Пир Джона Сатурналла

— Так говорит мой отец. Вам не стоило сюда возвращаться.

К страху примешалось удивление. Возвращаться? Да ведь он в жизни не бывал дальше деревни. Эфраим ждал, буравя его взглядом. Джон чувствовал кислую вонь пота, пропитавшего темную рубаху мальчика. Но в теплом воздухе висела и еще более мерзкая вонь. Тобит, стоявший у него за спиной, держал в руке пустой мешок. Рука Эфраима резко взметнулась вверх, и костяшки кулака врезались в скулу Джона. Голова у него дернулась назад, боль обожгла всю щеку. Он попытался нанести ответный удар, но противник легко отбил его руку в сторону и расхохотался. Потом на него напрыгнули сзади, и в следующий миг он уже дрался со всеми сразу, отчаянно и безнадежно — как всегда. Они повалили Джона на землю. Эфраим крепко держал его за руки, а Тобит натянул ему на голову мешок.

— Новое испытание для тебя, — объявил Эфраим.

— Скорее, старое! — выкрикнул Тобит.

Они дружно загоготали. В мешке было жарко и душно, лицо зудело от колючей дерюги.

— Давай, — велел Эфраим. — Угости его ведьминым лакомством.

Джон почувствовал, как завязки мешка у него на горле распускают и в мешок что-то запихивают. В нос шибануло смрадом гнилого мяса, в рот полезли жесткие перья. Дохлый грач с пугала, понял мальчик. Давясь рвотными позывами, он попытался вырваться, но они держали крепко.

— Знатный, жирный грач! — крикнул Сет; чья-то рука прижала птичий трупик плотнее к лицу.

— От ведьмина лакомства всегда лихорадит, — сообщил Эфраим. — У тебя уже поднялся жар, Джонни?

Джон извивался всем телом и брыкался, но все тщетно.

— Потом тебя начинает рвать, — продолжал безжалостный мучитель. — И ты блюешь, пока не выблевываешь душу.

— Кажись, нашему Джонни не нравится, — заметил Сет.

— Просто ему запить нечем, — откликнулся Тобит.

— Мед и гроздья винограда! — пропел Эфраим. — Вот оно, ведьмин сынок, мое особое пряное вино…

— Только целься получше, — предупредил Тобит.

Секунду спустя в Джона с плеском ударила тугая горячая струя.

Он забился, задергался с новой силой, но Тобит лишь крепче затянул мешочные завязки у него на шее. Неожиданно Джону удалось высвободить руку, и он вслепую нанес удар. Кулак пришелся во что-то твердое, и хватка Тобита ослабла. Джон сорвал с головы мешок.

Эфраим стоял с полуспущенными штанами и задранной рубахой, и из него била струя мочи. Тобит потирал скулу, злобно сверкая глазами. Абель медленно пятился. «Беги!» — подумал Джон. Но когда он повернулся, собираясь вскочить на ноги, на него стремительно надвинулась темная фигура. Мгновением позже башмак Дандо врезался ему под подбородок.

Джон услышал тошнотворный хруст, в горле у него вырос плотный ком и перекрыл дыхание. Он упал на колени и схватился за шею, хрипя и задыхаясь. Мучительно рыгнул, и изо рта у него плеснула кровь. Мальчишки оторопело молчали.

— Я же говорил, не надо этого делать, — наконец прошипел Абель. — Теперь вы его убили.

— Ты тоже участвовал, — огрызнулся Дандо.

— Сэр Уильям вздернет нас на виселице, — в ужасе пробормотал Тобит.

— Он ничего не узнает, — сказал Эфраим. — Хватай мешок, Абель. Бежим отсюда! Живо!

Скоро топот их ног стих в отдалении. Джон лежал на земле, снедаемый жгучим стыдом. Эфраим прав, говорил он себе. Ну или его угрюмый отец. Они здесь чужие, им не стоило сюда возвращаться… Он не пойдет в церковь в следующее воскресенье, сколько бы мать ни уговаривала. Он убежит. Убежит туда, откуда они вернулись в деревню.

Кровь стекала по горлу, горячая, с металлическим привкусом. Джон с трудом сглотнул и почувствовал, как воздух вязко вливается в легкие. Он подполз к старому каменному желобу и заглянул в него.

Кожа у него темнее, чем у других мальчишек. Волосы черные и курчавые, тогда как у них рыжие, каштановые и русые. Глаза темные — в мать. Или в отца, напомнил себе Джон. Кто бы он ни был. Мальчик плеснул воды на голову и яростно потер лицо ладонями. Сплюнул и посмотрел, как тянутся изо рта длинные красные нити. Когда он ощупывал языком зубы, сверху раздался чистый, звонкий голос:

— Ведьмаки не кровят.

На откосе над ним стояла девочка в белом батистовом чепце, обрамлявшем веснушчатое личико. Потрясенный и растерянный, Джон уставился в голубые глаза сестры Абеля Старлинга, Кэсси.

— Я не ведьмак, — прохрипел он.

— Знаю.

Кэсси была годом старше его. Она громко пела в церкви высоким чистым голосом и посещала воскресные молельные собрания церковного старосты Марпота. Больше он ничего про нее не знал. Но сейчас Кэсси Старлинг разговаривала с ним. Джон с ужасом осознал, что едва сдерживает слезы.

— Поди сюда, — велела девочка.

Джон взобрался на откос. Теперь перед ним расстилался зеленый сочный луг, справа шелестела листвой буковая роща, а сразу за лугом подымался высокий склон, изрезанный уступами. Нижние террасы густо заросли бурьяном и полукустарником, выше начинались чащи дрока и терновника, а на самом верху непролазная стена ежевичника преграждала путь к лесу Баклы. Девочка внимательно смотрела на Джона.

— Нечестивые возникают как трава. Старый Хоул говорил, помнишь?

Джон кивнул. Это был один из любимых псалмов священника. Девочка поджала губы и пытливо взглянула Джону в глаза. Прядь волос выбилась у нее из-под чепца.

— Ты умеешь считать?

Она задумчиво накручивала на палец светлый локон. Джон снова кивнул.

— Хорошо. — Девочка указала на кочку. — Сядь там.

Через минуту Джон осторожно поднес руку к лицу Кэсси.

— Раз, два… — проговорил он.

— Давай дальше.

— Три, четыре, пять…

Он чуял запах волос и шерстяного платья Кэсси. Земляничную свежесть дыхания. Девочка рассеянно накручивала на палец длинный светлый локон, и сердце Джона глухо стучало от волнения. Ноготь у нее синий, заметил он. Ушибла, верно.

— …двадцать девять, тридцать…

Джон считал веснушки. Закончив с одной щекой, он перешел на лоб и оттуда спустился к другой щеке. Кэсси щурилась и тихо смеялась, пока он легонько тыкал пальцем у нее вокруг глаз. В воздухе между ними плавали пряные луговые ароматы. Когда он дошел до оборки батистового чепца, Кэсси вынула из него длинную булавку, тряхнула головой, и светлые локоны рассыпались по плечам. Джон продолжал считать веснушки вокруг рта.

— …сорок восемь, сорок девять…

Когда он приблизился к самым губам, она с неожиданным проворством схватила его палец и крепко сжала. Синяк у нее под ногтем потемнел.

— Ты знаешь, что такое веснушки?

Джон помотал головой.

— Это грехи.

Абель как-то обмолвился, что Кэсси малость тронутая. С тех самых пор, как умерла их младшая сестренка, Мэри Старлинг. Над деревьями тонкой струей вился дым, поднимаясь в безоблачное небо. Матушка, поди, уже заждалась, вспомнил Джон.

— Первой ведьмой была Ева, — сказала Кэсси. — Бог послал ее испытать Адама. Ну, когда она дала ему яблоко. Нам он тоже послал ведьму.

Джон подумал о лесе Баклы, о струящемся из него аромате фруктового цветения.

— Но ведь никакой ведьмы нет, правда? Святой Клод о ней позаботился.

— С виду ведьмы ничем не отличаются от нас с тобой, — ответила Кэсси.

— Тогда как их опознать?

— Бог открывает тебе глаза. Если ты избранный. Ведьме не обмануть Бога, где бы она ни пряталась. — Девочка вдруг подалась к нему, и теплое дыхание обдало его ухо. — Ты же ходишь туда, да?

Джон проследил за ее взглядом. Оба они смотрели на темную стену деревьев над склоном долины.

— Туда не пройти, — сказал он. — Там везде густой ежевичник.

— Колючки ведьмам не страшны. Ведьмы же не кровят, помнишь?

Этому учил Марпот. Когда Кэсси не пела в церкви, она стояла на коленях в доме церковного старосты вместе с другими молельщиками.

— Я молилась там. — Девочка указала глазами на буковую рощу, потом улыбнулась Джону. — Я знала, что ты придешь.

Джон изумленно уставился на нее:

— Знала? Откуда?

— Мне Бог сказал.

Кэсси поднялась на ноги и подобрала подол платья, собираясь сбежать с откоса. Джон увидел голые белые ноги, коленки в синяках.

— Ты пялишься?

Щеки у него запылали.

— Хочешь знать? — спросила она. — Хочешь знать, что сказал мне Бог?

Джон с надеждой посмотрел на нее снизу вверх.

— В следующее воскресенье, — промолвила Кэсси. — Жди меня после церкви.

В теплом спертом воздухе хижины плавал запах сухих листьев. Когда Джон проскользнул в дверь, мать подняла на него взгляд. На ее лице дрожали красные отсветы тлеющего огня. В очаге на цепи висел дымящийся закопченный котел.

— Длинным путем шел? — спросила она.

Джон кивнул и торопливо проскочил мимо нее. Пока он сидел рядом с Кэсси, шишка на затылке не болела, а сейчас мучительно пульсировала, да и в горле саднило невыносимо. Джон уселся по другую сторону от очага и медленно обвел глазами хижину. В дальнем углу стоял сундук, возле широкого соломенного тюфяка, где они спали. За сундуком теснились ряды бутылок и склянок. Над очагом висели котелки и сковородки. Там же на полке, прислоненная к стенке, стояла раскрытая книга в кожаном переплете.

Джон всегда видел страницы лишь издалека и мельком: рисунки плодов, деревьев, цветов, корней и листьев, столбцы таинственного рукописного текста. Ближе матушка не подпускала. Когда к ним наведывались деревенские женщины, она неизменно убирала книгу подальше. Вот и сейчас, заметив брошенный украдкой взгляд Джона, она дотянулась и закрыла ее.

Матушка ходила на склон сегодня: у стены стояла раздутая дерюжная торба для трав. Джон медленно потянул носом, определяя по запаху последнюю добычу: свежая бузина, черная белена, яснотка, росянка… Всё знакомые запахи. Но сквозь грубую дерюгу просачивался еще какой-то дразнящий цветочный аромат. Джон рассеянно потрогал шишку на затылке.

— Опять побили?

Она всегда знала. Джон посмотрел ей в глаза и молча покачал головой, собираясь с духом перед неизбежным допросом. Но пока он ежился под пристальным взглядом, из очага повалил густой дым, и мать закашлялась. Одной рукой она прикрыла рот, чтобы брызги не летели в котел с варевом, а другой — оперлась об очаг и зашлась безудержным кашлем, сотрясаясь всем телом. Джон схватил кувшин и выбежал из хижины.

Ей было за тридцать. «Матушка Сюзанна» — так называли ее ночные посетительницы. «Любезная Сюзанна» — так обращались к ней сидящие сзади женщины в церкви, когда трясли за плечо, чтоб проснулась. Раньше они являлись в дневное время и вручали ей калач за снадобье, меру овса за лечебные советы и стертую монетку, если она накидывала плащ и следовала за ними. Она брала и посулами, коли у них больше ничего не было. Теперь они крались по тропинке после наступления темноты и тихонько стучали в дверь. Они входили со встревоженными лицами, и начинался приглушенный разговор о болях, кровотечениях, судорогах, плодных водах, верчении-кручении младенца в утробе, околоплодных оболочках, слишком тонких или слишком толстых, порванных или затерявшихся в лабиринтообразных женских внутренностях.

Они благословляли «матушку Сюзанну», когда ее снадобья облегчали родовые муки и когда новорожденный испускал первый крик у нее в руках. Они присылали ей ломтики копченого бекона или отрезы канифаса, из которого она шила ему одёжу. Но они также перекрещивались и сплевывали, знал Джон. И за глаза обзывались на нее по-всякому. По ночам она бродит по деревне со своей корзинкой, стращали женщины своих детей. Она затянет у них на кишках петлю из своих жестких черных волос. Матушка Сюзанна приняла их на свет, говорили они. Ворожея Сью может извести их со свету.

Джон зачерпнул кувшином воды из желоба позади хижины, бросился обратно и дал матери попить. Когда приступ кашля прошел, она достала из своей торбы пучок толстых зеленых стеблей и переломила пополам. Сквозь дым прорезался острый запах бузины.

Свежесрезанные ветки отпугивали мух. Бузинный отвар хорошо слабил. Иуда повесился на бузине, сказал старый Хоули на одном из воскресных уроков. Еще из веток получались отличные духовые трубки, надо только выковырять рыхлую сердцевину.

Матушка положила бузинные побеги в котелок, стоящий в большом котле, и помешала дымящуюся жидкость, выписывая половником медленные восьмерки. Потом долила меру воды и капнула несколько капель из склянки.

Испортить отвар проще простого, учила она Джона. Стоит только взять слишком короткий корень или слишком длинный, недоложить или переложить щепотку, собрать луковицы растений на ущербе луны или в один из неблагоприятных дней года. Жидкость из котелка она процедит и охладит, смешает с чем-нибудь или оставит как есть. Потом сольет в одну из склянок с пробкой, выстроенных рядами возле сундука: с отварами, настойками, целебными растворами и снадобьями.

Сквозь тонкие занавески уже светила луна, когда матушка наконец стряхнула капли с половника и поставила в очаг глиняный горшок с ужином. Из дома Старлингов, расположенного ниже по склону, доносились бранчливые голоса Джейка и Мерси. Полено в глубине топки прогорело, и сноп искр взметнулся в дымоход. Джон сидел спиной к стене и ждал, когда от горшка потянутся струи запаха. Матушка сняла крышку, и облако пара всплыло и распласталось по соломенной кровле. Она с улыбкой взглянула на Джона. Это была их любимая игра.

— Баранина, — начал он. — Ячмень. Яблоко. Чуток лимонного тимьяна. Лавровый лист…

Стоило ему потянуть носом, и он уже знал название. Когда он закончил, мать подалась к нему и ласково взъерошила волосы. Ее пальцы задели шишку на затылке, и Джон дернулся от боли. Она нахмурилась, потом притянула его к себе и осторожно ощупала ушиб.

— Джонни, деточка, — утешала Сюзанна, — у них просто забава такая.

Она всегда так говорила, прижимая к груди голову сына или расчесывая пальцами его кудри. Ласковый шепот вился над ушами Джона, словно клубы пара, что поднимались над котлом, кружились, растягивались в тонкие волокна и бесследно исчезали. Но Джон помнил мерзкую вонь дохлятины. Помнил страшный пинок Дандо. Хоть до седых волос швыряйся Абель Старлинг в него камнями — мать по-прежнему будет нашептывать ему на ухо утешительные слова. Раздражение Джона внезапно переросло в гнев. Он резко отстранился:

— Мы здесь чужие.

— Чужие?

— Нам не стоило сюда возвращаться.

Глаза матери сузились.

— Кто тебе это сказал?

— Эфраим Клаф.

— Да что он понимает? — рассердилась Сюзанна. — Здесь наш дом. Здесь все, что у нас есть.

— А что у нас есть-то? — ожесточенно спросил он, окидывая взглядом тесную хижину. — Что?

Мать с укором посмотрела на него. Дальше будет молчание, знал Джон. Так заканчивались все споры: сходили на нет, точно пар из котла… Но сейчас она нахмурила брови и промолвила:

— Больше, чем ты думаешь.