Сегодня ли дают печать антихриста?

Так что сама по себе ситуация, в которой человек не называет себя своим крещальным именем, не есть ситуация вероотступничества. Нет оснований утверждать, будто «идентификационный номер лишает человека имени» (листовка Одесского Успенского монастыря). Ничто не мешает человеку в одной ситуации называть себя по церковному имени, а в другой — по фамилии, в одном месте упомянуть свою должность, а в другой — номер, под которым хранится информация о его жизни. Разве те люди, что уже приняли идентификационный номер, утратили свои имена? Разве при встречах они приветствуют друзей: «Здравствуй, номер такой-то!»? Разве в храмах они именуют себя: «Раб налоговой полиции за номером таким-то»?

Итак, то, что при некоторых обстоятельствах человек будет фиксироваться не по-своему святому имени, не является угрозой для христианина. То, что у человека есть иные имена, помимо крещального (точнее говоря — не имена, а прозвища и характеристики), не означает отречения от Христа.

Разве на исповеди священники спрашивают детей: «Не отзывался ли ты на клички, с которыми обращались к тебе твои приятели? Не позволял ли ты называть себя „Мишкой“ вместо церковного имени „Михаил“? Не откликался ли ты, когда вместо имени к тебе обращались „Рыжий“?» Клички и прозвища всегда малоприятны. Но зачем же заверять, будто «принятие кодов есть грех отречения от христианского имени»[19]?

Дело же ведь не в том, как кто-то опознает меня, а в том, кем я сам себя считаю.

Мой кот меня распознает по каким-то ему одному ведомым признакам. Он не знает моего имени. И что же — это означает, что у меня имени и вовсе нет, если мой кот о нем не знает? Если некий замок будет распознавать меня по отпечатку приложенного пальца — это также не будет означать, что теперь я превратился в отпечаток пальца или что я лишился имени. Если же налоговый компьютер будет распознавать меня с помощью набора цифр — то и это не будет означать, что я лишился христианского и человеческого имени. Мы же разрешаем младенцам коверкать наши имена и не смущаемся тем, что они неправильно их произносят (мой младший брат звал меня «Дей!» — и меня это радовало). Ну, а компьютер еще менее интеллектуален, чем наши малыши, — он даже слогов идентифицировать не желает. И что же — нам из-за этого на стенку лезть?

В проекте Закона «Об основных документах Российской Федерации, удостоверяющих личность гражданина Российской Федерации» (его обсуждение в Думе началось 21 февраля 2001 года) предполагается ввести «личный код гражданина» — «комбинация символов, устанавливаемая для каждого гражданина Российской Федерации при первичном получении паспорта гражданина Российской Федерации». Но этот код не заменяет имя и не отменяет его, ибо в той же ст. 1 проекта Закона говорится: «Имя — наименование лица, данное ему при государственной регистрации рождения, включающее в себя индивидуальное имя, отчество (родовое имя) и фамилию, переходящую к потомкам».

Чтобы ИНН не заменяло имя, достаточно лишь самому избегать формулы «Я — номер такой-то». Следует выражаться продуманнее «Номер моего кода или номер моего файла такой-то». Или: «Я владею таким-то номером», «Я имею такой-то номер», «Номер, под которым вы меня записали, — такой-то», «Данные на меня вы найдете, если наберете номер такой-то», или просто — «мой ИНН». Эти формулы растождествляют человека и его номер.

«Мой ИНН» — это то же самое, что «моя собака» или «мой сапог». Если человек скажет: «Я владею машиной за номером таким-то», всем будет понятно: сам говорящий — это одно, а его машина и ее номер — нечто совсем иное. В Православии вообще принято избегать отожествления человека с той или иной чертой, которой он обладает, с тем или иным его поступком, с той или иной гранью его характера. Нельзя говорить: «Павел — лжец», но можно сказать: «Павел солгал»[20]. Точно так же нельзя сказать (ни о себе самом, ни о другом человеке): «Это номер такой-то», но можно провести отчуждающее расщепление и сказать: «Я владею таким-то номером». Даже реклама ИНН гласит: «Только твой номер». Понимаете — не я принадлежу номеру, а номер принадлежит мне.

Хорошо, пусть он в той же мере является моим, как моей же является моя язва. И язву, и номер я не люблю, не дорожу ими и был бы рад расстаться. Но раз они вошли в мою жизнь без моей на то воли — надо просто трезво учитывать и то и другое в некоторых жизненных ситуациях. Если человек при заполнении какой-нибудь бумаги (скажем, квитанции оплаты за коммунальные услуги) в графе «ИНН» проставит некий набор цифр — он просто сообщит известный ему пароль доступа к той папке, где хранится информация о нем (другой вопрос — что нужно требовать свободного доступа самих людей к той личной информации о них самих, что хранится в государственных досье).

ИНН помечает не меня, а информацию обо мне; это номер того файла, в котором компьютерная система хранит память о моей жизни. Это всего лишь номер архивной папки.

Если в канцелярии я подскажу растерявшейся девушке-делопроизводителю: «Посмотрите мое дело вон в том шкафу! Я полагаю, что оно стоит там под таким-то номером» — разве будет в этом грех? Точно так же, приходя в налоговую полицию и называя номер, под которым в полиции хранится информация обо мне, я лишь облегчаю работу чиновникам и сокращаю время своего контакта с госструктурами.

Уверение, будто регистрация человека под цифрами лишает его имени, лишается всякой разумности, если вспомнить, какова вообще сегодня технология фотографирования, видеозаписи и телевещания. Всюду сегодня производится так называемая «цифровая запись». Это означает, что лицо любого человека, заснятого на современную видеокамеру или на современный фотоаппарат, анализируется компьютером и изображение этого человека разбирается на множество «точек», каждая из которых затем хранится в памяти компьютера или транслируется по сетям связи в виде потока цифр…

И что же — неужели тот, кого засняли такой аппаратурой во время его посещения храма, уже перестал существовать как человек или потерял свое христианское имя? Неужели тот, кто сам поместил такое свое фото в свой компьютер, уже растворился в машине и отрекся от христианского имени? Патриарх Алексий II многократно зафиксирован с помощью этой цифровой технологии. И что же — мы теперь ежедневно молимся о «комбинации цифр», а не о человеке, носящем имя Алексий и патриарший сан? Такой вывод абсурден? — Значит, абсурдно и представление, будто регистрация под набором цифр лишает человека его христианского имени. Значит, лишь по ведомству поэтических преувеличений может числиться триллер из газеты «Сербский крест» — «строится всемирное антихристово царство, в котором каждому уж заготовлены вместо имени номер, вместо паспорта чип, а вместо души ее электронная тень»[21].

Компьютер, похищающий человеческие души и заменяющий их своей «электронной тенью», — да ежели бы такая идея пришла в голову голливудскому сценаристу, то он бы стал миллионером (ему, впрочем, пришлось бы из сценария выбросить плач об утерянном советском паспорте, подло замененном на «чип»)!..

Я не испытываю никаких «трансформаций» и «мистических воздействий», когда компьютер при сканировании моего фото превращает мои черты лица в поток цифр. Тогда зачем же опасаться, что какая-то мистическая дурь произойдет со мною, если компьютер сделает то же самое при подсчете моих денег.

Есть ли грех в том, что мое имя будет занесено в компьютер? Нет, компьютер всего лишь хранит в своей памяти ту информацию, которую вносят в него люди. Как магнитофонная запись хранит голоса и при этом не оказывает никакого тайного воздействия на тех людей, чьи голоса зафиксированы на пленке, так и компьютер никак не влияет на души тех людей, чьи имена записаны на диске. Раньше при оформлении на работу автобиографию я писал от руки, потом — печатал на машинке, теперь вот набираю на компьютере. Это — чисто техническая перемена, которая просто экономит нам время.

Разговоры же о некоем «излучении» и «зомбировании» через компьютер и телевизор лишены серьезности. Я сам смотрю телевизор — но при этом никогда не ем «Марс», не пользуюсь прокладками, не жую «Орбит без сахара» и терпеть не могу тетю Асю с ее стиральным порошком. И компьютер всегда у меня с собой — потому что при диспутах с сектантами бывает необходимо срочно найти нужный источник и подтвердить все предельно точно. И в Интернете есть у меня своя страничка (www.kuraev.ru), как есть она и у Троице-Сергиевой лавры, и у Московской Патриархии, и у Русской Зарубежной Церкви. Так что нет основания предполагать автоматически-зловредное влияние компьютера на людей.

И даже если мое имя вносится в компьютер, который находится в руках людей, враждебных к христианству и ко мне, — это никак не вредит мне самому.

Например, по нескольку раз в год появляются статьи и листовки, в которых весьма критически упоминается мое имя. Эти статьи публикуются в сектантских изданиях, изготовленных с помощью компьютерной верстки. Значит, мое имя хранится в памяти тех компьютеров, что находятся в руках сект (оккультных и протестантских). Но неужели же оттого, что они занесли меня в свои компьютеры, я перестал быть христианином?

Вредят ли православному христианину «подброшенные» нечистоты?

Возникает ли для православного христианина опасность, если его контакты с государством происходят с употреблением предметов, нагруженных нехристианской, языческой символикой? Не всегда.

Вспомним, что древние христиане по заповеди Спасителя платили налоги языческому государству, а на монетах того времени были языческие надписи и знаки. Но Церковь не запрещала брать их в руки и пользоваться ими.

У той ситуации имелся и еще один значимый оттенок: в древности язычество было государственной религией. Из средств госказны выделялись пособия языческим жрецам; на «бюджетные» деньги строились языческие храмы. Таким образом, часть денег, передаваемых христианами сборщикам государственных налогов, затем шла в языческие храмы. И однако древняя Церковь не считала, что деньги, отданные языческому государству, есть форма языческой жертвы.

А если сегодня владельцы чужого компьютера не просто запишут в него мое подлинное имя, но и дадут мне какую-то оскорбительную кличку?[22] Что же, это будет просто их грехом, но отнюдь не моим.

В советские времена КГБ присваивал священникам клички, именуя их: «Объект разработки такой-то» и «Объект наблюдения такой-то». В этих «кличках» вместо реальных имен фигурировали выдуманные. Но если бы какой-нибудь майор КГБ шутки ради, издевательства ради присвоил бы тому священнику, за которым следил, кличку «антихрист» — разве и в самом деле этот священник превратился бы во врага Христова?

Во время иконоборческих гонений византийского императора Феофила на Церковь, в середине IX века, на лицах двух исповедников Православия — святых Феодора и Феофана — было поведено выжечь хулящие их стихи. Но хоть они и были названы «отступниками», на деле они не отступили от Христа (см. Четьи Минеи, 27 декабря).

Итак, если государство в своих компьютерах и в самом деле заключает наши имена в штрихи, обозначающие три шестерки, это не оказывает никакого влияния на нашу духовную жизнь. Государство грешит, если оно играет в эти кощунственные символы. Но это — его грех, а не наш.

Однако теперь встает иной вопрос: может ли христианин брать в руки и использовать такие документы, которые содержат в себе антихристианскую символику?

Можно ли класть во внутренний нагрудный карман (к сердцу) предмет, который помечен антихристовым числом? Можно ли просить выдать такой предмет?

Кажется, все просто: нет, нельзя ни брать, ни прикасаться, ни тем более стремиться к обретению такого предмета…

Но вся эта простота рушится — как только вместо абстрактного слова «предмет» ставим в эти вопросы простое и ныне всем наглядно-знакомое — «доллар». Ширина любого доллара — 66,6 мм. Значит ли это, что отец Серафим Роуз, живший в Америке, принял печать сатаны?[23]

Пример с долларом — не ответ на вопрос о том, можно ли брать предметы с такой символикой. Это лишь обнажение вопроса, его наличия и его сложности.

С точки же зрения церковной истории ответ на него ясен: да, может! «Для чистых все чисто» (Тит. 1, 15).

В Турецкой империи документы, касающиеся православных подданных, сопровождались мусульманскими формулами («Во имя Аллаха…»). В языческих странах государственные документы сопровождались и сопровождаются упоминаниями и изображениями соответствующих божеств. Но если государство вписывало имя христианина в бумагу, на которой государство же исповедовало свои религиозные взгляды, — то христиане не считали, будто такого рода процедуры лишали их общения со Христом.

Для совести важно — что написал я, а не то, что другие написали рядом с моим текстом или с моим именем. Если я сделал заметки на оборотной стороне какой-то странички — это еще не значит, будто я исповедую то, что на этой страничке написано.

Советские документы и деньги несли на себе символы, у которых было оккультно-антихристианское толкование. На первых советских банкнотах было изображение свастики. И во все последующие годы пентаграммы, молот с серпом, изображения яростного ненавистника Церкви В. Ленина метили и деньги, и советские паспорта.

Но люди не придавали никакого значения этой зловещей символике. Они видели в дензнаках просто знаки, отражавшие их собственный труд, и как частичку своего труда приносили эти бумаги в храмы. И подавали деньгами милостыню, и жертвовали их на церковные нужды. Та лепта, которую мы подавали нищим и жертвовали на содержание храмов, носила на себе нехристианские символы и портреты. Но разве от того милостыня переставала быть милостыней?

Более того — и на церковных документах (и даже на антиминсах) встречались зловещие имена. Митрополит Иоанн (Снычев) долгое время подписывался: «Архиепископ Куйбышевский». Затем на своих антиминсах он ставил подпись: «Митрополит Ленинградский». Бывали даже архиереи с титулами «Сталинградский и Молотовский». Но разве священнодействия этих архиереев были безблагодатны?

Христос не запретил пользоваться языческими деньгами («отдавайте кесарево кесарю» (Мф. 22,21)). Значит, не всякое прикосновение к символу, имеющему нехристианское и (или) антихристианское религиозное значение, сквернит христианина.

Дело не в том, чего касается человек, а в том, как и зачем он это делает. «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст» (Мф, 15,11). Не предмет и не место оскверняют христианина, но его внутреннее отношение к тому, к чему он прикасается.

Были мученики, которые в дерзновении своем входили в языческие храмы и прикасались к идолам. Но для того, чтобы ниспровергнуть их. Они не боялись, что эти боги несут какую-то «черную энергетику» и что, если к ним прикоснуться — от них будет перенята какая-то «черная печать». И то, что кончина этих мучеников от рук разъяренной толпы происходила в языческом капище, нисколько не мешало их душам восходить в Небесные обители.

Святитель Николай Японский, будучи в Сингапуре, заходил в языческий индуистский храм. И он, христианин, нисколько не был осквернен этим.

Первым учеником святителя Николая Японского был буддийский жрец Савабе. Чтобы никто не заметил, что он изучает Евангелие, он читал его в языческой кумирне во время службы и постукивал одновременно в барабан. «Никто и не думал, что я читаю иностранную ересь», — признавался потом Савабе. Как видим, языческо-идольское окружение не помешало Духу Святому просветить сердце Савабе.

Шестиконечные звезды очень популярны у оккультистов. В каббалистике «звезда Давида» означает соитие мужского и женского начал в весьма акробатической позе: «Белый человек наверху, и внизу черная женщина в обратном положении, головою вниз, причем ноги ее проходят под протянутыми руками мужской фигуры и выходят из-за его плечей, тогда как кисти рук их соединяются, образуя угол на каждой стороне».

Но совсем необязательно для христианина видеть в каждом шестиугольнике столь «изощренный» символ. Вспомним, что сияние Божией Славы, исходящее от Христа на иконе Преображения Господня, нередко имеет шесть лучей (например, на иконе Феофана Грека). Да и столпники на фресках Феофана Грека стоят на шестиугольных башнях.

…А вот и совсем головокружительное событие из церковной истории: император Юстиниан II в 695 году решил разрушить храм (т. н. «митрополичью церковь»), чтобы построить вместо него цирковые трибуны. Императору не хотелось, чтобы это событие воспринималось верующими как прямое кощунство. Для этого он заставил Патриарха составить и произнести соответствующие молитвы. Придя на разрушение православного храма, Патриарх сказал: «Слава Богу, долготерпящему всегда, ныне и присно и во веки веков». Для Юстиниана все кончилось плохо: началось восстание, и он был свергнут (на время). Но тот Патриарх, который прочитал молитву «на разрушение храма», — это святитель Каллиник Константинопольский (память 23 августа)…

Из этого случая не будем извлекать никаких поспешных уроков (кроме одного: не торопиться с осуждением тех иерархов советской поры, которые вынуждены бывали подписывать распоряжения о закрытии храмов), но вернемся к главному вопросу: как же должен христианин относиться к тем знакам и изображениям, которые для язычников имеют религиозное значение?

Здесь надо помнить слова апостола Павла: «Идол в мире ничто» (1 Кор. 8, 4). Это «ничто» никак не должно влиять на наше поведение. Если я иду в храм и вдруг вижу, что на перекрестке какие-то сектанты установили свой идол, появление этой диковинки не должно никак повлиять на мое поведение. Я не должен подбегать к идолу и целовать ему ноги. Но я и не должен переходить на другую сторону улицы или же обходить его за квартал. Я не должен показывать язычникам, что я разделяю их религиозно-благоговейные чувства по отношению к идолу. Но я и не должен выражать страха перед ним. «Не бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра делать не в силах» (Иер. 10, 5). И проявленное мною почтение, и выказанный мною страх лишь укрепят язычников в их вере, будто их идол столь силен, что может привлечь к себе или даже победить христианина.

Вспомним советы апостола Павла — как поступать с идоложертвенной пищей. Я, например, пришел в гости к знакомому язычнику. Святитель Феофан Затворник поясняет, почему не стоит отклонять приглашение в гости к заведомому язычнику: «Потому что невозможно было бы уловлять неверных, прекратив сообщение». Итак, пользуясь случаем, я иду к нему в надежде рассказать ему о Христе. А он по ходу беседы угощает меня каким-то мясом. Вполне возможно, что плов, поставленный передо мной, изготовлен из того ягненка, который был принесен в жертву перед статуей Аполлона, то есть является «идоложертвенным». Как я должен вести себя? «Если кто из неверных позовет вас… то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования» (1 Кор. 10, 27).

Мы можем даже догадываться, что предлагаемая нам пища была как-то по-язычески «освящена». Но пока нам прямо об этом не сказано — мы должны обращаться с ней, как с самой обычной пищей. Мы просто должны помнить, что «Господня земля, и что наполняет ее» (1 Кор. 10, 26). «Господня, а не бесов, Если же земля Господня, то Господни и деревья и животные, а если все Господне, то по природе нет ничего нечистого, но все зависит от мысли каждого» (блаженный Феофилакт).

Что нам до того, что сделал какой-то язычник, исходя из ложных принципов своей веры?! Его мысли — не мои. Мы должны помнить о наших правилах благочестия: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» (1 Кор. 10, 31). Все я должен делать с мыслью о своем Боге, а не о чужих лжебогах.

Представим теперь себе, что наш собеседник прямо сказал нам, что этот ягненок так вкусен именно потому, что вчера он был заколот у алтаря Аполлона. Тогда надо отказаться. Но почему?

Совсем не потому, что в этом случае пища станет сквернее, чем она была до этого «объявления». Апостол Павел поясняет: «Но если кто скажет вам: это идоложертвенное, — то не ешьте ради того, кто объявил вам» (1 Кор. 10, 28).

Если христианин станет есть идоложертвенное в присутствии язычника — тем самым христианин даст повод язычнику считать, будто этот христианин нетверд в своей вере. Ведь язычник может знать, что церковные правила запрещают вкушать идоложертвенное (см. Деян. 15,29), а тут он увидит, что его знакомый нарушает церковное правило. Видя такое пренебрежение христианина к его же собственным правилам, язычник перестанет уважать его и уже не будет слушать христианскую проповедь из уст этого своего знакомого. Об этой опасности предупреждал христианский апологет II века Минуций Феликс: «Всякое произведение природы как ненарушимый дар Божий не оскверняется никаким употреблением; но мы воздерживаемся от ваших жертв, чтобы кто не подумал, будто мы уступаем демонам, которым они принесены, или стыдимся нашей религии» (Октавий. 38).

Кроме того, языческий угощатель может счесть, будто христианство одобряет языческую религию. И можно совмещать участие в языческих мистериях и в христианских таинствах. Уверившись в том, что и христиане прибегают к языческим ритуалам, он еще прочнее будет держаться за них.

Так одна бытовая ошибка, один жест могут столкнуть человека в болото религиозной всеядности.

Наконец, вкушение христианином идоложертвенной пищи может иметь еще два дурных последствия.

Одно из них — если об этом случае могут узнать иудеи. Для них идоложертвенное — безусловно «трефное», недопустимая пища. И если они узнают, что христиане вкушают такие продукты, они, иудеи, станут закрыты для евангельской проповеди.

Другое дурное эхо может зазвучать внутри самой церковной общины. Ибо среди христиан есть такие, что не очень твердо понимают правила христианского поведения. Вот как об этом писал святитель Феофан Затворник: «Более совершенные христиане считали идолов за ничто и идоложертвенное считали чистою пищей. Другие, менее совершенные, не могли еще отрешиться от прежнего, языческого своего взгляда на идолов как богов и на жертвы им как действительным скверным богам. При таких мыслях вкушение идоложертвенного считали противным своей христианской совести, которая еще была немощна — бессильна, чтобы считать идолов за ничто. Но, увлекаемые примером более совершенных, принимают участие в идольских трапезах, едят идоложертвенное как идоложертвенное и тем сквернят свою немощную совесть. Причиной же соблазна немощных служит то, что само по себе не имеет никакой цены пред Богом: едим ли идоложертвенное — мы ничего не приобретаем, не едим ли его — ничего не теряем перед Богом». Этими словами святитель Феофан пересказывает размышления блаженного Феофилакта Болгарского.

Тот, кто позволяет себе вкусить идоложертвенное при убеждении, что это обычная еда, — оказывается, совершенный христианин. Так пишет Апостол. Так это понимают Святые Отцы. «Сильные рассуждением смотрят на идоложертвенное как на всякую другую пищу, вкушают то со спокойной совестью».

Тот же, кто боится идоложертвенного и приписывает еде причастность тем несуществующим лжебогам, с призыванием мифических имен которых были закланы идоложертвенные животные, еще остается несовершенным христианином.

По еврейскому закону два основных источника осквернения, нечистоты — все, что связано с язычеством и все, что связано со смертью. Прикосновение к мертвому телу считалось скверной.

Но так ли сегодня у христиан? Для христианского сознания «ни смерть не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8,38–39). Тело было храмом духа при жизни, становится мощами по смерти. Мы прикасаемся к останкам даже с благоговением… Этот перелом в отношении к останкам тоже давался Церкви не без труда. Но он все же произошел очевидно и до конца.

А вот в отношении к идоложертвенному и по сю пору приходится различать поневоле «эзотерическое» учение Церкви и педагогические соображения.

Есть люди, сохранившие «идольскую совесть» (1 Кор. 8, 7). Они «имеют об идолах такое же мнение, какое имели до обращения, почитая их за нечто и боясь их, как могущих нанести вред» (блаженный Феофилакт). Такие люди, если им доводится вкушать идоложертвенное, «испытывают подобное тому, как если бы кто-нибудь по обычаю иудейскому, почитал прикосновение к мертвецу осквернением, но, видя, что другие прикасаются к нему с чистой совестью, из стыда пред ними прикоснулся бы и сам, но осквернился бы и сам в совести, будучи осуждаем ею».

Параллель вполне ясна: христианину, в любой ситуации призванному помышлять о Едином Боге и стяжавшему такую привычку, не скверно прикоснуться к мертвым останкам, равно как нет для него никакой убыли и при вкушении идоложертвенной пищи.

Надо различать онтологию (или богословие) и педагогику.

С точки зрения бытийной, реально-сущей, идол есть ничто и идоложертвенное не вредит человеку.

Приобретая пищу для самого себя на рынке, можно не интересоваться — идоложертвенная она или нет — «дабы опять не сделались они разборчивыми сверх должного, не стали бы отказываться от продаваемого на торгу из опасения, что это может быть идоложертвенное, (апостол) говорит: все, что продается, ешьте без исследования о продающих, без расспроса, не идоложертвеннное ли продается, как будто зазирает вам совесть, и вы хотите очистить ее. Или так: дабы не зазирала тебе совесть, ты не исследуй; ибо при разбирательстве можешь узнать, что предполагаемое тобою в покупке — идоложертвенное, и совесть твоя будет беспокоиться» (блаженный Феофилакт). «Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести» (1 Кор. 10, 25).

С точки же зрения педагогической — прежде чем самому пользоваться этим своим знанием, надо подумать, как бы не навредить тому человеку, у которого такого знания еще нет, не понудить и его прикоснуться к пище, которую он еще считает нечистой, и не смутить тем самым его совесть. «Совесть же разумею не свою, а другого: ибо для чего моей свободе быть судимой чужою совестью» (1 Кор. 10, 29). Оттого апостольский собор, созванный для разрешения споров между христианами из иудеев и из язычников, по сути призвал обе стороны к уступкам: евреев он призвал не смущать неевреев требованием обрезания, а неевреев он призвал не смущать евреев вкушением идоложертвенного.

Теперь понятно, «в каком он (апостол) находился затруднении. Он хочет доказать два предмета — и то, что надо воздерживаться от такой трапезы, и то, что она не может вредить вкушающим от нее. Эти предметы не совсем согласуются между собою. Слыша, что идольские жертвы не причиняют вреда, коринфяне могли пользоваться ими как безразличными. А слыша запрещение прикасаться к ним, они могли подозревать, что эти вещи запрещены потому, что могут вредить. Потому, отвергнув понятие об идолах, первой причиной воздержания он поставляет соблазн братий».

Апостол Павел, сказав: «Идол в мире ничто» (1 Кор. 8, 4), тут же с сокрушением добавляет: «Но не у всех такое знание» (1 Кор. 8, 7). И если такой, немощный в вере, христианин станет подражать поступку христианина более совершенного, — то он поступит против веления своей собственной совести. «Поступая так, он оскорбит свою совесть и согрешит перед Богом; ибо против совести ни в каком случае не должно поступать».

Итак — «не потому учу я воздерживаться от идоложертвенного, будто оно нечисто», а ради снисхождения к слабостям других… По сути же — «не из чего спорить».

Не идол вредит человеку, а человек сам вредит себе, если придает какое-то значение идоложертвенной пище. В конце концов — если даже в мире идол есть ничто, то зачем же приписывать ему какую-то значимость в Церкви, в жизни церковного человека?

Тут впору просто спокойно разъяснять людям, как относиться к проязыченным символам. Не надо целовать языческие лики и знаки и ожидать от них помощи, не надо относиться к ним религиозно, не надо придавать им того значения, что видят в них язычники, но не надо их и бояться — «идолы, т. е. дерева, камни, демоны, не могут ни вредить, ни приносить пользу» (святитель Иоанн Златоуст). Но если для уплаты налога надо взять в руки монету с изображением человекобожеского кесаря — не нужно быть более религиозным, нежели сами языческие мытари. Уж если для них эта монета не идол и не религиозная святыня, а просто денежный знак, — тем более христианину не стоит видеть в этой монете что-то большее.

А все же не может не быть печальным знаком нашей собственной миссионерской и пастырской несостоятельности то, что и спустя 2000 лет после апостола Павла эти «немощные» и «несовершенные» составляют запуганное и пугающее большинство даже в Церкви…

Нельзя же ограничиваться тем, что все время лишь снисходить к слабостям немощных. Надо же все-таки и проповедовать им истину! Блаженный Феодорит сказал о таких «немощных», что их «не вкушение сквернит, но сквернится совесть, не приняв совершенного ведения, а будучи еще одержима идольской прелестью».

Так сколько же будет длиться это «еще»?!

Впрочем, сразу стоит сказать, в чем различие между той ситуацией, что описывал апостол, и той, что сложилась с нынешними штрих-кодами.

Во времена апостола не всякое мясо, продаваемое на рынке, было идоложертвенным. И у христиан не было никакой неотвратимой необходимости идти в гости к заведомым язычникам или покупать клейменое мясо. Христиане произвольно шли в места, где могла встречаться нечистота, — но в принципе могли бы и не ходить туда. Соответственно, апостол предупреждает: если из твоей свободы рождается искушение для других людей — то лучше пользуйся своей свободой благоразумнее, чтобы не соблазнять других. Тебе нет нужды ходить по капищам? — Ну, так и не ходи! Поэтому слово апостола обращено прежде всего к этим «сильным» и «свободным» христианам, а не к тем, кто смущается подобным поведением своих собратьев по вере.

Но со штрих-кодами все иначе. Они — везде и всюду. Не от воли человека зависит — наткнется он на них или нет. В жизнь двух христиан без спросу вторглись эти «клейма». Один из них реагирует с сильной позиции: «идол в мире есть ничто». Второй же смущается и сторонится этих кодов. Он готов убежать из города… В этой ситуации что должен сделать сильный в вере? Бежать вслед за обладателем «идольской совести», подражать его страхам и имитировать их, на самом деле вовсе их не разделяя? Или же он именно ради брата своего должен совершить проповедническое усилие и объяснить ему собственно христианское отношение к языческим погремушкам?

Те церковные люди, кто всерьез опасается «негативной энергетики» идолов, для обоснования своих страхов приводят один эпизод из святоотеческой литературы. Святитель Киприан Карфагенский повествует в книге «О павших»: «А вот послушайте, что случилось при мне, чему я сам был свидетель. Какие-то родители, убегая, в тревоге и суматохе оставили маленькую дочь свою на попечении кормилицы. Та отнесла ее к правителям; а они — так как малютка не могла, по малолетству, есть мяса — дали ей съесть пред идолом, куда стекался народ, хлеба, смешанного с вином, оставшимся от идоложертвенных приношений. Впоследствии дочь была передана матери. Но девочка не могла ни обнаружить, ни высказать совершившегося злодеяния так же, как она не могла и прежде ни понимать его, ни воспротивиться ему. Итак, по неведению случилось, что мать принесла ее с собою, когда мы совершали Божественную службу. Малютка, очутившись среди святых и не в состоянии будучи выдержать наших молитв и молений, стала всхлипывать и как умоисступленная метаться во все стороны: юная душа в столь нежном возрасте, как будто под пыткою палача, выказывала всевозможными знаками сознание своего преступления. Когда же по окончании Божественной службы диакон стал подносить чашу присутствующим и, по принятии прочими, дошла до нее очередь, — малютка… отворотила свое лицо, стиснувши губы, зажала рот, отказывалась от чаши. Однако диакон настоял и, несмотря на сопротивление, влил ей в рот немного таинства. Тогда последовала икота и рвота: Евхаристия не могла оставаться в теле и устах поврежденных внутренностей. Таково могущество, таково величие Господа! Пред светом Его явны самые темные тайны, и сокрытые преступления не обманули священника Божия. Рассказанный случай относится к дитяти, которое, по малолетству, не могло объявить о чужом в отношении себя злодеянии».

В данном случае речь идет о младенце, который не мог сознательно противиться Причастию. И оттого так легко сделать вывод — вот, мол, видите, даже неосознаваемое прикосновение к демонической тьме делает человека (даже младенца) врагом Божиим… Но такой вывод будет логичен лишь при одном условии: если при пересказе или цитировании пропустить три слова. Вот они: «Малютка, по вдохновению свыше, отворотила свое лицо». Оказывается, не демон действовал через малышку, а Господь вложил в нее такое действие, чтобы через проявленное ею противление обнаружить для других невозможность совмещать поклонение идолам и служение Христу. Так что самой девочке неосознаваемое ею вкушение идоложертвенного не повредило.

Издатели альманаха «Православие или смерть!», иллюстрируя свой тезис о том, что даже неосознанное прикосновение к скверне марает христианина, приводят рассказ о чуде великомученика Феодора Тирона. Когда язычествующий император Юлиан Отступник пожелал надсмеяться над христианами, он повелел тайно окропить идоложертвенной кровью продукты на всех рынках города. И тогда константинопольскому епископу с предупреждением о задуманном явился святой Феодор…

Да, есть такое церковное предание. Но вот вывод из него я бы сделал другой.

Если в ту пору Господь послал видение предстоятелю Церкви второго Рима, то почему же сегодня Бог не дает аналогичного знамения и вразумления патриарху Третьего Рима?

Почему о кощунственной шутке[24] императора Господь предупредил чудом, а о гораздо более серьезном событии — о начале нешуточного печатания антихристовым знаком — Господь не подал весть нынешнему Патриарху? Господь перестал заботиться о Своих людях? Или же молчание Божие в этом случае означает, что и мера угрозы не столь чрезвычайна, чтобы требовать чрезвычайных (чудесных) мер?

Да, понимаю, что иннэнисты (люди, для которых вся их церковность свелась к борьбе против ИНН) возразят, что, мол, нынешний Патриарх недостоин Божиих явлений. Не дерзну судить о личных качествах Патриарха Алексия II. Но одно несомненно: он исповедует Православие, а отнюдь не арианскую ересь… А вот тот самый архиепископ Евдоксий, которому явился святой Феодор, был… арианином. В. Болотов так характеризует его — «человек крайне непривлекательный, в своих проповедях доходивший до пошлости и балаганства, менявший свои убеждения как не всякий другой» [25].

Так, может, если Господь не дает нам предупреждения о самой страшной угрозе — этой угрозы сегодня нет?..

Итак, если христианин не знает о секретах предлагаемой ему трапезы — она ему не повредит. По мысли Златоуста, апостол Павел обращается к коринфянам, «чтобы этим страхом (перед сознательным участием в языческих мистериях — А. К.) не ввести их в другую крайность, чтобы они по чрезмерной осторожности не стали опасаться подобного осквернения каким-либо образом без их ведома… Если будешь есть, не зная и не слыша, что это — идоложертвенное, то не подлежишь наказанию, так как это — дело неведения, а не невоздержания… Апостол предоставляет им великую независимость и свободу: не дозволяет им даже сомневаться, т. е. исследовать и разведывать, идоложертвенное ли это или нет, а заповедует просто есть все, находящееся на торжище».

И даже если сам христианин знает, что ему предлагают идоложертвенное, однако он не предупрежден об этом обстоятельстве угощающими или продавцами, даже тогда, оградив себя молитвой, он имеет полное право без смущения совести «есть все без исследования». Но апостолу Павлу и представиться не могла нынешняя ситуация: атеистически настроенный хозяин угощает гостей какими-то продуктами, о которых он сам уверяет, что они самые что ни на есть обычные, а гости-христиане твердят: «Нет уж, не притворяйтесь! Мы знаем, что вы на самом деле даете нам идоложертвенное». Нельзя же всерьез считать, что все сотрудники налоговой инспекции и паспортных столов — сплошь каббалисты-оккультисты, которые втайне от нас метят государственные документы с нашими именами и данными тайными же шестерками с тем, чтобы перепосвятить нас на служение сатане!

Не всякая встреча с тремя шестерками есть свидание с антихристом.

«Число 666 есть просто число, которому предшествует число 665 и следует за которым число 667. И не более того. Оно не хуже, не лучше любого другого числа. Число 666 вовсе не является сатаной, так же как число 3 не есть Святая Троица. Мы не поклоняемся числу 3 и нисколько не боимся числа 666. Мы не пифагорейцы, а православные христиане. Не всякое имя Иисус есть имя священное и божественное, ибо в истории, кроме Богочеловека, были и другие носители этого имени. Но отнесенное к Господу нашему, имя Иисус есть имя святое и божественное. Также и число 666 не ость число пагубное. Но то число, которым будут запечатлеваться поклонники антихриста, будет числом несомненно пагубным, ввергающим в геенну огненную всех уверовавших в антихриста как Бога ради ложных чудес его. И целью Тайнозрителя вовсе не было внушить нам мистический ужас перед числом 666 как просто перед числом. Когда явится антихрист, то, вне всякого сомнения, сумма букв имени его будет исчисляться этим числом» (священник Петр Андриевский).

Более того, святитель Ириней Лионский полагает, что в Писании имя антихриста утаено и заменено шестерками из благочестивых соображений: «имя же его умолчал, потому что оно недостойно быть возвещенным от Духа Святого» (Против ересей. 5,30,4).

Не значит ли это, что если само имя антихриста есть скверна, то цифровая комбинация, с помощью которой он может быть узнанным, сама по себе уже не является кощунственной?

Если я стою на обочине, а мимо меня проезжает машина с номером 666 и обдает меня грязью — не стоит сразу считать себя мучеником за Христа, а происшедшее расценивать как признак скорого конца света. Моя одежда, конечно, запачкана. Но никак не стоит думать, будто три шестерки как-то коснулись при этом моей души и веры во Христа. Нет, если я выругаюсь вслед проехавшему хулигану, моя душа станет дальше от Христа, но — это уж исключительно по моей вине.

Впрочем, вина есть и на владельце той машины. Он, конечно, никак не антихрист и даже вряд ли является его сознательным слугой или чаятелем. Но то, что он попросил ГАИ дать ему именно этот номер, — уже проявление атрофии духовного чувства в его собственной душе. Да, да, номера, подобные 666, не выдаются случайно. За такие «ладные», запоминающиеся, выделяющиеся номера в ГАИ доплачивают. Владелец машины попросил именно такой номер, чтобы похвастаться перед дружками и подружками. Он пожелал продемонстрировать свое «вольнодумство». Он и в Бога-то, пожалуй, не верит, а тем более с сатаной всерьез не считается… Но все равно — его выбор дурно пахнет. Этот выбор пахнет духовным трупом.

Кстати, если однажды автовладелец решит все же подбросить «голосующего» на дороге батюшку, священник вполне имеет право сесть в его машину и по пути даже попенять ему за хулиганский номер. Но путешествие в машине с номером 666 священника явно не осквернит. Святые и на бесах путешествовали…

Не сквернит же христиан путешествие на кораблях, косящих имена мифических богов и богинь: «Афродита», «Венера», «Нептун», «Громовержец»… Были такие корабли и в составе русского военного флота, что совсем не исключало наличия на них православных иеромонахов.

И христиан Франции не оскверняет ежедневное использование ими имен языческих богов. Во французском языке названия дней недели до сих пор включают в себя языческие имена: mardi (вторник) — день Марса; mercredi (среда) — день Меркурия; jeudi (четверг) — день Зевса; vendredi (пятница) — день Венеры. Но ведь не Меркурию и не Венере молятся во французских православных монастырях в эти дни, а Христу и Его святым, хотя в богослужебных расписаниях и написано, например: «19.12, mardi — St. Nicolas».