«…Мир на почетных условиях»: Переписка В.Ф. Маркова (1920–2013) с М.В. Вишняком (1954–1959)
О.А. Коростелев. Вступительная статья
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.
При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70. Но дело даже не в возрасте. Вишняк всю жизнь был человеком общественной складки, над чем немедленно принялся подтрунивать Марков, никогда в эти игры не игравший и остававшийся индивидуалистом. Неудивительно, что они сразу же стали спорить друг с другом почти по всем пунктам. Неудивительно и что переписке не суждено было стать долговременной. Скорее удивительно, что между столь разными людьми переписка вообще завязалась. Для начала каждый попробовал перетянуть оппонента на свою сторону, затем, осознав всю безнадежность этого, попытались хотя бы объясниться и внятно изложить собственные позиции. Когда не удалось и это, начали поддевать друг друга и ловить на неправильном словоупотреблении, вскоре переписка естественным образом и оборвалась. Но сохранившиеся письма весьма показательны для настроений двух типов людей литературы. По крайней мере, всю пропасть непонимания они раскрывают весьма убедительно.
В своих рассуждениях Вишняк куда более логичен и точен (когда он ловит Маркова на противоречиях, возразить ему трудно), однако его логика далеко не всегда интересна и плодотворна. Марков противоречит себе на каждом шагу, цепляется к мелочам, часто оказывается не прав, однако в литературе он у себя дома и, как следствие, гораздо интереснее оппонента.
Письма Вишняка сохранились в архиве Маркова и ныне находятся в РГАЛИ (Ф. 1348. Собрание писем писателей, ученых, общественных деятелей), письма Маркова — в бумагах Вишняка (Hoover. Mark Vishniak Papers). Переписка публикуется целиком как с той, так и с другой стороны.
Список сокращений
Amherst — Amherst Center for Russian Culture. Amherst College (Amherst, Massachusetts)
BAR — Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture. The Rare Book and Manuscript Library. Columbia University (New York)
Beinecke — Beinecke Rare Book and Manuscript Library. Yale University (New Haven, Connecticut)
Hoover — Hoover Institution Archives. Stanford University (Palo Alto, California) Leeds — Leeds Russian Archive. Brotherton Library. University of Leeds (Leeds, Yorkshire)
Library of Congress — Library of Congress. Manuscript Department (Washington, D.C.)
UCLA — University of California (Los Angeles, California)
ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва)
НИОР РГБ — Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва)
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва)
РЗИА — Русский заграничный исторический архив (Прага, 1923–1945)
РМОЗ — Русское музыкальное общество за границей (26, avenue de New York, Paris)
РНБ — Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург)
РСХД — Русское студенческое христианское движение
ОР ИМЛИ — Отдел рукописей Института мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук (Москва)
ОР ИРЛИ — Отдел рукописей Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской академии наук (Санкт-Петербург)
ЦОПЭ — Центральное объединение политических эмигрантов (Мюнхен)
1. В.Ф. Марков — М.В. Вишняку
282, Clay St. Monterey, Calif<ornia> 16 ноября 1954 г.
Многоуважаемый Марк Вениаминович!
Простите, что пишу Вам, не будучи знакомым, без всяких церемоний. Адрес Ваш я выпросил у Г.П. Струве[1].
Дело вот в чем:
В 7-м номере «Нового журнала» опубликована переписка поэта Ходасевича с Вами[2]. На стр. 291 он пишет, что некто Хирьяков[3] в своей статье упомянул о стихах Льва Толстого[4]. Ходасевич, естественно, зажегся любопытством и спрашивает — где же эти стихи.
Меня очень интересует, чем все это кончилось. Ответили ли Вы ему на это письмо? Были ли найдены эти стихи Л. Толстого?[5] Я как раз сейчас занимаюсь стихами русских прозаиков в связи с проблемой стиха и прозы как таковых[6]. Поэтому хорошая информация в этом вопросе для меня вещь первостепенной важности.
Очень был бы рад, если бы сообщили мне все, что знаете об этом.
Меня Вы вряд ли знаете. Я немного печатался в зарубежных изданиях (стихи, поэмы, статьи на лит<ературные> темы, переводы). В частности, в последнем номере «Н<ового> ж<урнала>» есть моя статья[7].
Заранее благодарю.
Уважающий Вас
В. Марков (Владимир Федорович)
2. М.В. Вишняк — В.Ф. Маркову
502 West 113th Street NewYork25, N.Y.
19. XI.54
Многоуважаемый Владимир Федорович!
Ответ на Ваш вопрос прост: дело ничем не кончилось!.. Я, конечно, пытался получить упомянутые Хирьяковым стихотворные отрывки Толстого, но — не преуспел. Не помню уже, по какой причине. Может быть, не сумел снестись с Хирьяковым, который жил тогда, если не ошибаюсь, в Польше. И вообще трудно было предположить, что Хирьяков, толстовец и литератор, согласился бы с тем, чтобы другое лицо прокомментировало отрывки, — если они были в руках Хирьякова.
Это, к сожалению, все, что я могу сообщить по интересующему Вас вопросу.
С пожеланием всего доброго.
М. Вишняк
3. М.В. Вишняк — В.Ф. Маркову
La Playa Hotel Carmel-by-the-Sea California 15.VIII.55
Многоуважаемый Владимир Федорович!
Обращаюсь к Вам по совету Г.П. Струве. От него же получил и Ваш
адрес.
Я хотел бы обозреть вашу Школу[8]. Возможно ли это без особых хлопот — прежде всего для Вас, а потом и для меня?..
Если возможно — и доступ открыт и дамам, — мы с женой отправились бы в Монтерей, познакомились бы с Вами и Вашими коллегами, расположенными к знакомству, и посмотрели бы, — а может быть, и послушали — то, что разрешено начальством.
Мы свободны весь день — от 10 ч<асов> у<тра> до 7 веч<ера> и позднее — после 8 ч<асов> в<ечера>. Но приходится считаться с автобусами, которые от того места, где мы живем, идут редко: в 10 ч<асов> у<тра>, 10.50, 1.00,3.30,4.00,7.25.
Если вопрос решается положительно, будьте добры указать день и час, как от автобуса добраться до Школы и там найти Вас.
С приветом до личного знакомства
М. Вишняк (Марк Вениаминович)
P. S. Наш адрес: Playa Hotel. Room 105. Carmel.
4. В.Ф. Марков — М.В. Вишняку
282 Clay Street Monterey, Calif<ornia> 8 июня 1956 г.
Многоуважаемый Марк Вениаминович!
Глеб Петрович писал мне из Парижа, что Вы негодовали в письме к нему относительно моего последнего «опуса» в «Опытах»[9]. Сам он тоже высказался отрицательно по этому поводу. Теперь обругал меня и Адамович в газете[10]. Когда разные люди сходятся в оценке, это часто бывает доказательством правильности оценки. Можно было бы, конечно, протестовать против того или этого в этих всех отрицательных отзывах, можно было бы найти одно или два оправдания, но важнее для меня другое: я, кажется, написал скверную вещь, которую не надо было печатать. Правда, скверного немало печатается и, тем не менее, на это мало кто обращает внимание — но это опять-таки относится к области оправданий. Я думаю за это наказать себя — каким-нибудь образом.
Пишу Вам все это, потому что после Вашего визита в Монтерей давно чувствую некоторое неудобство. Нам, к сожалению, не удалось встретиться как следует, как помните: болезнь М.А.[11] не позволила вам приехать к нам — и все время мы встречались или официально, или как-то «публично». Вследствие этого у обоих сложилось, наверное, неверное представление о другом. Я к Вам отношусь очень хорошо, но жалею, что не удалось поговорить по душам. Вы же явно вынесли обо мне впечатление как о неприятном выскочке, который мелет вздор. Насколько все это верно, не мне судить, но хочу заверить, что все мои нападки совершенно добродушны и злобность мне несвойственна. Очевидно, по причине моей литературной неопытности мне не удается этот оттенок беззлобности отразить в моих писаниях. Но «инцидент» с заметкой в «Опытах» говорит о незрелости, кажется, и духовной, и вот тут-то и придется мне принять меры и наказать себя, как я уже сказал Вам. Пишу Вам все это к тому, что если другой раз придется Вам испытывать сильные чувства на мой счет — хорошего ли, плохого ли порядка — пишите мне о них прямо. Если это будет справедливо, ей-Богу, приму как должное и скажу спасибо.
С большим уважением
В. Марков
5. В.Ф. Марков — М.В. Вишняку
11 июня 1956 г.
282, Clay St.
Monterey, Calif<ornia>
Многоуважаемый Марк Вениаминович!
Прочитал В<аше> письмо в «Н<овом> р<усском> с<лове>»[12] и, не дожидаясь ответа на мое к Вам (которого, возможно, и не будет), пишу еще раз. Мне немного странно, что когда я писал более или менее прилично, мало кто замечал, когда я написал свою лучшую поэму[13] несколько лет тому назад, хоть бы одна душа отозвалась, а вот когда я написал скверное и случайное — становлюсь «знаменитостью» и великие мира сего почитают меня своими негативными отзывами. Вашему письму в редакцию я несравненно больше рад, чем критике Адамовича (которого, кстати, раздражает не моя выходка против Кусковой, а мои возражения на его книгу, довольно почтительные с моей стороны, как мне кажется). В В<ашем> письме есть ирония («Заратустра»), правильно сказано о «незрелости» (только не возрастной, у меня в письме к Вам было сказано точнее: духовной). «Эстетского безразличия» у меня, однако, нет — это тот ложный образ, который Вы себе составили в посещение Монтерея (тогда ведь в моем присутствии даже на Полторацкого[14], человека по взглядам совершенно противоположного Вам, Вы смотрели как на союзника, желая «единого фронта» против меня, а у меня всего только была задиристость, без которой, ей-Богу, было бы скучно жить). У меня только ценности несколько иные. К В<ашим> ценностям я, возможно, приду; беда, что Вы, по-видимому, моих никогда не примете (даже тех, которые несомненны).
Во всяком случае, после рецензии Адамовича я не могу побороть неприятного чувства к нему (там есть очень нехорошие вещи, если разобраться), а к Вам человечески отношусь очень хорошо. Как Вы ко мне, не знаю, но если плохо, то, право, напрасно.
Кстати, забыл упомянуть в прошлом письме, что «знатоком литературы» я все же остался (хотя себя таковым не считаю, просто очень люблю литературу). Что Демьян писал о Кусковой, не знаю (я Демьяна почти не читал), а Маяковский писал о ней в поэме «Хорошо!» (вот приду домой, добавлю номер главки, сейчас пишу на службе). Вижу, что Демьяна Вы знаете хорошо, а большие вещи Маяковского до конца не читали, а ведь Демьян не поэт, тогда как Маяковский — немаленький, как к нему ни относиться. Боюсь, что «модернистичная» форма мешает дочитывать Маяковского. Ну вот, опять задирать стал. Ну что мне с собой делать? Простите, ради Бога.
Письма в редакцию с поправками по поводу Маяковского писать не стану.
Очень хорошо к Вам относящийся
В. Марков
P. S. В «Хорошо» Маяковского найдите главку четвертую, начинающуюся словами «Петербургские окна. Синё и темно». Там не только Кускова, но и Милюков. Довольно безвкусная пародия на «Евгения Онегина» (как видите, я Маяковского далеко не безоговорочно принимаю).
6. М.В. Вишняк — В.Ф. Маркову
13. VI.56
Многоуважаемый Владимир Федорович!
Получил Ваше милое письмо от 8 июня, — мой приятель, которому я письмо прочел, назвал его и умным. Не уверен, что Вы написали бы подобное письмо после ознакомления с напечатанным мною в «Нов<ом> р<усском> слове» 10 июня.
Не ведая Вашей реакции на мою публичную реплику, скажу следующее.
Конечно, признание Вами самим «скверным» того, что Вы написали в «Опытах», в значительной степени ослабляет или даже отменяет мой пыл и возмущение. («Повинной головы и меч не сечет», — не то что слово.) Но то, что Вы написали мне в частном письме, остается совершенно неизвестным читателям «Опытов» и «Нов<ого> р<усского> слова».
Я поэтому рекомендовал бы, если Вы на самом деле «сами с собой» сожалеете о появлении в печати Вашей «скверной вещи», — довести <это> так или иначе до сведения не «общественности», которую Вы презираете, а общественного мнения, которого Вы не можете отрицать, потому что и мнение литературной братии, поэтов и критиков, с которыми Вы связаны, есть часть общественного мнения. Вы или редактор «Опытов» может написать еще одну «Заметку на полях» с объяснением «инцидента».
Теперь существо.
Я допускаю, что Вы, подобно другим, держитесь того мнения, что я «обиделся» за Чернышевского. Это верно лишь в небольшой мере или с оговоркой, поскольку Ч<ернышевский> герой не моего духовного романа. Гораздо сильнее я «обиделся» за русскую общественность, за русскую культуру, на которую так напирает Иваск и другие сотрудники «Опытов», и — немножко неловко за громкое слово, — за Россию!..
Вдумайтесь, что получается.
Не кто иной, как Бунин, — сам Бунин — учинил вселенскую смазь всем русским символистам, акмеистам, имажинистам и прочим, включая Белого и Блока[15]. Теперь «незамеченное поколение», — которое я как-то назвал меченым поколением, — берет реванш и такую же смазь всеобщую учиняет реалистам и «позитивистам», от Чернышевского чрез Герцена до Овсянникова-Куликовского[16] и Милюкова. С кем же — или при чем — в таком случае останется русская культура?..
Пусть Варшавский прав и Милюков в новейшем издании прибавил о русской литературе многое объективно неприемлемое[17]. Но тот же Милюков в те же годы парижской эмиграции написал «Живого Пушкина»[18], которого «сам» Ходасевич, к своему огорчению, признал отличной книжкой. Ходасевич точил зуб против Милюкова — и лично, как бывший сотрудник газеты Милюкова[19], и идейно: он предвкушал, как расправится с ним, «тоже пушкинистом» (позитивистом, политиком и проч.). Я слышал сам от Ходасевича: — Увы (!), хорошая книга!.. Ничего не скажешь!..
Знаете ли Вы отзывы о Чернышевском людей не моего лагеря: Достоевского? Лескова? Страхова? Розанова?.. Если не знаете или позабыли, возьмите 27-ю книгу «Нов<ого> журнала» и на стр. 297 и след<ующих> в моей статье «Корни большевизма» найдете цитаты, которые мне лень выписать.
Знаю, что Розанов говорил о Чернышевском и в другом плане[20], — в том самом, который «художественно» развил Набоков, вызвав Ваши восторги и восклицание «роскошь». Но с каких это пор физиологические отправления стали определяющим моментом в русской литературе?
Помню наш с Вами разговор и спор. Ваша «философия» вкратце сводится к тому, что политика, общественность, — зыбки, непрочны и никчемны. То ли дело художественные произведения, они будто бы вечны. Помнится, я тогда же доказывал, что формула Достоевского «красота спасет мир»[21] оказалась не более плодотворной, чем все формулы общественников и других. И сейчас предлагаю Вам мир на почетных условиях. Предлагаю Вам признать, что этика не менее ценна, чем эстетика, и если мир «спасется», ему не спастись без определенной этики личной и коллективной.
Мне всегда казалось, что для эмигранта (не простого беженца), на личном опыте познавшего, к чему может привести плохая политика или дурная общественность, паки и паки обязательны поиски хорошей или лучшей политики и общественности, а никак не отрицание и заушение ее и бегство от нее.
Это все, что мне хотелось Вам сказать.
С пожеланием всего доброго
М. Вишняк
Предыдущее было написано, но не было отправлено, как пришло от Вас второе письмо, от 11 июня, уже по прочтении моего письма в «Нов<ом> р<усском> слове».