Планзейгер. Хроника Знаменска

— Вчера у вас были два дяденьки, — миролюбиво просюсюкал Черемушкин, подстраиваясь под строптивого ребенка. — Забыли сумку. Как бы её, сумочку эту, забрать?

Щелкнул замок, дверь отворилась. Между прочим, девочка оказалась белобрысым мальчиком.

— Только быстро, — сказал мальчик и как только друзья прошмыгнули в прихожую, тут же захлопнул дверь.

— Какая из себя сумка? — спросил мальчик.

— Черная, большая.

— Этого мало, — сказал мальчик.

— Из полиэстера, — добавил Черемушкин, удивляясь рассудительности мальца. Хотя какая тут к черту рассудительность, ежели впустил в дом незнакомых людей.

— Как звали этих двоих? — спросил мальчик, но вдруг улыбнулся и махнул рукой. — Ладно, не напрягайтесь, вижу, что оттуда. Вон сумка, под вешалкой стоит. Но вы ведь не только ради сумки пришли.

— Не только, — согласился Черемушкин, переглянувшись с Дергуновым.

— Проходите в комнату, — сказал мальчик. — Можно на диван.

Молча проследил, как друзья усаживаются, после чего сказал:

— Я и есть Иеремия. Так что у вас за вопрос?

По описанию оперов, по пьяной лавочке забывших у Иеремии сумку, был Иеремия здоровенным таким белобрысым бугаем, которого трактором не своротишь и нипочем не перепьешь. При этом хитрым, умным, наблюдательным, разбирающимся в здешних тонкостях. То есть, был Иеремия опытным матерым пожившим своё мужиком, но никак не ребенком.

С другой стороны, и показавший им дом номер пятнадцать папаша с мотней на попе что-то такое, уходя, молотил, что никакой он не дядя, а вчера ещё был Генашкой. Странные дела тут творятся.

— Ты, мальчик, хочешь сказать, что ты и есть тот самый Иеремия? — уточнил Черемушкин.

Иеремия утвердительно кивнул.

— А что? — задумчиво сказал Дергунов, который сидел на диване так и не снявши своего рюкзака. — Под Пермью, говорят, тоже наблюдаются выкрутасы со временем.

— Ну, не до такой же степени, — произнес Черемушкин, — Ты, парень, один живешь? Мама, папа есть?

Иеремия поморщился и сказал:

— Так что у вас за вопрос?

После чего подошел к окну, выглянул на улицу, осторожно так выглянул, будто бы опасаясь чего-то. Чего именно?

— Ты не обижайся, — Черемушкин встал и направился к серванту, на котором стояла выцветшая фотография. — Очень любопытно. Это ты?

С фотографии на него смотрел мордастый парень с неохватной шеей и нехорошим прищуром.

— Я, — ответил Иеремия.

— Когда снято? — немедленно спросил Черемушкин.

— Почем я знаю? В общем, так, ребятки, мы так не договаривались, на глупые вопросы я не отвечаю. Шли бы вы откуда пришли, мне ведь только свистнуть, мигом прибегут.

Экие перепады у этого мальца: то полная расположенность, благожелательность, а то в горло готов вцепиться.

— Прости, дорогой, — миролюбиво произнес Черемушкин и широко улыбнулся. — Не знал, что тебя заденет.

Поставив фотографию на место, развел руками, дескать — бывает и, все так же улыбаясь, сказал:

— Ты случайно не слышал о таком Валете? Он в вашем районе проживает.

Иеремия вдруг побледнел, забегал глазами, весь как-то съежился, потом плаксиво проговорил:

— Дяденьки, ну пожалуйста, ну не надо.

И, торопясь, затараторил:

— Я вас не звал, я вас не знаю, пошли, стало быть, вон. Забирайте свои шмотки и чтоб я вас больше не видел.

При этом подпихивал плечом застоявшегося Черемушкина к выходу, чтоб уматывал, хватал засидевшегося Дергунова за руки, чтоб побыстрее встал и катился.

Всё это было весьма неожиданно, впрочем не более неожиданно, чем всё остальное в этом городе.

Так получилось, что Дергунов, схватив тяжелую сумку, выскочил за порог первым, а Черемушкин, пытаясь воззвать к разуму взбесившегося ребенка, застрял в дверях и что-то там, увещевая, бормотал, но внезапно произошли два взаимоисключающих действия: Иеремия сунул Василию в брючный карман туго скатанный бумажный шарик, затем без всяких усилий развернул его, весившего в два раза больше, к себе спиной и выписал мощнейший пендаль, от которого Черемушкина неотвратимо понесло на Дергунова. Дверь с треском захлопнулась, одновременно с этим Василий опрокинул хилого очкарика.

Что-то при этом хрустнуло.

— Прости, старик, — сказал Черемушкин, вставая с Дергунова. — Очки?

— Пожалуйста, пожалуйста, — проскрипел Дергунов и с кряхтением сел. — Всё спешим, торопимся. Куда? Зачем?

Поднял упавшие очки, просунул палец в пустую дыру в оправе, где минуту назад имелось стекло, посмотрел на мельчайшие осколки, запоздало чертыхнулся.

— Ничего не понимаю, — признался он и водрузил очки с треснувшим левым стеклом на переносицу — А ты?

— Что я? — отозвался Черемушкин, аккуратно, стараясь не порвать, разворачивая бумажный шарик Иеремии.

— Ты хоть что-то понимаешь?

Черемушкин пожал плечами, не до Лёхи было с его переживаниями. На мятом-перемятом листе бумаги крупно и очень разборчиво (то есть, заранее, то есть, не второпях) было начертано: «Валет, он же Куарий Амбертович Гринбаум, он же Николай Альбертович Гриневский, в бегах. Искать его нужно либо в Санкт-Петербурге, либо, что вернее всего, в Москве и именно как Гриневского. Дополнительную информацию о Валете можете получить по адресу ул. Зомбера, дом 31, кв. 3 у Берца Хлоя Марасовича».

Это был основной текст, дальше было приписано меленькими торопливыми буквами:

«Берц не подвергается трансформации, а следовательно поднадзорен в меньшей степени, чем я. Вчера наболтал лишнего, за что поплатился, вышел из доверия. Бумагу эту сожгите, либо съешьте. Вчера не успел её передать. Радуйтесь, что ваших людей не удавили».

Вот оно что. До вчерашнего дня Иеремия был такой же, как Берц, то есть не подвергался трансформации, то есть должен был сегодня проснуться прежним Иеремией. Перестарался вчера Иеремия, перестарался. Жаль, неплохой бы агент получился.

— Пошли, старик, — сказал Черемушкин. — Тут рядом.

Глава 5. Вопреки логике

На первом этаже их ждали. Едва они спустились по предательски повизгивающей лестнице, из темноты коридора выступили две коренастые фигуры в мятых пиджаках и жеваных брюках. Лица были скрыты под кепками-аэродромами, выглядывали лишь массивные подбородки, о которые кулаки отшибешь.

— Документы, — сказал один из коренастых глухим басом.

— Паспорт, удостоверение? — миролюбиво уточнил Черемушкин, понимая, что права качать нет никакого смысла и что драться придется одному, на Дергунова надежды никакой.

При этом он отдавал себе отчет в том, что дракой тут дело не решишь, уж влипли, так влипли, эти двое далеко не единственные. Всё дело в Иеремии, который вдруг сделался поднадзорным. Кто ж знал?

— Шуткуешь, парниша? — усмехнулся второй верзила. — У нас тут особые документы требуются, к нам можно только по особому распоряжению. Вот и гони пропуск.

Протянул руку, и тут же попался на прием, с грохотом, подняв тучу пыли, рухнул на дощатый пол. Другой дядя обхватил Черемушкина сзади, сдавил мощными руками, но, получив локтем по носу, взревел от боли и ярости, ослабил смертельную хватку, затем и вовсе отпустил. Повалить его, держащегося за нос, было секундным делом. Да уж, не борцы, не борцы, но, что интересно, кепки так и не слетели, будто приклеенные.

Дергунов нашарил под лестницей вонючие шмотки выдворенного из подъезда бомжа, которых с лихвой хватило, чтобы крепко-накрепко, спина к спине, примотать друг к другу верзил и вставить кляпы. Запихав их, тяжеленных, всё под ту же лестницу, друзья поспешили к выходу.

Демонстрация уже прошла, оставив после себя разноцветные клочки бумаги, лопнувшие воздушные шарики, пустые бутылки. От соседнего дома, поругиваясь, к замусоренной дороге плелся дворник с метлой, кроме него во дворе никого не было.

— Так, дом 31, — сказал Черемушкин, прикидывая, куда идти. — По нашей стороне. Пойдем дворами, чтобы не светиться.

Пошагал было налево по узкому выщербленному тротуару, но Дергунов, вцепившись в локоть, как клещ, остановил его и горячо зашептал в ухо:

— Чувак, не сейчас. Нас же будут искать, костей ведь не соберешь.

— Оставался бы дома, — вырвав локоть, раздраженно бросил Черемушкин. — А раз ты здесь, будь добр работай. За мной.

И, хмурясь, решительно пошёл дальше.

В самом деле, какого черта, ничего ещё толком не узнали, сплошной туман, а этот туда же: костей не соберешь, нас будут искать…. Ну, будут, кто ж знал-то, что так обернется, но задание есть задание, проще простого всё бросить и ломануть в кусты…

Всё шло как-то не так, вопреки логике. Нет, конечно же, в сопредельном мире, то есть в мире с нашей позиции не настоящем, вымышленном, и логика должна была быть не настоящая, но, ребята, ведь это даже ежу понятно, что если некто Иеремия вышел из доверия и к этому Иеремии должны явиться некие, скажем, агенты, то либо в жилище Иеремии располагается засада, либо за агентами организуется слежка. А её, этой слежки, нету. И двое в грузинских кепках на роль контрагентов никак не тянут…

Что-то острое кольнуло в шею, и всё потемнело перед глазами…

Очнулся он в большой комнате со светлыми, залитыми солнцем обоями, на жестком стуле, туго обвязанный бельевой веревкой. Попробовал встать, стул не пустил. Ломило затылок, голову не повернуть, зачесался нос, по которому иезуитски медленно стекала капелька едкого пота. Сзади кто-то замычал, Василий скосился и увидел примотанного к такому же тяжеленному стулу Дергунова. Глаза у Лёшки были как у алкаша, хватанувшего литровую кружку самогона.

Из мебели в комнате наличествовал двустворчатый шкаф темного дерева и большой круглый стол, да вот ещё стену украшала фотография мужика в темно-зеленой военной форме неизвестного рода войск. Мордуленция у вояки была знакомая, ба — да это же генерал Семендяев. Правда, лет эдак на тридцать моложе, ещё без этих ниспадающих на воротник щек, без набрякших мешков под глазами…. Но позвольте, откуда здесь-то?

В дверном проеме бесшумно, будто из-под земли вырос, возник один из верзил в неизменной кепке, встретил взгляд Черемушкина, осклабился. Зубы у него были кривые, желтые и редкие, через один. Вразвалку подошел к Черемушкину, ударил наотмашь по уху, а ручонка у него тяжелая, пудовая, в голове зазвенело и что-то лопнуло. Вновь замахнулся, но сзади кто-то негромко сказал «Отставить». Верзила отступил, из-за его спины вышел «Семендяев», тот, что на фотографии.

Деловито осведомился:

— Фамилия? Цель прибытия?

Точь в точь, как два Сергея, сухо, деловито, и при этом в глаза смотрит, не отрываясь, не мигая.

— Черемушкин, — ответил Василий, с трудом ворочая немеющей челюстью. — Цели как таковой нет.

Голова готова была лопнуть от звенящей боли.

«Семендяев» продолжал сверлить его взглядом матерого удава, от которого мурашки по спине. Пауза затягивалась, но боль, как ни странно, проходила.

— Врёшь ты всё, — сказал, наконец, «Семендяев» — За золотом пришел.

— За каким золотом? — не понял Черемушкин.

— Которое в сумке, — усмехнулся «Семендяев». — Валет нашел его первым, теперь в бегах. Ты же его ищешь, Валета-то?

— Ищу, — обрадовался Черемушкин. — Где он?

— Тебе всё доложи, — сказал «Семендяев». — Не ты один его ищешь.

И буркнул что-то непонятное.

Верзила выхватил из кармана здоровенный тесак, под ложечкой у Василия заныло. В тот же миг веревки на его руках ослабли, затем и вовсе свалились на пол. Сзади кто-то гортанно хихикнул и, жарко дыша в ухо, спросил: «Не обделался, гаденыш?» Это был второй амбал. Тем временем первый верзила освободил Дергунова.

— Как ухо, Вася? — подойдя, участливо спросил «Семендяев».

Помнится, имени своего Черемушкин не называл, но ведь и про Валета он тоже ничего не говорил. А ухо, между прочим, поныв, успокоилось. Почесывалось порою, однако не ныло. Вообще, наш человек терпелив, вынослив и зарастает на нем всякая гадость, как на собаке.

— Нипочем бы не заросло, — будто услышав, возразил «Семендяев». — Менанж вернул должок, но не подрассчитал, в результате лопнула барабанная перепонка. Век бы тебе, Вася, ходить глухим, если бы я не подлечил. Скажи спасибо.

— Спасибо, — ответил Черемушкин.

— Держись меня, — «Семендяев» подмигнул. — Пару слов, чтобы поставить точки над «и». Два моих помощника, Менанж и Фазаролли, которых ты одолел в рукопашной, люди юные, неопытные, но очень быстро всему учатся, так что не задирай носа. Впрочем, насчет помощников — это я поспешил. Какие они, нафиг, помощники? Так — подготовишки, заготовки, сырье. Ты нужнее, ты, вроде, подходишь, но придется поднапрячься, чтобы оправдать доверие.

И ни к селу, ни к городу хохотнул. В итоге получилось несерьезно.

— Как-то вы поаккуратнее бы, могут и услышать, — пробормотал Черемушкин, которому почему-то очень неудобно было сидеть в кресле, будто на разъезжающейся поленнице сидел, бугристо, всё ходуном ходит, того и гляди загремишь.

— Что такое гипноз знаешь? — усмехнулся «Семендяев», не спуская с него глаз. — Учили вас этому в университете?

— Какая разница: учили — не учили? — сказал Черемушкин.

— Кто может услышать, Вася? Ты о ком?

Тут Черемушкина отпустило, он оторвал от удава «Семендяева» глаза и увидел, что тот прав. Дергунов на своем стуле и двое амбалов застыли, как истуканы, в самых нелепых позах, вот только гипноз ли это?

— Короче, вводную я провел, чем очистил свою, хе-хе, душу, — в духе настоящего Семендяева сказал двойник. — Теперь я буду считать. При счете три ты, Вася, проснешься и этот разговор забудешь. Итак, раз, два, три…

Глава 6. Хлой Марасович

— Как ухо, Вася? — участливо спросил «Семендяев».

— Спасибо, ничего, — отозвался Черемушкин, ловя себя на мысли, что где-то когда-то это уже было — и чудесно помолодевший Семендяев, и громоздкий, жутко неудобный стул, и этот участливый вопрос.

— Вот и славно, — сказал «Семендяев». — На всё про всё у нас пять мину. Вот вам, перво-наперво, по аусвайсу, чтоб не прятаться по кустам. А вот ваша сумка. Или не ваша?

— Наша, наша, — наперебой сказали Черемушкин с Дергуновым.

На улице их в потрепанной зеленой колымаге, чем-то напоминающей Оку, ожидал Менанж.