Помоги проекту - поделись книгой:
Этот рассказ, растиражированный во многих книгах и фильмах о Мессинге, вызывает, мягко говоря, недоверие. Сталин, в отличие от Гитлера, не отличался любовью к мистике — что бы там не говорил на сей счет легион бульварных авторов — и вряд ли захотел бы встречаться с телепатом, даже если бы Пономаренко или еще кто-то из соратников известил о его удивительных способностях. Да и зачем ему было спрашивать Мессинга об умершем в 1935 году Пилсудском или положении дел в довоенной Польше? А задания, с помощью которых вождь «проверял» своего гостя, хороши для приключенческого романа, а не для реальной жизни.
В опубликованных журналах посетителей кремлевского кабинета Сталина за 1939−1953 годы имя Мессинга не упоминается ни разу. Правда, после войны генералиссимус часто принимал посетителей на своей кунцевской даче, и запись их велась далеко не всегда, но в 1940 году на эту дачу приглашали только близких соратников Сталина, и Мессинг никак не мог там оказаться. Скорее всего, он встречался со Сталиным так же, как с Эйнштейном, Фрейдом и Ганди — в своей фантазии. Под «высокопоставленным лицом» из мемуаров имелся в виду Берия, имя которого в 60-е годы и позже в печати называть запрещалось. В устных беседах Мессинг подтверждал, что проходил без пропуска в кабинет Берии — иногда, впрочем, заменяя его самим Сталиным. На Сталина явно намекал и эпизод мемуаров, дублирующий предыдущую историю: «Примерно в те же времена довелось мне беседовать с одним очень высокопоставленным человеком. После разговора он, в шутку видимо, сказал:
— Ну, товарищ Мессинг, сможете ли вы выйти отсюда, если я не подпишу вам пропуск?
Дух озорства заиграл в моей душе:
— Без этой-то бумажки? Возьмите ее на память!..
— Нет, подождите. Вас не смутит, если я еще дополнительно предупрежу охрану.
— Сколько угодно!
Набран телефон коменданта. Отдана команда: «Не выпускать Мессинга без отмеченного пропуска». Да еще секретарше поручено идти за мной в десяти шагах, но, правда, не вмешиваться в мои действия.
Когда я через пару минут вышел на улицу и посмотрел на окно кабинета на третьем этаже, в котором только что состоялся этот разговор, я увидел в нем фигуру моего недавнего собеседника. Дух озорства еще не уснул, и я помахал ему рукой». Все бы хорошо, но кабинет Сталина находился не на третьем, а на втором этаже Первого (Сенатского) корпуса Кремля, о чем телепат почему-то не знал.
Не называя прямо Берию, Мессинг не раз намекал, что глава НКВД использовал его для выполнения особо сложных заданий. Например, в 1944 году, когда под Новгородом задержали мужчину в крестьянской одежде, очень похожего на немца. В нем подозревали опытного шпиона, он же утверждал, что дезертировал из немецкой армии, а одежду нашел в поле. Еще он уверял, что не знает ни слова по-русски. Допросы и пытки ни к чему не привели, и в конце концов чекисты пригласили Мессинга. Тот быстро догадался, что задержанный прекрасно владеет русским языком. Для вида полистав документы, он сказал на чистом немецком:
— Да, теперь я нисколько не сомневаюсь в вашей полной невиновности.
А потом неожиданно перешел на русский:
— Мы приносим вам свои извинения. Вы свободны, можете идти.
При этих словах немец вскочил и рванулся к двери — и тем выдал себя. Если такая история и была, то Мессинг проявил в ней не какие-то сверхъестественные способности, а только сообразительность и талант артиста, которыми был наделен в избытке. И крайне сомнительно, что его отправил разоблачать шпиона сам Берия — скорее уж это был начальник «Смерша» Виктор Абакумов, который, по некоторым данным, интересовался Мессингом и посещал его выступления. Интересно, что тесть Абакумова, московский врач Николай Смирнов, выступал в 1920-е годы под псевдонимом «Орнальдо» с сеансами гипноза — как считается, именно он, а не Мессинг, был одним из прототипов булгаковского Воланда. А сын расстрелянного в 1954 году Виктора Семеновича, известный психиатр Игорь Смирнов, вплоть до своей внезапной смерти в 2005 году активно занимался проблемами гипноза.
Что касается получения Мессингом 100 тысяч рублей в банке по чистому листу бумаги вместо чека, то журналист К. Невский убедительно доказал, что эта история вымышлена. Вольф Григорьевич понятия не имел, как в советских банках выдаются крупные суммы денег. Сначала чек давали бухгалтеру, который отдавал его на проверку. Потом чек подписывал начальник отделения банка, и его передавали кассиру, который получал деньги, вызывал клиента и после достаточно сложной процедуры вручал ему требуемую сумму. Поэтому даже если бы телепат загипнотизировал бухгалтера, тот никак не мог выдать ему деньги — для этого пришлось бы подвергнуть гипнозу всех сотрудников банка вплоть до директора.
Рассказав о своей встрече со Сталиным, Мессинг на этом не остановился и поведал — правда, устно — о знакомстве со следующим вождем, Никитой Хрущевым. Случилось это, по его утверждению, еще до войны, когда Хрущев возглавлял партийную организацию Украины. Когда Мессинг гастролировал в Киеве, в Москве пропал высокопоставленный украинский чиновник, при котором был портфель с секретными документами. Вызвали Мессинга, который стал обходить кабинет исчезнувшего, стараясь представить себе самого чиновника и его портфель. Внезапно он увидел картину: речка с крутым берегом, мостик, убогая деревушка. Под мостом, у берега реки стоял тот самый портфель. Спешно созванная комиссия ученых-краеведов определила (как?) искомое место, где и нашли портфель, а потом и выловили из реки тело утонувшего чиновника. Эта история если и говорит о чем-то, то лишь о незаурядной фантазии Вольфа Григорьевича, которая на новой родине разыгрывалась все сильнее. Ведь даже «классическая», отвергнутая наукой теория ясновидения утверждает, что телепат может уловить мысли и чувства человека, но никак не бездушного портфеля. Вряд ли нужно добавлять, что этот случай не упоминается ни в каких документах или мемуарах, включая мемуары самого Хрущева, который, конечно, знал о существовании Мессинга, но вряд ли общался с ним.
Полтора года между двумя войнами прошли для Мессинга в постоянных гастрольных поездках и привыкании к непростой советской действительности. Он упоминает о своих гастролях в Одессе и Харькове; по другим сведениям, он выступал также в Киеве, Ростове-на-Дону, Воронеже — ноне в Москве. Пока что ему позволялось развлекать провинциалов, но не взыскательную столичную публику. В повести Шенфельда он повествует: «Меня возили из города в город, я жил в лучших гостиницах, обедал в шикарных ресторанах, шил костюмы у самых дорогих портных и жил в каком-то чаду. Я уже прямо утопал в деньгах. Вокруг меня всегда толпился народ. Тот просил автограф, этот — совета и помощи. Какой-то Мессинг ввалился с чемоданами в гостиницу, где я остановился, и кричал, что он мой двоюродный брат, какие-то девки звонили по телефону, врывались ко мне в номер. Я уже и сам поверил, что я не такой, как все, а особенный. А что, если меня Господь действительно наделил сверхчеловеческими силами? Ведь не может же такое количество людей во мне ошибаться? Я и сам чувствовал, как во мне развиваются и проявляются гипнотические силы. Чем черт не шутит, когда Бог спит! Приятно было видеть во всех городах этой необъятной страны афиши, на которых крупными буквами стояло: «К вам едет Вольф Мессинг»». Конечно, этот текст относится скорее к Мессингу 1950-х годов — до войны его популярность была не так уж велика.
Весной 1940 года Госконцерт прикрепил к нему сопровождающего — писателя Виктора Финка, который сам по себе был примечательной личностью. Он родился в 1888 году в Одессе в семье преуспевающего адвоката, учился праву в Париже, а в годы Первой мировой войны попал в Иностранный легион, который талантливо описал в одноименном романе. Вернувшись накануне революции в Россию, работал журналистом и, по мнению многих, был осведомителем ЧК. Чудом пережив «чистку» 1930-х, он жил довольно незаметно, время от времени выпуская серые, но идейно безупречные книги. Умер в 1973 году. Похоже, к Мессингу его приставили именно в качестве осведомителя, но одновременно он довольно неплохо заботился о своем подопечном в его разъездах по стране.
«В июне 1941 года я поехал в Грузию, — пишет Мессинг. — Как сейчас, помню это воскресенье 22 июня 1941 года. Накануне в субботу состоялось мое выступление, оно прошло очень успешно. В воскресенье утром мы поехали на фуникулер. Мне все время было почему-то не по себе. Настроение было просто скверным. И вот в 6 часов 30 минут по московскому времени — речь Молотова. Началась Великая Отечественная война».
В мемуарах телепат ничего не говорит о том, что будто бы предсказал начало войны. Зато об этом повествует популярная легенда, впервые рассказанная близкой знакомой Мессинга Татьяной Лунгиной. В июне 1941 года она, недавняя школьница, ждала в столичной гостинице «Москва» кинодеятеля из Средней Азии, чтобы договориться с ним об участии в съемках фильма. В это время к ней подошел человек необычного вида: «Этот довольно примечательный мужчина гипнотически притягивал к себе взгляд. Он был в дорогом сером костюме, сорочка цвета морской волны, большие роговые очки. Лохматая, словно распотрошенный кочан капусты, голова. Нос, казавшийся ему «не по мерке» — слишком широкий. Из-за слегка согнутого в пояснице туловища взъерошенная эта голова клонилась вперед с «экраном» большого квадратного лба. Руки его расслабленно свисали к бедрам, а кулаки, словно в нервном тике, то сжимались, то разжимались. Был он средних лет, не очень высокий, худощавый. Шел медленно, поминутно оглядываясь, с усилием отрывая ноги от пола. Казалось, что он кого-то ищет, но двигался неизменно к моему креслу. Приостановился, заметил меня и, уже не оглядываясь, направился в мою сторону.
Подошел ко мне, и я увидела его глаза: пронзительные, ироничные, с бесовскими искорками и чуть усталые.
Мужчина, мягко улыбаясь, сказал:
— А шейн мейделе. (Красивая девочка).
Я смутилась от похвалы. А он на плохом русском языке спросил, как меня зовут. Я ответила, что настоящее мое имя Тауба (что значит «голубь»), но обычно зовут меня Таней.
— Тайболе? — переспросил он, — Голубушка? Ты кого-то ждешь? Зачем ты тут сидишь?
Полузакрыв глаза и еще ниже опустив голову, слушал мой ответ. Нижняя губа его полуоткрытого рта нервно вздрагивала, брови сдвинулись к переносице, и в глазах — щемящая сердце тоска.
— Нет! — сказал он громко, почти выкрикнул. — Нет! Ничего этого уже не будет!
— Чего не будет? — спросила я незнакомца испуганно.
— Ничего: ни фильма, ни поездки, НИ-ЧЕ-ГО!.. И надолго!
Произнес он свою краткую тираду тоном пророка — внушая мне мистический страх своей безапелляционностью.
Так, видимо, волхвы и кудесники предсказывали людям беды. Ничего больше не добавив, той же медленной тяжелой походкой он ушел к лифту, а я осталась, ошарашенная и нежданным его появлением, и таким же мгновенным исчезновением, напуганная этим апокалиптическим «НИ-ЧЕ-ГО!»»
Прошло только несколько дней, и 22 июня началась война, и ничего уже не было: ни съемки фильма, ни поездки в Среднюю Азию, ничего того, ради чего я приходила в гостиницу «Москва»».
Трудно сказать, зачем Мессингу понадобилось пугать незнакомую, вполне симпатичную ему девушку. Быть может, он, как и Хануссен, считал такие заявления необходимой частью загадочного образа ясновидца. А может, действительно чувствовал тревогу, нависшую над страной, к границам которой уже двигались немецкие танковые колонны. Правда, его «ничего» могло подразумевать не только войну, но и любое другое бедствие, которые всегда любят предсказывать пророки.
Если Татьяна встретила 22 июня на взбудораженных улицах Москвы, то Мессинг в этот день находился на гастролях в Тбилиси. Он вспоминает: «Возвращались в Москву поездом. Затемненные станции. Почти на каждой — проверка документов. Во всеобщей бдительности мне пришлось убедиться на собственном опыте: моя несколько экстравагантная внешность, иностранный акцент привели к тому, что меня несколько раз принимали за шпиона. Выручал мой первый советский «импресарио», ездивший со мной, писатель Виктор Финк. По приезде в Москву, как только я остался на улице один, — Финк прямо с вокзала отправился к себе домой, — меня все-таки арестовали. А через несколько дней, когда я спросил, как пройти на такую-то улицу, меня снова арестовали — на сей раз очень миленькая девушка-дружинница.
В эти дни начала войны я пережил тяжелые минуты. Я внутренне почувствовал себя лишним. Передо мной встал вопрос: чем я могу помочь моей второй родине в борьбе с фашистской чумой? Состояние моего здоровья было таковым, что о личном участии в боях я не мог и думать. Оставалось мое искусство, мое умение. Но кому нужен в такое время, думал я, Вольф Мессинг с его «психологическими опытами»?»
Какое-то время казалось, что он действительно никому не нужен. С приближением немецких войск к Москве, в октябре 1941 года, он вместе со многими жителями столицы отправился в эвакуацию. Шенфельд в своей повести утверждает, что телепат отправился в Среднюю Азию: «Предлагали Новосибирск, но я на свою голову захотел в этот проклятый Ташкент: экзотика, теплый климат» — и тем лишний раз доказывает, что его беседа с Мессингом целиком вымышлена. На самом деле Вольф Григорьевич отправился как раз в Новосибирск, но там не засиделся. Власть вспомнила о нем и решила, что его психологические опыты вполне годятся для поднятия духа раненых в госпиталях, эвакуированных и тружеников тыла. Скоро он начал путешествовать по всей стране: если удавалось, в «литерном» поезде, перевозившем начальство, если нет — в обычной теплушке, набитой пассажирами, и сутками стоящей на станциях, пропуская военные грузы. Почти каждый день он выступал перед публикой, давая в год около 200 концертов — и так всю войну. Он писал: «Оказывается, кто-то где-то думал о гражданине СССР Вольфе Мессинге, о том, что его своеобразные способности интересны людям. Меня хотели видеть и в госпиталях, и рабочие оборонных заводов, по неделям не покидающие цехов, и бойцы формирующихся частей и подразделений. Нередко залы заполняли люди, пришедшие прямо от станков. И уходили они от меня к станкам. А бойцы иной раз держали в руках винтовки. Я делал все, что мог, чтобы вдохновить их своим искусством, дать им заряд новых сил для труда и борьбы».
Мессинг бережно хранил отзывы своих зрителей военных лет и воспроизвел некоторые из них в мемуарах:
«17 июля 1942 года в эвакогоспитале выступал Мессинг со своими «психологическими опытами» перед ранеными нашего госпиталя.
Опыты Мессинга произвели на аудиторию ошеломляющее впечатление. Все задания выполнялись точно и сопровождались бурными овациями.
Раненые бойцы, командиры, политработники и служащие госпиталя выражают большую благодарность Мессингу за его выступление в госпитале.
Нач. госпиталя в/врач 3-го ранга Сошина».
«С исключительным вниманием бойцы, сержанты и офицеры гарнизона просмотрели шесть концертов Вольфа Григорьевича Мессинга, на которых присутствовало более трех тысяч человек. Эти концерты на нас, зрителей, произвели очень большое впечатление. Мессинг выполнял исключительно сложные номера, заданные ему «индуктором», и при этом с большой точностью. Он доказал, что это не фокусы, связанные с ловкостью рук человека, а исключительно сложная психологически научная работа, проводимая им в течение длительного периода лет и представляющая исключительный интерес с точки зрения развития психологии как науки.
От имени бойцов, сержантов и офицеров выношу сердечную благодарность Вольфу Григорьевичу Мессингу и желаю дальнейшей плодотворной работы на благо развития науки нашей Социалистической Родины.
Начальник гарнизона генерал-майор артиллерии Шуршин».
«Ваше выступление перед профессорским, преподавательским составом и студентами Магнитогорского государственного педагогического института продемонстрировало выдающуюся способность чтения мыслей (понимание внутренней речи), развитую Вами до необыкновенной высоты и точности.
Цель Ваших опытов — развитие сил, скрытых в психике человека, и воспитание воли — достойна всякого поощрения. Особенно сейчас, когда народы нашего Союза стоят на пороге завершения Великой Отечественной войны, проявляя героическое волевое напряжение, работа в этом направлении — в направлении изучения и развития воли — является весьма важной. Вот почему Ваши выступления имеют большое воспитательное значение.
От имени всего коллектива института выражаем Вам сердечную благодарность и желаем продуктивной работы на благо нашей великой Родины». Без сомнения, Мессингом, как и большинством советских людей, владел в те годы искренний патриотический порыв, желание хоть чем-то приблизить желанную победу над ненавистным врагом. Он сам пишет: «Работал я в те годы очень много, не считаясь ни с количеством выступлений, ни с дальностью расстояний. Очень многие выступления давал бесплатно, выступал в палатах эвакогоспиталей, где лежали «ранбольные», как тогда называли раненых бойцов и офицеров нашей армии. Выступал я и в цехах заводов. Было несколько случаев, когда выступление проходило прямо под открытым небом. Я старался работать, как в те годы работали все. Свои личные сбережения я отдал на оборону страны, для скорейшего разгрома фашизма. Так поступали в те годы многие и многие люди. На эти средства были построены два самолета, которые я подарил нашим военным летчикам, первый — в 1942-м, второй — в 1944 году».
История с двумя истребителями, подаренными Мессингом фронту — одна из самых загадочных в его биографии. В принципе ничего невероятного в ней нет: в годы войны многие люди с высоким уровнем доходов — артисты, писатели, ученые — жертвовали деньги на приобретение танков, пушек или самолетов. Но недоброжелатели телепата во главе все с тем же Шенфельдом утверждают, что он если и отдал деньги на нужды обороны, то сделал это не добровольно, а чуть ли не под дулом пистолета. Если в жизни Мессинг был довольно равнодушен к деньгам — в СССР их все равно было особенно не на что тратить, — тов повести Шенфельда он трясется над каждой копейкой и мечтает, как после войны вернется в родную Гуру-Кальварию «в смокинге, в накидке на белой шелковой подкладке, с шляпокляком на голове — прямо как Гарри Пиль в кино». А также о том, как он купит расположенный по соседству старинный замок королевы Боны и поселится там. На самом деле Мессинг уже в то время не собирался возвращаться в Польшу, даже не зная еще о том, что летом 1941 года его семью вместе со всеми евреями Гура-Кальварии угнали на смерть. В Советском Союзе, несмотря на все испытания, он чувствовал себя куда более популярным и востребованным, чем на прежней родине.
Согласно Шенфельду, в июле 1942 года Мессинга вызвал к себе директор ташкентского (напомним, что все действие повести происходит в Ташкенте) отделения Госконцерта и поинтересовался, сколько он собирается пожертвовать на нужды армии. Артист задумался: «Дома, в Польше, вся моя жизнь была тяжелой борьбой за существование, я рад был, если имел парнусу (прибыль. — В.Э.) и сводил концы с концами. А здесь неожиданно привалило счастье и дождем посыпались деньги. И я знал только одно: надо их копить на будущее. А от окружающей меня жизни был вдалеке, все мое время проходило в разъездах и выступлениях. Администратор избавлял меня от всех забот, кормил и одевал, время от времени сообщал, что все дорожает, а я кивал головой. В тот момент я знал только, что сильно подорожали папиросы «Казбек», которые я курил.
Но тем не менее я решил не ударить в грязь лицом и поразить их.
— Тридцать тысяч! — сказал я.
Они переглянулись, и наступило тягостное молчание. Я понял, что если и поразил, то не с того конца, а потому решил поправиться:
— Пардон, я хотел сказать: сорок тысяч.
Представитель горкома криво усмехнулся и процедил:
— Вы, оказывается, шутник, Вольф Григорьевич. Смешно, сорок тысяч при ваших-то баснословных барышах! На днях председатель корейского рисового колхоза, товарищ Ким Цын Хен из своих личных трудовых сбережений пожертвовал миллион рублей. Вчера в «Правде Востока» было описано, как он привез нам огромный сундук с деньгами. Три кассира Госбанка пересчитывали их целый день. Вот это — пример патриотизма!»
Несмотря на уговоры, Мессинг раскошелился только на пятьдесят тысяч, и скоро ему пришлось пожалеть об этом. Уже через несколько дней двое в штатском подошли к нему на улице, сказали, что его срочно вызывают в Комитет по делам искусств, но отвезли в местное НКВД. Там телепата обвинили в том, что он тайный раввин и приехал в СССР «разыскивать своего родственничка, известного врага народа Станислава Мессинга, не зная, что он уже ликвидирован». Видный чекист Станислав Адамович Мессинг родился в Варшаве и, возможно, действительно был дальним родственником телепата, но тот ничего о нем не знал. Что неудивительно — «другой» Мессинг еще 2 сентября 1937 года был расстрелян по стандартному обвинению в шпионаже в пользу Польши.
Вольфа Григорьевича допрашивали по классической схеме — сперва «злой» следователь, капитан Иванов, орал на него и грозил револьвером, отчего впечатлительный телепат грохнулся в обморок. Потом «добрый» майор Сааков мягко уговаривал его пожертвовать на нужды Красной армии миллион рублей — примерно столько и стоил новый истребитель. Запуганный Мессинг согласился. О дальнейшем он в изложении Шенфельда рассказывал так:
«Полночь давно прошла, когда они привели меня в гостиницу. Я проспал чуть ли не сутки. Лазарь Семенович ходил вокруг меня на цыпочках, ничего не спрашивал и обращался со мной, как с тяжелобольным. Через день мы отправились в Новосибирск. Туда мы добирались долго — без конца надо было пропускать военные эшелоны. Я всю дорогу лежал на полке и думал о том, что произошло в кабинете капитана Иванова. Судьба опять сыграла со мной скверную шутку: я стал игрушкой в руках ихней банды, и кто знает, что они еще придумают. А что они придумают, в этом я не сомневался. Они открыли мое слабое место, они поняли, что я человек совсем не геройского склада, и захотят мной помыкать как им заблагорассудится. Вряд ли ограничатся грабежом моих кровных денег. Они захотят, чтобы я стал в их руках последней проституткой, захотят использовать меня как им вздумается!
В Новосибирске меня ожидала телеграмма от Сталина, про которую вы, вероятно, знаете. В вестибюле уже сидели корреспондент ТАСС и местный газетчик. Надо было давать интервью и выступать по радио. А еще через два дня меня повезли на военный аэродром, поставили возле истребителя, велели улыбаться и жать руку какому-то летчику. В таком виде нас сфотографировали у самолета, на котором возле лозунга «За победу над фашизмом!» было написано, что советский патриот В. Г. Мессинг подарил этот самолет летчику Балтики — это в Новосибирске-то! — Герою Советского Союза К. Ковалеву. Хоть бы для вида выкрасили тот покорябанный самолет, который я будто для них купил! Нет, никому еще так дорого не обходился советский патриотизм! — думал я.
А мой администратор, милейший Лазарь Семенович, ходил от счастья, как пьяный, и все меня обнимал и целовал.
— Вольф Григорьевич, — захлебывался он от восторга. — Вы даже себе не представляете, кто вы теперь и какие неограниченные возможности у вас в руках! Человек с телеграммой от самого Сталина в кармане может задержать на улице любого милиционера… Да что там милиционера! Он может задержать любого генерала и хлестать его по мордасам сколько душе угодно! Господи, мне бы такую силу! Да я бы их всех на колени поставил!
А мне было совсем не радостно и совсем не было желания ставить кого-то на колени и хлестать по мордасам генералов. Кое-кого из органов — другое дело. Впрочем, на такое я навряд бы решился даже с телеграммой Сталина в кармане. Я видел перед собой маузер капитана Иванова, слышал вежливый вкрадчивый голос майора Саакова и телеграмму ощущал, как продолжение их коварной игры».
Жадность и страх, по Шенфельду, непрерывно терзали Мессинга и в конце концов толкнули его к намерению бежать из СССР. Вернувшись в Ташкент, он случайно познакомился в гостинице «Узбекистан» с неким «деловым человеком» Абрамом Калинским. Тот хвастался своими связями, в том числе на черном рынке, и Мессинг на свою беду попросил его прикупить для него немного золота и долларов. Потом Калинского назначили в комиссию по ирано-советской торговле, и он смог посещать закрытую пограничную зону и даже побывал в Иране, рассказав Мессингу о том, как хорошо там живется. Еще через несколько дней Калинский предложил свозить своего друга на прогулку за границу «и посоветовал захватить с собою деньги и все драгоценности, которые у меня есть. Я понял, что он догадывается о моем намерении покинуть эту чудовищную страну, где человек не хозяин своих, заработанных тяжелым трудом капиталов. Правда, мелькнула у меня мысль, — а не слишком ли рискованна эта затея? — но слишком уж много во мне накопилось. Обида прямо жгла».
В итоге Мессинг угодил в ловушку уже знакомых ему чекистов Иванова и Саакова. На самолете его отвезли обратно в Ташкент и заперли в тюремной камере, где он и познакомился с Шенфельдом. После описанной в повести беседы они расстались, и Игнатий Норбертович услышал о своем соседе лишь через несколько месяцев, когда тот в очередной раз гастролировал в Ташкенте. У него возникла мысль: «А что, если ташкентские чекисты с согласия или без согласия Москвы решили, что не следует резать курицу, которая может нести золотые яйца? Ведь у Мессинга через некоторое время можно снова грабануть миллиончик. А кроме того, можно ведь прибрать этого ясновидца к рукам, заставить его верно служить. Ведь его секретное сотрудничество, если им умело манипулировать, может стать просто неоценимым. Или он на самом деле разгадает какую-нибудь тайну, или кто-нибудь ему сам выболтает такое, что до тех пор держал про себя».
Исподволь Шенфельд подводил читателей к «очевидной» мысли — ценой освобождения Мессинга стали не только отнятый у него миллион, но и согласие на сотрудничество с чекистами, что, по мнению советских интеллигентов, было пределом человеческой низости. В доказательство он приводит рассказ своей анонимной знакомой о том, что Калинский после своего освобождения в 1959 году приехал в Москву, где неоднократно и вполне по-дружески общался с Мессингом. После этого Шенфельд завершает свое сочинение эффектным вопросом: «А что, если Калинский и Мессинг одним миром мазаны? Что, если освобождение из следственной тюрьмы в Ташкенте надо рассматривать с совсем иной точки зрения?» И попутно излагает еще ряд несимпатичных подробностей о телепате — о его жадности, трусости, неопрятности и, естественно, полном отсутствии у него каких-либо выдающихся способностей. А также о том, что «он вовсе не был полубесплотным существом, а не прочь был и пофлиртовать и вступить в связь с увлеченной им поклонницей».
Как уже говорилось, весь памфлет Шенфельда строится на том фантастическом основании, что Мессинг в эвакуации постоянно жил в Ташкенте и в феврале 1943 года сидел здесь в тюрьме. Но мы знаем, что местом его жительства в это время был Новосибирск. В столице Узбекистана он несколько раз выступал, но подолгу здесь не оставался — хотя Ташкент, несомненно, играл какую-то роль в его жизни. Возможно, в архивах Госконцерта сохранился график его гастрольных поездок, позволяющий доказать, что в нужное время он находился совсем в другом месте. История планируемого бегства в Иран явно вымышлена — в то время северные провинции этой страны были оккупированы Красной армией, и любой беглец из Советского Союза быстро был бы выявлен и схвачен, чего Мессинг не мог не знать. Что касается истории с передачей самолета летчику Ковалеву, то она относится не к 1942 году, как утверждает Шенфельд, а к 1944-му. Правда, сам Мессинг в мемуарах тоже пишет о 1942 годе, но это может значить лишь то, что в этом году он пожертвовал деньги на истребитель, а торжественная его передача состоялась двумя годами позже.
Мы не знаем, общался ли Мессинг когда-либо с мелким авантюристом и стукачом Абрамом Калинским. Для верности Шенфельд обвиняет его еще и в дружбе с «красным графом» Алексеем Игнатьевым, который, по мнению многих, был засекреченным агентом МГБ. Однако генерал Игнатьев был знаком чуть ли не со всей советской элитой, и вряд ли сексот его класса использовался для связи с таким малоценным информатором, как Мессинг. Конечно, умей Вольф Григорьевич в самом деле читать мысли, ему в агентурном плане цены бы не было, но ведь Шенфельд напрочь отказывает ему в этом таланте.
На самом деле об истории с передачей самолетов мы знаем прежде всего из двух документов. Один из них — телеграмма Сталина, отправленная, судя по бланку, во Владивосток, где в то время выступал телепат. Оригинал ее пропал вместе со всем архивом Мессинга, а фото приведено в книге Лунгиной, откуда ее и заимствовал Шенфельд — а не из ташкентской газеты «Правда Востока», где телеграмма никак не могла появиться. В ней сказано буквально следующее: «Товарищу Вольф Мессингу. Примите мой привет и благодарность Красной армии, товарищ Вольф Мессинг, за вашу заботу о воздушных силах Красной армии. Ваше желание будет исполнено. И. Сталин». К сожалению, дата на фотографии не видна. Неизвестно и то, о каком желании идет речь — может быть, о получении Мессингом советского гражданства? Хитрый телепат вполне мог сопроводить передачу денег этой верноподданнической просьбой — она давала шанс, что Сталин узнает о нем и запомнит. Так и случилось.
В статье историка Леонида Александровича Любимского, посвященной Мессингу и его самолетам, опубликовано фото истребителя Як-1Б с надписью на борту «От польского патриота проф. Вольф-Мессинга польскому летчику». На фоне самолета позируют летчики в польской военной форме; по словам автора, он взял снимок из неназванной книги об истории польских авиасоединений в СССР, где говорилось, что самолет «был подарен истребительному авиаполку «Варшава» в мае 1944 года». Б. Соколов предполагает, что самолет мог предназначаться польской армии Владислава Андерса, которая начала формироваться из польских военнопленных в августе 1941 года, но уже в августе 1942-го она ушла в Иран, не желая воевать в составе Красной армии, а самолет Як-1Б начал производиться только в сентябре того же года. К тому же в армии Андерса изначально не было авиации. Скорее всего, самолет Мессинга все же был предназначен просоветским польским частям, сформированным в 1943 году.
Леонид Любимский встретился с Мессингом в 1973 году, когда тот гастролировал во Львове, и даже принял участие в его выступлении: «Вскоре Мессинг сошел в проход между рядами, остановился у кресла, где я сидел, и, кивнув мне (очевидно, каким-то образом вычислив из трехсот-четырехсот зрителей человека, беседовавшего о нем с директором филармонии), попросил дать что-либо. Я подал авторучку. Он ощупал ее своими тонкими пальцами, воскликнул: «О, подарок!» — и, предложив зрителям упрятать ее где вздумается, передал кому-то. После нескольких очередных номеров он прошел, напряженно вглядываясь, по залу, вывел на сцену дородную даму, попросил открыть сумочку и возвратить мне ручку.
Поговорить с маэстро после выступления не удалось: артистическая комната и подходы к ней были до предела заполнены жаждущими личного общения с магом. Протиснувшись все же поближе, он, заметив меня, дал знать, что на следующий день ждет меня в «Жорже» (так до освобождения Львова в июле 1944 г. называлась лучшая в городе гостиница «Интурист»). Прибыл в назначенное время. В просторном номере были Мессинг и приветливая его помощница Валентина Иосифовна Ивановская. Представился и сразу же показал фотографию. Рассматривая снимок, Вольф Григорьевич быстро ходил по комнате (позднее я отметил, что при малейшем волнении бьющая ключом внутренняя энергия мгновенно поднимала его со стула) и скороговоркой рассказывал: «Средства в фонд обороны я начал передавать в 42-м. Деньги у меня во время войны имелись: на концертах в Сибири, на Урале, Дальнем Востоке, да и везде, где выступал, залы были переполнены. Я просил использовать их для постройки самолетов. Сталин лично присылал мне благодарственные телеграммы».
На секунду-две задумался, затем забросал меня вопросами: «Почему вас заинтересовала эта тема? Как попала к вам книга? Кто эти летчики, что на снимке? Как сложилась их судьба? Живы ли они? Что стало с моим самолетом?» Тогда я был в состоянии определенно ответить лишь на два первых вопроса. Едва начал рассказывать, как Мессинг опередил меня: «Понятно, вы собираете материал для диссертации. А о судьбе самолетов и летчиков вы не знаете». Он произнес эти слова твердо, как бы поставил точку. И снова с неподдельным интересом всмотрелся в мои глаза: «А сможете ли вы узнать: участвовал ли мой самолет в боях? Живы ли эти юноши? Кто они, откуда? Как оказались в польском полку?» Затем неожиданно для меня, как бы между прочим, сказал: «И не волнуйтесь, диссертацию вы вскоре защитите»».
Леонид Александрович действительно скоро защитился, а вот о судьбе изображенных на фото летчиков узнал только после смерти Мессинга. Один из них, Ежи Човницкий, участвовал в боях на Висле и в Померании и благополучно пережил войну. Другой, советский капитан Олег Матвеев, тоже служил в авиаполку «Варшава» и в феврале 1945 года погиб при освобождении польского города Пила, направив свой подбитый самолет на немецкую танковую колонну. Оба летчика не могли летать на подаренном Мессингом истребителе вместе, но, возможно, делали это по очереди. Любимский пишет, что полякам телепат подарил именно второй самолет, причем сделал это по предложению известной польской коммунистки, писательницы Ванды Василевской: «Когда она узнала, что один мой самолет уже на фронте, сказала: «Было бы хорошо, если бы ты и польскому авиационному полку «Варшава» тоже подарил самолет». Я так и поступил»».
В беседе с Любимским Мессинг неожиданно заявил, что очень хочет побывать на родине: «У меня есть большое желание побывать в Гура-Кальварии, Варшаве, Кракове. Но пока не получается. И знаете, по какой причине? Из-за денег. Нет, денег и теперь у меня достаточно, но при выезде мне разрешают обменять на злотые всего пятьсот рублей! Вы представляете, — негодовал он, — Вольф Мессинг спустя столько лет появляется на своей родине с грошами в кармане? Нет, я поеду в Польшу только тогда, когда буду иметь столько злотых, сколько мне понадобится. Люди должны увидеть: приехал Мессинг!» Конечно, это была отговорка — телепат не имел привычки сорить деньгами, да и 500 рублей в 1973 году были вполне приличной суммой и по официальному курсу (правда, достаточно фиктивному) обменивались на 700 долларов. Скорее всего, Мессинг хотел увидеть родные края, но боялся, что не узнает их — он уже знал и о печальной судьбе своих родных и земляков, и о полном разрушении немцами Варшавы и других польских городов. Поэтому мечта о поездке на родину так и осталась мечтой.
По данным Любимского, первым самолетом, подаренным Мессингом Красной армии, стал истребитель Як-7: «Его торжественно, в присутствии Мессинга, передали на аэродроме авиационного завода в Новосибирске летчику 13-го истребительного авиаполка ВВС Балтийского флота Герою Советского Союза капитану Константину Ковалеву. Самолет, на котором он ранее сражался, был к тому времени настолько исполосован фашистскими очередями, что его решили сохранить в музее как свидетельство отваги и мастерства летчика и надежности техники. На врученном новом истребителе Ковалев увеличил счет сбитых вражеских машин».
Передача самолета состоялась в марте 1944 года, а 22 мая в газете морской авиации Балтийского флота появилась статья Ковалева с благодарностью в адрес Мессинга — фотография из нее тоже воспроизводится в книге Лунгиной. Там же приведены слова Вольфа Григорьевича: «Как-нибудь покажу тебе экземпляр многотиражной газеты тех лет «Летчик Балтики». В ней есть большая статья героя войны, летчика — капитана К. Ковалева, в которой он рассказывает о встрече со мной. Что ж, встреча эта памятна и мне. Но не могу без улыбки вспоминать, с каким трудом далось мне составление дарственного текста для фюзеляжа самолета. Ведь не писать же краской неграмотно составленный мной текст! Но меня отредактировали, и надпись выглядела так: «Подарок профессора В. Г. Мессинга балтийскому летчику Герою Советского Союза К. Ковалеву. За победу над фашизмом!»»
Константин Федотович Ковалев за годы войны лично сбил 20 и в групповом бою — еще 15 неприятельских самолетов. 22 января 1944 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В его статье в газете «Летчик Балтики» говорилось: «В этом бою я сбил тридцать первый самолет. В тот день на командном пункте полка я получил приятное известие: советский патриот профессор психологии В. Г. Мессинг дарит мне самолет. Я встретился с ним на вокзале. Я был в морской форме и летном реглане, и он безошибочно нашел меня. Мы обнялись и крепко пожали друг другу руку. И как-то сразу между нами установились самые близкие отношения. Всю дорогу мы беседовали горячо и взволнованно. Все напоминало встречу отца с сыном после долгой разлуки.
На следующий день профессор отправился со мной на завод. Ярко светит солнце. На заводском аэродроме собрались рабочие и служащие. Секретарь Новосибирского обкома открывает митинг. Первое слово предоставляется профессору Мессингу:
— Гитлеровские негодяи рассчитывали поставить великий советский народ на колени. Враги просчитались, на защиту своих прав советский народ поднялся, как один человек. Мне бесконечно дорога моя Родина, ее свобода, ее честь и независимость. Выполняя свой долг, я решил на личные сбережения построить самолет и подарить его Герою Советского Союза Ковалеву. Товарищ Сталин разрешил мне осуществить мое желание. Самолет построен. Вручаю его тебе, сын мой Костя. Бери его и бей врага, чтобы советская земля и небо были навсегда свободными от немецких оккупантов. Благословляю тебя на месть, на победу.
Новенький истребитель стоял, сверкая краской. «За победу!» — написано на фюзеляже. Читаю дальше: «Подарок от советского патриота профессора В. Г. Мессинга — балтийскому летчику Герою Советского Союза К. Ковалеву»».
На подаренном Мессингом истребителе Ковалев сбил еще четыре вражеских самолета. После войны он женился, уволился в запас и поселился в станице Мингрельская Краснодарского края. В 1947 году Мессинг, выступая в Краснодаре, узнал среди зрителей капитана Ковалева, который тут же пригласил его в гости. В кубанской станице Мессинг приобщился к фактически незнакомой ему сельской жизни и впервые с детских лет побывал на рыбалке. После этого он еще дважды навещал гостеприимную семью Ковалевых, с удовольствием рыбачил и непременно увозил домой копченую рыбу. Все годы Мессинг и Ковалев переписывались; к сожалению, эти письма пропали. Константин Федотович надолго пережил своего друга и скончался в 1995 году в возрасте 81 года.
Свободное от постоянных гастролей время Мессинг проводил в Новосибирске, ставшем на время войны его домом. Там он познакомился с одним из самых близких ему в последующие годы людей — Эгмонтом Месиным-Поляковым. Он называл себя «крестником» Мессинга и был так похож на него, что порой его принимали за сына телепата. Эгмонт Львович родился в 1938 году в Ашхабаде; необычное имя ему дал отец-музыкант, но дома его чаще звали Алексеем в честь дяди-летчика, погибшего на войне. Его семья осенью 1942 года переехала в Новосибирск, где бабушка Эгмонта-Алексея работала шеф-поваром в обкомовской столовой. В этой столовой кормили лучше всего в городе, и Мессинг, пользуясь знакомством с местной элитой, время от времени обедал там. «В один из таких визитов, — сообщает Месин-Поляков в интервью, — он увидел бабушку — она стояла у окна, была чем-то очень расстроена и погружена в свои мысли. Потом, когда я Мессинга знал уже не один год, я понял, что для него было естественным обратиться к опечаленному человеку — он был очень добрым. «Что случилось?» — спросил он тогда. Младший сын бабушки Леша был летчиком и находился на фронте, да еще я заболел. У меня было сильное истощение, кроме того, меня преследовали кошмары, спровоцированные впечатлениями от войны. Мне врезалось в память, как во время бомбежки, в которую попала наша семья при эвакуации, катятся арбузы, разбиваются, разлетаются. Их мякоть мне казалась кровью. Вольф предложил посмотреть меня. В тот свой визит он показал многое из того, что умел. С тех пор Мессинг стал заходить к нам. Зимой меня крестили в церкви, и он стал моим крестным отцом».
Это, мягко говоря, сомнительно — Мессинг всю жизнь хранил приверженность иудаизму, а крестный отец должен непременно быть православным. Конечно, он мог просто присутствовать при обряде, а «крестным» его прозвали позже в знак особой близости к маленькому Эгмонту. В крещении мальчику дали имя Алексея в честь дяди, который, как сообщил семье Мессинг, погиб в бою на Таманском полуострове в октябре 1943 года. Эта печальная новость вскоре подтвердилась, после чего Вольф Григорьевич стал для Поляковых непререкаемым авторитетом. Кстати, первую часть фамилии, «Месин», Эгмонт присвоил себе намного позже — быть может, именно для того, чтобы подчеркнуть свою связь со знаменитым телепатом.
В его воспоминаниях о Мессинге, записанных много лет спустя, реальность причудливо соединяется с фантастикой. Он пишет: «Я действительно очень отчетливо запомнил практически весь период нашей новосибирской жизни. Помню, например, как Мессинг зашел к нам в гости, и мы все вместе праздновали знаменитую передачу самолета летчику Константину Ковалеву. Обстановка была очень веселая и душевная. Что касается волшебства. Конечно, Вольф Григорьевич не раз изумлял и поражал меня. Как-то раз он одним взглядом заставил воробьиную стайку дружно спуститься ко мне, на землю. В тот день, когда отмечали передачу самолета, Вольф Григорьевич подарил Ковалеву, тоже гостившему у нас, замечательные золотые швейцарские часы. Точно такие же он носил сам. Мне, любопытному мальчишке, разумеется, тоже захотелось посмотреть на эти часы, и я попросил Вольфа Григорьевича показать их мне поближе. На что он сказал: «А ты пойди, встань вон в тот уголок, вытянись по стойке смирно, протяни ручку вперед — и через три минутки у тебя будут такие же часы.» Я так и сделал: постоял, постоял — и вдруг вижу, что на моей руке действительно надеты часы! Я их туда-сюда крутил, вертел, рассматривал, слушал. А через какое-то время они вдруг исчезли».
Напомним, что Эгмонту тогда было всего пять лет, и опытный гипнотизер легко мог внушить впечатлительному ребенку все, что угодно. Месин-Поляков в своих воспоминаниях приводит еще одну необычную историю: «Как-то зимой со мной произошел несчастный случай — я, решив проверить мамины слова о том, что хорошим детям Дед Мороз посыпает все вокруг сахаром, а плохим — льдом, лизнул щеколду и содрал кожу на языке. Рана заживала очень долго. Мы вынуждены были даже купить курицу — чтобы лечить мой язык свежим яйцом. И вот однажды бабушка отправила меня в сарай за яйцом. А Мессинг, который как раз в тот момент был у нас, говорит: «Не нужно ходить в сарай. Зайди в свою комнату — там, в штопальнице на столе, найдешь яичко». Я захожу в комнату и вижу, что на столе в штопальнице и в самом деле стоит яичко — оно было теплым на ощупь, будто курица снесла его только что… У меня до сих пор в голове не укладывается, каким образом ему удавалось делать такие вещи». Как раз в этом случае ничего волшебного нет — Мессинг, в силу своей профессии любивший театральные эффекты, просто заранее взял яйцо из сарая и положил в штопальницу.
К Месину-Полякову восходит и легенда о том, что Мессинг предсказал дату окончания войны. По словам Эгмонта Львовича Месин-Полякова, телепат объявил об этом на одном из своих выступлений в Новосибирске: «Но еще раньше он сказал об этом в Кремле: 22 июня 1941-го — начало, 5 мая 1945 года — окончание войны. Берия возмутился. У СССР был пакт о ненападении с Германией, а дата окончания войны казалась еще более нереальной — Мессинг пророчил целых четыре года сражений. Позднее, в мае 1941 года, выступая в концертном зале гостиницы «Москва», Вольф предсказал одной девочке, которая собиралась в «Артек», что ничего этого не будет. Эта девочка, ставшая впоследствии журналисткой, Татьяна Лунгина, написала книгу о Мессинге, будучи уже в Америке, куда она уехала». В книге самой Лунгиной, как мы помним, сказано другое — Мессинг сделал предсказание не на выступлении, а ей лично, причем в крайне неопределенной форме. Такая «оговорка» красноречиво говорит о достоверности воспоминаний Месина-Полякова, который, как и другие друзья Мессинга, всячески старался поднять авторитет телепата, поднимая тем самым и свой.
Впрочем, о предсказании Мессингом дат начала и конца войны говорят и другие свидетели. Собирая материал для книги о Мессинге, Борис Соколов встретился с дочерью Михаила Хвастунова Натальей, которая общалась с Вольфом Григорьевичем в период работы над его мемуарами. Она поделилась с историком интересными сведениями: «Мессинг говорил, что предсказал в 1940 году или в начале 1941 года, но еще до 22 июня, что у Германии с Россией будет война, которая закончится советской победой между 3 и 5 мая 1945 года. Я считаю, что мысли можно читать, что будущее тоже можно предсказать. Хотя предсказаний судьбы Мессинг никому прямо не делал. Сталин прислал Мессингу после победы поздравительную телеграмму, где подтверждал его предсказание, сделанное в закрытом выступлении перед военными. Сталина при этом не было, но ему сообщили. Мне кажется, я ее видела, но точно не помню». Конечно, это предсказание — еще один вымысел телепата. Если бы он действительно сделал такое поразительное предсказание перед большой аудиторией, кто-нибудь непременно запомнил бы его и привел в своих мемуарах или хотя бы упомянул в разговоре. В реальности все эти истории восходят к одному человеку — самому Мессингу.
Поделиться книгой: