ужасающихъ размѣровъ. Главное Тюремное Управленіе, впрочемъ, не скрываетъ истины. Въ отчетѣ за 1882 г., выдержки изъ котораго были сдѣланы въ русскихъ подцензурныхъ изданіяхъ, указано, что, несмотря на то, что во всѣхъ тюрьмахъ имперіи имѣется мѣсто лишь на 76.000 человѣкъ, въ нихъ помѣщалось къ 1 января 1882 г. — 95.000 чел. Въ Петроковской тюрьмѣ, по словамъ отчета, на пространствѣ, гдѣ долженъ помѣщаться
Чтобы дать понятіе о переполненіи русскихъ тюремъ, лучше всего будетъ привести нѣсколько выдержекъ изъ разсказа г-жи К. (урожденной Кутузовой), которой пришлось на себѣ испытать прелести русскаго тюремнаго режима и которая разсказала о нихъ въ русскомъ журналѣ «Общее Дѣло», издававшемся въ Женевѣ. Вина г-жи К. заключалась въ томъ, что она открыла школу для крестьянскихъ дѣтей, не испросивъ предварительно разрѣшенія Министра Народнаго Просвѣщенія. Въ виду того, что преступленіе ея не было уголовнаго характера и, кромѣ того, она была замужемъ за иностранцемъ, генералъ Гурко ограничился высылкой ея заграницу. Ниже я привожу ея описаніе путешествія отъ Петербурга до прусской границы; комментаріи къ ея словамъ излишни и я могу лишь подтвердить, въ свою очередь, что описаніе это, включая мельчайшія детали, вполнѣ согласно съ истиной.
«Я была», — говоритъ г-жа К. — выслана въ Вильно совмѣстно съ 50 другими арестантами, мужчинами и женщинами. Съ желѣзнодорожной станціи насъ препроводили въ тюрьму и держали въ продолженіи двухъ часовъ, поздней ночью, на тюремномъ дворѣ подъ проливнымъ дождемъ. Наконецъ, насъ загнали въ темный корридоръ и пересчитали. Два солдата схватили меня и начали обращаться со мной самымъ безстыднымъ образомъ; я, впрочемъ, была не единственной въ этомъ отношеніи, такъ какъ кругомъ, въ темнотѣ, слышались крики женщинъ. Послѣ многихъ проклятій и безобразной ругани былъ зажженъ огонь и я очутилась въ довольно обширной камерѣ, въ которой нельзя было сдѣлать шагу, чтобы не наткнуться на женщинъ, спавшихъ на полу. Двое женщинъ, занимавшихъ одну кровать, сжалились надо мной и пригласили прилечь къ нимъ… Проснувшись слѣдующимъ утромъ, я все еще не могла опомниться отъ сценъ, пережитыхъ наканунѣ; но арестантки, — убійцы и воровки — выказали такую доброту ко мнѣ, что я понемногу оправилась. На слѣдующій вечеръ насъ выгнали на повѣрку изъ тюрьмы и заставили строиться къ отправкѣ подъ проливнымъ дождемъ. Я не знаю, какъ мнѣ удалось избѣжать кулаковъ тюремныхъ надзирателей, такъ какъ арестанты плохо понимали, въ какомъ порядкѣ они должны выстроиться и эти эволюціи продѣлывались подъ градомъ кулаковъ и ругательствъ; на тѣхъ, которые заявляли, что ихъ не смѣютъ бить, надѣвались наручни, и ихъ въ такомъ видѣ посылали на станцію, — вопреки закону, согласно которому арестанты посылаются въ закрытыхъ тюремныхъ фурахъ безъ оковъ.
«По прибытіи въ Ковно, мы провели цѣлый день въ хожденіи изъ одного полицейскаго участка въ другой. Вечеромъ насъ отвели въ женскую тюрьму, гдѣ смотрительница ругалась съ старшимъ надзирателемъ, угрожая выбить ему зубы. Арестантки увѣряли меня, что она нерѣдко приводитъ въ исполненіе подобнаго рода угрозы… Здѣсь мнѣ пришлось провести цѣлую недѣлю среди воровокъ, убійцъ, и женщинъ, арестованныхъ „по ошибкѣ“. Несчастіе объединяетъ людей, поэтому каждая изъ насъ старалась облегчить жизнь другимъ; всѣ онѣ были очень добры ко мнѣ и всячески старались утѣшить меня. Наканунѣ я ничего не ѣла, такъ какъ арестанты въ день ихъ прибытія въ тюрьму не получаютъ пайка; я упала въ обморокъ отъ истощенія и арестантки накормили меня, выказавъ вообще необыкновенную доброту ко мнѣ. Тюремная надзирательница своеобразно выполняла свои обязанности: она ругалась такъ безстыдно, употребляя такія выраженія, какія рѣдкій мужчина рѣшится произнести даже въ пьяномъ видѣ… Послѣ недѣльнаго пребыванія въ Ковно, я была выслана пѣшимъ этапомъ въ слѣдующій городъ. Послѣ трехъ дней пути мы пришли въ Маріамполь; ноги мои были изранены и чулки пропитались кровью. Солдаты совѣтовали попросить, чтобы мнѣ дали подводу, но я предпочла физическую боль выслушиванію ругани и грязныхъ намековъ со стороны конвойнаго начальства. Несмотря на мое нежеланіе, солдаты повели меня къ конвойному офицеру, который заявилъ, что если я могла идти въ теченіи 3-хъ дней, то смогу идти и еще одинъ день. На слѣдующій день мы прибыли въ Волковыскъ, откуда насъ должны были выслать на прусскую границу. Я и еще пять арестантокъ были временно помѣщены въ пересыльную тюрьму. Женское отдѣленіе было полуразрушено и насъ посадили въ мужское… Я не знала, что мнѣ дѣлать, такъ какъ негдѣ было даже присѣсть, развѣ что на поразительно грязномъ полу; но на немъ не было даже соломы и вонь, поднявшаяся съ пола, немедленно вызвала у меня рвоту… Отхожее мѣсто было нѣчто вродѣ обширнаго пруда, черезъ который была перекинута полусломанная лѣстница; она сломалась окончательно подъ тяжестью одного изъ арестантовъ, попавшаго такимъ образомъ въ смрадную грязь. Увидавъ это отхожее мѣсто, я поняла причину омерзительной вони въ пересыльной тюрьмѣ: прудъ подходилъ подъ зданіе и полъ его былъ пропитанъ и насыщенъ экскрементами.
„Здѣсь мнѣ пришлось прожить два дня и двѣ ночи, проведя все время у окна… Ночью внезапно открылась дверь и въ камеру были втолкнуты съ ужасными воплями пьяныя проститутки. Вслѣдъ за ними былъ введенъ помѣшанный, совершенно нагой. Арестанты обрадовались ему, какъ забавѣ, додразнили его до бѣшенства и онъ, наконецъ, упалъ на полъ въ судорогахъ съ пѣной у рта. На третій день, еврей-солдатъ, служившій при пересыльной тюрьмѣ, взялъ меня въ свою комнату, крохотную камеру, гдѣ я и помѣстилась съ его женой… Многіе изъ арестантовъ разсказывали мнѣ, что они были арестованы „по ошибкѣ“, сидѣли по 7–8 мѣсяцевъ и не высылались заграницу вслѣдствіе будто бы неполученія какихъ-то документовъ. Можно себѣ представить ихъ положеніе, послѣ семимѣсячнаго пребыванія въ этой омерзительной обстановкѣ, не имѣя даже возможности перемѣнить бѣлье. Они совѣтовали мнѣ дать взятку смотрителю и тогда меня немедленно доставятъ на прусскую границу. Но я была уже въ теченіи шести недѣль въ пути, денегъ у меня не было, а письма мои, очевидно, не доходили до моихъ родныхъ… Наконецъ, солдатъ позволилъ мнѣ отправиться въ сопровожденіи его жены на почту, и я послала заказное письмо въ Петербургъ“. У г-жи К. были вліятельные родные въ столицѣ и, спустя нѣсколько дней, была получена телеграмма отъ генералъ-губернатора о немедленной высылкѣ ея въ Пруссію. „Мои бумаги“, — говоритъ г-жа К., — немедленно нашлись, я была выслана въ Эйдкуненъ и выпущена на свободу».
Нужно сознаться, картина выходитъ ужасная, но въ ней нѣтъ и тѣни преувеличенія. Для любого русскаго, имѣвшаго «тюремный опытъ», каждое слово вышеприведеннаго разсказа звучитъ правдой, каждая сцена кажется нормальной въ стѣнахъ русской тюрьмы… Ругань, грязь, звѣрство, побои, взяточничество, голодъ — все это можно наблюдать въ любой тюрьмѣ; отъ Ковно до Камчатки и отъ Архангельска до Эрзерума. Будь у меня больше мѣста, я могъ бы привести массу подобныхъ же разсказовъ.
Таковы тюрьмы Западной Россіи. Но онѣ не лучше на Востокѣ и на Югѣ. Корреспондентъ, которому пришлось пробыть въ Пермской тюрьмѣ, слѣдующимъ образомъ отзывается о ней въ газетѣ «Порядокъ»: «Тюремнымъ смотрителемъ здѣсь нѣкій Гавриловъ. Постоянное битье „въ морду“, сѣченіе, заключеніе въ мерзлые темные карцеры и голоданіе арестантовъ — таковы характерныя черты этой тюрьмы. За каждую жалобу арестантамъ „задаютъ баню“ (т.-е. сѣкутъ) или запираютъ въ темный карцеръ… Смертность въ тюрьмѣ ужасная». Во Владимірской тюрьмѣ была такая масса покушеній на побѣгъ, что нашли необходимымъ сдѣлать по этому поводу спеціальное разслѣдованіе. Арестанты заявили ревизору, что вслѣдствіе незначительности отпускаемыхъ на ихъ прокормленіе суммъ, они находятся въ состояніи хроническаго голоданія. Они многократно пробовали жаловаться «по начальству», но изъ этого ничего не выходило. Наконецъ, они рѣшили обратиться съ жалобой въ Московскій Окружной Судъ, но тюремный смотритель узналъ о затѣваемой жалобѣ, произвелъ обыскъ въ тюрьмѣ и отобралъ у арестантовъ прошеніе, которое они собирались послать. Легко можно себѣ вообразить, каковъ процентъ смертности въ подобныхъ тюрьмахъ; впрочемъ, русская тюремная дѣйствительность превосходитъ даже все, что можетъ представить самое пылкое воображеніе.
Каторжное отдѣленіе гражданской тюрьмы было выстроено въ 1872 г. на 120 чел. Но уже въ концѣ того же года въ немъ помѣщалось 240 чел., изъ нихъ 90 черкесовъ, этихъ злосчастныхъ жертвъ русскаго завоеванія, бунтующихся противъ казацкихъ нагаекъ и сотнями высылаемыхъ въ Сибирь. Эта каторжная тюрьма состоитъ изъ 3-хъ камеръ, въ одной изъ которыхъ (27 ф. длины, 19 ф. ширины, и 10 ф. высоты) заключены 31 арестантъ. Такое же переполненіе наблюдается и въ другихъ двухъ камерахъ, такъ что, въ общемъ, приходится отъ 202 до 260 куб. фут. пространства на человѣка, другими словами, это равносильно тому, какъ если бы человѣка заставили жить въ гробу 8 ф. длины. 6 ф. ширины и 5 ф. высоты. Не мудрено, что арестанты умираютъ, какъ мухи осенью. Съ конца 1872 года по 15 апрѣля 1874 г. въ тюрьму прибыло 377 русскихъ и 138 черкесовъ; имъ пришлось, въ самой антисанитарной обстановкѣ, терпѣть отъ пронизывающей сырости и холода, не имѣя даже одѣялъ. Въ теченіи 15 мѣсяцевъ умерло 90 русскихъ и 86 черкесовъ, т.-е. 24 % всего числа русскихъ арестантовъ и 62 % всѣхъ черкесовъ, не говоря, конечно, о тѣхъ, которые умерли, выйдя изъ этой тюрьмы, на пути въ Сибирь. Причины этой ужасающей смертности не были результатомъ какой-либо спеціальной эпидеміи; арестанты страдали разнообразными формами цынги, нерѣдко принимавшей злокачественный характеръ и часто заканчивавшейся смертью[9].
Несомнѣнно, что ни одна полярная экспедиція не сопровождалась такою смертностью, какою грозитъ заключеніе въ одной изъ русскихъ центральныхъ тюремъ. Что же касается Пермской пересыльной тюрьмы для арестантовъ, ссылаемыхъ въ Сибирь, то въ томъ же оффиціальномъ изданіи приводятся прямо невѣроятныя свѣдѣнія о ней; она оказывается гораздо хуже даже каторжнаго отдѣленія. Со стѣнъ течетъ; совершенное отсутствіе какой бы то ни было вентиляціи; переполненіе ея въ лѣтніе мѣсяцы доходитъ до того, что на каждаго арестанта приходится всего 124 куб. фут. пространства (т.-е. гробъ 8 ф. длины, 5 ширины и 3 высоты)[10].
Священникъ первой Харьковской центральной тюрьмы заявилъ въ 1868 г., во время проповѣди (см. «Харьковскія Епархіальныя Вѣдомости» за 1869 г.), что въ теченіи 4-хъ мѣсяцевъ изъ 500 арестантовъ, бывшихъ въ этой тюрьмѣ, умерло отъ цынги
Кіевская тюрьма являлась разсадникомъ тифозной эпидеміи. Въ теченіи лишь одного мѣсяца (въ 1881 г.) арестанты въ ней умирали сотнями и въ камеры, только что освобожденныя отъ умершихъ, загонялись новые пришельцы, чтобы, въ свою очередь, умереть. Обо всемъ этомъ сообщалось въ русскихъ газетахъ. Годъ спустя (12 іюня, 1882 г.) циркуляръ Главнаго Тюремнаго Управленія такъ объяснилъ причины этой эпидеміи: «1) Тюрьма была страшно переполнена, хотя имѣлась полная возможность перевести многихъ арестантовъ въ другія тюрьмы; 2) Камеры очень сыры, стѣны покрыты плѣсенью и полы во многихъ мѣстахъ прогнили; 3) Отхожія мѣста находятся въ такомъ состояніи, что почва вокругъ нихъ насыщена экскрементами» и т. д. и т. д. Въ заключеніе отчета говорится, что, благодаря тѣмъ же антисанитарнымъ условіямъ, многимъ другимъ тюрьмамъ угрожаетъ та же эпидемія.
Можно бы предположить, что съ того времени введены нѣкоторыя улучшенія, что приняты мѣры противъ подобныхъ эпидемій. По крайней мѣрѣ, этого можно было ожидать, судя по оффиціальнымъ свѣдѣніямъ статистическаго комитета[12]. Но кое-какіе факты заставляютъ относиться подозрительно къ точности оффиціальныхъ цифровыхъ данныхъ. Такъ, въ трехъ губерніяхъ (Пермской, Тобольской и Томской) показано за 1883 г. всего 431 умершихъ арестантовъ всѣхъ категорій. Но если мы заглянемъ въ другое изданіе того же министерства, въ медицинскій отчетъ за тотъ же 1883 г. — оказывается, что въ тѣхъ же трехъ губерніяхъ, въ тюремныхъ госпиталяхъ умерло 1017 арестантовъ[13]. И даже въ 1883 г., хотя тюрьмы не страдали отъ эпидемій, смертность въ двухъ Харьковскихъ центральныхъ тюрьмахъ показана 104 на 846 арестантовъ, т.-е. 123 на тысячу; и тѣ же самые отчеты показываютъ, что цынга и тифъ продолжали быть постоянными гостьями большинства русскихъ тюремъ, особенно лежащихъ на пути въ Сибирь.
Главная тюрьма въ Петербургѣ, такъ наз. «Литовскій Замокъ», нѣсколько чище другихъ, но вообще, это зданіе, стараго фасона, сырое и мрачное, давно пора было бы срыть до основанія. Уголовнымъ арестантамъ даютъ работу, но политическихъ держатъ въ одиночкахъ въ вынужденномъ бездѣйствіи и нѣкоторые изъ моихъ друзей, герои процесса «193», которымъ пришлось провести по 2 года и болѣе въ стѣнахъ этой тюрьмы — описывали ее мнѣ, какъ одну изъ худшихъ. Камеры малы, темны и сыры; тюремный смотритель Макаровъ былъ просто дикій звѣрь. О послѣдствіяхъ одиночнаго заключенія въ этой тюрьмѣ я говорю въ другомъ мѣстѣ. Отмѣчу лишь, что обычный денежный паекъ на покупку пищи арестантамъ равняется
Но предметомъ похвальбы нашего правительства, тюрьмой, которую показываютъ иностранцамъ, — является новый «домъ предварительнаго заключенія» въ С-Петербургѣ. Это, такъ наз., «образцовая тюрьма» — единственная въ этомъ родѣ въ Россіи, — выстроенная по плану Бельгійскихъ тюремъ. Я знакомъ съ ней по личному опыту, пробывъ въ ея стѣнахъ три мѣсяца до перевода моего въ тюрьму при Военномъ Госпиталѣ. Это едва ли не единственная въ Россіи тюрьма для уголовныхъ арестантовъ, отличающаяся чистотой. Да, на грязь въ этой тюрьмѣ нельзя пожаловаться… Метла и цѣлые потоки воды, щетка и тряпка тамъ въ постоянномъ ходу. Тюрьма эта является въ своемъ родѣ «выставкой» и арестанты должны держать ее въ ослѣпительномъ блескѣ. Цѣлое утро они выметаютъ, вымываютъ и полируютъ асфальтовые полы, дорого расплачиваясь за ихъ блескъ. Атмосфера тюрьмы насыщена частицами асфальта (я однажды прикрылъ газовый рожокъ въ моей камерѣ бумажнымъ колпакомъ и, уже спустя нѣсколько часовъ, могъ рисовать пальцемъ узоры на пыли, которой онъ покрылся); и этимъ воздухомъ приходится дышать! Три верхніе этажа насыщаются испареніями нижнихъ и, благодаря плохой вентиляціи, по вечерамъ, когда всѣ двери закрыты, арестованные буквально чуть не задыхаются. Одинъ за другимъ было назначаемо нѣсколько комитетовъ, со спеціальной задачей — найти средства для улучшенія вентиляціи. Позднѣйшій изъ этихъ комитетовъ, подъ предсѣдательствомъ статсъ-секретаря Грота, заявилъ въ своемъ отчетѣ (въ іюнѣ 1881 г.), что необходимо перестроить все зданіе (которое стоило вдвое дороже такихъ же тюремъ въ Бельгіи и Германіи), такъ какъ никакія самыя радикальныя поправки не могутъ улучшить вентиляцію. Камеры въ этой тюрьмѣ — 10 фут. длины и 5 ширины и, одно время въ числѣ обязательныхъ правилъ было — открывать форточки въ дверяхъ камеръ, чтобы мы не задохнулись. Впослѣдствіи это правило было отмѣнено и форточки держали закрытыми, предоставляя намъ справляться, какъ знаемъ, съ температурой, колебавшейся между удушающей жарой и сибирскимъ холодомъ. Если бы не общеніе съ товарищами, — путемъ перестукиванія, то я, пожалуй, пожалѣлъ бы о моемъ мрачномъ и сыромъ казематѣ въ Петропавловской крѣпости. Мнѣ кажется, я никогда не забуду дѣтей, которыхъ мнѣ пришлось встрѣтить однажды въ корридорѣ дома предварительнаго заключенія. Они, подобно намъ, по мѣсяцамъ и даже годамъ ожидали суда; ихъ желтосѣрыя, изможденныя лица, ихъ испуганные, растерянные взгляды говорили лучше цѣлыхъ томовъ отчетовъ и изслѣдованій о «благодѣтельномъ вліяніи одиночнаго заключенія» въ образцовой тюрьмѣ. Относительно администраціи этой тюрьмы, я думаю, достаточно сказать, что даже русскія подцензурныя изданія открыто указывали на то, какъ тюремное начальство присваивало себѣ арестантскія пайки. Въ 1882 году по этому поводу было назначено разслѣдованіе, изъ котораго выяснилось, что дѣйствительность далеко превосходила мрачные слухи. Но все это мелочи, по сравненію съ тѣмъ, какъ въ этой тюрьмѣ обращаются съ арестантами. Именно въ этой тюрьмѣ генералъ Треповъ приказалъ высѣчь Боголюбова, потому что послѣдній не снялъ шапки передъ всемогущимъ сатрапомъ и приказалъ связать и избить другихъ арестантовъ, которые протестовали противъ этого насилія, а затѣмъ протестующіе были посажены на пять дней въ карцеры, покрытые экскрементами, гдѣ, отъ сосѣдства съ прачешной, температура доходила до 45 градусовъ. Въ виду всего этого, какой горькой ироніей звучитъ похвала англійскаго панегириста, священника Лансделля, который писалъ: «желающіе убѣдиться въ томъ,
Наказанія, налагаемыя нашими уголовными законами, могутъ быть въ общемъ раздѣлены на четыре категоріи. Къ первой изъ нихъ принадлежатъ каторжныя работы, съ лишеніемъ всѣхъ гражданскихъ правъ. Имущество осужденнаго переходитъ къ его наслѣдникамъ; онъ разсматривается, какъ умершій гражданской смертью и жена его имѣетъ право снова выйти замужъ; его можетъ сѣчь розгами или плетьми ad libitum каждый пьяный тюремщикъ. Послѣ отбытія каторжныхъ работъ въ Сибирскихъ рудникахъ или на заводахъ, его поселяютъ гдѣ-нибудь въ Сибири. Второй категоріей является ссылка на поселеніе, съ лишеніемъ всѣхъ, или по состоянію присвоенныхъ гражданскихъ правъ; въ дѣйствительности это наказаніе представляетъ пожизненную ссылку въ Сибирь. Къ третьей категоріи принадлежатъ всѣ арестанты, присужденные къ заключенію въ арестантскихъ ротахъ, безъ лишенія гражданскихъ правъ. Наконецъ, въ четвертую категорію (опуская менѣе значительныя наказанія) входятъ люди, ссылаемые въ Сибирь безъ суда, административнымъ порядкомъ, на всю жизнь, или на неопредѣленный срокъ.
Раньше каторжане посылались прямо въ Сибирь: въ рудники, принадлежавшіе «Кабинету Его Величества», т.-е. другими словами, составляющіе частную собственность императорской фамиліи. Нѣкоторые изъ этихъ рудниковъ, однако, выработаны; относительно другихъ было найдено, (или администрація нашла удобнымъ найти), что ихъ разработка въ рукахъ казны невыгодна и поэтому они были проданы частнымъ лицамъ, нажившимъ на нихъ громадныя состоянія. Благодаря всему этому, Европейской Россіи самой пришлось озаботиться судьбой своихъ каторжанъ. Въ Россіи было построено нѣсколько центральныхъ тюремъ, гдѣ осужденные отбываютъ одну треть или четвертую часть своего наказанія, а вслѣдъ затѣмъ ссылаются на Сахалинъ. Общество привыкло разсматривать каторжанъ, какъ наиболѣе вредный разрядъ преступниковъ; но въ Россіи подобное отношеніе къ нимъ едвали справедливо. Убійство, грабежъ, кража со взломомъ — всѣ эти преступленія наказываются каторгой; но каторгой въ Россіи наказывается и покушеніе на самоубійство, а также святотатство, богохуленіе, которыя часто бываютъ лишь проявленіемъ своеобразныхъ религіозныхъ убѣжденій; также наказывается и «возмущеніе», или точнѣе то, что въ Россіи называется возмущеніемъ, т.-е., простое неповиновеніе какимъ-нибудь приказаніямъ начальства. Каторга назначается также за всякаго рода политическія преступленія, а равно за «бродяжество». Даже среди убійцъ не мало людей, которые совершили убійство при такихъ обстоятельствахъ, что, попади дѣло на судъ присяжныхъ или въ руки честнаго адвоката, они навѣрное были бы оправданы. Во всякомъ случаѣ, меньше трети всѣхъ ссылаемыхъ ежегодно на каторгу, т.-е. всего отъ 700 до 800 мужчинъ и женщинъ, приговариваются какъ убійцы. Остальные же — почти въ равной пропорціи, — или «бродяги» или люди, осужденные за какое-либо изъ вышеупомянутыхъ нами преступленій.
Постройка центральныхъ тюремъ была вызвана желаніемъ придать наказанію возможно суровый характеръ. Рѣшили, что съ арестантами надо обращаться самымъ жестокимъ образомъ, а если они не выдержатъ и будутъ умирать въ большихъ количествахъ, — бѣда не велика! Съ этой цѣлью смотрителями и надзирателями этихъ тюремъ были назначены люди самые жестокіе по характеру, въ большинствѣ случаевъ изъ отставныхъ военныхъ; при чемъ арестанты были отданы въ полное распоряженіе этихъ деспотовъ, съ приказаніемъ свыше — не стѣсняться размѣрами и характеромъ наказаній. Тюремщики оправдали довѣріе начальства: центральныя тюрьмы дѣйствительно превратились въ застѣнки; и ужасы сибирской каторги поблѣднѣли предъ жизнью въ «централкахъ». Всѣ тѣ, кому пришлось пробыть въ нихъ нѣкоторое время, заявляютъ, что день, когда арестантъ изъ централки высылается въ Сибирь, онъ считаетъ счастливѣйшимъ днемъ своей жизни.
Изслѣдуя эти тюрьмы, въ качествѣ «почетнаго посѣтителя», ищущаго сильныхъ ощущеній, вы будете очень разочарованы. Вы увидите лишь грязное зданіе, биткомъ набитое ничего не дѣлающими арестантами, лѣниво валяющимися на нарахъ, устроенныхъ вдоль стѣнъ и непокрытыхъ ничѣмъ, кромѣ толстаго слоя грязи. Вамъ могутъ дозволить заглянуть въ камеры для «секретныхъ» или политическихъ арестантовъ; но, если вы начнете разспрашивать обитателей тюрьмы, вы почти всегда услышите отъ нихъ стереотипный отвѣтъ, что они «всѣмъ довольны». Для того, чтобы ознакомиться съ тюремной дѣйствительностью, надо самому побывать въ шкурѣ арестанта. Разсказовъ людей, перенесшихъ на себѣ это испытаніе, насчитывается немного, но все же они существуютъ и одинъ изъ наиболѣе яркихъ я привожу ниже. Онъ былъ написанъ офицеромъ, присужденнымъ къ каторжнымъ работамъ за оскорбленіе, нанесенное въ запальчивости; офицеръ этотъ позднѣе былъ помилованъ царемъ послѣ нѣсколькихъ лѣтъ заключенія. Его разсказъ былъ опубликованъ въ консервативномъ журналѣ («Русская Рѣчь», январь 1882 г.), въ то время, когда, подъ вліяніемъ недавняго режима Лорисъ-Меликова, было много разговоровъ о необходимости тюремной реформы и существовала нѣкоторая свобода печати; вышеупомянутый нами разсказъ не встрѣтилъ никакихъ опроверженій и опытъ нашихъ друзей вполнѣ подтверждаетъ справедливость описаній автора.
Собственно говоря, описаніе матеріальнаго положенія, въ которомъ приходится жить арестантамъ этой центральной тюрьмы, не представляетъ ничего особеннаго, ибо положеніе это почти одинаково во всѣхъ русскихъ тюрьмахъ. Указавъ на то, что тюрьма была построена на 250 человѣкъ, а вмѣщала 400, мы не будемъ больше останавливаться на ея санитарныхъ условіяхъ. Пища тоже была не лучше и не хуже, чѣмъ въ другихъ тюрьмахъ. Семь копѣекъ въ день — не особенно щедрый паекъ для арестанта, въ особенности принявъ во вниманіе, что тюремный смотритель и старшій надзиратель — «люди семейные», старающіеся урвать и изъ этого нищенскаго пайка что-нибудь въ свою пользу. Четверть фунта чернаго хлѣба на завтракъ; щи, сваренныя изъ бычачьяго сердца и печенки, или изъ 7 фунтовъ мяса, 20 ф. затхлой овсяной крупы и 20 ф. кислой капусты — такова обычная арестантская ѣда и многіе русскіе арестанты вполнѣ довольны ею. Моральныя условія жизни далеко не такъ удовлетворительны. Цѣлый день арестантамъ нечего дѣлать и это бездѣлье тянется недѣли, мѣсяцы, годы. Правда, при тюрьмѣ имѣются мастерскія, но въ нихъ допускаютъ лишь опытныхъ рабочихъ (трудами которыхъ наживается тюремное начальство). Для остальныхъ же арестантовъ нѣтъ не только никакой работы, но нѣтъ даже и надежды на работу, развѣ иногда въ снѣжное время смотритель заставитъ одну половину арестантовъ сгребать снѣгъ въ кучи, а другую — разбрасывать эти кучи. Убійственное однообразіе арестантской жизни нарушается лишь наказаніями. Въ тюрьмѣ, которую я имѣю въ виду, наказанія отличались разнообразіемъ и замысловатостью. За куреніе и другіе проступки этого же рода арестанта заставляли стоять два часа на колѣняхъ, на каменныхъ плитахъ, въ такомъ мѣстѣ тюрьмы, которое избиралось спеціально для этой цѣли, и по которому гуляли зимніе сквозные вѣтры. Другимъ наказаніемъ за подобные же проступки были карцеры, одинъ изъ нихъ теплый, а другой — холодный, въ подпольѣ, съ температурой, при которой замерзала вода. Въ обоихъ карцерахъ арестантамъ приходилось спать на каменномъ полу, при чемъ продолжительность заключенія цѣликомъ зависѣла отъ каприза смотрителя.
«Нѣкоторыхъ изъ насъ», — говоритъ вышеупомянутый нами авторъ, — «держали въ этихъ карцерахъ въ продолженіи двухъ недѣль; по истеченіи этого срока нѣкоторыхъ пришлось буквально вытащить на свѣтъ Божій и затѣмъ они отправились въ ту страну, гдѣ нѣтъ ни печали, ни воздыханія». Мудрено ли, что въ теченіи четырехъ лѣтъ, проведенныхъ авторомъ въ этой тюрьмѣ, смертность въ ней достигала 30 % въ годъ? «Не должно думать», — говоритъ авторъ далѣе, — «что люди, которыхъ постигали столь тяжкія наказанія, были закоренѣлыми преступниками; насъ подвергали имъ, если мы прятали кусокъ хлѣба, оставшійся отъ обѣда или ужина, или если у арестанта находили спичку». Непокорныхъ наказывали другимъ способомъ. Одинъ изъ нихъ, напр., былъ запертъ въ теченіи девяти мѣсяцевъ въ одиночной темной камерѣ (первоначально предназначенной для страдающихъ глазными болѣзнями) — и вышелъ оттуда слѣпымъ, потерявъ разсудокъ. Но это еще цвѣточки, по сравненію съ тѣмъ, что авторъ разсказываетъ далѣе.
«По вечерамъ», — говоритъ онъ, — «смотритель обыкновенно осматривалъ тюрьму и предавался своему любимому занятію, — сѣченію арестантовъ. Приносилась очень узкая скамейка и вскорѣ вся тюрьма оглашалась воплями, въ то время какъ смотритель, покуривая сигару, созерцалъ и считалъ удары. Розги употреблялись необычайной величины и предъ наказаніемъ размачивались въ водѣ, чтобы сдѣлать ихъ болѣе гибкими. Послѣ десятаго удара вопли въ большинствѣ случаевъ прекращались и слышались лишь стоны. Сѣкли обыкновенно группами, по пяти, десяти, и болѣе человѣкъ и когда экзекуція, наконецъ, прекращалась, ея мѣсто всегда можно было опредѣлить по большой лужѣ крови. Наши сосѣди за стѣнами тюрьмы, если имъ случалось въ это время проходить мимо, спѣшили переходить на другую сторону улицы, въ ужасѣ осѣняя себя крестнымъ знаменіемъ. Послѣ каждой такой сцены дня на два, на три наступало затишье; очевидно, порка дѣйствовала успокаивающимъ образомъ на нервы смотрителя. Но вскорѣ онъ опять принимался за работу. Когда онъ былъ сильно пьянъ, причемъ его лѣвый усъ безпомощно повисалъ, или когда онъ приходилъ домой съ охоты съ пустымъ ягдташемъ, мы уже знали, что вечеромъ розги будутъ въ ходу». Мы не будемъ приводить другихъ столь же возмутительныхъ сценъ изъ жизни этой тюрьмы, но мы хотѣли бы обратить вниманіе иностранныхъ путешественниковъ на слѣдующую подробность въ разсказѣ нашего автора.
«Однажды», — говоритъ онъ, — «къ намъ явился тюремный инспекторъ. Посмотрѣвъ на бакъ съ пищей, онъ спросилъ: довольны ли мы ѣдой? и вообще, не имѣемъ ли мы какихъ-нибудь жалобъ? Арестанты не только отвѣтили, что они всѣмъ довольны, но перечислили даже такіе пищевые продукты, которыхъ мы никогда и не нюхали. И это — вполнѣ естественно, замѣчаетъ авторъ. — Если-бы были какія-либо жалобы, инспекторъ пожурилъ бы немного смотрителя и уѣхалъ бы во-свояси, между тѣмъ какъ оставшимся арестантамъ пришлось бы расплачиваться за свою смѣлость подъ розгами и въ карцерахъ».
Тюрьма, о которой говорилось выше, находится вблизи С.-Петербурга. Читатели легко могутъ себѣ представить, что происходитъ въ болѣе отдаленныхъ провинціальныхъ тюрьмахъ. Я уже говорилъ выше о Пермской и Харьковской тюрьмахъ; судя по свѣдѣніямъ «Голоса», центральная тюрьма въ Симбирскѣ является гнѣздомъ казнокрадства и хищничества. Лишь въ двухъ изъ всѣхъ центральныхъ тюремъ, Виленской и Симбирской, арестантовъ занимаютъ полезнымъ трудомъ. Въ Тобольскѣ начальство, послѣ долгихъ размышленій о томъ, чѣмъ бы имъ занять арестантовъ, откопало законъ 27-го марта 1870 года, согласно которому арестанты должны заниматься переноской песку, камней, или пушечныхъ ядеръ съ одного мѣста на другое и обратно. Тобольское начальство, въ теченіи нѣкотораго времени примѣняло этотъ законъ, съ цѣлью дать занятіе арестантамъ и предупредить распространеніе цынги. Въ другихъ же каторжныхъ тюрьмахъ, за исключеніемъ мелкихъ работъ и починокъ, которыми занимаются очень немногіе изъ арестантовъ, большинство заключенныхъ проводятъ жизнь свою въ абсолютной праздности. «Всѣ арестанты находятся въ томъ же отвратительномъ положеніи, какъ и въ старыя времена», — говоритъ одинъ русскій изслѣдователь[14].
Одной изъ наихудшихъ каторжныхъ тюремъ была Бѣлгородская, въ Харьковской губерніи, и именно эта тюрьма была выбрана для политическихъ преступниковъ, осужденныхъ на каторжныя работы; они содержались здѣсь съ 1874 по 1882 г., до высылки ихъ въ Сибирь. Три первыя группы нашихъ друзей: по процессу Долгушина и Дмоховскаго, по московскому процессу 50 и по процессу 193-хъ, — были посланы въ эту тюрьму. Самые ужасающіе слухи ходили объ этой тюрьмѣ — могилѣ, въ которой были погребены семьдесятъ политическихъ преступниковъ, лишенныхъ возможности сноситься какимъ-либо образомъ съ внѣшнимъ міромъ, и въ то же время лишенныхъ какихъ-либо занятій. У нихъ были матери, сестры, которыя, не смотря на постоянные отказы, неустанно обивали пороги у всякаго петербургскаго начальства, добиваясь разрѣшенія повидать, — хотя бы лишь въ теченіи нѣсколькихъ минутъ, — своихъ сыновей и братьевъ. Жителямъ Бѣлгорода было извѣстно, что съ арестантами обращаются самымъ возмутительнымъ образомъ; но, въ общемъ, о томъ, что происходило въ тюрьмѣ, знали мало; изрѣдка лишь доносилась глухая вѣсть, что кто-либо умеръ или сошелъ съ ума. Но даже государственные секреты съ теченіемъ времени перестаютъ быть тайнами. Сначала разрѣшили одной изъ матерей имѣть свиданіе съ ея сыномъ разъ въ мѣсяцъ въ теченіи одного лишь часа въ присутствіи смотрителя тюрьмы и она не задумалась поселиться подъ самыми стѣнами острога ради этихъ рѣдкихъ и краткихъ часовъ свиданія съ любимымъ сыномъ. Вслѣдъ затѣмъ, въ 1880-мъ году въ Петербургѣ пришли къ заключенію (послѣ взрыва въ Зимнемъ Дворцѣ), что немыслимо больше замучивать политическихъ арестантовъ въ Бѣлгородѣ, отказывая имъ въ ихъ правѣ — быть сосланными на каторжныя работы въ Сибирь. Такимъ образомъ, въ октябрѣ 1880 г. тридцать нашихъ товарищей были переведены изъ Бѣлгорода въ Мценскъ. Въ виду того, что они не могли по слабости здоровья отправиться немедленно въ далекій путь къ Нерчинскимъ рудникамъ, ихъ оставили на нѣкоторое время въ Мценскѣ, пока они нѣсколько оправятся. Тогда долго скрываемая правда сдѣлалась, наконецъ, извѣстной. Свѣдѣнія объ условіяхъ тюремнаго заключенія въ Бѣлгородѣ появились въ русской революціонной прессѣ и частью проникли даже въ петербургскія газеты; помимо этого, по рукамъ ходили литографированныя и гектографированныя воспоминанія отбывшихъ наказаніе въ Бѣлгородской тюрьмѣ. Изъ этихъ воспоминаній публика узнала, что заключенныхъ держали отъ трехъ до пяти лѣтъ въ одиночномъ заключеніи, въ оковахъ, въ темныхъ, сырыхъ камерахъ, длиною въ 10 и шириною въ 6 фут.; что ихъ держали въ абсолютной бездѣятельности, совершенно изолированными отъ какого-либо соприкосновенія съ внѣшнимъ міромъ и людьми. Такъ какъ казна отпускала на ихъ содержаніе всего пять копѣекъ въ день, они питались хлѣбомъ и водою; три или четыре раза въ недѣлю имъ, впрочемъ, давали маленькую чашку горячей похлебки, сваренной изъ горсти овсянной крупы съ примѣсью разной дряни. Десятиминутная прогулка по двору черезъ день, по мнѣнію начальства, вполнѣ удовлетворяла потребность арестанта въ свѣжемъ воздухѣ. У нихъ не было ни кроватей, ни подушекъ, ни тюфяковъ, ни одѣялъ; спать приходилось на голомъ полу, подложивъ подъ голову кое-что изъ платья и накрывшись сѣрымъ арестантскимъ халатомъ. Невыносимое одиночество, абсолютное молчаніе и вынужденная бездѣятельность! Лишь послѣ трехъ лѣтъ подобной пытки имъ было разрѣшено чтеніе нѣкоторыхъ книгъ.
Зная, по болѣе чѣмъ двухлѣтнему опыту, тяжесть одиночнаго заключенія, я смѣло могу сказать, что оно, въ той формѣ, какая практикуется въ Россіи, является одной изъ самыхъ жестокихъ пытокъ. Здоровье арестанта, какъ бы оно ни было крѣпко до вступленія въ тюрьму, непоправимо разрушается одиночнымъ заключеніемъ. Военная наука говоритъ намъ, что во всякомъ осажденномъ гарнизонѣ, которому въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ выдается уменьшенный паекъ, смертность возрастаетъ въ громадныхъ размѣрахъ. Это наблюденіе еще болѣе вѣрно по отношенію къ людямъ, находящимся въ одиночномъ заключеніи. Недостатокъ свѣжаго воздуха, отсутствіе необходимаго упражненія для ума и тѣла, вынужденное молчаніе, отсутствіе той неисчислимой массы впечатлѣній, которыя мы, будучи на свободѣ, безсознательно воспринимаемъ каждый часъ, уже самый фактъ, что вся умственная работа сводится исключительно къ дѣятельности воображенія, — комбинація всѣхъ этихъ условій дѣлаетъ одиночное заключеніе одной изъ самыхъ жестокихъ и вѣрныхъ формъ медленнаго убійства. Если удается устроить сообщеніе съ сосѣдомъ по камерѣ (путемъ легкихъ постукиваній по стѣнѣ), то это уже является такимъ облегченіемъ, громадное значеніе котораго могутъ вполнѣ оцѣнить лишь тѣ, которымъ пришлось въ теченіе года или двухъ пробыть въ полномъ отчужденіи отъ остального міра. Но это облегченіе иногда является новымъ источникомъ мученій, такъ ваши собственныя нравственныя страданія увеличиваются все растущимъ съ каждымъ днемъ убѣжденіемъ, что разсудокъ вашего сосѣда начинаетъ помрачаться; въ выстукиваемыхъ имъ фразахъ вы начинаете различать ужасные призраки, гнетущіе его измученный мозгъ. Таково тюремное заключеніе, которому подвергаются политическіе арестанты иногда въ теченіи трехъ-четырехъ лѣтъ въ ожиданіи суда. Но ихъ положеніе значительно ухудшается, когда они попадаютъ въ Харьковскую центральную тюрьму. Не только камеры въ ней темнѣе и сырѣе, не только пища хуже, чѣмъ гдѣ бы то ни было, но, кромѣ всего этого, арестантовъ нарочно держатъ въ абсолютной праздности. Имъ не даютъ ни книгъ, ни письменныхъ принадлежностей, ни инструментовъ для ручного труда. Они лишены средствъ занять чѣмъ-либо измученный умъ, сосредоточить на чемъ-либо нездоровую дѣятельность мозга, и, по мѣрѣ того, какъ тѣлесныя силы арестанта ослабѣваютъ, его душевная дѣятельность принимаетъ все болѣе ненормальный характеръ; человѣкъ впадаетъ иногда въ мрачное отчаяніе… Люди могутъ переносить самыя невѣроятныя физическія страданія; въ исторіи войнъ, религіознаго мученичества и на госпитальныхъ койкахъ вы найдете массу примѣровъ этого рода. Но моральныя мученія, когда они продолжаются нѣсколько лѣтъ подрядъ, — совершенно непереносимы и наши друзья испытали это на себѣ. Запертые сначала въ крѣпостяхъ и домахъ предварительнаго заключенія, переведенные затѣмъ въ центральныя тюрьмы, они быстро ослабѣвали и вскорѣ или умирали, или сходили съ ума. Не всегда психическое разстройство происходило въ такой острой формѣ, какъ у г-жи М-ской, молодой талантливой художницы, которая сошла съ ума внезапно, будучи изнасилована жандармами. Большинство лишается разсудка путемъ тяжелаго медленнаго процесса, разумъ угасаетъ съ часа на часъ въ слабѣющемъ тѣлѣ.
Въ іюнѣ 1878 г. жизнь арестантовъ въ Харьковской тюрьмѣ сдѣлалась настолько невыносимой, что шестеро изъ нихъ рѣшили умереть голодной смертью. Въ теченіи цѣлой недѣли они отказывались принимать какую бы то ни было пищу и когда генералъ-губернаторъ приказалъ прибѣгнуть къ искусственному кормленію, въ тюрьмѣ произошли такія сцены, что тюремному начальству пришлось отказаться отъ выполненія этой идеи. Съ цѣлью сломить ихъ упорство, арестантамъ обѣщаны были нѣкоторыя уступки, какъ, напр., разрѣшеніе выходить на прогулку и снятіе оковъ съ больныхъ; ни одно изъ этихъ обѣщаній не было выполнено. Лишь позже, когда нѣсколько человѣкъ умерло, а двое (Плотниковъ и Боголюбовъ) сошли съ ума, — арестанты получили разрѣшеніе пилить дрова въ тюремномъ дворѣ, вмѣстѣ съ двумя татарами, которые ни слова не понимали по-русски. Лишь послѣ усиленныхъ требованій, за которыя приходилось расплачиваться недѣлями темнаго карцера, они получили работу въ камерахъ, но это произошло уже къ концу третьяго года ихъ заключенія.
Въ октябрѣ 1880 г. первая партія, состоявшая изъ тридцати человѣкъ, въ большинствѣ случаевъ осужденныхъ въ 1874 г., была выслана въ мценскую пересыльную тюрьму впредь до отправки ихъ въ Сибирь. Зимой прибыла вторая партія изъ 40 человѣкъ, осужденныхъ по процессу 193-хъ. Всѣ они пересылались въ Нерчинскъ, на Карійскіе золотые промыслы. Всѣ они хорошо знали — какая судьба ожидаетъ ихъ тамъ, но все же они считали день, въ который они оставили Бѣлгородскій адъ, днемъ освобожденія. Послѣ жизни въ этой центральной тюрьмѣ каторжныя работы въ Сибири казались раемъ.
Въ моемъ распоряженіи имѣется разсказъ, написанный лицомъ, которому было разрѣшено свиданіе съ однимъ изъ заключенныхъ въ Мценской пересыльной тюрьмѣ и мнѣ не приходилось читать ничего болѣе трогательнаго, чѣмъ этотъ простой разсказъ. Онъ былъ написанъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ свиданій въ Мценскѣ съ любимымъ братомъ, котораго удалось увидать много лѣтъ спустя, послѣ его полнаго исчезновенія изъ міра живыхъ; съ трогательнымъ добросердечіемъ авторъ воспоминаній посвящаетъ всего нѣсколько строкъ ужасамъ Бѣлгородской тюрьмы. «Я не буду говорить объ этихъ ужасахъ», — сказано въ воспоминаніяхъ, — «такъ какъ я спѣшу разсказать о томъ лучѣ радости, который пронизалъ мрачную жизнь заключеннаго», — и вслѣдъ затѣмъ цѣлыя страницы воспоминаній заполнены детальными описаніями той радости, которую дали короткія свиданія въ Мценскѣ съ людьми, бывшими въ теченіи многихъ лѣтъ погребенными заживо.
Поделиться книгой: