Девять хвостов небесного лиса (Ку-Ли)

Значит, он для нее «Олежек». Интересный расклад.

Поняла. Осеклась.

Глаза в глаза.

− Жены обычно мало что про дела мужей знают. Особенно бывшие. Любовницы — другой расклад.

− Ревнуешь? — Марга улыбнулась, ступив на твердую почву.

− К прошлому не ревнуют, ревнуют к будущему. Но ты меня удивила.

− Ну что за жизнь! − она щелкнула зажигалкой. − Только, думаешь, наладилось — и все кувырком!

− Сама проговорилась.

− Я и не скрывала, − Марга была невозмутима. − Олежек давно клинья подбивал, когда еще у вас жила. Сопротивлялась, сколько могла, но потом устала. Он ведь угрожал меня выгнать. А потом взял да и подружку твою привел. Помнишь, как все было?

Если бог хочет наказать, то дает тебе хорошую память. В тот момент, когда Алла вошла в мой дом, меня уже увезли. Я содрогнулась, вспомнив собственную грязную тушку, скрученную ремнями.

− Мне пришлось уйти. Они были очень рады, кстати. Дочь твоя даже вещей не дала собрать. Выставила на улицу, в чем была. Чего молчишь-то?

− Слушаю.

− Правильно. Слушай.

− И сколько вы уже с ним?

− Какая разница?! Так, время от времени развлекались. Я его пару лет назад снова встретила, − еще щелчок зажигалки. − Былые чувства вспыхнули вновь… Твой муж — сволочь высшей пробы.

− Был.

− Но денег дал. Тебя уговорил. За что ему посмертное человеческое спасибо. И хватит о нем, ладно?

Мелькнул змеиный язычок.

− Работаешь с завтрашнего дня, − Марга перешла на деловую волну. − В салон — к десяти. В половине одиннадцатого у тебя запись. Больше не пей. Тебе на сегодня достаточно. Как раз к утру в нужной форме будешь. Мы тебе такой пиар сделаем, будешь в полном шоколаде.

Представила себя в шоколаде. Не сказать, что приятно.

− Может, зря мы это затеяли? Ведь рано или поздно сорвусь. И что ты тогда со мной будешь делать?

− В салоне нарколог есть. Выведет, куда надо. Хочешь — в астрал, хочешь — в нирвану. Доставит быстро и без проблем. Для тебя — бесплатно. Бонус от фирмы. Так что не дрейфь. Пара любовных приворотов или что там тебе заказали, и никаких проблем − войдешь во вкус.

На пороге оглянулась — легкая, красивая, грациозная:

− И знаешь что, дорогая? Олежека не жалей. По делам своим получил. Воздалось сволочи.

− По каким делам?

− А то ты не знаешь!

− Он мне про свои дела не рассказывал.

− Странно… Впрочем, теперь неважно. Про дела его забудь.

Так, проблемы в бизнесе. Все в прошлом. В последнее время он был совсем никакой. Блеклый, суетный, пить стал. Не как ты, конечно, но без похмелья не обходилось. Деградировал, в общем.

Стопка водки задрожала в руке:

− Марга! Почему не сказала? Я бы ему помогла!

− А что говорить? — она прошлась на каблуках, охорашиваясь.

− Чем бы ты ему могла помочь, если себе не можешь? Да и на кой черт он тебе сдался? Даже в постели стал никакой. Так что забудь. Похоронили, и ладно. Перед тобой сейчас совсем другие задачи. Ты же пророчица! Вот и занимайся своим делом!

* * *

Впервые я увидела Маргу на лестнице собственного дома. Соплюха, жалась к батарее, согреваясь. От одежды шел пар. Рваные кеды набухли от влаги и пованивали. Вторые сутки дождь.

Учуяв свежий табачный дым, соплюха повела носом:

− Тетенька, дайте закурить… А прикурить?.. Сигареты у вас, тетенька, вкусные.

− Обыкновенные.

− И обыкновенное может быть вкусным. Неважно, что оно обыкновенное, правда? Главное, что оно доставляет удовольствие.

− Странное заявление для тинэйджера.

− Мне семнадцать, − она зябко повела плечами. — И причем тут возраст? Кто много видел, мало плачет.

− Лопе де Вега.

Она сделала вид, что поняла:

− Ну да, Вега… Вот и дядя Митя то же самое говорил, пока не помер. Он много поговорок знал — образованный. Выпьет, и давай из классики шпарить. Король Лир там, Йорик. Шекспира уважал.

− А от чего твой дядя Митя помер? От водки?

− Под поезд сиганул. Афишу увидел, и сиганул. Даже не знаю, чего он в той картинке такого разглядел. Афиша как афиша.

«Вишневый сад» в новом составе. Чего он взвыл? Стоял и плакал, я его еле оттащила. Неприлично, когда мужчина плачет, правда?

− Слезы — слабость?

− Наедине с собой — куда ни шло. Но на людях! Зачем давать оружие против себя?

− Так что там с дядей Митей твоим?

− Да ничего, − она закурила еще сигарету. — Несколько дней молчал, потом хлопнул для храбрости − и под поезд. Плохая смерть. Грязная. И людей подвел — состав задержали на два часа, пока его с рельсов соскребали. Люди-то причем? Они же деньги потратили, билеты купили, а тут дядя Митя в роли Анны Карениной.

− Тебе разве не жаль дядю Митю?

− А чего жалеть? Его ж никто под поезд не толкал. И пить не заставлял. Ну, досталось роль другому. Ну? Сам все решил. Только с ним проще было — мужики не приставали, думали, что я с дядей Митей сплю. А как помер, сразу лапать стали. Пришлось уйти из подвала. Подвал хороший, там горячая вода течет, можно помыться, одежду постирать.

− Родители есть?

− Я ими не интересуюсь, − солгала она. − Живут и живут. Я давно сама по себе. Вот как школу закончила…

− Как же родители тебя отпустили?

− Я для них — позор. На выпускном выпила немного, с пацанами гулять пошла, они меня и… Очнулась на скамейке возле родного дома. Отчего, думаю, платьице мое белое в алых разводах, трусы порваны? Мать в истерике. Мол, тварь подзаборная. Отцу по барабану, но к истерике присоединился. Так я в институт и не поступила — из дому ушла. Лето прожила за городом — ягоды, грибы, речка. Осенью обратно в Питер перебралась. Пришла домой — а там замок новый. И мне места как бы нет. Сначала, конечно, помыкалась, потом втянулась — привыкла, сама по себе. Делаю, что хочу. Только кушать иногда хочется.

Именно тогда это и случилось.

Серый столбик пепла — теплый и горький — вместе с алой капелью упал на ступени. Настоящее смирилось перед будущим.

Дар сам рванулся навстречу жертве. Я не стала удерживать.

Впервые за много недель почувствовала свое «я» − свободное, живое, пусть и не похожее на других, но живое.

Подобно бутону, пророчество медленно и сладко раскрывалось, сила росла и крепла, легко подчиняя себе все тело. Останови кто в тот момент − убила бы.

Соплюха вздрогнула и застыла. Глаза распахнулись, принимая вторжение.

Есть судьбы, в которые нельзя вмешиваться: сделаешь только хуже. Я и до Марги встречала таких же мытарей − обреченных, искалеченных от рождения и разрушающих все вокруг, и прежде всего, самих себя. Но у этой девочки была особая — обжигающая − сила. Дай ей волю — от мира мало что осталось бы.

Черный клубок, разматывающийся по спирали. Липкие ядовитые нити. Осторожно их распутала, пытаясь увидеть хоть малейший проблеск света. Ничего. Тьма. Агрессия. Ненависть. Все, к чему прикасалась эта девочка, превращалось в пепел и боль. И кровь, очень много крови. Цепочка мертвых имен. Я на мгновение замерла, когда поняла, ЧТО стало с родителями Марги. И ЧТО на самом деле произошло с дядей Митей. И ЧТО могло произойти со мной.

Почуяв атаку, чужое «я» забилось испуганной птицей, стараясь вырваться. Но я цепко держала. На седьмой спирали открылось сплетение наших судеб — ее и моей. Ничего хорошего эта встреча ни ей, ни мне не сулила. Дальше нить распадалась на две тонкие, почти невидимые. Оставь я тогда все, как есть, Марга в тот же вечер погибла бы. А с ней ушло бы и зло, предначертанное ей и мне от рождения.

Отпустить бы ее тогда. Отпустить и забыть. Встретились и разминулись. Я заколебалась. Уйти? Но тут увидела второе ответвление — тоненькое, едва державшееся на клубке судьбы. Дарующее право на равновесие.

Ее нужно только удержать, отогреть и дать проблеск надежды. И я дала шанс, вопреки всему тому, что увидела. И, прежде всего, вопреки себе.

Качало от слабости. Ноги не слушались. Споткнувшись, я вцепилась в узкое — на удивление сильное — плечо. Она не дернулась. Смотрела на меня задумчиво. И в этом взгляде — понимание того, что с ней сейчас произошло.

− А вы ведь пьете, − сказала она.

− Раньше. Теперь нет. Завязала.

− Это вы так считаете. Впрочем, дело ваше: пить или не пить. Лучше про другое скажите. Как вы ТАК делаете?

− Сама не знаю. Просто Дар — видеть прошлое и будущее. Извини, если причинила боль.

− Какие политесы! У меня все нутро наизнанку, но это не боль, а так… полезный опыт. Мозговая клизма.

Я убрала руку с ее плеча. На коже набухал волдырь. Ожог.

− Не думала, что я такая, − сказала Марга — Одно дело догадываться, другое — знать. Но мне нравится. Спасибо, тетенька.

− Хочешь есть? — я посмотрела на приоткрытую дверь в квартиру. По ту сторону, пылая от ненависти и ревности, к нашей беседе прислушивалась Лялька.

Марга проследила за моим взглядом.

− А дадите?

− Дам. Только тетенькой меня не зови.

− Договорились.

Так я привела ее в дом.

* * *

Если мать не любит сына, то его не станут любить ни жена, ни дочь, ни любовница. Так писал один сербский писатель, и был прав.

Но если мать не любит дочь? Станет ли дочь счастливой, и будут ли ее любить?

Мой отец — хороший и нескладный человек — умер, когда мне было десять лет. Быстро и прозаично. Сидел за столом и вдруг стал заваливаться. Пролил кофе. Я смочила салфетку и аккуратно протерла. С тех пор не могу видеть разлитый кофе.

Маман переживала вдовство недолго. Все и так шло к разводу, смерть отца случилась вовремя, избавив от выяснения отношения и дележа скудного имущества. Выдержав полгода, она ринулась на поиски женского счастья, предоставив меня самой себе.

− Ты уже взрослая, − красила губы новой польской помадой, потому голос слегка не похожий, смазанный. — Вполне можешь позаботиться о себе. Деньги на тумбочке — это тебе на неделю.

− А ты?

− Что я?

− Разве сегодня не придешь?

− Зависит от обстоятельств. Ключи у тебя есть. Деньги есть.

Не забывай иногда посещать школу. Тебе нужен аттестат.

Я довольно быстро приняла новые правила. Хочешь есть — купи продуктов и приготовь обед. Хочешь спать − стели постель и ложись. Хочешь быть в чистом — постирай. Хочешь не иметь проблем — делай уроки.

Когда маман приходила не одна, то запирала меня в дальней комнате. Прислушиваясь к приглушенным звукам, я с неудобной лежанке считывала тени на потолке. Ее кавалеры не представляли никакого интереса: я точно знала, сколько продлится тот или иной роман, и чем он окончится.

Она часто ошибалась. Но только при крупных ставках. В мелочах была на удивление прозорлива. Шла по жизни легко, почти играючи, не замечая на своем пути самого важного и прикрывая собственную никчемность располагающими улыбками и стрекозиной суетой.

Будучи ребенком, я ее боготворила. Став старше, поняла: детская привязанность — еще не любовь. Мы всегда были чужими.

И это причиняло боль. Мне, не ей.

* * *

В который раз посмотрела на телефон: ну, давай же, не тяни! звони, черт бы тебя побрал!