Помоги проекту - поделись книгой:
Попадая после экспертизы на Бутырскую тюрьму, невменяемые арестанты размещаются в камеры, где различий между типами, т.е. степенью социальной опасности не делается и все типы смешаны вместе. Также администрация СИЗО и медперсонал совершенно безразлично относятся к характеру заболевания и формам, и особенностям, которыми заболевание сопровождается.
И в результате получается, что агрессивные изуверы, убийцы, маньяки сидят бок о бок с тихими, безобидными воришками, мошенниками; при этом часть и тех и других находится в бредовом состоянии, переживает галлюцинации, слышит "голоса" — в общем испытывает самые разнообразные острые проявления болезненной психики.
Самое страшное в этой ситуации то, что практически никакого контроля за больными в камерах со стороны медперсонала и охраны нет. Исключение составляет лишь 2-е отделение, камеры с №343 по №354; и то видимо потому, что там находятся кабинеты врачей. Камеры с №401 по №419 находятся в этом же здании двумя этажами выше. Здесь врач появляется на утренних проверках, но толку от него мало, поскольку побеседовать с ним в ходе проверки нереально. Даже если удается к нему обратиться, то он обычно советует писать заявления. Которые потом никто не рассматривает. Кстати, камеры с №401 по №519 тоже занимают целый этаж и там есть три специализированные камеры для несовершеннолетних, ВИЧ-инфицированных и чесоточных невменяемых. Там даже есть приемный медкабинет, вот только врач в нем бывает крайне редко. Иногда вдруг там начинает прием всех желающих врач или медсестра и даже иногда дают лекарство, но длится это от двух недель до полутора месяцев. А потом снова тишина и невозможность попасть к врачу по полгода и более.
Обитатели камер №№18,48,50,79,126 вообще могут просидеть в них несколько лет и ни разу не увидеть врача: поскольку эти камеры разбросаны по разным корпусам далеко от 2-го отделения. За первые семь месяцев, что я находился в камере №48, я написал более тридцати заявлений-просьб о приеме врачам-психиатрам, но реакции не было никакой. Лишь единожды, после прямого вмешательства прокурора по надзору к нашей камере подошел врач-психиатр и через окошко для раздачи пищи спросил у нас, какие нам таблетки надо. Видимо, он был уверен в том, что мы способны сами себя продиагностировать и назначить лечение, а его функция заключается только в разносе таблеток. Никаких жалоб он выслушивать не захотел и быстро ушел.
В среде больных арестантов не угасают конфликты; они часто перетекают в драки, где больные наносят друг другу тяжкие повреждения, а иногда и убивают. Но врачам до этого дела нет: и охране тоже. Охранники драку разнимают в крайнем случае. После этого захлопывается дверь камеры, и все начинается снова. Очень редко самых буйных больных переводят на 2-е отделение.
Нет помощи психиатрической, нет помощи и по другим медицинским специальностям. У невменяемых все решается через психиатра, он первый осматривает больного, а потом направляет его к нужному специалисту. Но как бы еще больному попасть к этому самому психиатру! Поэтому даже очень тяжелые непсихические заболевания невменяемые переносят на ногах и без лекарств. А про таких врачей как окулист, отоларинголог тут даже и не слышали. В этих вопросах как раз повезло тем камерам, которые расположены на общих корпусах. Больных из тех камер принимают по доброте душевной, хотя и не должны этого делать, обычные терапевты, работающие с обычными зеками.
Больные душевно и физически очень часто болеют, многим из них трудно следить за собой в плане гигиены, многие недостаточно питаются. От плохого питания и смрадного воздуха у людей возникают огромные трофические язвы, они есть почти у каждого. Эта гниль очень трудно лечится, уродует кожу. Почти в каждой камере — педикулез, есть и чесотка.
Приема у врача добиться можно, но это еще не значит, что он окажет помощь. В СИЗО нет лекарств, даже самых простейших. Нет йода и зеленки, нет аспирина и анальгетиков, нет бинтов, ничего нет. Изредка появляются хорошие, но просроченные лекарства, кому-то достается. Врачи говорят больным, чтобы те просили лекарства у родственников на воле. А что делать тем, у кого родственников и друзей на воле нет?
При таких условиях у всех без исключения больных ухудшается состояние. Если содержание в тюрьме затягивается, то вероятно негативные процессы в психике становятся необратимыми, обрекают человека на инвалидность без надежды на выздоровление.
Содержание в тюрьме невменяемого больного само по себе противоречит гуманным принципам, а содержание такого больного в тюрьме и без врачебной помощи по сути есть преступление. Вот только виноватых в нем никто искать не торопится...
ПРОБЛЕМЫ БЫТА Все признанные невменяемые являются или фактически инвалидами или инвалидами потенциальными, поскольку по прибытию на больницу они пройдут ВТЭК и обязательно получат группу инвалидности, сообразную с заболеванием. Они хронически больные люди, на больничных условиях с необходимым для таких условий достаточно высоким уровнем бытовой обеспеченности. Но на Бутырской тюрьме этот принцип не действует: и больные люди живут в условиях даже худших, чем в обычных камерах.
Камеры для душевнобольных не выдерживают никакой критики с точки зрения норм санитарии и состояния жилых помещений. Немного лучше в камерах 2-го отделения, но в остальных положение просто катастрофическое.
Многие, как маломестные, так и многоместные, камеры переполнены, но даже если бы они были наполнены строго по правилам, т.е. на одну койку один арестант, а не два-три, как зачастую бывает, то даже в этом случае нормы оказываются многократно нарушенными. Например, в камере № 401 — 38 коек в два яруса (Это для больных людей! И так почти везде!) умещаются на площади около 50-55 кв. м, вместе с туалетом, мойкой, обеденным столом и т.д. Согласно нормам на такое количество людей полагается минимум 152 кв. м, т.е. в три раза больше, и это нормы для здоровых.
Плохая ситуация с получением писем и газет. Письма пропадают, часто идут по два-три месяца и больше. Новогодние открытки я получал до июля месяца. Мне не пропустили газету, на которую я был подписан с воли, и не разрешили оформить подписку на разные газеты на деньги с моего лицевого счета. Администрация СИЗО всеми силами старается избежать лишних хлопот и идет ради этого на многочисленные нарушения закона.
Рядовые сотрудники охраны, находящиеся в непосредственном контакте с больными заключенными демонстрируют к последним довольно странное отношение. Они во многом нейтральны, закрывают глаза на нарушение режима со стороны зеков, и в то же время отнюдь не стремятся помочь.
Они считают совершенно нормальным при разговоре с заключенным густо пересыпать нецензурной бранью свою речь, и оскорблять непечатно заключенных по поводу и без повода. Это у них в порядке вещей. Попытки арестанта объяснить что-то охраннику, доказать свою правоту, отстоять свои права могут обернуться и побоями со стороны охраны. В некоторых, из ряда вон выходящих случаях, эти побои могут быть систематическими. В атмосфере постоянной и острой нужды в материальных, порою самых простых вещах, в продуктах питания у душевнобольных арестантов порой прорываются совсем уже звериные чувства. Так, зимой 98-99 года двое душевнобольных убили своего третьего сокамерника за то, что тот отказался поделиться с ними продуктовой передачей. Произошло это на 2-м отделении, в месте, где всегда есть какой-то медицинский контроль над больными. Смерть зека как-то благовидно обосновали и списали, а для убийц настали черные дни. Каждый день после вечерней проверки в камеру входили охранники и избивали их ногами и дубинками. Били подолгу и методично, били душевнобольных, невменяемых... Продолжалось это несколько месяцев. Медперсонал не мог этого не знать, не мог не видеть! На том коридоре круглосуточно есть врач или медсестра! Однако ежедневные издевательства продолжались... Не берусь утверждать точно, но по некоторым данным один из убийц впоследствии умер из-за полученных при избиении травм, а второй стал из-за этих побоев инвалидом. Вообще, это страшный парадокс, но на 2-м отделении больных бьют гораздо чаще; в этом принимают участие даже раздатчики пищи из хозобслуги. У меня есть огромное сомнение в том, что у работающих там медиков присутствуют хоть какие-то моральные, человеческие качества.
Отдельное слово нужно сказать о досмотрах личных вещей, или, по-арестантски, о "шмонах". Во-первых, вопреки закону они всегда проводятся в отсутствие заключенных. Всю камеру выводят в другое помещение, оставляя иногда одного-двух человек. И начинается нечто невообразимое! Вещи из сумок грубо вытряхивают прямо на пол, все из разных сумок в одну кучу или раскидывают по всей камере. Многое из вещей рвется, ломается, пачкается. Охрана переворачивает постели и ходит по чистому белью в сапогах! Горе, если в камере найдется брага — самодельный спиртной напиток. Тогда одежда, собранная со всей камеры в кучу поливается сверху этой брагой! После того, как я увидел это в первый раз (совсем не последний) мне показалось, что охрану тоже набирают из невменяемых, из самых буйных, с наклонностями мелких пакостников и вандалов!
При шмонах обычно отбирают самодельные металлические ножи-пластины для нарезки продуктов. Зеки их делают сами, потому что администрация пластиковых ножей отродясь не выдавала. Отбираются самодельные плитки, ножницы и иголки. Последние два предмета охрана должна выдавать по просьбе заключенного, а после использования забирать. Но никто ничего не выдает, приходится всем этим обзаводиться нелегально и терять все это при шмонах.
Сотрудники СИЗО воруют вещи. Например, часы под запретом; чтобы их иметь нужно разрешение, и их заносят в карточку. Если при обыске у зека находят часы, а в карточке их нет, то они, часы, уходят в неизвестном направлении безо всяких бумажек об изъятии. Иногда охранники доходят до того, что воруют сигареты и продукты!
Жаловаться на все это бесполезно. Заявления не проходят. Должность воспитателя формально существует, но реально его или нет, или он ничем не помогает.
Больные люди подолгу сидят в тюрьме... Их окружает совсем непригодный для жизни быт, их постоянно преследует нужда, многие из них сидят в нищете, не имея лишних трусов. Что об этом говорить, когда иной раз в камеру зимой попадают арестанты в тапочках, трико и майке!
Все это создает очень напряженную психологическую атмосферу, попадая в которую человек с нарушенной психикой неизбежно начинает быстро деградировать. На моих глазах не раз были случаи, когда в камеру заезжал практически здоровый человек, а выезжал через год на больницу почти полным идиотом, не осознающим происходящее и не способным жить без посторонней помощи.
В таких камерах бывают и разные проверки. Но как они проходят? Выбирается камере почище, почти всех зеков выгоняют на прогулку и заводят на минуту-другую проверяющих. Проверяющие как правило молчат, а тюремный начальник грозно вопрошает, нет ли жалоб, Зеки жмутся по стенкам и помалкивают. Проверка уйдет, а им здесь жить дальше, и от этого грозного начальника они, ой, как зависимы... Высказать жалобу можно. От этого ничего не изменится, только вот жалобщику, и так невменяемому, не поздоровится. Потому и молчат все в страхе.
Вот и рассказано о жизни психических больных, невменяемых заключенных на бутырской тюрьме, выводы пусть сделает любой прочитавший, и я думаю, что у разных людей они не будут слишком разные.
Психически больные преступники — "неудобная" для власти социальная группа, и технологии тихой, "гуманной" ликвидации таких групп власть уже неплохо освоила. Гибнут беспризорные дети, гибнут бездомные, гибнут наркоманы... Все по-разному, но гибнут. Как исподволь умерщвляются душевнобольные зеки я попытался рассказать. Что бы там не возражали оппоненты, но изнутри это именно так выглядит, и по сути является умерщвлением.
Александр БИРЮКОВ, СИЗО 48/2 (Бутырка), камера для "душевнобольных" №48
РУССКИЙ МEД
Александр Росляков
28 января 2003 0
Author: Александр Росляков
РУССКИЙ МEД
Я обожаю на досуге древнюю русскую забаву, называемую баней. И когда зимой бываю в подмосковном санаторном крае в районе Дорохово, обязательно езжу попариться в их бане — где не только очищаются от грязи спины местного народа, но и вольно чешутся, когда все между собой знакомы, языки.
Когда-то эта тесная банька работала чуть не каждый день недели; потом, по мере пожирания нашим реформенным орлом своей же решки, банные дни сократились до трех, потом до двух. А в прошлом году мужское отделение сгорело, и два остатних дня поочередно поделили на мужской и женский. Купить для починки два десятка досок местной решке уже не под силу, да и цена в 40 рублей за помывку для многих местных стала неподъемной. Помню, один шофер там как-то очень темпераментно вещал: "Еду, печка на всю, в кабине — Ташкент, а стекла — не оттаивают!". То же и здесь: в Москве — Ташкент, пируют все, а за два шага в сторону периферии — не оттаивает!
Собственно это главный лейтмотив всех разговоров в дороховской бане, меняются только его отдельные предметы. И нынче речь зашла о двух, которых актуальность как бы показал этот барометр народный: о евреях и о Боге.
Мужик Петрович, главный местный краснобай, еще и мастер "делать" баню, то есть зачищать парилку, напускать и осаживать в ней пар, лет 60, с большущим пузом и мозольными ногами, в свободном банном духе запузырил вдруг:
— Все горе — от евреев! Я этого Райкина всегда терпеть не мог: "В греческом зале, в греческом зале!" — изображают русских пьянью, быдлом. Телевизор включишь, юмористы — все жиды, журналисты — через одного! Поймали в Чечне этого жиденыша-корреспондента, шпионил на бандитов — какой сразу хай! За это надо к стенке ставить, а из него героя сделали, интервью по всем каналам раздает!
— Петрович, че ты на евреев навалился? — вступил молодой бритоголовый парень, очень щеголявший своим редким здесь мобильным телефоном. — Да у меня, на хрен, все евреи, с кем работаю; те же, на хрен, люди…
Его живо перебил такой же, с головой под ноль, ровесник:
— Есть жиды, а есть евреи, не надо путать! Жид — кто такой? Кто в старом времени держал шинок…
— А все евреи и держали их! — Забрал обратно в свои руки речь Петрович. — Я что ли с ними не работал? В Одинцово был кондитерский цех, Иван Иванович — начальник, а заместитель — Моисей Соломонович, он кассу всю держал. К нему мужик придет: "Соломонович, одолжи трешку, завтра отдам!" А он: "Неправильно просишь! Надо сказать: не завтра отдам, а по возможности. Откуда у тебя завтра трешка будет?" Даст рубль — но не за так, что-то обязательно за это сделать надо. Мешок стоит в этом углу, перетащи его вон в тот. Он и там не нужен, другому велит оттащить обратно, лишь бы человека утрудить. А Мишка Зыкин у нас был водителем на "каблучке", развозил пирожные, Моисей ему по двадцать пять рублей в день платил, тогда большие деньги были! И как-то дает ему конверт: тому-то отвези. Мишка обратно приезжает, а Моисей его уже в воротах ждет: "Вот тебе трудовая, вот расчет, пошел на хрен". Мишка ко мне: "За что? Конверт дал, ну, мне интересно, что там, распечатал, а там — ничего. Только написано: "Дурак ты, Мишка!"" Я говорю: "Дурак ты и есть, это он тебя проверял, а ты попался!" А другой раз мы напились, добавить надо — денег нету. А у Моисея был свой сейф в столе, вот так под крышку надо залезть, там замок, хрен отопрешь, а денег — страшно! Давай туда залезем, чуть возьмем, он не заметит! А он как раз за шторкой за стеклом стоял, выскакивает: "Ах вы сволочи! Ну завтра я вам покажу!" Завтра зовет всех нас к Иван Иванычу: "Они меня убить хотели!" Как убить? А вот так, я все слышал! А Иван Иваныч-то его боялся, какой он был начальник, главный-то во всем был Моисей!..
— Ну и чем кончилось?
— А я уволился оттуда, на хрен мне такие пироги!
— Ну и выходит, что еврей был умный, а русские — дураки!
— Не надо! Русский человек все может: спутник запустить, атомоход построить, одного не может: хорошо жить. А еврей только это и может. Русский в большом силен — а не дрочить вот этот малый бизнес. Когда я был на БАМе по вербовке, к нам кинули зимой стройбат. Мороз за 40, даже зэков не выводят — русские парни чуть не голые по пояс грунт долбят ломами, от них пар столбом. А хачики в тулупах у костра стоят, аж синие уже: "Ой, холодно! Ой, умираем!" Теперь они по всей России нас дерут, они — да жидовня, а русские — как у самих себя в гостях…
— Петрович, — встрял еще один дядя в годах, хлебавший из термоса какой-то травный, видимо, целебный чай, — я тоже не люблю их, но давай по справедливости. Сколько у нас ученых было из евреев, я тут по телевизору смотрел про космос — ну одни евреи…
— Правильно! Когда им Сталин навалял, куда деваться, стали на народ работать. Тогда из евреев делали ученых, а теперь из ученых стали все евреи. Возьми этих: Гусинский, Березовский, Абрамович, — чего они изобрели? Как Ваньку русского надуть, все отобрать и на Канары увезти! Ты вот всю жизнь пахал на комбинате — и носки драные, пустой чай жрешь, а они там икру ложками махают!
— Не, мужики, кончайте на хрен это, — вмешался опять первый парень. — На хрен с вами попадешь, а я, на хрен, не хочу, мне еще, на хрен, семью кормить. Работать надо!
— Кем? — вскочил с лавки третий мужик. — Вот ты, Саня, торгуешь, тебе хорошо. Но всем в торговлю не попасть! Куда сейчас молодым парням идти? Или в торговлю, или в банду, больше некуда. У меня сын школу кончает — уже в панике. Палаток-то на всех не хватит, сколько их еще недавно у нас развелось, сейчас уже позакрывалась половина: покупать некому, все на мели! Ты, Петрович, прав: русский только по большому делу мастер. Но почему тогда мы самолеты стали у американцев покупать? Почему своих больше не делаем?
— А кто тебе их делать даст? Говорю ж, евреями все схвачено. Им и надо, чтоб тут ничего не делали, а только торговали, они тогда и будут короли! Они нам и реформу всю, с Гайдаром и Чубайсом, сотворили…
— Петрович, но Гайдар-то вроде не еврей!
— А кто? Не знаю, я ему в штаны не лазил; значит, еще хуже, чем еврей, еврей в квадрате! Наш Моисейка раньше сколько б ни наворовал, что он мог с этими деньгами сделать? Только засунуть в сейф и бздеть, чтоб не отняли. А теперь он на них всех русских с потрохами скупит — вот реформа для кого!
— Не, на хрен, ну вас на хрен, мужики, я пошел в парную! Вы точно доболтаетесь, — и юный коммерсант убрался из предбанника.
— Петрович, подожди, — опять встрял рассудительный глотатель чая, — но ведь в других-то странах как-то и с евреями живут?
— Я про другие страны не знаю, не был, кроме Венгрии, нигде. Ну, выпили мы там этой их водки, палинки, тоже с одним венгром стали говорить. И один наш ему: а почему у вас в магазинах все есть, а у нас ничего нет? И венгр, такой мужик неглупый, отвечает: "Когда свою страну начнете продавать, и у вас все будет!"
— Ну и что, мы продаем теперь, а у нас один хрен ничего нет.
— Зато в Москве все есть! У тех, кто продает, вы что, тупые?
— Ну и чего, Петрович, скажи, делать-то? Евреев убивать?
— Нет, задницы им целовать, как Сашка вон!
— Да я серьезно спрашиваю!
— А хрен ли меня спрашивать? Я знал бы, давно в Думе с депутатами сидел, а не здесь с вами, дураками!
— Ладно, Петрович, — сказал второй бритый пацан, — там тоже кто сидит? Вор на воре, их через одного и мочат! Ты хоть толково говоришь, а тех послушаешь — пустой базар. Ну только Жириновский что-то скажет, хоть по-нашему, можно понять, и то тварь. Точно надо всех мочить!
— Вот этого как раз не надо! Это вы, ребята, молодежь, уже перестарались. Я как телевизор посмотрю, про криминал, мне нехорошо. Ну убивают же сегодня ни за что, как это можно! У нас здесь, в Тучково, пацан старухе голову отрезал, взял бинокль какой-то и медаль за целину, на хрен она ему? А все потому что веру в Бога выбили за 70 лет! — и тут Петрович, выпустив пар по евреям, свернул ко второй теме дня. — Когда Бог был в душе, так все-таки не резали!
— А как у нас в 17-м году, потом в гражданскую войну друг друга резали — а все были крещеные! — Блеснул познаниями из родной истории отец школьного подростка. — Я сам читал, как брат у брата кишки наматывал на локоть!
— Все и пошло с того, что стали церкви рушить!
— Ну а сейчас начали строить, — втянулся еще новый собеседник, — ну и что с того? Ну, стали все креститься, сегодня покрестились, завтра у старухи одинокой дом обворовали!
— Нет, — как-то уже не так веско, как по видимым евреям, отозвался по невидимому Богу Петрович, — Бог должен быть!
— А я и ничего не говорю! Только у нас не Бог, одни попы. Ты глянь, как поп — так уже в иномарке, ему и квартиру сразу, и мобильник, Богу что ли на тот свет звонить? Вон нашу церковь стали восстанавливать, еще когда тут самый голод был. Построили дом для странников в три этажа, а батюшка его сейчас же на себя приватизировал. Да вот, Серега, ты ж там в хоре пел, скажи!
— А что я пел? — Серега, лет под 45, ни мышц, ни пуза, лишь с какими-то пронзительной голубизны глазами, почему-то отозвался в тоне оправдания: Ну, там гуманитарку раздавали, я и подписался…
— Ты ж баянистом у нас был по санаториям!
— А санатории все гавкнули, меня позвали, с голодухи и пошел. Сперва действительно тушенку с макаронами давали хорошо. Ну а потом уже пустили по коммерческим ларькам…
— Во! — взобрался вновь Петрович на любимого конька. — На этой гуманитарке вас всех и опустили! Это раздавали, чтобы разучились все работать, научились воровать. С этой гуманитарки вся разруха и пошла, на ней все жулики и поднялись! Что, не так, Серега?
— Ну, было, все эти коробочки тащили, все в храме сдвинулись на них. Только "гуманитарка" скажут — и уже глаза горят…
— Я вас чего-то, на хрен, не пойму, — вернулся из парилки юный коммерсант. — Ушел, вы о евреях говорили, а теперь о чем? — И тут как раз запикал его козырной мобильник, он его схватил, все смолкли, чтобы не мешать этой экзотической здесь связи: — Я, кто же еще? Ну, в бане. Народу? Ну так, средне. А ты где? Там же? А чего тогда звонишь? Ну все, пока… Ну так о чем теперь-то спор?
— Санек, они тут батюшек уже пошли киздить…
— Нет, лучше тогда давайте об евреях. К нам один батюшка на точку подъезжал, на такой, на хрен, тачке — конец света! Наши мужики его хотели подколоть: откуда тачка-то такая, Бог послал? А он: нет, братие подарили. Достал лопатник, а там вот такая, на хрен, стопка, все стольники в баксах! Наши: ну тогда, благословите, батюшка, и нас — и к ручке его, к ручке. Так что вы кончайте батюшек обламывать, а то точно, на хрен, Бог накажет!
— Да нас и так уже Бог наказал! — С какой-то уже некуражной горечью вспылил отец выпускника. — Петрович правильно сказал: сделали из народа быдло, все — мимо нас. На выборах только стакан водки всем нальют — и понеслись голосовать! А почему эти церкви сейчас прут как грибы? Элементарный рэкет! Всем коммерсантам скажут: или на храм гони, или лицензию отнимем. И все, как миленькие, отчисляют. А там такие фонды, уже ни налогов, ни отчетов, десять процентов денежек на купола, а остальное — по карманам. Мне человек рассказывал, который знает…
— Ну и молчи, на хрен, если знаешь. Ну и че, на хрен, с того, че ты тут это наболтал? И ты, Петрович, че, эта, мутишь волну? На, на хрен, пива лучше выпей! — и младокоммерсант двинул ему лихо откупоренное зажигалкой пиво.
— Да, пошли вы все в баню! — отмахнулся в сердцах Петрович, чьи речи, собиравшие, как чувствовалось, раньше исключительный успех, теперь как-то подавлялись иной силой, заключенной в безъязыком младокоммерсанте. И по глазам парильщиков читалось, что подкрепленное тем экзотическим мобильником это его сегодняшнее "на хрен" для них как-то весомей прошлых баек старого хрыча.
И он отправился в парилку, а за ним и двинувшими следом мужиками пошел и я, сыгравший роль единственного зрителя в этом ток-шоу местного разлива. И там уже Петрович развернулся снова от души. Сначала выгнал нас из парилки, сам повозился в ней, поддал парку, потом позвал, плеснул последний ковшик "под себя", потом еще — "под веничек". И древняя забава русских, супротив которой уже не попрешь, вернула сбитый с толку мир в смятенные сердца. Петрович опустил пар и стал нас тыкать веником в коленки, животы и морды: "Ну что, мед? Русская баня, это вам не сауна! Ну, мед?"
И пот из меня вышел — и с ним какие-то родные слезы к нашему большому, как дитя, стоящему как будто выше собственного понимания народу, — которых, благо, было не видно за горячей влагой в просмоленной долгим потом нации парной. Казалось, чуть еще наддать парку, налечь на веник — и оно, родимое, совсем оттает. За этой, видимо, мечтой мы, русские, и ходим в баню все свои нелегкие тысячу с лишним лет.
ПЛАМЕННЫЕ РЕАКЦИОНЕРЫ
Владимир Бондаренко
28 января 2003 0
Author: Владимир Бондаренко
ПЛАМЕННЫЕ РЕАКЦИОНЕРЫ
Все годы перестройки, все годы разрушения нашей державы в отечественной культуре нарастало противостояние патриотов и демократов, по страницам газет и журналов полыхала гражданская война в культуре, одни стремились защитить национальные интересы России, другие решили, что ни народ русский, ни государство больше им не указ. И кроме свободы своей личности культуре и ее творцам защищать нечего. Но кто же такие были эти патриоты, осознанно отказавшиеся от наград и званий ельцинского режима? Любовь к России в те годы объединила, пусть на время, самых непримиримых оппонентов — красных и белых, православных и атеистов. Я попытался собрать воедино всех наиболее значимых мастеров русского искусства, разных по политическим взглядам, по эстетическим пристрастиям. Но однозначно относимых нашими либеральными оппонентами к стану патриотов. В первом, приближенном, варианте моего проекта получилось 50 портретов. Все они, по мнению наших безумных разрушителей, являются ретроградами, мракобесами и консерваторами. Поэтому я назвал свою книгу "Пламенные реакционеры". Мне кажется, в России пламенные реакционеры всегда определяли развитие культуры. Определяли планку её творческой высоты. Достоевский и Лесков, Чехов и Бунин, Шолохов и Есенин… Демократы были лишь шумными подмастерьями, лихими ремесленниками. Думаю, и герои моей книги определили всю значимость русской культуры конца ХХ века. Достаточно условно я разделил книгу на три части: "Красный лик патриотизма", куда вошли мастера культуры, придерживающиеся красных, советских позиций: Сергей Михалков, Юрий Бондарев, Татьяна Глушкова, Владимир Бушин, Александр Проханов и другие; "Белый лик патриотизма", объединивший художников и писателей православно-монархического склада: Александра Солженицына, Игоря Шафаревича, Илью Глазунова, Никиту Михалкова, Вячеслава Клыкова и других; и "Русский лик патриотизма", героями третьей части стали писатели, художники, композиторы, поэты, которых нельзя назвать ни красными, ни белыми. Это и Георгий Свиридов, и Валентин Распутин, и Станислав Куняев, и Юрий Мамлеев…
Два первых тома — "Красный лик патриотизма" и "Белый лик патриотизма" — уже вышли и продаются в книжных киосках Союза писателей России, журнала "Москва", Литературного института, ЦДЛ… Тираж первого издания небольшой, заинтересовавшиеся книгами могут поторопиться.
Кто же взял на себя смелость оставаться патриотом в годы, когда это слово казалось грубым ругательством по мнению "образованного общества"?
Читайте книгу "Пламенные реакционеры"…
НОВЫЕ СТИХИ
Поделиться книгой: