Православное пастырское служение

Вот несколько примеров такого состояния: 1) "Я пропал, все равно буду грешить, я не могу бороться со своими закоренелыми привычками"; 2) страх ввести ближнего в какое-нибудь искушение и быть ответственным за чужие грехи, и как последствие этого — удаление от общения с людьми; 3) страх сексуального осквернения мыслями, видениями, снами и пр.; 4) боязнь оскоромиться в посту и т.д. Все это свидетельствует о каком-то рабском страхе перед Богом и болезненной мелочностью в свои поступках. Один умный и вдумчивый католический духовник и хороший психоаналитик Шульте в своей книге говорит, что во время исповеди встречаются люди, которые признаются, как они боятся наступить на улице на газетную бумагу с именем Божиим, крестом или иным священным изображением. Эта боязнь доводит их до какого-то оцепенения, почти что мании. Так оно и есть на самом деле: такого рода страхи и помыслы стоят на границе с психиатрией, с навязчивыми идеями и пр. Он приводит примеры и священников, которые во время богослужения охватываются страхом, как бы им не забыть помянуть то или иное имя, или неправильно произнести освятительную формулу, или же не забыть подобрать с дискоса крошек Тела Христова. Шульте называет эти разряды мнительных людей "мементисты, консекристы, фрагментисты." Подобные случаи имеют место и в православном священническом быту. На исповеди такие иереи каются именно в том, что они боятся не так сказать какую-нибудь существенную важную формулу или не забыть произвести то или иное священное действие. Эта мелочность приводит к еще большей мелочности и мнительности, убивает в них всякое творческое начало, развивает подавленность грехом и приводит к ханжеству. От духовника ожидается тут мудрое слово и правильная ориентация в духовном трезвении и в началах аскетики. Кающегося носителя мнительной совести надо всячески подбодрить, укрепить, отрезвить.

Дети. Особенные затруднения встают перед священником при исповедании маленьких детей. Это происходит от разных причин. Во-первых, не всякий имеет особый дар разговаривать с детьми в правильном тоне, правдивом, естественном. Во-вторых, обстановка исповеди. Родители не всегда дают надлежащее воспитание ребенку, развитие в нем церковности, не умеют дома подготовить к исповеди, особенно первой. От священника поэтому зависит устроить правильное детское говение, заранее говорить им о покаянии, объяснить все с этим связанное, пробудит соответствующее настроение.

Затруднения во время исповеди проистекают от своеобразности детской психологии, отличной от психологии взрослых людей. Если священник ошибочно возьмет неправильный тон, напр., стараясь подделаться под воображаемый детский мир, то это создаст неправильный подход к душе ребенка. Естественность и искренность дети чувствуют гораздо сильнее, чем кто бы то ни было.

Священник должен действовать на ребенка непосредственно, без излишних рассуждений и отвлеченностей. Надо действовать на совесть, пробудить ее, звать к искренности с самим собой. "Начало премудрости — страх Господень." Это должно быть внушено детям с раннего детства. Страх Божий не как паническое чувство, а как благоговейное почитание Небесного Отца, растворенное сыновней любовью. Нельзя развивать в ребенке утилитарного отношения ко греху и добродетели на юридических и наемнических понятиях: если будешь себя хорошо вести, то и Бог пошлет тебе все хорошее, а если будешь себя вести плохо, то Бог тебя лишит того-то и того-то. Это недостойно христианского понимания богоусыновления и евангельской проповеди любви и морали. В евангельской морали очень часто нет этого именно равновесия и нашего понятия справедливости (награда виноградарям не по людской справедливости, а по милости и любви Божией). Священник не должен злоупотреблять угрозами: тебя Бог накажет. Надо воспитывать в детской душе с самых ранних лет примат любви, а не страха; сыновства, а не рабства и наемничества. Духовник должен найти это нелегкое равновесие страха Божия и сыновней любви. Надо постепенно развивать в душе ребенка истинно христианские чувства любви к Евангелию, преданности Церкви, любви к чистоте, святости, приводить примеры святых, отдавших все и самих себя Богу.

Особенно надо обращать внимание на детскую склонность ко лжи, к пользованию чужими вещами, к издевательству и насмешкам над слабыми, на склонность детей мучить животных, на привычки кривляться и вообще быть неискренними, на склонность к грубости и т.д.

Молодежь. Если в исповедании детей большим облегчением для священника является их искренность, открытость, готовность чистосердечно каяться в своих грехах и поступках и легко плакать от сознания своей вины, то при исповеди молодых людей в возрасте от 16 до 20 лет священник нередко наталкивается на какую-то внутреннюю забронированность и нежелание подпустить близко к себе взор духовника. Случается, что юноша или девушка этого возраста приходят к исповеди по требованию своих домашних, или по прежней традиции, или даже по искреннему желанию и религиозному чувству, но уже затуманенному ложным стыдом этого возраста. Как бы то ни было — самым большим препятствием для молодежи бывает какая-то скрытность, застенчивость, недоверие.

Это — самое ответственное время всей жизни человека. Тут происходит наиболее резкое изменение в душе человека, формирование его характера, смена прежних ощущений новыми, прошедшими через горнило рассудочности восприятиями. Это "пора надежд и грусти нежной"; период романтики, бурных очарований и горьких разочарований; время первых исканий пытливого разума, возникновение первых сомнений, пробуждающихся искушений неверия и недоверия прежним авторитетам. В эти годы остро развивается гордость, самолюбие, отстаивание первенства во всем, происходят первые встречи с тайнами бытия как физиологическими, так и метафизическими; впервые пробуждается эрос и секс уже дает о себя знать. Юноша и девушка особенно чувствительные в эти годы ко всему ложному и ненастоящему, как это не парадоксально, легко поддаются соблазну позы, роли, фразы, надуманных образов: то играют роль отрицателей и бунтарей, то разочарованных или скептиков; им заманчиво все таинственное, хотя разум хочет ниспровергнуть все ему неподведомственное. "Тайны, язык намеков, скрытность от взрослых" побуждают молодую душу поведывать все сокровенное листам дневника, которые в эти годы пишутся с особенным азартом, — но часто и здесь фраза и желание играть роль не покидает молодого и "разочарованного" романтика; он не вполне искренен с самим собой и на страницах своего дневника продолжает становиться в какие-то позы.

На исповеди этот разряд кающихся особенно труден, так как осторожный священник боится как бы не задеть хрупкий сосуд души и какие-то сокровенные пружины.

Священник должен остерегаться, с одной стороны, не оскорбить молодую застенчивость и скрытность, а с другой — как бы самому не оказаться слишком нерешительным и небрежным в исповедании чужих помыслов. Нельзя чего-то упустить в исповеди такого юноши (девушки) и не помочь стыдливой совести откровенно все рассказать, но в то же время нельзя и самому слишком резко вторгаться в сокровенные области чужой души и не натолкнуть на грех, сказав, может быть, то, что кающемуся даже и в голову не приходило, не соблазнить, не нарушить какой-то очень затаенный покой.

Если священник вообще умеет подойти к грешникам, развил в себе чувство сострадающей пастырской любви, если хочет быть не грозным обличителем и моралистом, готовым на епитимий и нотации, а настоящим духовным отцом, то ему удастся, даже при скрытности собеседника, расположить его к себе, внушить доверие и потребность искренне поведать о своих грехах и проступках. И тогда, после обычных признаний повседневных грехов, когда исповедующийся замолкает и не решается сказать о самом главном (о грехе блуда, или привычке брать чужое, или даже воровать деньги у родителей, или т.п.), вот здесь, по совету мудрых и опытных духовников надо ласково сказать: может быть, есть грех, в котором тебе совестно признаться? Может быть, ты не все сказал на прежних исповедях? Или забыл, а потом вспомнил и уже не осмелился сказать духовнику? (Митр. Антоний, "Исповедь", стр. 30). Когда "кающийся, познав в твоем лице не грозного обличителя, а состраждущего ему друга, наконец, скажет о своем преступлении, не ужасайся и не негодуй, ибо он сам себя довольно укорял, а только посетуй, зачем он раньше не сказал о сем, зачем скрывал на прежних своих исповедях." (там же).

Бывает, что к исповеди подходят молодые люди, которые пришли по принуждению дома или по другой причине и говорят, что им собственно нечего сказать, что они не верят в необходимость таинства Покаяния, что в сущности они и в Бога-то не верят по-настоящему, как верили в детстве. Тут священник должен проявить большое внимание и осторожность. Конечно, исповедь не есть удобное время для богословских рассуждений, но надо сделать все возможное, чтобы такой юноша не ушел от священника неудовлетворенным или чем-то задетым или обиженным. Тогда он может отойти от исповеди и Церкви надолго, может быть, навсегда... Надо назначить ему время для частной беседы, проявить к нему особое внимание и дружескую любовь и всеми способами постараться согреть, приласкать, заинтересовать. Очень важно пробудить интерес к вопросам бытия и смыслу существования, к цели жизни, к ограниченности этого земного круга и бессмысленности его автономного бытия без зависимости от Высшего Начала. Сомневающийся молодой ум начинает протестовать против всех догматов и авторитетов, требует разумного и научного разрешения своих недоумений. Весьма разумно поддержать этот голос его любомудрия. Священник неопытный, малообразованный очень боится пробуждения "проклятых вопросов" у молодежи, видя в них опасный бродильный элемент. Это совершенное заблуждение. Возникновение запросов и вопрошаний у молодых людей есть как раз благодатная почва для ответов с точки зрения религиозной. Они свидетельствуют о неравнодушии, о незаурядности. Священнику надо только с такими молодыми душами побольше поработать, посвятить им свое внимание и время, помолиться о них, вспомнить свое собственное молодое время "бурь и порывов." Надо уметь внушить к себе доверие. Надо, чтобы в священнике видели не "служителя культа," отсталого и не современного, а чтобы к нему шли с открытой душой и увидели в нем чуткого, образованного, а главное, сочувствующего человека, способного понять чужие искания. Не отталкивать надо таких молодых людей от книги и от философских вопрошаний, а, наоборот, открывать перед ним еще большие горизонты, чтобы они почувствовали всю ограниченность и неправду материализма и безбожия.

"Смысл жизни" кн. Е. Н. Трубецкого, книга современных нам апологетов христианства, прошедших свой путь от марксизма к идеализму (Франка, Булгакова, Бердяева) прекрасно помогут в этих беседах.

Больные и умирающие. Исповедь на одре болезни всегда приобретает характер несколько более острый, чем в обыденной обстановке. Болезнь очень часто смягчает человека, смиряет его гордыню и самоуверенность и делает его более доступным пастырскому влиянию и его слову назидания. Зачастую только на больничной койке и в свои последние дни земного существования человек по-настоящему и серьезно подходит к вопросам веры, загробной жизни, к угрызениям совести. У многих появляется запоздалое раскаяние о зря прожитой жизни. Разочарование во всех своих прошлых увлечениях и идеалах, приводит к тяжелому сознанию бесполезности всего прожитого.

Но нередко и другое. Болезнь принимается просто и со смиренным сознанием, что так, значит, надо. Больной хотя и сожалеет о всем происшедшем, но стремится в эти последние дни или часы очистить свою совесть покаянием, просит ему помочь в его смятении, ловит каждое слово духовника, как посланное ему свыше, ждет назидания, умоляет подготовить его к страшному часу смерти. Нет ничего в деятельности духовника более утешительного, как встретиться с такими примерами. Когда смерть застает человека смиренным, кротким и открытым, то такому умирающему особенно благодарно можно говорить о будущей жизни, не стараясь его успокаивать надеждами на скорое якобы выздоровление. Ему можно и должно говорить о подготовке к смерти, утешать его надеждой и верой на всепокрывающее милосердие Божие, внушать, что он отходит не в какую-то неведомую и далекую страну, а возвращается в свое небесное отечество, к любящему и благому Отцу Небесному. Поменьше мрачных слов о вечных муках, о грозном Судии, о неизбежности мытарств, а побольше утешения в скорбные предсмертные минуты, побольше слов о богоусыновлении, о Боге, как Отце. Полезно рассказывать о предсмертных минутах христианских подвижников благочестия, о тех, кто легко умирал, как напр., прот. А. Горского, ректора Моск. Дух. Ак., с последними словами: "домой, домой, хочу," или проф. Болотова, сказавшего: "как хороши предсмертные минуты," архим. Макарий Глухарев, начальник Алтайской миссии, сказал: "Свет Христов просвещает всех," или слова Христофора Колумба: "а руки Твои, Господи, отдаю дух свой," или же, наконец, Якова Бемэ, знаменитого немецкого мистика и человека большой христианской просветленности: "теперь иду я в рай." Священник всячески призван облегчить смертную тоску и подать надежду на светлое будущее, как бы ни была тяжка предсмертная исповедь больного. Очень хорошо, если священнику удастся так размягчить сердце больного, чтобы причащать его во время болезни несколько раз.

Но бывает, конечно, и обратная картина. Священник встречает иногда полную духовную глухоту у больного. Это случается от дурного влияния молодости, увлечение либеральными и материалистическим учениями, может быть, оккультизмом или теософскими доктринами, полное отсутствие церковности, вероятно, и распутная жизнь, излишества и всякого рода грехи вытравили из человека подобие Божие. Предсмертная болезнь является для него только бессмысленным страданием, а на смерть он смотрит только как на физиологическое явление, одно в ряду прочих. Часто у таких людей просыпается неудержимое озлобление против всех; неизбежность смерти приводит их в бессильную ярость; просыпается зависть и ненависть к здоровым; совесть, заглушенная с давних лет, не чувствует ничего духовного. Голос священника не доходит до души, а подчас возбуждает у таких озлобленных людей желание сказать что-либо злое и оскорбительное или, в лучшем случае, саркастически усмехнуться и заявить, что духовное утешение, причастие, исповедь не являются его заботой, и он давно уже покончил свои расчеты с Богом, Церковью и попами. О таких несчастных надо особенно усиленно молиться, надо просить у Бога чудесного обращения их хотя бы в последнюю минуту. Отчаиваться никогда не следует и таких больных следует при ближайшем обходе больницы снова навестить, но быть осторожными, "не приставать," чтобы не дать им повода лишний раз озлобиться и похулить святыню.

Вообще же с больными священник должен соблюдать особо тактичное поведение. С первого же раза, если больной сам не просит, не следует заговаривать о необходимости причастия; можно расспрашивать о болезни и настроении, о различных житейских вещах, не нуждается ли больной в материальной поддержке и постараться ему помочь из благотворительных сумм прихода. Потом можно спросить, не желает ли больной получить религиозное утешение, помолиться, может быть исповедаться и причаститься.

Всего этого требует пастырская мудрость и такт. Больные часто бывают мнительны, боятся, что причастие — это признак близкого конца. Очень часто приходится слышать: "да я не собираюсь умирать,... да я вовсе не так уже плохо себя чувствую,... ну, когда почувствую, что мне нехорошо, тогда я попрошу, батюшка, меня поисповедовать." С этим приходится считаться, принуждать никогда в религиозной жизни никого не нужно, но благовременно настоять надо. На священнике лежит большая ответственность, если кто-либо из его пасомых умрет без покаяния и причастия.

Поэтому осторожно, деликатно и без запугивания надо стремиться к тому, чтобы больные сами обращались к помощи священника. Но пастырь сам от себя должен нести слова отрады, надежды, умилостивления, евангельского света, а не инквизиторской жестокости, не юридического подхода к греху, не обличительного отношения к людской немощи.

О грехе вообще

.Вторая тема есть о видах греха, об отдельных грехах, с которыми пастырю приходится встречаться на исповеди. Но прежде следует сделать некое общее введение аскетико-богословского характера, могущее помочь священнику в трудной задаче учить кающихся, как им бороться с грехами.

Надо здесь попутно указать на неудовлетворительное освещение этого вопроса в большинстве наших учебников нравственного богословия. Через латинскую схоластику проникло в нашу школу, в семинарский учебник, да и в сознание большинства верующих понимание греха, как злого дела, только как злого дела, только как определенного факта, конкретного случая. Точно так же и добродетель понимается обыкновенно, как доброе дело, как какой-то положительный факт в нашей духовной жизни. То неправильное освещение апостольских слов "вера без дел — мертва, " которое породило знаменитый на Западе средневековый спор о необходимости или ненужности дел для веры, отдельно от веры понимаемых, — вошло и к нам, и крепко засело в сознании большинства. И добродетель и грех осознаются почти всеми, как конкретные случаи. Ударение целиком поставлено на дело, на факт, а вовсе не порождающий их внутренний духовный фактор, т.е. то или иное состояние души, содержание души. Отсюда наши учебники нравственного богословия, лишенные своего отеческого тяготения к аскетике, превратились, по меткому слова митр. Антония, в скучнейшую "грехологию." Руководства эти перечисляли длиннейшие перечисления грехов на грехи "против Бога," "против ближнего," "против общества" и т.д., — всё это, кстати сказать, совершенно чуждое святоотеческой традиции, — но забывали и м.б. никогда и не знали учения отцов-подвижников, осознавших на своем собственном опыте, что есть грех, где его корни, каково его происхождение, какие средства борьбы с ним. Эти семинарские и академические руководства по нравственному богословию были непригодны по своей мертвящей схоластичности и сухой казуистичности. Эти нравоучения не могли вдохновить кого бы то ни было жить по-христиански.

Замечательным поэтому явлением в нашей духовной литературе должно быть признано "Руководство к христианскому нравственному учению" еп. Феофана Затворника. Начитанный в свв. Отцах и своим личным опытом укорененный в аскетике, он дал прекрасное и подлинно церковное освещение этому вопросу. Он напомнил русскому обществу, что грех не должен быть ограничиваем одним только понятием злого дела, отрицательного факта. То, что произошло, как злое дело, есть не что иное, как проявившееся во- вне последствие нашего внутреннего душевного содержания. В глубине души сокрыта сложная ткань разных духовных настроений, воспоминаний, привычек, пороков и т.д., которые могут себя долго не проявлять, а, притаившись, ждать удобного случая для того, чтобы выйти наружу. Человек, духовно не осведомленный или невнимательный, не имеет понятия, что он во власти целого ряда сложнейших и опасных душевных заболеваний, которые свили свое прочное гнездо в тайниках его души. Он спохватывается только тогда, когда грех в виде конкретного злого дела вышел на поверхность и проявил себя как определенный отрицательный факт. Тогда человек и начинает раскаиваться в этом именно сделанном грехе. Он исповедует данное, конкретное злое дело и ждет прощения его. Он и не предполагает, что надо бороться с самим глубоко укоренившимся пороком, а не с теми или иными его проявлениями. А священник, проникнутый схоластическим разделением грехов на большие и малые, смертные и несмертные, против Бога, ближнего, общества, и т.д., не сумеет подать кающемуся дельный полезный совет. Кающийся скорбит о соделанном злом поступке, а священник сам не умеет научить его, как искоренить греховные привычки и излечить больную душу.

Заслуга еп. Феофана Затворника потому и велика, что он напомнил русскому обществу, далекому от Церкви, не сведущему в делах религии и аскетики, что в духовной жизни важны не только добрые и злые дела, а внутреннее содержание нашей души, духовное устремление, из которого исходят те или иные поступки. Феофан Затворник, пробудивший в нас большой интерес к св. Писанию, к святоотеческой письменности и к аскетике, напомнил и мирянам, а главное, и пастырям, где лежит центр тяжести в духовной жизни, в той "духовной брани," о которой писали наши аскеты.

Следует упомянуть также солиднейшую магистерскую диссертацию С. М. Зорина "Аскетизм," в которой он в противовес церковно-либеральствующей публицистике раскрывал подлинные сокровища святоотеческой аскетики. Книга Зорина, научно обоснованная, раскрыла перед читателем системы наших аскетов, созданные на собственном аскетическом опыте. Это все не кабинетные отвлеченные рассуждения о нравственности, а проверенные многовековым опытом церковной традиции.

Творения отцов-аскетов Оптиной пустыни и Пантелеимоновского афонского монастыря богато иллюстрировали упомянутые книги. Священнику таким образом дана возможность и самому быть правильно настроенным в вопросе о грехах и о духовной жизни, и приходящим за его советом дать полезное назидание и помощь. Здесь можно лишь кратко наметить две основные темы, для священника во время исповеди особенно важные, а именно: 1) Страсти, как источник наших грехов и 2) постепенный генезис греха в нас. (стр. 170).

Православное учение о страстях

Святоотеческая аскетика в своем многовековом опыте выработала учение о страстях, как источнике греха в нас. Отцов-аскетов всегда интересовал первоисточник того или иного греха, а не самое уже осуществленное злое дело. Это последнее есть только продукт укорененной в нас греховной привычки или страсти, иногда именуемой "лукавым помыслом" или "лукавым духом." В своем наблюдении за греховными привычками, страстями или пороками отцы-аскеты пришли к ряду интересных заключений, которые в их писаниях очень тонко разработаны. Этих пороков, или греховных состояний, очень много. Преп. Исихий Иерусалимский утверждает: "много страстей сокрыто в наших душах; но обличают они себя только тогда, когда являются на глаза причины их." Опыт наблюдений и борьбы со страстями позволил свести их в известные схемы. Наиболее распространенная схема принадлежит преп. Иоанну Кассиану Римлянину, потом следуют: Евагрий, Нил Синайский, Ефрем Сирин, Иоанн Лествичник, Максим Исповедник и Григорий Палама.

Согласно этим писателям все греховные состояния человеческой души можно свести к восьми главным страстям: 1) чревоугодие, 2) блуд, 3) сребролюбие, 4) гнев, 5) печаль, 6) уныние, 7) тщеславие, 8) гордость. Некоторые писатели иногда упрощают это до 4 членов схемы страстей, но восьмичленная является классической.

Уместно спросить, почему отцы Церкви, чуждые всякой схоластике и систематизации, так упорно настаивают на этой схеме из 8 членов для разделения пороков в нашей душе? Потому, отвечаем мы, что собственным наблюдением и личным опытом, совместно с опытом всех аскетов, пришли к заключению, что упомянутые 8 лукавых помыслов, или пороков, есть главные возбудители греха в нас. Можно при известной тщательности ввести новые подразделения, но в главном все равно мы придем к этим восьми порокам. Это первое. Кроме того, в этих аскетических системах страстей наблюдается большая внутренняя диалектическая связь. "Страсти, подобно звеньям цепи, держатся одна за другую,"— учит преп. Исаак Нитрийский (Добротолюбие, том 1, стр. 469). "Злые страсти и нечестие не только вводятся одна через другую, но и подобны одни другим," — подтверждает св. Григорий Палама (Беседа 8-я).

Эта диалектическая связь проверена всеми писателями-аскетами. Страсти, перечисленные у них именно в такой последовательности потому, что генетически страсть от страсти имеет свое наследственное начало. Эти писатели прекрасно рассказывают в своих аскетических творениях о том, как из одной греховной привычки незаметно возникает другая, как одна из них коренится в другой, сама порождая последующие.

Чревоугодие есть самая естественная из страстей, так как возникает из физиологических потребностей нашего организма. Голод и жажду испытывает всякий нормальный и здоровый человек, но при неумеренности в этой потребности естественное становится противоестественным, стало быть, и порочным. Пресыщение и неумеренность в питании возбуждает плотские движения, сексуальные порывы, которые приводят при несдержанности к страсти блуда, со всевозможными блудными помыслами, пожеланиями, мечтаниями и т.д. Для удовлетворения этой постыдной страсти человеку нужны средства, материальное благополучие, избыток денег, что приводит к порождению в нас страсти сребролюбия, от которой ведут свое начало все грехи, связанные с деньгами: расточительность, роскошь, жадность, скупость, вещелюбие, зависть и прочее. Неудачи в нашей материальной и плотской жизни, неуспех в наших расчетах и плотских планах приводит к гневу, печали и унынию. От гнева рождаются все общежительные грехи в виде раздражительности (нервности), несдержанности в словах, сварливости, ругательной настроенности, озлобленности и проч. Все это можно развить и более подробно.

Есть в этой схеме и другое подразделение. Страсти, только что поименованные, могут быть или плотскими, связанными с телом и нашими естественными потребностями: чревоугодие, блуд, сребролюбие; или духовными, происхождение которых надо искать не в теле и естестве, а в душевной сфере человека: гордость, печаль, уныние, тщеславие. Некоторые писатели поэтому (св. Григорий Палама) относятся к первым, если не снисходительно, то считают их все же более природными, хотя и не менее опасными, чем страсти духовного порядка. Деление на грехи опасные и на мелкие было отцам в корне чуждо.

Кроме того, писатели-аскеты различают в этой схеме страстей: одни происходящие от пороков, непосредственно от зла (три плотские страсти и гнев), а другие, ведущие свое начало от добродетели, что особенно опасно. В самом деле, освободившись от вековой старой привычки, человек может возгордиться и предаться тщеславию. Или же наоборот, в своем стремлении к духовному усовершенствованию, к еще большей чистоте, человек употребляет известные усилия, но ему ничего не удается, и он впадает в печаль ("которая не по Богу" как говорят аскеты), или еще более злостное состояние — уныние, т.е. безнадежность, апатия, отчаяние.

Можно делить на страсти открытые и тайные. Пороки чревоугодия, сребролюбия, блуда, гнева очень трудно скрывать. Они прорываются на поверхность при каждом удобном случае. А страсти печали, уныния, иногда даже тщеславия и гордости, могут легко маскироваться, и только опытный взгляд вдумчивого духовника с большим собственным опытом может вскрыть эти потаенные заболевания.

Тонкие психологи, отцы-аскеты, на основании своего опыта знают, что опасность страсти не только в том, что она проникла в душу человека, но и в том, что она потом властвует над ним через привычку, через воспоминание, через бессознательное влечение к тому или иному греху. "Страсть, — говорит св. Марк Подвижник, — самовольно возращенная в душе делом, восстает потом в своем любителе насильно, хотя бы он того и не хотел" (Добротолюбие, том 1, стр. 567). А вот Евагрий-монах поучает нас так: "О чем мы имеем страстную память, то прежде на деле воспринято со страстью" (там же, стр. 600). Тот же подвижник учит, что не все страсти одинаково долго владеют человеком. Демоны страстей телесных отходят от человека, так как с годами тело стареет и физиологические потребности уменьшаются. Демоны же душевных страстей "до самой смерти упорно стоят и тревожат душу" (там же). Проявление страстных влечений различно: оно может зависеть или от внешней возбудительной причины, или же от укоренившейся в подсознании привычки. Евагрий пишет: "признаком страстей, действующих в душе, бывают или какое-нибудь произнесенное слово, или телом совершенное движение, из которых враг узнает, имеем ли в себе их помыслы или же отвергли их" (там же, стр. 612).

Как различны причины и возбудители страстей телесных и духовных, так различно должно быть и врачевание этих пороков. "Духовные страсти берут свое начало от людей, а телесные от тела," — находим мы в поучениях этого отца-аскета. Посему, "движение плотских страстей пресекает воздержание, а душевных — духовная любовь" (стр. 600). Приблизительно то же говорит и преп. Кассиан Римлянин, особенно тонко разработавший учение о восьми главных страстях: "духовные страсти надо врачевать простым врачеванием сердца, тогда как плотские страсти врачуются двояко: и внешними средствами (воздержание) и внутренними" (Добротолюбие, том 2, стр. 20-21). Тот же подвижник учит о постепенном, систематическом лечении страстей, так как они находятся между собой во внутренней диалектической связи. Страсти: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль и уныние соединены между собой особым неким сродством, по которому излишеству в предыдущей дает начало последующий... Потому против них надо сражаться тем же порядком, переходя в борьбе с ними от предыдущих к последующим: чтобы победить уныние, сначала надо подавить печаль; чтобы погасить гнев, нужно попрать сребролюбие; чтобы исторгнуть сребролюбие, надо укротить блудную страсть; чтобы подавить эту похоть, надо обуздать чревоугодие" (там же, стр. 22).

Приступая таким образом к исповеди и слушая признания кающихся в разных их грехах, духовник должен обращать внимание и свое, и своих духовных детей на этот именно внутренний строй нашей душевной жизни. Он должен учить и сам помогать освобождаться от своих дурных и закоренелых порочных страстей. Он должен учить бороться не со злыми поступками, а с порождающими их лукавыми духами или помыслами. Дело сделано, слово сказано, как злой факт уже совершен. Сделать бывшее не бывшим никто не в состоянии. Но предотвращать в будущем подобные греховные явления человек может всегда, коль скоро он будет следить за собой, внимательно анализировать, откуда исходит то или иное греховное явление и бороться с породившей его страстью.

Поэтому при раскаянии человека в том, что он часто позволяет себе сердиться, ругать свою жену, раздражаться на детей и на сослуживцев, надо прежде всего обращать внимание на укоренившуюся в нем страсть гнева, от которой и ведут свое начало эти случаи раздражительности, бранных выражений, "нервности" и пр. Человек, свободный от страсти гнева, человек по природе благостный и добродушный и не знает совершенно этих грехов, хотя он может быть подвержен каким-либо другим грехам.

Когда человек жалуется, что у него бывают нечистые помыслы, грязные сны, похотные желания, то ему надо всячески советовать бороться с укорененной в нем (вероятно смолоду) блудной страсти, приводящей его к нечистым сна, желаниям, взглядам и проч.

Точно так же при признании себя виноватым в частом осуждении ближних или в насмешке над чужими недостатками полезно указать на страсть гордости или тщеславия, которая порождает такое самомнение, приводящее к этим грехам.

Разочарованность, пессимизм, плохое настроение, а иногда и мизантропия происходят также от внутренних причин: или от гордости, или от уныния, или же от печали, которая "не по Бозе," т.е. не спасительная печаль. Аскетика знает печаль спасительную, т.е. недовольство собой, своим внутренним миром, своей несовершенностью. Такая печаль приводит к самоконтролю, к большей строгости к себе. Но есть и такая печаль, которая происходит от людских оценок, от жизненных неудач, от мотивов не духовных, а душевных, что все вместе взятое не спасительно.

Углубляясь в святоотеческую литературу об этом , поучаясь сам и поучая других, священник принесет огромную пользу и себе и своим пасомым дельным советом, духовной поддержкой и подлинным руководством не от своего измышления, а от опыта Церкви и от духовных мужей древности.

Точно так же, поучая людей в добродетельной жизни, священник должен указывать, что богоугодная жизнь слагается не только из факта добрых дел, а из соответствующих добрых настроений нашей души, из того чем наша душа жива и куда она стремится. От добрых привычек, от правильного душевного настроения, порождаются и добрые факты, но ценность не в них, а в сомом содержании души.

Таким образом, не добрые дела в их реальной конкретности, а добродетельное состояние души, общее стремление к святости, к чистоте, к богоуподоблению, к спасению, т.е. к обожению, — вот к чему должен призывать духовник своих духовных детей. Не грехи, как осуществленные в отдельности конкретные факты, а породившие их страсти, пороки, лукавые духи, — вот против чего должен направлять духовник кающегося. У пришедшего на исповедь надо пробудить раскаяние в его греховности, в общем болезненном состоянии его души. Покаяние состоит в решительном желании освободиться от пленяющих нас греховных состояний, т.е. вышеупомянутых страстей.

Чрезвычайно важно воспитывать в себе и в пасомых не юридическое понимание добра и зла, а святоотеческое. Надо именно внушить верующим, что "добродетелью называется то сердечное настроение, когда сделанное воистину благоугодно," — учит св. Марк Подвижник (Доброт. 1, стр. 558). Он же говорит: "добродетель одна, но имеет многообразные делания" (стр. 558). А Евагрий поучает, что "деятельная жизнь (т.е. практика добродетелей) есть духовный метод, как очищать страстную часть души" (стр. 604). Важно внушать вместе с Марком Подвижником, что "Царство Небесное не есть возмездие за дела, но благодать Владыки, уготованная верным рабам" (стр. 559). Не надо думать, что "дела сами по себе достойны геенны или Царствия, но что Христос воздает каждому как Создатель и Искупитель наш, а не как Соразмеритель вещей (стр. 561), а мы совершаем добрые дела не ради воздаяния, но для сохранения данной нам чистоты." Надо учить получить не награду юридическую, а стяжать благодать Св. Духа, сделать свою душу обителью Его. Об этом учили все отцы Церкви, а наиболее преп. Макарий Египетский, а в наше время преп. Серафим Саровский. Иначе, доброделание ради награды превращается по словам Евагрия в промысл. (Доброт. 1, стр. 634); сравнить с преп. Исихием Иерусалимским (Доброт. 2, стр. 183).

Говоря образно, православное понимание исповеди и покаяния отличается от католического именно в этом пункте. Римский юридизм и прогматизм сказался и здесь. Латинский духовник во время исповеди гораздо больше судья, тогда как православный по преимуществу целитель. Исповедь в глазах латинского духовника есть больше всего трибунал и следственный процесс; в глазах православного священника это момент медицинской консультации.

В латинских практических руководствах для исповеди священнику внушается именно такой взгляд. Исповедь совершается у них в рамках логических категорий: Когда? С кем? Сколько раз? Под чьем влиянием? И т.д. Но всегда самым главным в глазах западного духовника будет грех, как злое дело, как факт, как акт греховной воли. Духовник произносит свой суд о совершенном отрицательном факте, требующем своего воздаяния по правилам канонического кодекса. Православному духовнику, наоборот, важнее не греховные факты, а греховные состояния. Он, как целитель, стремится обнаружить корни данной болезни, вскрыть глубоко скрытый нарыв, как источник всякого внешнего злого поступка. Он не столько изрекает судебный приговор, сколько подает целительный совет.

Юридическая точка зрения пронизывает по всем направлениям латинское богословие и их церковную жизнь. Исходя из греха или добродетели, как злого или доброго дела, они ставят на этой совершенной реальности свое логическое ударение. Их интересует количество добрых или злых дел. Они таким образом приходят к достаточному минимуму добрых дел, а отсюда выводят учение о заслугах сверхдолжных, что породило в свое время известное учение об индульгенциях. Самое понятие "заслуг" является чисто юридическим и православным писателям совешенно не свойственно. Латинский юридизм усвоил себе формальное понимание и качество нравственных поступков. Они внесли в свое нравственное богословие учение о так наз. "адиафорах," т.е. безразличных делах, ни злых, ни добрых, что через наши схоластические учебники постепенно проникло в сознание семинаристов и священников. Оттуда же проникло к нам в учебники нравственного богословия и точка зрения вменяемости и невменяемости греха, учение о столкновении обязанностей и пр. проявления этики закона, а не этики благодати.

Можно схематизировать сказанное еще и таким образом. Для западного сознания первенствующее значение находится в логических схемах, в юридическом понимании греха и добродетели, в рубриках нравственной казуистики. Православное сознание, воспитанное на традиции святоотеческой древности, основывается на опыте духовной жизни писателей-аскетов, подходивших к греху, как к духовной немощи, и стремившихся посему эту немощь исцелить. Они находятся больше в категориях нравственной психологии, глубокого пастырского психоанализа.

Священник поэтому во время исповеди должен все время стараться проникнуть в потаенные области человеческого подсознания, неосознанных греховных привычек, в "глубины души." Надо обличать не данный поступок, не судить за совершенное дело, а попытаться найти самому и кающемуся указать, где лежит корень его грехов, какая страсть в его душе наиболее опасна, как легче и действеннее искоренить эти застарелые привычки.

Хорошо, когда кающийся перечислит все свои совершенные грехи или прочитает их по записке, чтобы не забыть какой-нибудь грех; но следует обращать внимание не столько на эти грехи, сколько на их внутренние причины. Надо пробуждать в человеке сознание его общей греховности, при наличии сознания того или иного греха. Как метко заметил о. Сергий Булгаков, духовник должен обращать внимание не столько на "арифметику греха," сколько на "алгебру" греха.

Уместно привести в подтверждение сказанного слова митр. Антония из его "Исповеди" (стр. 39-40): "Такое распознание наших душевных недугов и их врачевание несравненно правильнее, чем принятое латинянами перечисление грехов и греховных поступков людей. Вести борьбу только с грехам, обнаружившимися в поступках, было бы так же безуспешно, как срезывать сорную траву, вместо того, чтобы вырвать ее с корнем и выбросить. Грехи произрастают от своих корней, т.е. страстей души... Точно так же невозможно успокаивать себя тем, что я сравнительно мало допускаю греховных поступков: необходимо воспитывать в себе постоянные благие склонности и расположения, в чем и заключается христианское совершенство или спасение. Десять Заповедей Ветхого Завета возбраняют греховные дела, а блаженства Христовы предлагают не дела, а расположения. Разве только миротворчество может называться делом, но ведь оно доступно лишь тем верующим, которые пропитали свою душу сердечной благожелательностью к людям. Бесконечный спор богословов Европы о том, спасается ли христианин верою или добрыми делами, обнаруживает их общее непонимание нашего спасения. Если эти богословы не хотят научиться у Спасителя правильному пониманию, то его еще яснее изобразил ап. Павел: "Плод духовный— любовъ, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание." Не дела, не поступки сами по себе ценны в очах Божиих, а то постоянное настроение души, которое описано в вышеприведенных словах.

2. Вторая тема, которую следует развить в вопросе о разных грехах, есть тема о постепенном развитии греха в нас. Святые отцы оставили нам в своих писаниях немало ценных наблюдений и по этому поводу.

Очень распространенное заблуждение у христиан, приходящих на исповедь, состоит в том, что тот или иной грех "как-то, вдруг, откуда-то, ни с того, ни с сего — овладел волей грешника и заставил его совершить этот именно дурной поступок." В святоотеческом учении ясно показано, что "ни с того, ни с сего" или "откуда-то" грех сам собой не является в душе человека. Греховный поступок, или отрицательный феномен духовной жизни, давно уже проник под тем или иным влиянием в наше сердце, незаметно там укрепился и свил свое гнездо, превратившись в "лукавый помысел" или страсть. Данный поступок есть только поросль, порождение этой страсти, против которой и надлежит вести брань.

Но аскетика знает нечто большее и зовет к более действенной борьбе. В целях духовной гигиены, или, лучше сказать, духовной профилактики, аскетические писания предлагают нам тонко разработанный анализ постепенного зарождения и развития в нас греха.

В произведениях таких прославленных духовных писателей, как св. Ефрем Сирин, св. Иоанн Лествичник, преп. Исихий Иерусалимский, преп. Марк Подвижник, св. Максим Исповедник и другие, дано, на основании собственного наблюдения и опыта такое описание происхождения греха: прежде всего грех зарождается не на поверхности тела, а в глубинах духа. Тело само по себе не виновато и не является источником греха, а только орудием, через которое тот или иной греховный помысел может проявиться. Начинается всякий грех не внезапно, не автоматически, а через сложный процесс внутреннего созревания той или иной лукавой мысли.

Наши богослужебные книги, в особенности Октоих и Постная Триодь исполнены молитвами и песнопениями об освобождении нас от диавольских прилогов. "Прилог" есть невольное движение сердца под влиянием какого-либо внешнего восприятия (зрительного, слухового, вкусового и пр) или извне пришедшей мысли сделать то-то и то-то. Это стрела диавола или, по выражению аскетики, "прилога," или приражения, может быть, очень легко отогнано прочь. Не задерживая своей мысли на таком греховном образе или выражении, мы немедленно от себя их отталкиваем. Этот прилог отмирает также мгновенно, как и появился. Но стоит только на нем задержаться мыслью, заинтересоваться этим искусительным образом, как он входит глубже в наше сознание. Происходит так называемое "сосложение," или сочетание нашей мысли с прилогом. Борьба в еще достаточно легкой форме может быть осуществлена и на этой ступени развития, хотя и не так просто, как в первой стадии приражения. Но не совладев с "сосложением," а обратив на него внимание и серьезно о нем размышляя, и внутренне рассматривая понравившиеся нам очертания этого образа, мы входим в стадию "внимания," т.е. почти что находимся во власти данного искушения. Во всяком случае мысленно мы уже пленены. Следующая за этим ступень называется "услаждением," когда мы внутренне ощущаем всю прелесть греховного действия, строим себе еще более нас возбуждающие и увлекающие образы и не только умом, но и чувством отдали себя во власть этого лукавого помысла. Если и на этой ступени развития греха не будет дан решительный отпор, то мы уже во власти "пожелания," за которым только один шаг от совершения того или иного дурного поступка: будь то кража чужой вещи, вкушение запрещенного плода, оскорбительное слово, удар руки и т.д. У разных писателей аскетов эти разные ступени называются по-иному, но дело не в названиях и не в их разработанности. Дело в том, что грех не приходит к нам вдруг, неожиданно. Он проходит свою естественную стадию развития в душе человека, точнее: зарождаясь в уме, он проникает во внимание, в чувства, в волю и наконец осуществляется в виде того или иного греховного поступка.

Поэтому духовник в своих поучениях говеющим перед исповедью может разъяснять этот сложный процесс духовной жизни, предостерегать от опасных искушений, звать к борьбе с помыслами, указывать на корни наших греховных поступков, т. е. на страсти или лукавые помыслы, и объяснять, как грех нас постепенно пленяет.

Вот несколько полезных мыслей, находимых у отцов-аскетов. "Прилог есть невольное воспоминание прежних грехов. Кто еще борется со страстями, тот старается не допускать такого помышления до страсти, а кто уже победил их, отгоняет самое первое его приражение" (Доброт. 1, стр. 553). "Приражение есть невольное движение сердца, не сопровождаемое образами. Оно подобно ключу, открывает дверь греху в сердце. Потому-то опытные люди и стараются захватить его в самом начале, — так поучает св. Марк Подвижник (там же). Но если самый прилог есть нечто извне приходящее, то все же он у человека находит известное слабое место, на которое удобнее всего направиться. Почему тот же св. Марк учит: "Не говори: я не хочу, а прилог сам приходит. Ибо если не самый прилог, то причины его ты верно любишь" (стр. 554). Это означает, что в нашем сердце или уме есть уже какой-то запас от прежних греховных навыков, которые и реагируют легче на прилоги, чем у тех, кто не имеет этих привычек. Средством борьбы поэтому является постепенное очищение сердца, то, что аскеты называют "трезвением," т.е. постоянное наблюдение за собой и старание никак не дать прилогу войти в наш ум. Очищение или трезвение лучше всего совершается непрестанной молитвой, по той простой причине, что если ум занят молитвенным помыслом, то в ту же секунду времени никакой другой, греховный помысел не может владеть нашим умом. Поэтому св. Исихий Иерусалимский учит: "Как без большого корабля нельзя переплыть морской пучины, так и без призывания Иисуса Христа невозможно изгнать прилога лукавого помысла" (Доброт. 2, стр. 188).

Пастырская помощь в деле исповеди

Священник очень скоро увидит, служа духовным отцом при исповедях, как мало его духовные дети воспитаны в понимании покаяния и духовного делания. С течением времени это становится все более заметным и при учащающемся темпе отхода от Церкви это принимает угрожающие размеры. Люди простые и более бытовые еще сохраняли в старое время большую искренность и простоту в исповедании своих грехов. Интеллигенция же давно отошла от преданий благочестивой старины. Священнику часто приходится слышать на исповеди, что данное лицо не умеет исповедоваться, не знает, что надо говорить. Это затруднение священник скоро заметит в своем приходе. Если присоединить к этому совершенно противоцерковное настроение общества и всех окружающих, а также если нет возможности в данных условиях организовать подготовки к исповеди, то священник увидит, как его подвиг духовничество стал теперь исключительно труден.

Какие средства были у священников в былые, более благоприятные времена и чем можно было помочь своим пасомым в деле подготовки себя к исповеди?

В старое время все помогало священнику. Весь быт государства, общества, больших городов, школы, семьи в большей или меньшей степени содействовал поддержанию церковности и укреплению традиционных устоев. Церковь не была отделена от государства, пользовалось его поддержкой, и не только не было антирелигиозной пропаганды, а наоборот, государство помогало, чем могло, укреплению церковного быта.

Великим постом на первой неделе многие школы и гимназии были закрыты и в церквах происходило обязательное говение учащихся. На масленицу широко гуляли, но с первым ударом великопостного колокола повсюду прекращалось веселье. По вечерам стремились пойти послушать канон св. Андрея Критского, это совершеннейшее произведение духовной поэзии, тончайшего психоанализа и знания души человеческой. Образы этого канона пробуждают покаянное настроение. В домах подавалась только постная пища. Весь быт изменялся. Театры были закрыты, концерты разрешались только духовные, и то не на первой, четвертой и Страстной седмицах. Все готовились к покаянию и причастию: от царского двора до последней лачуги — все чтили эти святые дни. В церковь ходили и старые и молодые (некоторые и со скептическим отношением к необходимости этого), ходили школьники, военные, чиновники, купцы и ремесленники.

Естественно, что все это облегчало и кающимся сосредоточиться для великого таинства покаяния, и священникам для предстоящего подвига своего духовнического служения. Почти ничто не мешало прохождению постного времени. Иногда на это возражают, что было много принудительного и формального. Это имеет известное основание, но известное принуждение есть вид дисциплины и формы и имеет психологическую сторону, которую нельзя отрицать в деле религиозного воспитания.

В молодости некоторым казалось трудным и ненужным воспитательное попечение церкви о говений и исповеди. Но те, кто с детства был воспитан в атмосфере благочестия, традиции, богобоязненности; кто с детства узнал всю красоту великопостного обихода, строгость поста и радость разговения, кто научился подчинять свои желания требованиям Церковного устава, тот знает, как много это дает в деле самовоспитания и работы над собой. Те же, кто был лишен этих ранних воспоминаний, чья жизнь протекала в безбытной распущенности, те лишены богатейшей симфонии церковных и духовных переживаний. Им будет почти невозможно воцерковиться и слиться с жизнью храма. Эти-то люди обычно не знают, как исповедоваться, что говорить священнику, в чем состоят требования нашей традиционной аскетики к падшему человеку и чем она может ему помочь в деле духовного возрождения. К сожалению, все сказанное безжалостно сметено разрушительным "прогрессом" и поворотом истории. Реставрировать прежний быт невозможно.

Пастырь не призван и не может перестроить общественный и государственный порядок. Но он может оказать влияние на семьи, сначала малое, а потом и большее, и таким образом воспитывать небольшие церковные клеточки, в которых детям будет внушаться необходимость христианской дисциплины, и, может быть, даже в безбожном быту, воссоздаваться некоторый противовес и воспитываться церковность.

Своими поучениями пастырь может внушать воздержание от увеселений в течение поста или, по крайней мере, некоторого его периода. Он может взывать к соблюдению поста, в чем его дом должен быть примером; он должен развивать евхаристические чувства и жизнь.

В подготовительные недели к посту пастырь должен говорить поучения, разъясняющие необходимость поста и спасительность покаяния. При наступлении поста хорошо проповедовать о причинах греха, о святоотеческом понимании греха и страстей, о развитии греха в нас. Кроме того, надо поучать о разных видах греха, наиболее часто встречающихся в общежитии, но мало сознаваемых; обнаруживать скрытые причины того или иного порока и греховных привычек. Некоторые пастыри кратким словом назидания перед исповедью помогают разобраться кающимся в том, что происходит в эту минуту в их душе и перечисляют собравшимся хотя бы главные грехи. Надо им напомнить, что перед исповедным аналоем не место рассказывать о своих житейских планах, или жаловаться на домашних, или заводить религиозные диспуты, а сказать людям, что исповедь есть момент признания своих грехов, перечисления их с покаянным настроением и решением с ними бороться и больше не повторять.

Для этой цели церковная практика выработала и ряд вспомогательных мер. Приходится признать, что многие так смущаются на исповеди, не могут вымолвить слова, что-то бормочут, оправдываются тем, что они ничего такого страшного не сделали, не чувствуют своего греха..., и это только доказывает их неумение исповедоваться. Это есть великая обязанность духовника научить людей исповедоваться.

В детстве многие привыкли исповедовать свои грехи по заранее сделанной записи. В этом нет ничего плохого, так как дает возможность предварительно обдумать свои плохие поступки и ничего не забыть и не утаить. С годами люди этого больше не делают, но это очень хороший способ подготовки себя к исповеди.

В старых молитвенниках имелось в конце вечернего правила особое ежедневное исповедание грехов перед самим собой, где перечислялись главные виды греховных состояний и поступков: "делом, словом, помышлением, объедением, осуждением, ненавистью и т.д.." Подобные перечисления грехов очень полезно помнить и священнику при том случае, когда он найдет нужным и самому задавать исповедующемуся те или иные вопросы.

В старорусском быту были печатные издания, продававшиеся при монастырях и в книжных лавках, где перечислялись грехи; они имели название "генеральных исповедей" или "поновлений." Наиболее известная приписывается св. Димитрию Ростовскому. Во многих монастырях старой России, где часто исповедовались при малом количестве духовников и при многочисленной братии, такие "поновления" были очень распространены и по ним монахи и частые богомольцы любили исповедовать свои грехи. "Поновления" и по сей день имеют свое распространение на св. Афоне.

Вот часто употребляемый текс исповедания грехов перед иереем от лица кающегося.

"Исповедую Господу Богу моему и перед тобой, отче честный, все мои бесчисленные прегрешения, которые я сотворил до настоящего дня и часа. Ежедневно и ежечасно согрешаю неблагодарностью к Богу за Его великие и бесчисленные ко мне благодеяния и попечение обо мне, грешном.

Согрешил равнодушием к Богу, несоблюдением Божиих Заповедей, праздников, постов, молитвенных правил и других церковных установлений, презрением и уклонением от помощи св. Храму и нуждающимся. Согрешил ложным стыдом показать себя христианином, рассеянностью при молитве, небрежным совершением крестного знамения, пропуском богослужений и небрежностью. Согрешил неоткровенностью на исповеди, невниманием к богослужениям, проповедям, к чтению духовных книг и нерадением к своему спасению. Согрешил сомнениями в вере, суеверными предрассудками, посещением гадалок, экстрасенсов, колдунов, гаданием и азартными играми. Согрешил ожесточением, непослушанием, роптанием, прекословием, своеволием, укорами, злоречием, ложью и смехом. Согрешил празднословием, осуждением, лестью, непокорством, оскорблением ближних, сквернословием, непочтительностью к родителям, небрежением о нуждах семьи, невоспитанием детей в законе Божием. Согрешил мечтанием, услаждением греховными мыслями, страстными взглядами, рукоблудием, соблазнительным поведением, нарушением целомудрия, нарушением супружеской верности, непотребством и блудом. Согрешил мрачными мыслями, унынием, расслабленностью, отчаянием, мыслями о самоубийстве и ропотом. Согрешил лукавством, корыстолюбием, обманом, злонравием, обидами, безрассудством, вероломством, непримиримостью, удержанием долгов, воровством и скупостью. Согрешил гордостью, тщеславием, самохвальством, враждой, честолюбием, злопамятностью, ненавистью, раздорами, интригами, божбой и притворством. Согрешил насмешливостью, мщением, употреблением возбудительных средств, курением и пьянством. Согрешил приобретением ненужных вещей, жадностью, немилосердием, завистью, гневом, клеветой, дерзостью, беспечностью и раздражительностью. Согрешил чревоугодием, вообще излишеством в питье и пище, леностью, напрасной тратой времени перед телевизором, смотрением пошлых фильмов и слушанием буйной и возбудительной музыки. Согрешил делом, словом, помышлением, зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием — всеми моими чувствами душевными и телесными.

Во всех моих согрешениях каюсь и прошу прощения. (Не сделал ли ты какого другого греха, который тяготит совесть и стыдно сказать?). Еще каюсь и прошу прощения в том, что по забвению не исповедал.

Прости и разреши меня, отче честный, и благослови приобщиться Святых и Животворящих Христовых Тайн, во оставление грехов и в жизнь вечную. Аминь."

Хорошим средством помощи кающимся является чтение духовной литературы, как-то: "Добротолюбия," "Лествицы," аввы Дорофея, "Патериков" и др. памятников аскетической письменности. Однако многое из нее нужно рекомендовать с осторожностью, т. к. является слишком "твердой пищей" для начинающих, для людей, никогда не живших церковной жизнью. Поэтому пастырь должен быть очень рассудительным, чтобы не оттолкнуть слабых еще людей от слишком суровых требований, заключающихся в упомянутых книгах. В монастырском обиходе "Лествица" и "Добротолюие" даются не всякому молодому монаху, т.к. в них содержатся мысли и требования слишком строгие для неутвержденного человека. Такой повышенный уровень у молодого человека может вызвать чувство безнадежности, неумеренной суровости, беспощадности, немилосердия и т.д., что легко приводит к отказу от всякого интереса к подобного рода литературе.

Поэтому очень хорошо начинать с произведений еп. Феофана Затворника, св. Тихона Задонского, с писем Амвросия Оптинского. Можно советовать и св. Игнатия Брянчанинова или архиеп. Платона Костромского, или с "Вопросами кающимся" экзарха Грузии Ионы. Эти книги в значительной степени полезны и для самого духовника, так как поучают его, на что ему следует обращать особое внимание, готовясь к совершению таинства исповеди. Единственным внешним недостатком всех этих книг может быть признан лишь устарелый язык и манера написания. Но это можно преодолеть, так как внутренняя ценность этих произведений во много раз превосходит этот второстепенный недостаток.

Из подобного рода книг обращаем, наконец, внимание на замечательную "Исповедь" митр. Антония Храповицкого, которая излагает этот вопрос в равно интересной степени как для духовника, так и для кающегося. Она вводит ряд вопросов аскетики и поясняет простым, литературным и очень живым языком то, что всякому православному человеку надлежит знать о подготовке к исповеди (Издана в Варшаве в 1928 г).

Грехи против Бога и Церкви

Как ни схоластично деление грехов в руководствах по нравственному богословию на грехи против Бога, против ближних, против общества, против семьи и т.д., и, как мы видели, свв. Отцы знают иное деление: на страсти или лукавые помыслы, все же для более удобного перечисления грехов, для исповеди приходится выделить в особую группу именно эти "грехи против Бога и Церкви."

Они весьма многочисленны, охватывая целую сеть тонких духовных состояний, от наиболее простых до самых скрытых и, на первый взгляд, казалось, невинных. Вкратце можно свести эти грехи к следующим:

1) Безверие; 2) маловерие, 3) суеверие, 4) кощунство и божба, 5) немолитвенность, нецерковность, 6) прелесть.

Безверие. Вряд ли убежденный безбожник придет к исповеди, а если и придет, то скорее, чтобы вести пустые словопрения или вообще посмеяться над таинством и над священником. Митр. Антоний советует ("Исповедь", стр.22-23), если эти разговоры не серьезные, то отослать прочь. Но если только пришедший обнаружит маломальское желание найти в священнике поддержку в своем тяжелом нравственном переживании, духовник должен со всей тщательностью, терпимостью сострадательной любви, пойти ему навстречу и поговорить с ним тут же, у аналоя, или, если обстоятельства не позволяют, назначить время для специальной беседы на дому.

Очень часто в таких случаях дело идет вовсе не об атеизме или богоборчестве, а некотором ослаблении прежней веры, о пришедших сомнениях, о колебаниях в религиозных убеждениях. Тут священник должен помнить, что сомнения сами по себя уже доказывают наличие некоторой, хотя бы минимальной веры. При полном отсутствии веры, не может быть и сомнений. Полезно и духовнику вспомнить о "спасительном неверии Фомы" прославляемое Церковью в песнопениях.

Выявляя генезис таких сомнений или потерю веры, о которых говорит человек, надо постараться найти причину случившейся перемены. Может быть, это последствие возраста, периода бури и порывов, когда вообще все берется под сомнение и молодой ум восстает против всех авторитетов и традиций; может быть, это влияние дурных разговоров с людьми, отошедшими от веры и старающимися и других от нее отвести; может быть, это последствие разных оккультных и теософских влияний; может быть также, что потеря веры произошла с потерей плотской невинности, с плотским падением. На этом последнем настаивает митр. Антоний ("Исповедь"). Характерно, что и другой моралист, противоположного направления, Толстой, объяснял этим же религиозные сомнения.

Помощью здесь может быть только основательная, длительная и терпеливая беседа священника с сомневающимся человеком. Такая беседа должна быть апологетического характера, обоснованного научно и философски, а не при помощи устаревших семинарских учебников с жиденькими аргументами, со ссылками только на жития святых и чудеса у мощей угодников. Мощи, святые, угодники и т.п. не могут быть никаким аргументом для людей, которые заблудились среди разных теоретиков и модерных философов. Нужна апологетика серьезная, нужно не бояться проблем, настоящей философии. Надо бесстрашно подходить к подобного рода вопросам, так как Православию ничего не страшно. Но для этого надо быть, прежде всего пастырем умным, образованным, глубоко-верующим, не боящимся никаких совопросничеств, а готовым самому закидать собеседника вопросами и поставить его в тупик. Очень важно рекомендовать тут соответствующую литературу, как напр.: "Смысл жизни" кн. Е. Трубецкого, книги Вл. Соловьева, Франка, Лосского, Бердяева (апологетические) и многое другое.

Маловерие. Грех гораздо менее острый, но более прилипчивый. Законченных атеистов и антитеистов не так уже много на свете. Если повнимательнее разобраться в душе так называемых безбожников, то нетрудно обнаружить, что в сущности они вовсе не атеисты, а "в трех соснах заблудившиеся," по недомыслию поддались чьему-то влиянию, повторяют заученные фразы, им самим малопонятные выражения, чтобы только показать свою мнимую образованность.

Что касается маловерия, то этим грешат очень многие и от этого греха отделаться гораздо труднее. Тут уже апологетические беседы мало помогут. Тут нужно и некоторое усилие воли, работы над собой. Если существует в сознании некоторых то, что называется атеизмом, то это, так сказать, атеизм теоретический, т.е. разумом отрицание бытия Божия. Но при маловерии легко обнаруживается практический атеизм. Данное лицо не отрицает своим сознанием бытия Божия, но своей жизнью и поведением оно противоречит имеющейся якобы у него веры. Он не только легко сомневается во всемогуществе Божием, в Его Промысле и милосердии, но своими поступками, укладом своей жизни противоречит тому, что он якобы устами проповедует. Его жизнь находится в противоречии с Евангелием. Он не хочет углубляться в истины веры, следовать заповеди Господа: "Сия есть жизнь вечная, да знают Тебя, Единого Истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа" (Ин. 17:3). Он боится богословских рассуждений, и его отталкивает догматическая жизнь Церкви, так как это может якобы поколебать то немногое, чем он обладает, поколебать его наивную веру в какой-то минимум религиозных истин, которым он ограничил свое плоское богословское мировоззрение.

Такой человек хочет во что бы ни стало сделать христианство примитивным, под веру простецов, ссылаясь (очень неудачно) на пример апостолов рыбаков и забывая ученейшего Павла, муч. Иустина Философа, Климента Александрийского, Оригена, св. Афанасия и великих Каппадокийцев, которые отстояли веру на соборах, углубили сокровища богословия и благочестия. Такой маловер хотел бы представить себе христианство, как чисто бытовую религию, как старообрядческое охранение древнего благочестия и т. под. Ему чужды проблемы современности. Он не дает себе отчета в том, что история ушла вперед, что христианство подвергается обстрелу со стороны материализма, модернизма, лженауки, теософии, оккультных течений и пр. Его пугает все, что может нарушить его религиозную беспечность и слабое здание его малой веры. Такие страшные для него выражения, как "история религии, критика библейского текста, философский анализ Евангелия, религиозная философия" и пр., звучат нестерпимым кощунством. Он старается уйти в пустыню своего интеллектуального невежества.

Терпеливо, но с небольшой надеждой на успех, священнику придется много поработать над этими слабыми и трусливыми маловерами.

Суеверие. Этот грех особенно распространен и трудно искореним. Он так легко уживается наряду с, казалось бы, крепкой верой и церковностью, что на него и не обращают обыкновенно никакого внимания, считая все его проявления в порядке вещей. Его можно объяснить остатками языческих верований, которые имеются у всех народов, что является как бы двоеверием у христианина. Суеверие облечено в форму разных примет, верований в мифические существа (домовой, леший, русалки и пр.), веру в счастливые и несчастные дни и числа. Можно найти человека образованного, цивилизованного, даже приверженного к Церкви, но не решающегося поехать в путешествие или начать какое-либо дело в 13-ое число, или сесть за стол, где 13 приглашенных; или верящего в черную кошку, в перебежавшего дорогу зайца, в трубочиста, в неизбежность несчастья при встречах с похоронами или со священником и пр. Эти люди, зачастую протестующие против разных религиозных обрядов и недовольные строгостью церковных предписаний, сами верят в гадания, в предсказания, в гороскопы, в собственные и чужие сны. Весьма вероятно, что они в свое время отдали дань, а может быть, и теперь не свободны от увлечения теософией, оккультизмом, спиритизмом, магией и пр.

Говоря об этих последних, надо сказать, что редко какой грех оставляет столько неизгладимых следов на людях, как участие когда-либо в теософических движениях и занятие оккультизмом. И на лице остается какой-то тяжелый отпечаток, словно груз неисповеданного греха; и глаза приобретают какой-то нездоровый отблеск; а главное, на душе остается искривление на всю жизнь. Хлебнувшие яды оккультизма и теософии или особенно модного штейнерианского антропософского яда почти всегда остаются с замурованным религиозным сознанием. Как потеря невинности, как излишества алкоголизма, эти учения извращают и портят человека. Эти тайные учения и их различные теории о "карме," о переселении душ, о йогах навсегда делают человека рабом этих предрассудков. Для них: "Нет религии выше истины," а христианство является для них только какой-то одной из прочих религий, точнее, синкретизмом разных восточных учений. Редко кто из побывавших в цепях теософии и оккультизма смог навсегда и совсем от него освободиться. Порча останется на всю жизнь. Эти люди будут и на исповедь ходить, но могут не признаться священнику в приверженности к этим учениям, однако рано или поздно последствия этих духовных искривлений проявятся в душе такого несчастного.

Здесь тоже священнику нужно обладать большой начитанностью и образованностью, так как сами оккультисты и теософы в большинстве случаев чрезвычайно начитаны и вооружены разными сведениями. Бороться надо с ними средствами воистину научными, религиозно-философскими аргументами, доводами психологии и психоанализа, а не легендами и не школьной апологетикой.

На все рассуждения о "судьбе," о том, что так уж суждено, такой мой рок и пр., необходимо противопоставить здравые мысли о свободной воле, о нравственной ответственности, о значении личности в человеке. Помнить надо, что оккультизм и теософия, по удачному выражению Бердяева, никогда не способны открыть тайны бытия, а только пытаются разболтать некоторые секреты. Надо заставить человека призадуматься над своей свободой от детерминированности природных законов, от социальной условности, от рабства лжеавторитетов разных духовный вождей и пр.

Кощунство и божба нередко уживаются у людей, считающих себя верующими и православными. Сюда относятся прежде всего насмешки над малопонятными и потому кажущимися ненужными и отжившими церковными обычаями; пренебрежение к тому, что обыватель любит называть "обрядом"; кощунственные выражения о священном, рассказывание анекдотов о духовных лицах. Человек слабый не имеет достаточного мужества противостать и защитить церковную правду, когда присутствует при подобных разговорах и слышит непристойные слова.

Сюда же надо отнести и хулу на Бога и на святыню. Сюда же относится и ропот на Бога за Его якобы немилосердное отношение к человеку, за "невинные" страдания, которые приходится переносить.

Особенно распространен скверный обычай божбы и поминания всуе Божиего Имени. Это так незаметно просачивается в повседневную жизнь и становится такой неотъемлемой привычкой, что отделаться от нее труднее, чем от какого-либо крупного порока. У некоторых народов (сербы, например) злоупотребление священным именем Божиим сплетается с самым отвратительным ругательством.