Помоги проекту - поделись книгой:
Разоблачение
«Мне нечего сказать, и только я один могу сказать, до какой степени
мне нечего сказать».
«Рано или поздно приходится признать, что вся моя деятельность
– есть сплошное надувательство».
«Литература в принципе невозможна. Слова имеют слишком много
значений. И пока мы будем думать, в каком значении слово употреблено
в тексте, текст устареет, а слово приобретет новое значение».
Вступительное слово редактора
Часть Первая
Глава 1. Пролог
Часто меня путают со Стивеном Макферсоном. Этот человек работает на складе «Marlboro» в Дублине. Конечно, в Дублине не один склад, их там десятки, если не тысячи, а то и десятки тысяч, но, тем не менее, несомненно одно – он работает именно на том складе, где в картонных ящиках лежит продукция «Marlboro» – голубая мечта всех курильщиков. Сам я не курю. Впрочем, так же, как и Макферсон. У того нашли язву – у меня ничего не нашли, но оба мы не курим, так как считаем (и вполне обоснованно, по моему), что курение не только сокращает жизнь человеку, этому божьему созданию, но и влияет на климат планеты, который и так-то не ахти какой.
Этим летом в Дублине жарко. Хочется встать под холодный душ и стоять так часами, не двигаясь и не обращая внимания на телефонные звонки. А их много. Ой, как много. Звонят все: Джереми Прайор, Томас Вулф, Шарлотта, Синди… Даже отец звонил. Ему хотелось знать, не завалил ли я первый вступительный экзамен в Университет. Но я не стал подходить к телефону; пускай папа думает, что я целыми днями сижу в библиотеке. Незачем его расстраивать. Хотя, я и вправду там сижу. Вчера я провел в читальном зале время от обеда до ужина. Я штудировал книги по философии, но, честно говоря, ничего в них не понял. Мне кажется, что и сами авторы ничего в них не понимали. Ведь можно же что-то сочинять, и при этом ничего в этом не смыслить. Когда человек съезжает с горы на лыжах, он же не думает: что это за гора, что это за лыжи. Он, наверное, даже не знает, зачем съезжает с горы на лыжах. Просто – была гора, были лыжи… Отчего бы и не съехать? Вот так же и философия. Есть перо, есть бумага, есть вопросы, названные по имени вечности «вечными», есть то, что некоторые именуют разумом… Все вышеперечисленное дает толчок, и оп! Книга готова. А о чем она? Зачем? Для кого, в конце концов? Нет, это авторов не волнует. Им главное – гонорар и всеобщее почитание. Или, хотя бы, узкое признание. Или, на худой конец, собственное спокойствие. Рассуждают они, видимо, так: меня что-то мучило, я был болен идеей несоответствия видимого и желаемого, я выплеснул горячечный бред на эти страницы; теперь совесть моя спокойна, я просветлен, а когда другие прочтут, что я здесь понаписал, то и они просветлятся.
Все это кажется мне абсурдным. Если уж всем так невтерпеж поведать миру о своих раздумьях, то почему они не делают этого напрямик? Кажется, чего проще – выйди на улицу и подходи ко всем без разбору. Нет, лучше к тем, чьи физиономии тебе больше понравятся. Ведь устная беседа намного продуктивнее, чем обращение к тому же лицу посредством невербальной связи, с помощью каких-то знаков, символов, точек и многоточий. Читая книгу, никогда нельзя знать наверняка, что имел в виду автор. И, напротив, при разговоре за бокалом вина выясняются все закамуфлированные и законспирированные идеи, все подсознательные помыслы того, кто болел и, наконец, выплеснул.
Так почему же писатели сторонятся своих читателей? Почему бегут от них, почему не отвечают на письма, не звонят по телефону, не интересуются, прочитал читатель книгу или еще нет; и как она ему показалась, если уже прочитал?
Все это кажется мне странным. Хотя, и не лишенным логики. Но, с другой стороны, многое из того, что изначально не лишено логики, в конечном счете приводило к последствиям не только нелогичным, но и вообще абстрактным. Чего стоят, хотя бы, бесчисленные горы трупов после Второй Мировой войны. Эти сотни миллионов мертвецов уже не объяснимы ни с какой точки зрения, хотя сама мысль фюрера подчинить себе как можно больше народа и создать единый рейх была вполне логичной. Объединению княжеств в свое время способствовал и Владимир Красное Солнышко. Правда, при этом он старался объединять лишь народы, живущие на территории Руси. Немцев он не трогал. Но, если уж рассматривать проблему с космической точки зрения (которой, может быть, и придерживался А. Гитлер), то все живущие на земле люди относятся к виду Homo Sapiens, и каких-то решающих различий между ними пока не выявлено. А, значит, если какому-либо человеку придет в голову объединить всех людей под своим началом, то это будет логично и обосновано. Вот только горы трупов при таком объединении, скорее всего, неизбежны, что уже нелогично, так как люди не должны убивать друг друга даже с космической точки зрения, при которой все равны.
Глава 2. Эпилог
Когда я был маленьким, отец часто брал меня на рыбалку. Когда я вырос, а случилось это как-то неожиданно, просто однажды утром я проснулся, открыл глаза, увидел белый потолок, паутину, свешивающуюся с люстры, разбросанные по полу игрушки, тарелку со вчерашним недоеденным яблоком, книги на столе, ну, и так далее, все это я увидел боковым зрением, а прямо перед собой я обнаружил кровать, в которой, как вы уже, наверное, догадались, лежал я сам, но уже не тот я, что был вчера, маленький, а я – большой, и так мне это не понравилось, что я опять попытался заснуть, но это мне уже не удалось. Я лежал без сна и думал о том, что теперь мне придется делать много такого, чего я делать совсем не хочу. Я расстроился и, даже, заплакал. Но слезы быстро высохли, так как взрослые плакать не должны, а я уже вступил в их мир и должен был придерживаться их правил. Иначе, как я думал, они меня убьют. Глупая, конечно, мысль, но не лишенная зерна истины. Меня не убили. Но и на рыбалку с отцом я больше уже не ездил. Он очень удивлялся и выпытывал, почему мне разонравилось это милое времяпрепровождение. Я не хотел его расстраивать, и потому не стал говорить о том, что мне просто жаль рыбок. Они ведь так же, как мы – родятся, живут, умирают. Какой-нибудь малек резвится в мутной воде и не знает, что в этот миг он стал взрослым, а когда он понимает это – уже поздно – крючок рвет ему глотку, и он, истекающий кровью, последним мигом своего тускнеющего сознания находит ответ: быть взрослым – значит быть убитым. И окунек умиротворенно улыбается, и душа его летит куда-то вниз, в самую глубину, а там, среди золотистых ракушек и нежных водорослей, ждет его Господь Бог, и улыбка его обещает душе вечное блаженство. Аминь.
Глава 3. Пожалуй, начнем
Мы, пожалуй, начнем. Но с чего? Пожалуй, с самого главного. Но что есть самое главное? То, с чего начинают все – это и есть, пожалуй, самое главное. Мы, пожалуй, начнем.
У Андрюса была жена. Ее звали Питер Колдуэлл. Они познакомились в кафе в центре Дублина. Но этого им показалось мало.
– Гробанем аптеку, – сказал Андрюс.
Питер Колдуэлл, как и большинство зрелых женщин, был робок и нерешителен.
– Не знаю, – ответил он, – в последнее время я чувствую себя не совсем здоровым. Вернее, совсем не здоровым. Короче, у меня рак.
– Тебе нужно больше гулять, – сказал Андрюс и откинул со лба прядь седых волос, – я знал одного парня… Я знал много парней. Все они были гомики.
– Так ведь и ты сам гомик, – заметил Питер Колдуэлл.
– Не в этом дело, – поморщился Андрюс, – я говорил о другом. Я говорил о том, что я знал одного парня… И не его одного… Я знал не меньше сотни парней. Все как на подбор. Один стоил другого, а все вместе они не стоили и пылинки с ногтя мизинца на твоей руке, Питер.
– Это комплимент? – покраснев, спросил Колдуэлл.
Еще никто не говорил ему комплиментов. Женщинам в его возрасте стараются не потакать. Мало ли что? Потом не оберешься… Проблемы, знаете ли… И все такое…
Колдуэлл вспомнил, как это было впервые. Быстрые проворные руки, горячий шепот, обжигающий барабанную перепонку, зеленый свет ночника, тени на усатом лице собеседника, револьвер в правой руке. «Остановись!» – кричала мать и кочергой ворошила угли в потухшем камине… Потом его волосы. Зола щекотала макушку, а собеседник шевелил рыжими повисшими усами, и лился отовсюду зеленый свет ночника… Так было до того, как Питер Колдуэлл встретил Андрюса. Так было и после. Только Андрюс не носил усы – вместо усов у поляка-эмигранта была граната, которую он собирался кинуть в окошко Белого Дома. Его нимало не смущал тот факт, что окошко находилось в США, а сам он – в Дублине.
– Это дело принципа, – любил повторять Андрюс.
– Вот пусть Принцып гранату и кидает, – отвечал на это Питер Колдуэлл.
– Мне не нравится политика Белого Дома, – говорил Андрюс, поглаживая чуть наметившееся брюшко.
Колдуэлл убирал его руку со своего живота и начинал вздыхать. Каждый вздох сопровождался веселым пофыркиванием (так фыркают дети, когда их пытаются утопить в ванной), шмыганьем носа и непроизвольным мочеиспусканием (но это не всегда, приблизительно, раз в неделю, и Колдуэлл, все знали, от этого очень страдал).
– Как дела, Поль?
– Привет, Андрюс. Как дела?
– Нормально. Ты достал то, что мне надо?
– О чем разговор!
– Я спрашиваю, ты достал то, что мне надо?
– Не волнуйся, брат. Все под контролем. Я нашел продавца. Но у него тоже есть поставщик, и он задерживает.
– Поторопись, Поль!
– Андрюс, все будет в порядке. Ты же меня знаешь.
– Вот это мне и не нравится.
– Hi, брат!
– Привет, Поль.
– У тебя есть то, что мне нужно?
– Поль, понимаешь, я сам попал в дурацкую ситуацию. Поставщик тормозит. То у него есть товар, то у него товара нет, то – скоро будет. Он водит меня за нос, а я вынужден вешать тебе лапшу на уши.
– Боб, пойми и ты. На меня напирают. Я обещал, и от меня требуют, чтобы я сдержал обещание. Нажми на поставщика. Пригрози неустойкой.
– Хорошо, Поль. Не волнуйся. Все будет ОК!
– Боб, когда ты в последний раз сказал «все будет ОК», Джек Бабба получил три пули в сердце. Ты еще только говорил, а он уже лежал в луже крови, и черное воронье кружилось над его телом.
– Здравствуй, Андрюс!
– Привет, Боб!
– Ты достал то, что обещал?
– Нет, Боб, продавец задерживает.
– Андрюс, мой покупатель недоволен, да и я недоволен.
– Я понимаю, Боб. Дай мне еще пару дней. Я все улажу.
– Пара дней, Андрюс. Через два дня твоя задница будет похожа на деловую часть Дублина. Она будет так же исхожена вдоль и поперек.
– Ох, Боб… Я слышал, там новый трубопровод прокладывают. Роют день-деньской. Вот бы и мне так.
– Обещаю.
Глава 4. Секс и остановки по требованию
В прошлом Джулия получала немало писем с объяснениями в любви. Ее похоть была несоизмерима с возможностями мужчин, и потому любовники в ее постели долго не задерживались. Последним увлечением безумной вакханки был фотограф Макс, которого она и ненавидела, и любила. Примерно в одинаковых пропорциях. Кроме того, Макс внушал ей почти мистический ужас, когда выходил ночью на балкон и пел, аккомпанируя себе ударами по перилам. Джулии казалось, что луна пляшет… Такова любовь – никогда не знаешь, что происходит на самом деле. Можно прожить свой век в твердой уверенности, что тебя любят, и что красное – это черное. Но, рано или поздно, на одной из остановок откроются двери, и войдет тот, кто различает цвета.
Джулия была миленькой. Это все, что я могу о ней сказать. Другие авторы любят описывать своих героинь. На каждом шагу встречаешь: «Ее звали так-то. У нее была небольшая грудь, или пышные формы, или родинка на правой ягодице, или она любила хрюкать в минуты наивысшего блаженства, или – наоборот – мычать». Все это справедливо лишь в том случае, если женщины этой никогда не существовало, и ее мнимая реальность – не более, чем прихоть автора. Я же описываю Джулию, которая есть. И, потому, могу сказать лишь одно – она была миленькой. Ни о каких уточнениях речи быть не может.
Когда я познакомился с Джулией, ей было около двадцати пяти, а мне под шестьдесят, и я был влюблен в ее друга. Макс привлекал меня полной неспособностью что-либо скрывать. В нем клокотала жизнь, но внешне это ни в чем не выражалось. Я думаю, именно поэтому Джулия его и боялась. Она видела его каждый день, и не могла не понимать – то, что она видит, лишь тонкая корка льда, под которой бурлит неведомый океан. В то морозное утро в городе было необычайно тихо. Я только что проснулся и обдумывал второе по счету послание Максу. В первом я умолял его зайти ко мне в студию и помочь в одной работе, но он не пришел, и я был вынужден весь вечер проваляться в объятиях какого-то прыщавого студента-поляка. Во втором письме я собирался быть тверже, надеясь, что холодность (я хотел обвинить Макса в том, что по его вине я не смог докончить начатую работу) подействует на него сильнее, чем жаркие объяснения в любви. Я потянулся за бумагой. В это мгновение морозную тишину Дублина разорвал хлопок, эхом разнесшийся над заснеженными крышами домов.
Это Макс застрелил Джулию. По другой версии, она ушла от него к бывшему саперу, и никакого хлопка в то утро я не слышал, да и слышать не мог, потому, как Джулия жила за два квартала от меня, и окна ее комнаты выходили в глухой двор.
Собственно, это все не важно. Если Макс и убил Джулию (а я почти уверен, что так и было), значит, он не смог выдержать это вечное клокотание внутри себя. Лед треснул, и наружу вырвались столбы пламени. Оказывается, там бурлила не вода, а сжигал себя огонь. И он схватил револьвер. Когда-нибудь я напишу об этом картину: вот он стоит напротив Джулии, а она закрывает руками свое миленькое личико. Пусть картечь покроет веснушками твой вздернутый носик, Джулия. «Огонь, – кричит он, – огонь ждет тебя!», и направляет дуло ей в сердце… Когда-нибудь я напишу об этом песню.
Но, даже если Джулия ушла к старику-саперу, даже если этот бравый вояка исполняет все ее сексуальные прихоти, даже в этом случае, рано или поздно, откроются двери и войдет тот, кто различает цвета, и для кого красный – это всего лишь красный.
Я спешу к тебе, Джулия.
Дождись меня!
Глава 5. Они били его ногами
Все происходит не совсем так, как должно происходить. Льет дождь, идет снег; на углу не продают свежие газеты; в Албании террористы стреляют в порнозвезду; по бескрайним полям России рыщут голодные злые волки.
Дирк Богарт уже не герой экрана. Леонардо ди Каприо теперь занял его место. В фильме «Титаник» не хватает ста пятидесяти кадров. Они были вырезаны при окончательном монтаже. Киноведы спорят, что было в тех кадрах. Может, появлялся Терминатор, и набрасывался на Лео, или Лео набрасывался на Камерона, или Камерон набрасывался на Терминатора. Или они делали ЭТО втроем?
Так размышлял Джереми Прайор, сидя в дешевом кинотеатре и лениво потягивая колу через соломинку. Справа от него, растекшись по всему креслу, сладко посапывала женщина в цветастом платье с короткими рукавами. Слева место пустовало. Но на двенадцатой минуте фильма – уже нет.
Так размышлял Джереми Прайор, сидя в дешевом кинотеатре и лениво потягивая колу через соломинку. «Зачем я пошел в кино? – думал он. – Не лучше ли было закончить статью и отдать ее, наконец, этому скряге Скриму? Лишние деньги никогда не помешают, хотя, деньги лишними никогда и не бывают. Заплатить за костюм, вставить два передних зуба, выдернуть левый мудрости, да еще и у Синди день рождения – одно к одному – нужны деньги».
– А о чем Вы пишете, Джереми Прайор?
– Я пишу о судьбе наемных рабочих-эмигрантов. Я не имею в виду негров, их не так уж и много на улицах Дублина. А те, которые встречаются (то есть, негры) заняты в большинстве своем в сфере порнобизнеса и к категории наемников не относятся, так как получают не жалкие гроши (как, например, рабочие дублинских складов «Marlboro»), а настоящие, так называемые, «реальные» деньги, перекочевывающие в их карманы из бумажников обеспеченных граждан. В своей статье я заостряю внимание читателя на том факте, что пятьдесят процентов серьезных преступлений (например: убийства, изнасилования, каннибализм с элементами садизма и мазохизма, расчленение (полное и частичное), «смерть в воде» (сюда я отношу утопленников, а также людей, случайно захлебнувшихся с молчаливого одобрения окружающих), смерть от удушья (ее я подразделяю на удушение и самоудушение. В свою очередь, удушение подразделяется на удушение с какой-либо целью и удушение бесцельное, так называемое, «семейное» (или «женское» – по терминологии журнала «Fashion Boy»). Самоудушение тоже имеет свои подотряды. Это, во-первых, самоудушение без признаков насильственной смерти («случайное») и самоудушение с признаками насильственной смерти. Во втором случае самоудушение приобретает неявно выраженную окраску удушения, но полностью эти два термина не сливаются, так, как это противоречит научному знанию. Кроме того, существует «моральное удушение» (термин К. Заботиной), «анальное удушение» (термин журнала «Fashion Boy»), «темпоральное удушение» (связанное с петлями во времени) и т. д. Подробнее останавливаться на этом у меня нет ни сил, ни желания, ни времени), ну, так вот, пятьдесят процентов всех вышеперечисленных преступлений совершено наемниками-эмигрантами. Остальные пятьдесят процентов совершены коренными дублинцами. Интересно, что жертвами преступлений на девяносто семь процентов являются негры, занятые в порнобизнесе. Оставшиеся три процента жертв – это…
1. Эми Ашбек, 56 лет. Поскользнулась и упала в люк (пять свидетелей). В дальнейшем задушена, частично расчленена и недоедена.
2. Айрин Блеквуд, 26 лет. Заживо сожжена после Рождества по недосмотру родственников (думали, что елка: см. показания Джона Блеквуда, Пита Блеквуда и Андрюса Блеквуда).
3. Беатрис Далль, 14 лет. Во время игры в прятки залезла в холодильник (свидетель: Рик Бовер). Умерла от отравления сосисками.
4. Глория Ежи-Смит, 40 лет. Пыталась убежать от насильника. Врезалась в фонарный столб (свидетель: электрик (пока в больнице)).
5. Диана Зейн, 112 лет. Увидела по телевизору фильм «Титаник» (свидетелей нет).
Поделиться книгой: