Помоги проекту - поделись книгой:
Следующий фактор «превращения в гуля» — это «эффект зловредности» (nasty effect), который, в свою очередь, вызывается психологическим феноменом, известным как «коммунальная идентичность» (community identity). Суть этого феномена: оказавшись в стаде (любом — в том числе виртуальном, на форуме), человек подсознательно начинает подавлять проявления собственной индивидуальности и подстраивается под настроения толпы. Это своеобразный защитный комплекс, который выработался на протяжении тысячелетий коммунального выживания homo sapiens.
Как только включается «коммунальная идентичность», создаются предпосылки для ситуации, художественно описанной Голдингом в «Повелителе мух»: стоит одному упырю (или онлайн-троллю) инициировать какую-нибудь гадость (травлю, хамство и т. п.), как тут же включается «эффект зловредности», когда упыря начинают поддерживать массы остальных участников дискуссии, движимые исключительно «коммунальной идентичностью», а вовсе не спецификой собственной личности.
Дискурс Баера / Конниковой, как и полагается контексту западной цивилизации (Мария Конникова хоть и родилась в Москве, однако с 4 лет живет в США, окончила Гарвард, там же защитила диссертацию и пишет исключительно по-английски для десятка изданий, от The New York Times и Slate до he Wall Street Journal и Wired), выдержан в весьма политкорректных тонах и даже наполнен позитивом. Скажем, Конникова ссылается на исследование психологов Ины Блау и Авнера Каспи, которые сравнили контактные формы обучения с виртуально-анонимными и пришли к заключению, что анонимность способствует развитию креативного мышления, повышает уверенность в себе и способствует более эффективному решению поставленных научных задач.
Что касается меня лично, то дискуссию вокруг «форумной упыризации» я закрыл в индивидуальном плане ещё лет 8 тому назад: форум, комментарии, онлайн-общение (тем более — упаси боже! — анонимное) меня не интересуют абсолютно ни под каким соусом. Я полностью убежден, что виртуализация коммуникативных процессов — это не безобидное убийство свободного времени, а социальное зло, уничтожающее личность, ведущее к её деградации и прямому вырождению, а также наносящее психологические травмы окружающим людям.
Посему я не просто поддерживаю решение редакции Popular Science ликвидировать комментарии и форум на своем портале, но и считаю необходимым бороться с заразой коммуникационного суррогата так же, как мы боремся с курением и алкоголизмом. Такой вот я ретроград.
Три вывода, которые можно сделать после обсуждения причин различий между людьми по цвету их кожи
Две общем-топредыдущие колонки были посвящены анализу одного, в , весьма простого признака человека — цвета его кожи. Не думайте, что я исчерпал всё разнообразие факторов, влияющих на этот признак. Тем не менее в этой колонке я уже не буду детализировать тот пример, который обсуждал два последних раза, а спокойно (и, надеюсь, не слишком путано) попытаюсь обсудить, что же из этого, с моей точки зрения, следует.
Первый вывод. Мы обсуждали, какие экологические факторы влияют на цвет человеческой кожи. Вспомните, как классифицируют экологические факторы.
Все люди, которые учились в средней школе в позднем СССР, а также в новой России и новой Украине (если они действительно учились, а не просто имитировали обучение), на вопрос о том, на какие группы делят экологические факторы, уверенно отвечают: абиотические, биотические и антропогенные. Эта мудрость кочует из учебника в учебник довольно давно. Постараемся разобраться в её смысле.
Абиотические — связанные с неживой природой; биотические — порождённые живой природой. Принято считать, что биотические можно делить на фитогенные (растительные по происхождению), зоогенные (связанные с животными) и так далее. Ставить в один ряд «-генные» и «-ические» факторы, в общем-то, нелогично. Последовательнее было бы делить факторы на абиотические, биотические и антропические (а уж последние, в свою очередь, делить на «-генные» группы, выделяя в их числе и антропогенные факторы, как это сделано в этом учебнике). Но основная коллизия состоит не в этом. Приведенная классификация факторов попросту не является экологической!
На постсоветском пространстве продолжается путаница, которая касается значения слова «экология». Геккель, который придумал этот термин в 1866 году, дал этой науке однозначное определение:
«
Конечно, Геккель не вытащил экологию из своей головы, как царевна-лягушка — из рукава. К тому времени сменилось уже немало ученых, занимавшихся экологическими, в современном значении этого слова, исследованиями. Не было слова, «бренда», и его дал Геккель. Начиная со времени Геккеля существует непрерывная преемственность исследователей, которые изучают связи организмов (и систем более высокого уровня) со средой. Если хотите — вот вам несколько современных определений экологии (подробнее — здесь).
Экология — наука, изучающая взаимодействие организмов и надорганизменных систем с окружающей средой.
Экология — биологическая наука, которая исследует структуру и функционирование систем надорганизменного уровня в пространстве и времени, в естественных и измененных человеком условиях (международное определение; уровень организма потерян).
Экология — это наука о взаимосвязях, обеспечивающих существование организмов (включая человека) и надорганизменных систем: популяций, экосистем и биосферы.
Наука, которая описывает окружающую среду, имеет в развитом мире совсем другое название — «environmentology» (от
В качестве примера можно привести университет, в котором я работаю (находящийся как-никак на третьем веку своей истории). В нем работает шесть человек с учеными степенями по экологии: четверо — на биологическом факультете (один из них я), двое — в научно-исследовательском институте биологии. А ещё в университете есть экологический факультет, где нет ни одного (ни одного!) человека со степенью по экологии. И связанно это с тем, что экологический факультет занимается не экологией, а средоведением.
И так — повсюду…
Так вот, разделение факторов на абиотические, биотические и антропические является не экологическим, а средоведческим. Сам принцип, по которому факторы делятся на группы, определяется не тем, как они влияют не изучаемые нами организмы и надорганизменные системы, а тем, как они возникают.
А какой подход к классификации факторов будет действительно экологическим? Тот, в котором факторы классифицируются по их действию на изучаемую нами систему. Как ни примитивно разделение факторов на благоприятные и неблагоприятные, оно строится именно с точки зрения объекта, на который они влияют. А классификация факторов по механизмам их происхождения описывает среду, в которой могут оказаться самые разные по своим запросам организмы.
Какие же классификации факторов окажутся экологическими? Например, подразделение на условия и ресурсы. Ресурсы организмы потребляют и расходуют, условия — нет. Солнечный свет является ресурсом для растений и условием для человека. Единственно правильной экологической классификации нет и не может быть; глядя с точки зрения изучаемой системы, можно разработать множество различных подходов.
Второй вывод. Одному и тому же фактору среды может соответствовать несколько экологических факторов, существенных для рассматриваемой нами биосистемы.
Первый пример приведен в самой колонке. Ультрафиолетовое облучение (фактор среды; совокупность одинаковых по своим свойствам квантов электромагнитного излучения) действует на одного и того же человека как несколько экологических факторов одновременно: — источник энергии для фотохимических реакций, результатом которых является синтез важного регулятора кальциевого обмена; — причина изменения активности фолиевой кислоты, влияющей на репродуктивную активность; — причина соматических мутаций, которая потенциально может привести к раку кожи; — регулятор синтеза меланина в коже в результате загара.
Какой-то из этих факторов может быть критично важным, какой-то — несущественным; один — благоприятным, другой — угрожающим. А кванты, которые вызывают эти (и другие: я перечислил не все!) реакции, остаются самими собой, одними и теми же…
Обратите внимание, что в первом перечисленном мной случае УФ-излучение является ресурсом, а в других — условием. Это вполне типично. Часто бывает так, что один и тот же средовой фактор в области невысоких значений является ресурсом, а в большем количестве оказывается условием. Если хотите, приведу зловещий пример.
Чем для человека является борщ? Конечно, ресурсом. В той ситуации, когда речь идет о кастрюле, которую разливают по тарелкам, этот вывод является вполне очевидным. Этот ресурс очевидно является исчерпаемым: если борщ едят несколько человек и один из них съест лишнюю тарелку, другим останется меньше.
После первого курса университета меня призвали в армию и в конечном счёте отправили служить в авиацию Тихоокеанского флота (в горбачёвские времена такое было возможным). Во время одной из пересылок мне довелось побывать в наряде на огромной флотской кухне (естественно, там она называлась камбузом). Запуганные матросы бегали по огромному залу, пол в котором очень часто оказывался жирным (хотя его и регулярно драили). В пол были заглублены электрические котлы, рассчитанные, сколько я помню, на несколько кубометров приготовляемого содержимого. Края этих котлов находились ниже центра тяжести среднего человека; налетев на такой котел с разбега, можно было перекувырнуться через край и оказаться внутри. Якобы незадолго до того, как я попал в это замечательное место, один из отбывавших наряд матросов упал в кастрюлю борща и сварился.
Борщ оставался борщом и в тарелке на столе перед матросом, и вокруг него в котле. Менялось главное — способ взаимодействия. Главная суть экологии.
Когда-тоТретий вывод. Помните, первую колонку я начал с того, что один и тот же феномен может быть объяснен на разных уровнях? В зависимости от специализации и направленности внимания разные люди склонны к разным объяснениям. Вот, например, выложил я предыдущую колонку на своем сайте, а там ее похвалил мой коллега. он был моим дипломником и окончил кафедру зоологии, а потом переквалифицировался в генетика. Его реакция была предсказуема: «Интересно, но очень не хватает обсуждения генетических механизмов». Обсуждая любой признак, генетики первым делом пытаются разобраться в том, как он наследуется. Цвет кожи, например — полигенный признак. На него влияет одновременно несколько генов, дающих примерно одинаковый эффект. Это приводит к феномену, неоднократно обращавшему на себя внимание наблюдательных людей.
Представьте себе, что скрещиваются типичный-типичный негроид и типичный-типичный северный европеоид. У первого все влияющие на цвет кожи гены представлены аллелями (вариантами), максимально способствующими увеличению синтеза меланина (темного пигмента кожи). У второго, наоборот, все аллели минимизируют образование пигмента. У их потомка первого поколения по каждому гену будет по одному аллелю «+» и по одному «-». По цвету кожи этот потомок окажется типичным мулатом. Значительно интереснее будет потомство от скрещивания друг с другом двух мулатов. Поскольку по каждому гену аллели «+» и «-» будут передаваться независимо, некоторые из гибридов чисто случайно наберут больше «плюсов» и станут тёмными, а другим достанется больше «минусов», и они станут светлыми. Доморощенный теоретик начнет обсуждать, что «более сильная» наследственность дедушек-бабушек победила наследственность родителей, ослабленную межрасовой гибридизацией…
Когда мы рассматриваем конкретные генеалогии, без изучения механизма наследования интересующих нас признаков не обойтись. Однако для понимания того, почему организмы такие, а не какие-то иные, генетика почти бесполезна. То, какое состояние признака будет типичным для интересующей нас популяции, определяется экологией (характером связи со средой) и историей (эволюционной траекторией). Если для выживания организмов в некой популяции для них выгодно обладать определённым признаком (то есть обладание этим признаком повышает вероятное количество потомков, которое они оставят), генетика найдет способ обеспечить развитие этого признака. Как? Да хоть в результате проб и ошибок!
Обращу ваше внимание ещё на одно показательное различие СТЭ (синтетической теории эволюции, делающей акцент на генетике популяций) и ЭТЭ (эпигенетической теории, которая сосредоточивается в первую очередь на проблеме обеспечения устойчивости развития). Разницу между этими теориями я уже неоднократно объяснял в предыдущих колонках, и поэтому здесь не буду повторяться.
Для СТЭ способность генов наследоваться — первичная характеристика. Как описывать становление этой способности в рамках СТЭ — не очень-то и понятно. В логике этой теории вначале возникают гены, которые обладают свойством вызывать формирование определённых признаков и наследоваться, а дальше запускается потенциально бесконечная игра, при которой отбор поддерживает все более и более «удачные» гены (отбирая организмы в зависимости от тех признаков, которые развились под влиянием этих генов).
Для ЭТЭ характерна совершенно иная логика. Среда отбирает организмы, обладающие адаптивными (соответствующими этой среде) признаками. Такие организмы оставляют потомков с более высокой вероятностью, чем их конкуренты. На потомство (если среда не изменилась), действует такой же отбор, который избирательно сохраняет те же самые признаки. В результате получается, что преимущество имеют организмы, которые оказываются похожими на своих родителей. Так свойство наследуемости создается отбором.
Каждый характерный для какого-нибудь вида признак, который мы можем наблюдать, — результат колоссальной предшествовавшей работы естественного отбора. В нём, как в осколке голограммы, заключена вся картина эволюции земной жизни...
Ну как, дорогие читатели, от теоретических рассуждений голова кругом ещё не пошла? Простите мой преподавательский азарт: сообщив о каком-то факте, потратить массу времени на обсуждение поучительных выводов, которые можно сделать в ходе его осмысления. Ничего, в следующий раз постараюсь написать о чём-то более конкретном.
IPO — как это делается на примере Twitter
Недавно я дважды обращался к теме ожидаемого выхода Twitter на фондовую биржу, который аналитики оценивают не иначе как главное событие на фондовом рынке после публичного размещения бумаг Facebook в мае 2012 года («Младшая сестра-дурнушка » и «Twitter — мы в такие шагали дали, что не »). Мы довольно подробно рассмотрели бизнес-модель компании, отметив надёжные источники дохода, развитие смежных и перспективных направлений деятельности, а главное — похвальную консервативность (в отличие от той же Facebook) предварительной оценки гипотетической стоимости компании, исходя из которой и будет формироваться стартовая цена первичного предложения акций Twitter на бирже.
Прежде чем мы перейдем к сюжету сегодняшнего «Битого Пикселя», хочу освежить в памяти читателей ещё два момента, относящихся к технологии IPO, поскольку они поспособствуют более адекватному восприятию информации. В одной из осенних своих статей я писал, что, вопреки сложившейся мифологии, основным стимулом для выведения компании на биржу служит личное обогащение её создателей и частных инвесторов, усилиями которых бизнес вообще отправился в большое плавание. Сама же мифология проталкивает представление о публичной эмиссии как о главном источнике финансирования бизнеса (что неправда, потому что практически 99% этого финансирования поступает по традиционным каналам: банковское кредитование и прямой корпоративный долг, то есть облигации).
И второй момент: вопреки опять же распространённым иллюзиям, публичный статус для динамически развивающейся компании, особенно в сфере ИТ, является безусловным злом, поскольку механизм биржевого ценообразования вступает в прямое противоречие с мало-мальски долгосрочными стратегическими интересами бизнеса и приводит к конъюнктурной деформации, которая рано или поздно уничтожает все преимущества конкретного бизнеса. По этой причине ИТ стартапы идут на всяческие ухищрения, позволяющие учредителям крепко сохранять контроль над компанией даже при номинально низком долевом участии (либо через эмиссию двух типов акций, различающихся по правам голосования, либо через специальные vehicles вроде Up-C Corporation).
Переходим теперь к нашей истории. В Манхэттенском районном суде на днях был зарегистрирован иск двух финансовых компаний — брокер-дилера Precedo Capital Group Inc из Аризоны и консультанта Continental Advisors SA из Люксембурга — к Twitter с претензией на $124,2 млн.
Я бы, наверное, не обратил внимания на эту «жареную» новость, если бы не одно обстоятельство, а именно разбивка суммы претензии, предъявленной Twitter по иску: $24,2 млн прямой компенсации убытков и $100 млн морального ущерба (punitive damages). С моральным ущербом всё и так понятно, а вот $24 млн прямых потерь, которые, по мнению истца, возникли по вине Twitter, — это уже серьёзно и очень интересно. Потому что такие деньги не теряются на случайных мимолётных сделках, а возникают почти всегда в результате какого-то полномасштабного совместного мероприятия (проекта). Какая же кошка пробежала между Twitter и Precedo/Continental?
Информация ниже отражает исключительно взгляд истца в том виде, как он представил её в своем обращении к суду. Twitter уже поспешила прокомментировать обвинение в ожидаемом ключе («Их иск абсолютно не обоснован»), но другого как бы и не ожидалось. Поскольку мы совершенно не собираемся определять меру вины и ответственности Twitter, а лишь пытаемся познакомиться поближе с одним из механизмов подготовительной работы по выведению компании на биржу, способствующих обеспечению максимально высокой стартовой цены акций, мера виновности той или иной стороны нас нисколько не должна беспокоить. Что касается самой описанной в иске схемы, то я не могу себе представить ситуацию, когда две солидных финансовых структуры приносят в суд заведомо ложную историю. Следовательно, описанные в иске события имели место в реальности. События следующие.
В процессе подготовки IPO руководство Twitter особенно боялось ситуации, повторяющей ранний этап сценария выхода на биржу Facebook. Мы помним, что максимально высокая цена ($38,23) продержалась лишь несколько первых минут в начале публичных торгов, после чего случился обвал котировок, который растянулся на четыре месяца.
Основная причина этого обвала — всего лишь иллюстрация вышеприведенной аксиомы: IPO используется в ИТ-бизнесе почти исключительно для личного обогащения учредителей и рядовых сотрудников, получивших акции в качестве компенсации. Иными словами, когорта фейсбуковских работников вместе с инвесторами, стоящими у истоков компании, сразу после гонга, ознаменовавшего открытие торгов, ринулась продавать акции родной фирмы, и этот напор оказался намного выше спроса на «самую горячую новинку фондового рынка 2012 года».
Twitter решила подстраховаться и не допустить массового слива акций — и вот каким образом. Структура под названием GSV Asset Management, выступающая в качестве официального покупателя ценных бумаг Twitter на закрытом рынке (то есть ещё до публичного размещения), связалась с Precedo Capital Group и Continental Advisors SA, предложив финансистам организовать специальный «скупочный фонд», который ликвидировал бы весь излишек акций Twitter, предлагаемых на продажу.
GSV уверила Precedo/Continental, что уполномочена Twitter гарантировать продажу акций, находящихся во владении сотрудников компании и других лиц, общей суммой в $278 млн. Продажа должна быть осуществлена траншами по $50 млн каждый.
Precedo/Continental заручились финансовыми гарантиями на покупку первого 50-миллионного транша акций, а также организовали специальные «дорожные шоу», на которых управляющий партнёр GSV Мэтью Хэнсон представил потенциальным покупателям акций весьма ценную информацию, ещё не известную широкой общественности (то, что называется non-public).
Далее события приняли неожиданный поворот. Как только GSV информировала Twitter о том, что покупатели Precedo/Continental готовы заплатить за акции компании ещё до того, как они поступят в публичное обращение, по $19 за штуку, Twitter отказалась от договоренности с GSV, а GSV, соответственно, отказалась от сделки с Precedo/Continental. Формальная причина отказа: цена по сделкам, организованным Precedo/Continental, существенно превышала цену, которую предлагали за акции Twitter на остальных частных рынках, — $17 за штуку и ниже.
Странная какая-то принципиальность, не правда ли? На самом деле — ничего странного. Просто Twitter было совершенно наплевать на крохи, которые пристроили Precedo/Continental. Twitter интересовало совсем другое. Precedo/Continental пишут в своем иске: «Намерение Twitter заключалось в том, чтобы подвигнуть Precedo Capital и Continental Advisors на создание частного рынка, на котором акции Twitter оценивались бы по $19 и выше».
Для чего это потребовалось? Для того чтобы затем, в процессе определения стартовой цены первичного биржевого предложения, указать именно $19, а не $17 (цена, более реалистично отражающая истинную ценность Twitter) — и тем самым оценить компанию на торгах за $11 млрд!
Если вы помните, изначально речь шла о $10 млрд, и эта цифра всеми аналитиками и трейдерами оценивалась как образец реалистичности — не в пример Facebook. Теперь же в результате красивой манипуляции появилась возможность накинуть лишний миллиард, хлопая ресницами честных глаз и кивая на объективную реальность. Почему стартовая цена — $19 за штуку? Ну как же, как же! Вон сколько было желающих на стороннем частном рынке, готовых покупать наши акции именно за эти деньги!
Все, конечно, замечательно и очень в духе хуцпы, которая, похоже, характерна не только для Марка Цукерберга, но и для всего американского пузыря доткомов второй волны... Одна незадача: Precedo Capital и Continental Advisors остались лицом к лицу с толпами обнадёженных покупателей акций, которых, растравив предварительно душу, поматросили и бросили. Можно лишь догадываться, сколько исков теперь обрушится на головы горе-финансистов, которые, судя по всему, решили не дожидаться худшего и нанесли превентивный удар, обратившись в суд с иском к Twitter.
Я, конечно, давно понимаю, что pecunia non olet, но какой же всё-таки гадюшник!
Как социальный поиск изменил картину мира
Эссе о Social Search было запланировано для сегодняшнего «Битого Пикселя» заблаговременно, однако лишь по чистой случайности сегодня утром понял, до какой степени деградировала наша картина мира благодаря повсеместному распространению вирусной заразы «социального поиска». Хотя на первый взгляд может показаться, что возмутивший меня сюжет не имеет ни малейшего отношения ни к Social Search, ни к эпистемологии в целом.
Итак, на глаза мне попалась адаптация, сделанная журналистом Уильямом Броудом для The New York Times по мотивам собственной книги. Журнальная статья называется «Как йога может разрушить ваше тело», а книга — лишь немногим сдержаннее: «Наука йоги: риски и вознаграждения». Сначала я прочитал статью, потом пробежался взглядом по комментариям под ней (734 штуки!). Под конец развеял закравшиеся подозрения, скачав и пролистав саму книгу Броуда.
Так и есть: пафос книги к пафосу статьи не имел ни малейшего отношения. Прочитав статью в The New York Times, 999 читателей из тысячи сделали вывод, что йога — очень опасное и даже вредное для здоровья занятие. То, что автор задался целью добиться именно такого эффекта, сомнений не вызывает: иначе бы он для начала назвал свою публикацию по-иному.
Совсем другое дело — книга, послание которой сводится к простенькой и хорошо всем известной истине: йога является сложной практикой психофизического воздействия на личность, к тому же ещё и с сильно выраженным герменевтическим привкусом (гуру, инициация, передаваемая личная мантра, которую необходимо держать в секрете, и т. п.). Обо всём этом бесчисленные классы йоги, заполонившие каждую американскую (и российскую!) деревню, даже не догадываются. Ни местные самозваные «гурики», ни тем более их прилежные «садхаки».
Собственно говоря, ничего другого от Уильяма Броуда, выпускника Висконсинского университета, журналиста, дважды награжденного Пулицеровской премией, практикующего йогу с 1970 года, и ожидать не приходится. Его книга производит самое благоприятное впечатление: 222 сноски по тексту, обширная и качественная библиография, продуманный глоссарий.
Зато статья в The New York Times — это что-то! И посыл иной, и качество аргументации угнетает (в основном рассказывается, как и что можно сломать из-за йоги, особенно в позвоночнике).
Наивно было бы обвинять автора в беспринципности: его антиномия банально обусловлена форматом дискурса: одно дело — серьёзная монография, другое — журнальная статья. Видимо, Броуд, подготавливая текст для The New York Times, решил вычленить из книги то главное, что ему хотелось бы донести до широкой читающей онлайн публики («Не нужно лезть туда, где вам определённо нечего делать!»), и вокруг этого послания он и накрутил свои слова и буквы.
Покупатели книги — совершенно иной контингент, поэтому и послание её разительно отличается от статьи. Посыл статьи: «Йога — это зло», посыл книги: «Безответственные гуру — это зло».
Поскольку книгу подавляющее большинство нетизанов не читали, а читали статью, то её растиражировали по свету — причем с соответствующим «кривым» посылом (йога — это зло).
Теперь давайте вернемся к Social Search и посмотрим, как всё вышесказанное соотносится с этим новомодным трендом современных ИТ.
Начну с того, что в условиях гиперинформационного мира любая поисковая активность так или иначе является «социальной», то есть обусловленной тем или иным фактором преломления информационного запроса через социальную активность и связи (Social Graph) кверента. Любая попытка представить цепочку «запрос — ответ» в виде объективного, независимого, чистого процесса является заведомой ложью, сознательно вводящей в заблуждение.
Изначально «социальный поиск» воспринимался узко и ассоциировался с деятельностью так называемых каталогов вроде Yahoo! (равно как и Open Directory Project, Librarian’s Index of the Internet, Resource Discovery Network и т. п.), поскольку рукотворный каталог идеально подходит для деформации информационного поля с учётом вкусов, предпочтений и антагонизмов составителей этого каталога. И это безусловно верно: Yahoo! — это и есть «социальный поиск» в дистиллированном виде (не случайно моя любимая Марисса Майер усматривает в Social Search будущее не только доверенной ей компании, но и всего интернета).
Сегодня, однако, информационные каталоги — это прошлый век, а им на смену пришел «социальный поиск», основанный не на рукотворной селекции информации (составителями каталогов), а на алгоритмах, которые индивидуализируют поиск с учётом уже помянутого выше Social Graph человека, производящего запрос (кверента; не уверен, что читатели узнали с первого раза этот термин, заимствованный из средневековой хорарной астрологии :-) ).
Первыми включились в революцию социальные сети (им сам бог велел). Собственно говоря, даже не включились, а сами же и изобрели Social Search второго поколения. Марк Цукерберг и его Facebook воспринимают деформацию поиска едва ли не как свою главную историческую миссию: пользователь «ФБ» давно уже обитает в иллюзорном мире, где не только информационная фактография (то есть сами заголовки новостей и их отбор) детерминирована вкусами и предпочтениями «френдов» (которые поставляют свою селекцию в «новостную ленту» пользователя), но и трактовка этой фактографии изначально искажена субъективными оценками ее поставщиков (все тех же самых «френдов»).
Следом за социальными сетями в работу по деформации объективной реальности подключились уже и «объективные» поисковые системы (от Google до «Яндекса» и Baidu), которые стали ранжировать списки ответов на пользовательские запросы не только по старинке (изначально гугловский алгоритм PageRank учитывал лишь собственные критерии релевантности и «веса» того или иного сайта), но и с учётом опять-таки социального профиля кверента (все ваши предыдущие запросы, посещённые страницы, равно как и ваша активность в Twitter, Google+, Facebook и т. п.).
Последнее обстоятельство — подгонку ответов в поисковых системах — мы недавно подробно разбирали в контексте «Пузыря фильтров» («Рождение нового стиля из трагедии персонализации (по мотивам книги Эли Паризера)», поэтому не будем задерживаться. Меня сейчас больше интересует соединение искажения информационного поиска, которое вносит Social Graph, с контекстуальной детерминацией реальности, проиллюстрированной примером со статьей/книгой Уильяма Броуда.
Представьте себе ситуацию во всей её гнетущей полноте. С одной стороны, у нас нет шанса докопаться до мало-мальски объективного отражения реальной картины мира, потому что все наши запросы, сделанные в поисковых системах (тем более — в социальных сетях), априорно детерминируются нашей же собственной социальной активностью (и опосредованно — нашими личными вкусами и предпочтениями). С другой стороны, любая информация, попадающая в поле нашего зрения (та, что прорвалась сквозь «пузырь фильтров»), изначально уже деформирована своим контекстом!
Что же мы получаем? Отвечу на примере той же несчастной йоги. Предположим, вы хотите узнать что-то о йоге и делаете соответствующий запрос в поисковой системе. Google («Яндекс») заранее всё про вас знает, а именно: что вы не читаете по-английски (достаточно было один раз кликнуть в Chrome на кнопку «Перевести» на любой англоязычной странице), что вы ведёте замкнутый образ жизни, не выходя из дома (торчите 24 часа за компьютером), что вы любите пожрать мясо (размещали заказы на лазанью онлайн), что вас не интересуют спорт и физические занятия (время вашего пребывания на страницах, связанных со спортивными темами, просто ничтожно), ну и в том же духе.
Как вы думаете: каковы ваши шансы получить в списке ответов Google на ваш запрос о йоге линк на книгу Уильяма Броуда? Тут и думать не нужно: шансы нулевые! Зато вы с огромной вероятностью получите линк даже не на статью в The New York Times (Google знает, что вы ни хрена не понимаете по-английски), а на какую-нибудь вирусную русскоязычную переработку лживого посыла, которым проникнута журнальная публикация американского дважды лауреата Пулицеровской премии), — например, на эту.
Что же вы узнаете в результате своего поиска о йоге? Вопрос риторический: вы узнаете, что йога — это зло! Теперь — самое увлекательное: в какой степени это послание, внедрённое в ваш мозг на годы вперед, соответствует объективной действительности? Абсолютно ни в какой! Самое парадоксальное, что даже Уильям Броуд, идиотски утрированную и бездарную интерпретацию которого вы прочтёте по рекомендации Google, придерживается совершенно иной точки зрения (что очевидно после прочтения его же серьёзной монографии).
Поделиться книгой: