О себе самом и о епископах

40 Ненавижу учения, противником которых является сама жизнь.

Хваля окраску гроба, я испытываю отвращение

к зловонию разложившихся членов внутри него[4].

— Как же это? Что это значит? Почему ты, говорящий всегда

блестящие речи, не скажешь красиво и на этот раз?

45 — Потому что страдающему свойственно (ради облегчения) изливать свою скорбь

Богу, друзьям, родителям, соседям, гостям,

или, по крайней мере, будущему времени и грядущим поколениям.

Но поведу я свою речь немного издалека.

Никто не может сказать, что труждающиеся

50 получают награду за свой труд в этой жизни: шутит тот, кто так думает.

Все совершает свой путь в ночи и мраке.

Бог одних испытывает огнем, а других окружает мраком,

до тех пор пока огонь не осветит все.

Один прожил трудную жизнь,

55 стеная, проводя ночи без сна, в слезах растворяя свои члены,

ограничивая себя даже в простой постели и пище,

заботясь об изучении богодухновенных Писаний

и постоянно бичуя себя внутренними переживаниями.

Что еще я упустил? Что недолжное я сделал?

60 Другой сорвал плоды своей молодости,

смеялся, пел, предавался обжорству

и всем наслаждениям, на чувства

{117} не налагал запоров, был как жеребец без узды.

Затем, на одного (то есть на мудреца — А. Я.) обрушивались несчастья

65 (впрочем, это не несчастья: ведь не касается мудрецов

ничто из здешнего), какими их считает большинство людей,

которые поэтому вообще не признают, что несчастный может хотя бы казаться мудрым[5].

Другой же, успешный во всем, имеет успех и в этом:

то есть в том, чтобы считаться в высшей степени добродетельным человеком[6].

70 Свидетелем же вышесказанного являюсь я, говорящий эти слова.

Я находился выше вещей, видимых чувственными очами,

и мой ум сообщался только с областью умопостигаемого[7].

Я оставил славу, имение, надежды, литературную деятельность,

роскошествовал тем, что был избавлен от роскоши, и небольшим куском хлеба

75 услаждал жизнь. Я был свободен от оскорблений

(впрочем, ты должен ожидать всего, даже если ты мудрец!).

Но некто[8], оторвав от благ, против моих ожиданий увел меня

в чужие края. Кто это был, я не буду говорить.

Дух ли божественный, грехи ли мои были причиной того,

80 что я поплатился за мое превозношение?

Но внешняя причина этого была такова: собрания пастырей

и православный народ (хотя он и не был еще многочислен)

увидели, наконец, слабый луч света[9]:

они могли уже относительно свободно исповедовать православную веру;

85 они постепенно снова стали дышать свободнее среди окружавших их зол,

болтливых языков и многочисленных заблуждений:

они страдали от всего этого, но не имели защиты.

Да и возможно ли, чтобы было приятно розе посреди терния

или зрелому плоду винограда среди неспелых гроздьев?!

90 Итак, вот [в каком положении находились дела, когда] пришел я, благочестивый странник,

{119} уступив заклинаниям и многим мольбам,

отвергнуть которые было бы с моей стороны проявлением чрезмерной гордыни.

Но когда я пришел, покинув землю Каппадокии[10],

являющуюся для всех оплотом истинной веры

95 (но не народ или какую-нибудь из моих обязанностей[11]:

все это суть козни врагов, лживые речи,

невежественно придуманное прикрытие их зависти…) —

я хочу, чтобы теперь вы сказали, что последовало затем:

ведь вы — свидетели трудов моих.

100 Разве что-нибудь неблагоприятное, резкое или вредное

я сказал или сделал в течение этих двух с лишним лет[12]?

Кроме разве одного того, что я пощадил дурных людей,

которые в самом начале побили меня камнями,

и я перенес это терпеливо. Поистине, весьма благочестиво,

105 чтобы я так и переносил страдания Христовы.

Ты видишь что бедные приносят в дар Богу[13].

Но мы можем даже это, если угодно, вменить себе в вину.

Кто-то сказал, что чувственный разум[14] подобен тле,

разъедающей кости. В этом я убедился на собственном опыте:

110 тело мое, прежде крепкое как медь, а теперь изнуренное заботами,

уже клонится к земле. Но ничего другого я все равно не могу дать,

хотя я и должен больше, даже если внесу все.

А что еще может случиться с тем, кто связал себя с немощным другом?[15].

Однако мне пора вновь обратиться к начатой речи.

115 Меня позвали, и я сплотил народ, который находился среди волков;

я напоил словом жаждавшую паству[16],

посеял веру, укорененную в Боге,

распространил свет Троицы на тех, кто раньше находился во тьме.

Я уподобился закваске в молоке и лекарству

120 благодаря силе убеждения; поэтому одни уже присоединились [к истинной вере],

другие были близки [к этому], а иные еще только собирались [прийти].

Но настроение всех, бывшее прежде бурным, изменилось,

{121} и истинное учение вызвало ответную любовь:

появилась надежда развить полный успех из этой умеренной расположенности;

125 Это знает счастливый город Рим[17] — здесь я, главным

образом, имею в виду тех, кто в нем первенствует.

Эти люди неожиданно удостоили меня некоей чести[18],

а лучше у них иметь хоть немного славы,

чем быть первым по чести среди всех остальных:

130 в самом деле, они намного могущественнее всех!

Когда я был у них, я был в почете,

и даже сейчас, когда я удалился, они осуждают дурных.

Ведь они не могли сделать ничего, кроме этого,

да и сам я не просил их ничего делать. «О город, город!»

135 (если воскликнуть в духе трагедии[19]).

Но добропорядочные и благовоспитанные[20] мои сопастыри,

лопаясь от зависти (вы знаете Фрасонидов[21]:

неотесанность не переносит культуры),

взяли себе в союзники мою телесную немощь, являющуюся спутником трудов моих,