Помоги проекту - поделись книгой:
А в 1651 году митрополит покусился на монастырское самоуправление: он добился привилегии «ведать судом и управою» над Соловками и не замедлил воспользоваться этим, начав вмешиваться во все дела обители.
Но горшая беда пришла на острова весной 1652 года, когда Никон по государеву велению приехал в монастырь за мощами святого Филиппа (Колычева), московского митрополита, мужественного тираноборца, убиенного в 1569 году по велению царя Иоанна Грозного. Соловецкая братия с огромным риском и трудностями разыскала тело мученика и похоронила в обители, настоятелем которой Филипп был в 1548–1566 годах.
От мощей совершались чудесные исцеления, прославившие монастырь и привлекавшие многочисленных паломников. И вот Никон забирает святыню в столицу! Ни угощение от царского имени, ни раздача ста рублей милостыни не могли утешить братию, со слезами провожавшую чудотворные мощи. Но митрополит увозил с Соловков не только святыню.
На Соловках, в монастырской тюрьме, томился уроженец Салоник, инок Арсений Грек. Получив образование в Италии, Арсений изрядно поездил по свету, сменил несколько стран проживания и несколько вер: успел побывать и православным, и униатом, и католиком, и даже мусульманином.
В январе 1649 Арсений приехал в Москву в свите иерусалимского патриарха Паисия. Но на Руси грек был уличен в вероотступничестве и «за многие ереси» сослан на Соловки. В монастырской тюрьме «Арсен» провел три года. Никон, приехавший за мощами святителя Филиппа, имел несчастие познакомиться с узником, очароваться его европейскою образованностью и забрать с собой в Москву.
Пока Никон ездил на Север за чудотворными мощами, в столице скоропостижно скончался престарелый патриарх Иосиф. На освободившийся архипастырский престол царским изволением был назначен новгородский митрополит Никон.
В 1653 году новый патриарх начал грандиозную церковную реформу: введение новых обрядов и «справу» русских богослужебных книг по греческим образцам. Возглавил книжную справу на московском Печатном дворе пресловутый Арсений Грек.
Со слезами восприняли на Соловках известие о том, что вчерашний еретик и вероотступник «Арсен» ныне правит Божественные книги: «Братия, братия! Увы, увы! Горе, горе! Пала вера Христова, яко же и в прочих землях, в земле русской двема врагами Христовыми, Никоном и Арсеном»[72].
Скорбь соловецких иноков была небезосновательна: «книжная справа», возглавляемая Арсением Греком, привела к порче и искажению богослужебных книг, о чем писал Каптерев: «Несомненно, что Арсений как иностранец-грек не настолько однако владел русским языком, чтобы постичь все его тонкости, понимать все его особенности и оттенки, уметь всегда подыскать нужное слово, нужный оборот речи, чтобы точно, ясно выразить ту или другую мысль, точно и верно по строю речи формулировать известное учение. Многое и, конечно, очень многое для Арсения как иностранца оставалось в русском языке непонятным и закрытым, почему его переводы, естественно, во многом отличались от старых, нередко уступали им в ясности, точности, в уместности того или другого выражения, казались иногда двусмысленными и соблазнительными»[73].
Сам Арсений Грек и возглавляемая им «книжная справа» казались русским людям чем-то демоническим. Когда в 1654 году в Москве свирепствовала страшная моровая язва (чума), молва объясняла эпидемию тем, что «держит-де у себя патриарх ведомого еретика, старца Арсения, и во всем-де ему дал волю, и велел быть у справки печатных книг, и тот чернец многие книги перепортил»[74].
Новые «перепорченные» богослужебные книги привезли на Соловки лишь в октябре 1657 года. Архимандрит Илия сложил их под замок в оружейную палату и указал продолжать службу по старым. Перед Пасхой 1658 года все священники подписали отказ от новых служебников.
А 8 июля того же года отказ от новых книг был закреплен и в приговоре общего монастырского Собора: «Тех служебников не принять и по них не служить». Это был открытый протест против церковной реформы, продолжавшийся около двадцати лет. Но все эти годы соловецкая братия жила в относительном спокойствии: Москва не досаждала отдаленным островам.
В 1659 году, по смерти архимандрита Илии, настоятелем монастыря по выбору братии стал старец Варфоломей. При нем в 1660 году на Соловки возвратился на покой оставивший настоятельство в подмосковном Саввино-Сторожевском монастыре архимандрит Никанор, царский духовник, соловецкий постриженик, многие годы исполнявший в обители должность книгохранителя.
В 1666–1667 годах в столице проходили два церковных Собора, обычно объединяемых историками в один «большой Московский Собор». Он низложил реформатора Никона, но вместе с тем проклял старые церковные обряды и их приверженцев. На Собор были вызваны архимандриты Варфоломей и Никанор, причем Варфоломей счел за лучшее отказаться от старообрядчества и принести покаяние.
Узнав об этом, соловецкая братия стала упорно ходатайствовать перед Москвою о смене настоятеля, прося поставить на это место Никанора. Но правительство только отчасти удовлетворило их просьбу: новым архимандритом был поставлен не Никанор, а Иосиф, начальник Соловецкого подворья в Москве. Он, как и Варфоломей, отрекся от старообрядчества на том же Соборе.
Иосиф и Варфоломей прибыли на Соловки 14 сентября 1667 года, приведя с собою ладью, груженую бочками с вином, медом и пивом. Но братия отказалась принять нового настоятеля, заявив Иосифу: «Нам ты, архимандрит, не надобен!» Иноки арестовали Иосифа и Варфоломея, а бочки с хмельным разбили на пристани.
А 21 сентября на Соловки вернулся архимандрит Никанор. В Москве под угрозой казни его вынудили покориться церковной реформе и насильно заставили надеть иноческий клобук нового образца.
Однако, вернувшись на Соловки, Никанор принес перед братией покаяние за свое отступление от старообрядчества, был прощен и занял пост фактического настоятеля монастыря, став духовным руководителем братии.
По прибытии Никанора чернецы и бельцы (послушники) написали царю челобитную, в которой подтвердили свой решительный отказ от новых книг и обрядов: «Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия, и Малыя, и Белыя России самодержец! Молим твою, великого государя, благочестивую державу и плачемся вси со слезами, помилуй нас, нищих своих богомольцев и сирот, не вели, государь, у нас предания и чину преподобных отец Зосимы и Савватия переменить! Повели, государь, нам быти в той же нашей старой вере, в которой отец твой государев и вси благоверные цари и великие князи и отцы наши скончались, и преподобные отцы Зосима и Савватий, и Герман, и Филипп митрополит и все святии отцы угодили Богу. Аще ли ты, великий государь наш, помазанник Божий, нам в прежней, святыми отцы преданней, в старой вере быти не благоволишь и книги переменити изволишь, милости у тебя, государя, просим: помилуй нас, не вели, государь, болщи того к нам учителей присылать напрасно. Понеже отнюдь не будем прежней своей православной веры переменить. И вели, государь, на нас свой царский меч прислать, и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие. А мы тебе, великому государю, не противны. Ей, государь, от всея души у тебя, великого государя, милости о сем просим и вси с покаянием и с восприятием на себя великого ангельского чину на той смертный час готовы»[75].
Это был открытый вызов, и ответ не заставил себя долго ждать. 3 мая 1668 года царским указом на Соловки для покорения монастыря было послано стрелецкое войско под командованием стряпчего Игнатия Волохова. Началась восьмилетняя осада обители.
Стрельцы попытались высадиться на островах 22 июня 1668 года, но обнаружилось, как позднее докладывал царю Волохов, что «Соловецкий монастырь заперт и по воротам, и по башням, и по стене пушки, и с мелким ружьем изготовлены».
Попытка уговорить иноков сдаться ни к чему не привела, братия отказалась подчиняться царскому указу: «Великого государя не слушаем и по новым книгам служить не хотим». Ни к чему не привела и осада обители, поэтому летом 1672 года Волохов был сменен сотником московских стрельцов Климентом Иевлевым.
Сотник действовал более жестко, сжег все хозяйственные постройки за пределами монастырской ограды, но штурмовать обитель не решился, поэтому в сентябре 1673 года Иевлева сменил третий военачальник — стольник и воевода Иван Мещеринов, получивший приказ взять обитель всеми доступными средствами под угрозой смертной казни.
Воевода действовал энергично и продуманно, осада повелась по всем правилам военного искусства: под монастырские башни велись подкопы, ни днем, ни ночью не смолкала пушечная канонада, под гром которой стрельцы регулярно ходили на приступы.
Но взять Соловецкую обитель, лучшую русскую крепость того времени, было не так-то просто: крепкие ворота, толстые стены, высокие башни, а на башнях — голландские пушки. Рассказывали, что «Никанор по башням ходит беспрестанно, и пушки кадит, и водою кропит, и им говорит: матушки-де мои галаночки, надежда-де у нас на вас, вы-де нас обороните»[76].
Победу Мещеринову принесло предательство: 9 ноября 1675 года из монастыря в воеводский лагерь пробрался чернец Феоктист, не выдержавший длительной осады. Феоктист взялся провести отряд стрельцов потайным ходом внутрь обители.
В ночь на 22 января 1676 года под покровом снежной бури отряд майора Степана Келина проник в обитель потайным ходом, выворотив ломами кирпичи в наспех замурованном окне в одной из башен. Перебив полусонных стражей, стрельцы открыли монастырские ворота. В обитель ворвалось царское войско во главе с воеводой.
Начался ночной бой, неравный и скоротечный. После жестокой схватки у ворот озверевшие стрельцы разбежались по обители, врываясь в кельи и храмы, убивая всех, вооруженных и безоружных, старых и молодых, бельцов и иноков — всех, кто попадался на пути. Мещеринов, налюбовавшись на картину кровавого разорения, возвратился в лагерь.
Старообрядческий писатель Семен Денисов в «Истории об ощах и страдальцах соловецких» подробно рассказывает о мученической гибели непокорных[77]. Первым воевода вызвал на допрос сотника Самко (Самуила) Васильева, организовавшего оборону обители. Сотник вызывал особую ненависть воеводы, ведь именно умелая оборона привела к большим потерям среди стрельцов.
Мещеринов спросил Самуила: «Зачем ты противился самодержцу и посланное воинство отбивал от ограды?» На это сотник мужественно отвечал: «Не самодержцу я противился, но за отеческое благочестие, за святую обитель стоял мужественно!» Разъяренный воевода повелел до смерти избить Самуила, а бездыханное тело сбросить в монастырский ров.
Вторым на страшный суд Мещеринова предстал архимандрит Никанор. За военным руководителем пришла очередь руководителя духовного. От старости и многолетних молитвенных подвигов Никанор сам не мог идти, поэтому воины привезли его к воеводе на маленьких саночках. Мещеринов начал допрос: «Скажи мне, Никанор, чего ради противились государю? Чего ради воинство в обитель не пускали, а когда хотели подойти, то оружием отбивали?»
На это старец отвечал: «Самодержавному государю никогда не сопротивлялись и даже никогда не помышляли сопротивляться. Но поскольку новшества патриарха Никона не позволяют живущим в миру соблюдать апостольские и отеческие предания, то мы удалились от мира и поселились на этом морском острове. Вас же, пришедших растлить церковные уставы и разрушить спасительные обычаи, правильно не пустили».
Смелый ответ разозлил Мещеринова, и он начал матерно ругать инока. На эту брань Никанор тихо отвечал: «Что величаешься, что превозносишься? Не боюсь тебя, ибо и душу самодержца имею в своей руке!» Это еще больше разъярило воеводу и, вскочив со стула, он стал избивать Никанора тростью, не стыдясь ни иноческого сана, ни почтенных седин архимандрита. Бил до тех пор, пока не выбил старцу зубы.
Потом приказал воинам тащить Никанора за монастырскую ограду, кинуть в ров и стеречь, пока не умрет. С грубым хохотом и непристойными шутками стрельцы тащили за ноги беспомощного старика, голова которого билась о камни. Окровавленного страстотерпца в одной нательной сорочке швырнули в глубокий ров, где он мученически скончался от ран и лютого мороза.
Один за другим представали перед Мещериновым оставшиеся в живых иноки и бельцы. Все короче и короче становились допросы. Твердость и мужество староверов побудили воеводу казнить всех без разбору: стрельцы рубили головы, вешали кого за шею, кого за ноги, а кого на острых крюках за ребра. Из нескольких сотен человек, сидевших в осаде, лишь четырнадцать иноков остались в живых — все остальные либо погибли при штурме, либо были казнены.
За несколько дней Мещеринов разграбил обитель и нагрузил церковными драгоценностями целую ладью. Впоследствии он был уличен в хищении монастырского имущества, был предан суду и тюремному заключению. При обыске у него нашли громадную по тем временам сумму денег — 2312 рублей, множество книг, серебряную, оловянную и медную посуду, оружие, шубы и меха. Кроме различных ценностей, воевода присвоил себе «восмь котлов болших медных монастырских» и даже «часы железныя боевыя з гирями».
По приказу Мещеринова Феоктист и несколько уцелевших иноков «подносили ему Ивану на многия праздники и на ево имянины из соборныя церкви окладныя иконы». Так воеводе удалось заполучить 18 икон в серебряных окладах с жемчугами и каменьями из монастырского собора. Из прочих монастырских церквей и келий Мещериновым было взято множество других икон и складней.
Между тем в столице вечером 22 января царь неожиданно почувствовал сильное недомогание. Старообрядческий писатель диакон Феодор рассказывает об этом: «Наш московский царь Алексей Михайлович, прельщенный от Никона, еретика и отступника, при смерти своей позна неправду свою и законопреступление свое и отпадение от правые веры отеческия. И вопияше великим гласом, моляся новым преподобномучеником соловецким: “О, господие мои! Послушайте мя и ослабите ми поне мало, да покаюся!” Предстоящий ту и седящии вопросиша его, глаголюще со ужасом: “Кому ты, царь-государь, молишися прилежно и умилно? ” Он же сказа им: “Яко приходят ко мне, — рече, — старцы Соловецкого монастыря и растирают вся кости моя и суставы тела моего пилами намелко, и не быти живу от них. Пошлите гонца скоро и велите войску отступить от монастыря их”. Бояре же пославше гонца скорого по повелению цареву»[78].
Но было поздно: в Вологде царский посланец встретил воеводского гонца, мчавшегося в столицу с известием о покорении монастыря. А царь Алексей Михайлович умер 29 января 1676 года. По церковному календарю день его кончины был посвящен грядущему второму пришествию Христа и Его страшному суду.
ГЛАВА VI
ИОВ ИЗ РОДА ЛИХАЧА
Основной источник сведений о жизни Иова Льговского — «Повесть и сказание вкратце о житии и подвигах и отчасти чудес исповедание преподобного отца нашего игумена и строителя Иова», написанная неким иконописцем Максимом[79]. «Повесть» известна в единственном списке, переданном в 1971 году старообрядческим епископом Иоасафом (Карповым) археографической экспедиции Московского государственного университета.
Будущий подвижник родился в 1594 году в боярской семье и при крещении был наречен Иваном. Его отец — Тимофей Иванович Лихачев — служил при царском дворе. По преданию, род дворян Лихачевых происходил от литовского шляхтича Лиховца (Лиховского), выехавшего в 1426 году из Литвы на Русь и прозванного здесь Лихачом.
Знаменитый историк и генеалог Николай Петрович Лихачев, летописец рода Лихачевых, установил, что Тимофей Иванович дослужился при царе Михаиле Федоровиче до звания степенного ключника (управляющего) Кормового двора, ведавшего приготовлением кушаний для царского стола, и «доставил возможность своим детям служить при дворе и достичь высоких чинов»[80].
Родиной Иова «Повесть» называет «пределы града Волоколамска», то есть тогдашний Волоколамский уезд, включавший в себя часть нынешних Московской и Тверской областей. Вероятно, будущий подвижник родился в селе Ивановском Зубцовского уезда Тверской губернии, которым, как сообщает Н.П. Лихачев, потомки Тимофея Лихачева владели еще в XIX веке[81].
Иван был «младым отроком», когда умерла его мать Ирина, и Тимофей Лихачев снова женился. От второго брака родились два сына: Алексей и Михаил. Сводный брат Иова — окольничий Алексей Тимофеевич Лихачев († 1729) — прожил около ста лет, верой и правдой послужив нескольким царям.
Мачеха любила Ваню и воспитывала его «во всяком благодеянии и вере, и чистоте». Она отдала пасынка обучаться грамоте, которую тот постиг быстрее сверстников, так что учитель дивился «разуму его и прилежанию».
Молитва и чтение душеполезных книг сделались излюбленным занятием мальчика. Он стал размышлять о том, «как угодить Господу, и спасти душу свою, и уединиться, и устраниться мира сего суетного». В двенадцать лет Иван тайно покинул отчий дом, не пожелав жить «в волнении мирской красоты и богатства тленного». Вместе с каликами перехожими он отправился странствовать по Руси и обошел многие монастыри.
Более всех обителей полюбилась юному богомольцу прославленная Троице-Сергиева лавра, где он и решил остаться. Помолившись у раки преподобного Сергия Радонежского, он слезно просил настоятеля лавры архимандрита Иоасафа принять его в число братии. Архимандрит, видя, что отрок благочестив и добродетелен, оставил его. Иван же прилежно трудился на всякой монастырской службе, оказывая послушание к старшим и усердие в молитве.
Когда кровавое лихолетье Смутного времени захлестнуло Русь, иноземные войска, приведенные к Москве самозванцем Лжедмитрием II, осадили в сентябре 1608 года Сергиеву лавру. Вместе с братией и стрелецким гарнизоном послушник Иван пережил все тяготы 16-месячного «троицкого сидения». Возможно, он принимал непосредственное участие в обороне обители.
После того, как неприятель отступил от монастырских стен, в лавру был назначен новый архимандрит — Дионисий, прославленный подвижник и многоученый книжник. Он полюбил Ивана, как сына, и, уступая его просьбам, постриг в монашество, назвав Иовом.
Пробыв много лет в послушании у Дионисия, «без лености ревнуя стопам его последовать и житию его святому подражать», Иов просил учителя отпустить его из лавры для уединенного и безмолвного жительства. Настоятель согласился и благословил любимого ученика на поиски пустыни — тихого, незаселенного места.
Обходя безлюдные леса и «топи блат», Иов обрел искомое прибежище на берегу озера Селигер, в месте, называемом Могилево (ныне деревня Могилево Осташковского р-на Тверской обл.). Здесь он поселился, выкопав в горе пещеру и разведя небольшой огород. Предаваясь молитве и труду, Иов жил в совершенном уединении, пока на его жилище не набрел купец, сбившийся с пути. Он со слезами просил отшельника указать дорогу в город и обещал в благодарность за помощь воздвигнуть на этом месте церковь в честь Пресвятой Богородицы.
Купец выполнил свое обещание, пожертвовав на строительство сто рублей — сумму по тем временам значительную. Получив благословение новгородского митрополита, Иов начал строить деревянный храм во имя Успения Божьей Матери. Церковь дважды горела, но подвижник каждый раз восстанавливал ее и украшал иконами.
К Иову стали сходиться иноки, ищущие пустыннического жития, и так образовался скит — небольшая, уединенная обитель. Для собравшейся братии Иов был примером смирения и послушания. В жаркий полдень он сам пас монастырский скот, отправляя пастухов на отдых. Он сам строил монахам кельи и сам клал печи, да такие, что «угару в зимнее время отнюдь не бывало».
За праведное житие новгородский митрополит удостоил пустынника священнического сана. Но братия не оценила подвиги Иова. Иноки ненавидели его заплатанную, «многошвенную» одежду, гнушались его благотворительностью. Им казалось, что настоятель обрекает их на голодную смерть, раздавая хлеб сирым и убогим. Не желая пререкаться с недовольными, Иов тайно покинул обитель, не взяв ни пищи, ни одежды.
После долгих скитаний он пришел на место, называемое Ракова пустынь (ныне деревня Раково Зубцовского р-на Тверской обл.). Поставив здесь крест и избушку, Иов предался самым суровым подвигам отшельничества, питаясь «вершием дубовым». Но и на сей раз люди прослышали о праведнике. И вновь к нему собрались иноки «от далечайших стран», и вновь образовалась обитель.
На деньги благочестивых доброхотов в ней была построена церковь во имя Покрова Богородицы. Так возникла Покровская Ракова пустынь. И как прежде настоятель трудился на пользу братии: рубил дрова, молол жито, носил воду, стирал одежду для престарелых монахов, словом, служил всем, «яко истовый раб и пленник».
Как-то, желая поклониться мощам святых московских чудотворцев, Иов отправился на богомолье в столицу. О славном подвижнике прослышал патриарх Филарет и пожелал с ним познакомиться. Он пригласил чернеца в свои хоромы, угостил обедом и расспросил о его житии. Рассказ Иова восхитил архипастыря. Он благословил пустынника «за толикий труд иночества» остаться в Москве и быть патриаршим келейником.
Некоторое время Иов жил в столице, но, «не восхотев славы сей маловременной», тайно ушел в Могилевскую пустынь. Братия, прежде ненавидевшая его, примирилась со своим первым настоятелем. В этом удаленном скиту он жил до самой кончины патриарха Филарета в 1633 году. Лишь после этого Иов покинул Могилево и отправился на поиски нового места для уединенного жития. Такое место он нашел на Красных горах.
Но и здесь Иов не смог укрыться от людей, желавших иметь его духовным отцом и учителем. Собравшаяся братия построила возле убежища праведника храм во имя святого Николы Чудотворца, отчего новая обитель прозвалась Никольской Красногорской пустынью (ныне деревня Никольская Пустынь Зубцовского р-на Тверской обл.).
Когда в 1640 году скончался патриарх Иоасаф, царь Михаил Федорович пригласил Иова в Москву на Собор, созванный для выборов нового главы Русской Церкви. Был брошен жребий, павший на двух кандидатов: архимандрита Иосифа и старца Иова. Государь желал видеть патриархом Иова и всячески принуждал его принять святительский сан. Старец же «не восхотел пустыню оставить» и бежал из столицы на Красные горы, где мирно жил до восшествия на патриарший престол Никона.
Когда Никон начал богослужебную реформу, Иов оказался в числе противников патриарха. В1654 году на Руси свирепствовала страшная моровая язва (чума). И старец отправился в паломничество в Киев «помолиться о нашедшем серпе немилостивом на русскую землю морового поветрия». Поклонившись мощам древних подвижников, почивающим в пещерах Киево-Печерской лавры, Иов вернулся в Никольскую обитель.
Но жить здесь было небезопасно: Никон силой насаждал по всей Руси новые богослужебные обряды. «Повесть» говорит об этом образно: «Змий лукавый, отступник льстивый паки воздвигает бурю велию, на всю российскую землю мятеж, паче же на Церковь Божию». И снова пустынник с учениками отправляется в странствие.
По верному замечанию историка В.Г. Дружинина, Иов «представлял из себя тип древнего отшельника, стремившегося провести остаток дней своих спокойно, в вере отцов. Он не пропагандировал своих убеждений; поэтому, боясь принуждений к перемене обрядов, он удалялся из одного монастыря в другой, ища мирного пустынного жития. Иов весьма походил на древнерусских пустынножителей, невольных колонизаторов страны, основателей обителей»[82].
На южном рубеже Руси, на Льговских горах, обрел Иов новое место для «мирного пустынного жития». Было оно «угодно и красно ко вселению иноческого пребывания и к монастырскому строению полезно». Помолившись, монахи начали копать в горах пещеры, расчищать лес и засеивать поля. В новой обители были построены храм во имя святого великомученика Димитрия Солунского, большая трапезная палата и множество келий.
Рядом с монастырем возникла слободка (ныне город Льгов Курской обл.), которую населили старообрядцы, бежавшие от преследования светских и духовных властей. От нападений крымских татар обитель и слободку защищал крепкий частокол с башнями и бойницами.
В 1667 году Льговский монастырь успешно отразил набег татарского войска. В плен было взято более семидесяти крымчаков, которых отослали к царю Алексею Михайловичу. «Повесть» сообщает, что «великий государь, слышав таковое побеждение сопротивных от преподобного отца нашего, зело удивился, яко при его державе такое чудо бысть». Царь послал Иову шесть больших пушек, триста мушкетов, «пороховой казны и свинцу довольно» и даже четыре знамени «золотых, по атласу шитых».
Впрочем, частокол и башни обороняли монастырь не только от татарских полчищ, но и от государевых войск. Все-таки для властей Иов был «раскольником и Церкви Божией противником». В 1672 году к обители подходил отряд московских стрельцов под командованием стольника Стефана Нащокина, посланный для розыска и поимки «беглых христиан»-староверов.
Хотя разорения монастыря удалось чудом избежать, Иов понял, что и здесь небезопасно оставаться. В 1674 году он покинул Льговские горы и ушел на «славный, тихий Дон», к вольным казакам, которые крепко держались «древлего благочестия» и многажды приглашали старца к себе, «дабы шел до мест их и освятил грады их пришествием своим».
Перед этим он в последний раз побывал в Москве и посетил в темнице опальную инокиню Феодору — прославленную боярыню Морозову. В «Житии» Морозовой рассказывается, как она, узнав, что Иов находится в столице, просила начальника тюремного караула: «Егда бех в дому моем, во едином от сел наших служаше некий священник, старый сый, и бяше милость наша к нему. Ныне лее слышах, яко зде он. Жаль ми его, старости ради! Аще есть твоя милость к нашему убожеству, повели, да призову его»[83].
Начальник разрешил Иову прийти в темницу и причастить узницу. Встреча с боярыней так растрогала пустынника, что до самой смерти он не мог без слез вспоминать «великое страдание великой госпожи».
На реке Чир, притоке Дона, старец основал свою последнюю обитель. Первоначально иноки, инокини и миряне жили вместе. Это не нравилось старцу, и он основал особую женскую обитель в двух верстах от мужской.
В мужском монастыре Иов построил храм во имя Покрова Богородицы и украсил его «святыми иконами, и книгами, и ризами, и всею церковною красотою, яко же подобает». Но подвижник не успел освятить церковь: 9 мая (по другим данным — 27 февраля) 1681 года он скончался…
Почувствовав приближение смерти, Иов призвал братию и обратился к ней с последним поучением: «Блюдите заповеди Божии, храните предание святых апостол и святых отец семи Соборов вселенских, и монастырский чин весь по преданию отеческому творите».
Также заповедал, чтобы ученики через три года раскопали его могилу и, если обретут его тело нетленным, то пусть по-прежнему держатся «древлего благочестия», а если тело истлеет, то пусть не ходят «тем путем». Затем Иов пожелал принять схиму, причастился, трижды перекрестился и почил со словами: «В руки Твои, Господи, предаю дух мой».
Весь Дон оплакал кончину праведника. А братия «со слезами и сокрушенным сердцем» похоронила своего наставника там, где он сам выбрал себе место, — в храме, близ правого клироса. И вскоре, как рассказывает «Повесть», от гробницы Иова стали совершаться многие чудеса: «слепым прозрение, глухим слышание, немым глаголание, бесным очищение и всяким недугам исцеление».
В 1689 году кочевники-калмыки, которых царская власть использовал для борьбы с «раскольниками», зажгли степь, отчего погорел и Чирский монастырь. Когда разбежавшиеся монахи вернулись на пепелище, то с радостью обнаружили, что в сгоревшей дотла церкви осталась совершенно целой гробница Иова.
Было решено вскрыть могилу и освидетельствовать мощи старца. И хотя прошло восемь лет со дня его кончины, тело Иова, схима и ризы обрелись совершенно целыми и чудесно благоухающими. Только не доставало одного пальца на руке и одного на ноге: «ибо свойственно есть земле свою часть взять».
Спустя много лет, в 1731–1733 годах, по доношению Военной Коллегии Святейший Правительствующий Синод расследовал дело о «раскольниках старой веры святого Иова, мощи которого лежат нетленны на Чиру»[84].
На Чир были посланы казаки и священники «для осмотра нетленных мощей». Местные атаманы «объявили» гробницу подвижника, которая была открыта, но «мощей нетленных не явилось, только лежали мощи сухие голые», то есть кости. Надо полагать, затем останки старца были сожжены: так обычно поступали власти со старообрядческими святынями в XVIII веке.
Но память об Иове укрепляла казаков в верности старообрядчеству: три века Область Войска донского была оплотом «древлего благочестия». Не угасала на Дону и монашеская жизнь.
Большевицкое расказачивание нанесло страшный урон донскому старообрядчеству, от которого оно не оправилось до сих пор. Многие священники и иноки были репрессированы, многие храмы закрыты, все монастыри разрушены. Последняя донская инокиня — столетняя схимница Еликонида — умерла в наши дни. С ее кончиной прервалась подвижническая традиция, основанная Иовом.
ГЛАВА VII
ВЕРУЙТЕ, ЛЮДИ, ПО-НАШЕМУ!
В июле 1645 года умер от «водяной болезни» царь Михаил Феодорович Романов, и на престол вступил его сын — юный Алексей Михайлович. В августе из Москвы в Лондон отправилось посольство, возглавляемое дворянином Герасимом Семеновичем Дохтуровым. Его целью было оповещение о воцарении нового государя и разведывание «всяких вестей» из области международной политики.
Посещение Англии нашим посольством пришлось на период острого конфликта между королем Карлом I и парламентом. Дохтуров не был допущен к монарху и полгода оставался почетным гостем парламента и торговых компаний. В 1646 году посольство вернулось на Русь. И Дохтуров, как тогда было принято, описал свое путешествие в особом «статейном списке»[85].
Из этого описания в Москве узнали об одной из причин противоборства между королем и парламентом: Карл I сочувствовал «папежской вере» (католичеству), а «думные люди» (парламентарии) поддерживали радикальных протестантов — пресвитериан и индепендентов. Монарх хотел «владеть всем королевством по своей воле», а члены парламента требовали, чтобы «ему веру держать одну с ними». Это противостояние вылилось в гражданскую войну, закончившуюся в 1649 году казнью Карла I. Новым правителем Англии — лордом-протектором — стал лидер радикальных протестантов Оливер Кромвель (1599–1658).
В годы войны частыми и обычными были казни инаковерующих — католиков и умеренных протестантов, и русские послы отметили это. Осматривая знаменитый Лондонский мост, Дохтуров обратил внимание на воткнутые копья, «а на копьях многие человеческие головы». Эти головы, пишет посол, принадлежали людям, казненным «за веру, кои с королем вместе». Также он стал очевидцем сожжения собранных отовсюду икон и других реликвий «папежской веры» на улице Чипсайд, неподалеку от дома, где жили русские.
Вряд ли Дохтуров и читатели его «статейного списка» могли предположить, что вскоре волна казней «за веру» захлестнет и Московское царство, а на улицах наших городов запылают костры из икон и книг, содержащих в себе «оказательства раскола».
Начавшиеся в середине XVII столетия гонения на староверов были неоправданны и бессмысленны. За века преследований старообрядцы ни разу не оказали сопротивления властям, ни разу не поднялись с оружием в руках на защиту веры. Их протест всегда был пассивным. Староверы снимались с насиженных мест, уходили из городов и деревень в леса и степи, бежали за приделы Руси, но никогда не бунтовали против своего царя, к которому всегда испытывали искренние верноподданнические чувства.
Если же старообрядцы и брались за оружие, как, например, во время восстания Пугачева, то не для защиты и утверждения старой веры, а для выражения недовольства деспотизмом власти, крепостным состоянием, областными управителями и чиновниками, стеснением свободы и тягостью податного состояния…
После смерти Алексея Михайловича на престол вступил его сын Феодор Алексеевич. Он процарствовал шесть лет и умер 27 апреля 1682 года, не оставив наследника. В Кремле началась борьба за власть.
Алексей Михайлович был дважды женат. Первой его супругой была Мария Ильинична из старинного рода Милославских. Она умерла в 1669 году, а через два года государь снова женился. Второй супругой самодержца стала Наталья Кирилловна из незнатного рода Нарышкиных. От первой жены царь имел нескольких детей, в том числе сыновей Феодора (1661–1682) и Иоанна (1666–1696) и дочь Софью (1657–1704). От второй жены — сына Петра (1672–1725) и двух дочерей.
Милославские хотели, чтобы царем стал Иоанн Алексеевич. Нарышкины желали видеть на престоле малолетнего Петра Алексеевича. А царевна Софья, умная, властная и честолюбивая женщина, сама хотела править страной. Царевич Иоанн был болезненным и безвольным юношей, совершенно неспособным управлять государством. И бояре объявили новым правителем царевича Петра — крепкого, развитого мальчика.
Софья поняла, что теперь ей уготована обычная безрадостная судьба царских дочерей — насильственный постриг и скучная жизнь в монастыре. Но она не хотела смиряться с этим, она мечтала о власти. Царевна решила захватить престол, призвав к восстанию царское войско — стрельцов.
Стрельцы давно роптали, недовольные службой. Они уже не раз заявляли протесты по поводу своего непрерывно ухудшавшегося положения, имущественного и правового. При Алексее Михайловиче стрельцы потеряли ряд весьма существенных привилегий. Их обязали платить пошлины, оброки и налоги. Столь же сильное недовольство вызывали непорядки в выплате жалования, его сокращение с 10 до 6 рублей.
Начальники войска, пятидесятники, сотники, пятисотники и полковники, злоупотребляли своим положением. Например, на полковника Семена Лукьяновича Грибоедова стрельцы жаловались правительству, что он им «налоги, и обиды, и всякие тесноты чинил», «бил их жестоким бои», «бил батоги ругательством», отобрал у них земли, «которые им отведены под дворы», и на тех землях «построил загородные огороды». На этих огородах Грибоедов заставлял «работать в неволю» не только стрельцов, но и их жен, и детей. Полковник посылал подчиненных «в деревни свои прудов копать, и плотин и мельниц делать, и лес чистить, и сена косить, и дров сечь». Кроме того, командир удерживал из жалования рядовых «многие деньги и хлеб»[86].
Такое положение было во всех полках. Еще при жизни царя Феодора Алексеевича стрельцы выражали недовольство, подавая государю челобитные и собираясь на «круги», наподобие казачьих. На «кругах» они договаривались о выступлении против правительства и давали «обещание крепкое» — всем стоять заодно, а «кто в слове не постоит, и того казнию смертною казнить». Также стрельцы «написали роспись за своими руками — кольке на полковниках взять государевы казны»[87], то есть сколько взять с командиров за их притеснения и обиды.
Пользуясь возмущением воинства, агенты Софьи распространяли слухи, что под властью Нарышкиных стрельцов ждут новые притеснения и лишения. Также поговаривали, что братья царицы Натальи Кирилловны — Иван и Афанасий — хотят извести царевича Иоанна и захватить власть.
Поделиться книгой: