Настолько среди нас силен завистник[100]!
Так он хитроумно измышляет лукавства, которые бьют точно в цель,
{155} когда хочет поразить какой-либо народ или город,
645 кроме тех, которыми он искушает каждого, и
делает из такого предстоятеля свод законов лукавства.
И тогда перед нами медь, облеченная в золото
или хамелеон, меняющий цвет кожи:
борода, смиренный нрав, поникшая глава,
650 немногословие, все облачение верующего,
величавая поступь, мудрость во всем, кроме разума…
Но первое из первых его нынешних благ —
достопочитаемый ефод или облачение Самуила;
есть смиренное ложе, даже без покрывала;
655 на голове — [длинные волосы] — украшение дев,
перевязанные льняной нитью и помещенное в чехол —
все это суть видимые признаки молитвы.
Как не разразиться речами, мне несвойственными?
Не могу не сказать несколько слов, вызванных гневом:
660 удержи либо распущенность, либо волосы!
Почему ты хочешь одновременно обладать тем, что не твое, и тем, что твое?
Одно дело — границы Мисийцев и Фригийцев[101],
другое — воды Мерры[102] и Силоама[103]!
Первые непригодны для питья, а вторые исцеляли болезни,
665 после того как ангел приводил их в движение[104].
Ты растишь двойную лозу, сеешь два раза,
одежда твоя сшита из двух кусков,
ты поставляешь под одно ярмо то, что не может быть сопряжено.
Сочетание несовместимого, если ты знаешь, запрещено законом,
670 который стремится избежать двусмысленности.
Одно украшение у женщин, другое у мужчин,
одна высота для воронов, другая для орлов.
Постыдно, когда ничтожные подражают великим:
Это производит жалкое впечатление. Пусть рассказ о чародеях фараона
675 с ясностью убедит тебя[105].
Но если ты ищешь занять место среди мудрецов,
не превращай только жезл в змея[106]!
Я очень хочу, чтобы ты во всем был подобен великому Аарону,
{157} но если ты в числе египетских магов,
680 занимайся сразу же всем [их искусством], если оно хорошо
(никто тебя не осудит за подражание тому, что хорошо);
но если дурно, держись подальше! Пощади то, что принадлежит мне!
И знай, что это — мое, несмотря на все твое искусное притворство.
Ты лишаешь меня моей единственной овечки[107].
685 Одежда обманчива: найдется ли Нафан, чтобы сказать об этом?
Я прибегу и разорву на тебе темный хитон,
если смогу тебя схватить. В самом деле, порой вы
наслаждаетесь этими одеждами, вроде как самой грубой пищей,
когда у вас вызывают тошноту изысканные блюда.
690 Разорви также и ты нечто мое, если найдешь
что-нибудь слишком изысканное или чуждое мне.
Что было бы более справедливым, чем это?
Лаван[108] пусть имеет белых [овец], тогда как пятнистые[109]
принадлежат пастырю, который много потрудился,
695 тому, кто замерзал от ночного холода и был опаляем солнцем[110].
Итак, наиболее постыдное из всех постыдных дел есть сокрытие истинного характера.
Все же удерживай его, и я произнесу тебе похвалу.
Но [то, что происходит] сейчас, возможно ли это? И на что это похоже?
Можно ли смеяться над каким-нибудь забавным вымыслом,
700 когда «забот полон рот»? [Это будет] «смех сквозь
слезы[111]». В рассказе кладут на брачное ложе кошку[112],
Украшенную, как невеста:
свадебные подарки, рукоплесканья, смех: блестящая свадьба.
Но кошка, когда увидела мышь, пробегавшую среди [гостей]
705 (она, хотя и была невестой, все же оставалась кошкой), бросилась на нее
и получила обед, но не свадьбу.
Таков и всякий лжеучитель:
{159} ведь природные качества не меняются быстро.
— Но весьма ловок в делах тот человек,
710 которого ты не одобряешь; он совершенный начальник;
он лавирует между старыми и новыми течениями.
Тот, другой — благочестив, но полезен только одному себе.
— Кто это говорит? Какой испорченный человек!
Ведь нет такого, кто жил бы только сам в себе,
715 ни среди хороших, ни среди дурных.
Но подобно этому воздуху, который, смотря по тому, что он впитывает,
бывает благовонным или зловонным,
и мы быстро приспосабливаемся к соседям:
к хорошим хуже, к дурным же очень [быстро],
720 потому что легче подражать злу.
И если такой человек становится у нас епископом[113],
если он наихудший и полон мерзости, то тогда [исполняется написанное: ] «терновник царствует над деревьям[114]».
Если же [становится епископом] наилучший, то тогда снова великий Израиль в столпе огненным,
725 ведущем его[115], шествует
в землю надежды, достичь которой стремимся все мы,
хотя [этот человек] не вертится без дела и не завсегдатай площадей,
не Протей[116], изощренный в коварной перемене образов,
и не Мелампо[117] или кто-либо другой, непостоянный,
730 с легкостью принимающий любое обличье
в зависимости от внезапного изменения обстановки.
Итак, почему ты, скажи мне, называешь бесполезным
того, глядя на которого мы могли бы стать лучше?
Или почему ты называешь наилучшим и ловким епископом[118]
735 того, глядя на которого ты с презрением отвергаешь моих[119]?
Несомненно, что излишнее неприятно мудрецам,
тогда как благородное в высшей степени убедительно.
Будь ты тем, как подсказывает твоя душа, а я буду этим.
Может быть, ты думаешь, что наилучший из живописцев {161}
740 не есть тот, кто пишет движущиеся фигуры простыми красками —
какой-нибудь Зевксис[120], Поликлет[121] или Евфранор[122] —
но любой, кто с помощью ярких и светлых