Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.

Николай Александрович ЗЕНЬКОВИЧ

МИХАИЛ ГОРБАЧЁВ: ЖИЗНЬ ДО КРЕМЛЯ

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

Глава 1

Семейные корни

По православному обычаю, после появления на свет, а это случилось 2 марта 1931 года, Мария Пантелеевна Горбачёва тайно крестила своего первенца Виктора, наречённого так при рождении, в церкви. Батюшка дал ему имя Михаил, вопреки тому, которым назвали его в семье. Об этом наш первый президент страны, теперь уже бывший, как-то рассказывал, причём почему-то чуть ли ни с огромным удовлетворением. По всей вероятности, мотивы такого удовлетворения в том, что имя Михаил происходит от библейского — «равный Богу», или «Божественный».

Ещё об имени. Дома, в семье, Раиса Максимовна называла его Миня. При посторонних — по имени-отчеству.

Будучи не у дел, Михаил Сергеевич часто обращается к истории своей семьи, микромир которой, её искания, испытания и потери он связывает с макромиром человеческой драмы «большой истории». Но это уже на пенсии. В годы же карьерного взлёта, заполняя на очередном витке служебного продвижения всевозможные анкеты, листки по учёту кадров, излагая автобиографию, Михаил Сергеевич о некоторых жизненных перипетиях близких предков предпочитал умалчивать.

Его предки — горстка украинских крестьян, — спасаясь от голода, основали в 1861 году поселение: три тысячи жителей Привольного были удалены от всех центров цивилизации. Так, Ставрополь, «префектура» этого края на Северном Кавказе, находится в 160 километрах от Привольного, ближайший вокзал — на расстоянии 50 километров. Что касается Москвы, то это был совсем другой мир: 1600 километров, 24 часа на поезде.

Дед генсека по матери: «Являясь врагом ВКП(б) и советской власти…»

«Дед мой, Пантелей Ефимович Гопкало, революцию принял безоговорочно, — вспоминал в 1995 году Михаил Сергеевич. — В тринадцать лет он остался без отца, старший среди пятерых. Типичная бедняцкая крестьянская семья. В Первую мировую войну воевал на Турецком фронте. Когда установилась Советская власть, получил землю. В семье так и звучало: «Землю нам дали Советы». Из бедняков стали середняками. В 20-е годы дед участвовал в создании в нашем селе ТОЗа — товарищества по совместной обработке земли. Работала в ТОЗе и бабушка Василиса Лукьяновна (её девичья фамилия Литовченко, её родословная своими корнями тоже уходила на Украину), и совсем ещё молодая тогда моя мать Мария Пантелеевна».

В 1928 году дед будущего генсека и президента вступил в ВКП(б), стал коммунистом. Он принял участие в организации местного колхоза «Хлебороб», был его первым председателем.

На совещаниях в ЦК говорливый генсек любил вспоминать эпизоды своего детства. Однажды на Политбюро, когда обсуждался его доклад, разговор коснулся коллективизации, и в моём блокноте появилась такая вот запись: «М.С.: Я спрашивал свою бабушку Василису Лукьяновну:

— Как там, бабушка, колхозы создавали? — Она очень любила меня, потому что единственный внук. Она говорит:

— Люди так говорили: вот чёрт те Гопило, что он затеял?

Я говорю:

— У нас с колхозами как шло?

— Да как, — говорит, — всю ночь твой дед гарнизует, гарнизует (организует. — Н.3.), а наутро все разбиглись…»

Подобных записей за время работы в ЦК КПСС в 1985–1991 годах сделано немало. Более десяти лет пролежали они в моём архиве. Теперь, как говорится, лягут в строку.

В 30-е годы дед Горбачёва возглавил колхоз «Красный Октябрь» в соседнем селе, в 20-ти километрах от Привольного. И пока внук не пошёл в школу, он в основном жил с дедом и бабушкой. Там для него вольница была полная.

— Любили они меня беззаветно, — вспоминал Михаил Сергеевич. — Чувствовал я себя у них главным. И сколько ни пытались оставить меня хоть на время у родителей, это не удалось ни разу. Доволен был не только я один, не меньше отец и мать, а в конечном счёте — и дед с бабушкой.

В детстве он ещё застал остатки быта, который был характерен для дореволюционной и доколхозной российской деревни. Саманные хаты, земляной пол, никаких кроватей — спали на полатях или на печи, прикрывшись тулупом или каким-нибудь тряпьём. На зиму, чтоб не замёрз, в хате помещали и телёнка. Весной, чтоб пораньше цыплят вывести, здесь же сажали наседку, а часто и гусынь.

— С нынешней точки зрения, бедность невероятная, — сокрушался Михаил Сергеевич. — А главное — тяжёлый, изнурительный труд. О каком «золотом веке» российской деревни говорят наши современные борцы за крестьянское счастье, я не понимаю. То ли эти люди вообще ничего не знают, то ли сознательно врут, то ли у них отшибло память.

В доме деда Пантелея Ефимовича он впервые увидел на грубо сколоченной книжной полке тоненькие брошюрки. Это были Маркс, Энгельс, Ленин, издававшиеся тогда отдельными выпусками. Стояли там и «Основы ленинизма» Сталина, статьи и речи Калинина. А в другом углу горницы — икона и лампада: бабушка была глубоко верующим человеком. Прямо под иконой на самодельном столике красовались портреты Ленина и Сталина. Это «мирное сосуществование» двух миров нисколько не смущало деда. Сам он верующим не был, но обладал завидной терпимостью. Авторитетом на селе пользовался колоссальным.

— Знаете, какая любимая шутка была у моего деда? — спрашивал, чтобы разрядить обстановку, Михаил Сергеевич. — «Главное для человека — свободная обувь, чтобы ноги не давило».

Первое потрясение, которое он пережил мальчишкой, — арест деда. Его увезли ночью. Бабушка Василиса переехала в Привольное к отцу и матери Михаила.

— Помню, как после ареста деда дом наш — как чумной — стали обходить стороной соседи, и только ночью, тайком, забегал кто-нибудь из близких. Даже соседские мальчишки избегали общения со мной. Теперь-то я понимаю, что нельзя винить людей: всякий, кто поддерживал связь или просто общался с семьёй «врага народа», тоже подлежал аресту. Меня всё это потрясло и сохранилось в памяти на всю жизнь.

Прошло много лет, но, по его словам, даже тогда, когда он был секретарём горкома, крайкома партии, членом ЦК и имел возможность взять следственное дело деда, не мог перешагнуть какой-то психологический барьер, чтобы затребовать его. Лишь после августовского путча попросил об этом Вадима Бакатина.

Всё началось с ареста председателя исполкома Молотовского района: его обвинили в том, что он якобы является руководителем «подпольной правотроцкистской контрреволюционной организации». Долго пытали, добивались, чтобы назвал участников организации, и он, не выдержав пыток, назвал 58 фамилий — весь руководящий состав района, в том числе и деда Миши, заведовавшего, по словам Михаила Сергеевича, в то время районным земельным отделом (по другим сведениям, Пантелей Ефимович возглавлял районное заготовительное управление):

Из протокола допроса Топкало Пантелея Ефимовича:

«— Вы арестованы как участник контрреволюционной правотроцкистской организации. Признаёте себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Не признаю себя виновным в этом. Никогда не состоял в контрреволюционной организации.

— Вы говорите неправду. Следствие располагает точными данными о том, что вы являетесь участником контрреволюционной правотроцкистской организации. Дайте правдивые показания по вопросу.

— Повторяю, что не был я участником контрреволюционной организации.

— Вы говорите ложь. Вас уличают ряд обвиняемых, проходящих по этому делу, в проводимой вами контрреволюционной деятельности. Следствие настаивает дать правдивые показания.

— Категорически отрицаю. Никакой контрреволюционной организации не знаю».

Из обвинительного заключения:

П.Е. Гопкало вменялось в вину: «а) срывал уборку урожая колосовых, в результате чего создал условия для осыпания зерна. В целях уничтожения колхозного скотопоголовья искусственно сокращал кормовую базу путём распашки сенокосных угодий, в результате колхозный скот довёл до истощения; б) тормозил развитие стахановского движения в колхозе, практикуя гонения против стахановцев…

На основании изложенного обвиняется в антисоветской деятельности в том, что, являясь врагом ВКП(б) и Советской власти и будучи связан с участниками ликвидированной антисоветской правотроцкистской организации, по заданию последней проводил вредительскую подрывную работу в колхозе «Красный Октябрь», направленную на подрыв экономической мощи колхоза…»

За что расстреляли деда Раисы Максимовны

М. Горбачёв (1995 г.):

«Бакатин прислал мне и второе дело — на деда Раисы Максимовны — Петра Степановича Параду, арестованного на Алтае в 1937 году.

Между Ставропольем и Алтаем тысячи километров, но вопросы и обвинения писались как под копирку».

Из протокола допроса П.С. Парады, деда супруги будущего генсека (3 августа 1937 г.):

«— Следствие достаточно располагает данными, уличающими вас в том, что вы, находясь в колхозе, занимались контрреволюционной агитацией, направленной против всех проводимых мероприятий, против Советской власти…

— Находясь в колхозе, никакой контрреволюционной агитацией не занимался, виновным себя в этом не признаю.

— Будучи в колхозе после исключения из колхоза, находясь на производстве, вы систематически агитировали трудящихся, колхозников и рабочих, во-первых, против коллективизации, против стахановского движения, старались разлагать трудовую дисциплину в колхозе.

— Против Советской власти я никогда не выступал, также не выступал и не агитировал против коллективизации».

«Не правда ли, похоже? — спрашивал Михаил Сергеевич. — Только кончились эти дела по-разному. На обвинительном заключении по делу крестьянина Парады прокурор написал о своём согласии, и по постановлению «тройки» Пётр Степанович был расстрелян. Справку о его реабилитации семья Раисы Максимовны получила лишь в январе 1988 года».

Однако Раиса Максимовна почему-то ни в одной своей автобиографии не указывала о расстрелянном антисоветчике деде. Даже когда вступала в КПСС.

С делом деда Горбачёва Гопкало, к счастью, получилось по-иному. Следствие продолжалось четырнадцать месяцев. Закончили его в сентябре 1938 года и послали в Ставрополь. Какой-то чиновник прокуратуры черкнул на нём: «С заключением согласен». Но помощник прокурора края написал, что «не находит в деле Гопкало П.Е. оснований для квалификации его действий по ст. 17, 58 пункт 7, 11, т.к. причастность Гопкало к контрреволюционной организации материалами следствия не доказана». Он предложил переквалифицировать обвинение со ст. 58, означавшей в то время верный расстрел, на ст. 109 — должностные преступления. Но тут началась чистка органов НКВД, начальник Молотовского райотдела застрелился, и в декабре 1938 года деда освободили вообще. Он вернулся в Привольное и в 1939 году был вновь избран председателем колхоза. Этот эпизод тоже сохранила мальчишеская память:

— Хорошо помню, как зимним вечером вернулся дед домой, как сели за струганый крестьянский стол самые близкие родственники, и Пантелей Ефимович рассказал всё, что с ним делали. Добиваясь признания, следователь слепил его яркой лампой, жестоко избивал, ломал руки, зажимая их дверью. Когда эти «стандартные» пытки не дали результатов, придумали новую: напяливали на деда сырой тулуп и сажали на горячую плиту. Пантелей Ефимович выдержал и это, и многое другое. Те, кто сидел вместе с ним в тюрьме, потом говорили мне, что после допросов отхаживали его всей камерой. Сам Пантелей Ефимович поведал обо всём этом только в тот вечер и только один раз. Больше, по крайней мере вслух, никогда не вспоминал. Он был твёрдо убеждён: «Сталин не знает, что творят органы НКВД», — и никогда не винил в муках своих советскую власть. Прожил дед недолго. Умер в возрасте 59-ти лет.

Холодным ужасом веет от сцены пыток. Но… «Следователь слепил его яркой лампой…» Откуда появилась она, эта самая яркая лампа, в маленьком захолустном райцентре, где, по свидетельству старожилов, в то время и электричества-то не было? Керосиновой лампой не ослепишь… Далее. Откуда было взяться в убогом помещении районного НКВД горячей плите, на которую, по рассказу Михаила Сергеевича, сажали его деда в сыром тулупе? В служебных помещениях плит не было, как не было их и в погребах, где обычно содержали под замком арестованных. В больших городах — другое дело. Но речь-то идёт о малонаселённом посёлке.

По словам земляков Михаила Сергеевича, его дед по материнской линии был грамотным и активным человеком. Ещё в 1920 году избирался кандидатом в члены волостного Совета, настойчиво проводил политику продразвёрстки, сбора у населения зерна, тёплых вещей, скота для Красной Армии. Впоследствии он, о чём поведал троюродный брат М.С. Горбачёва Иван Васильевич Рудченко, одним из первых вступил в Коммунистическую партию и занялся организацией коммуны на селе.

Новая власть пришлась ему по душе. Впрочем, противники колхозного строя называли таких людей лентяями, голоштанниками и краснобаями. Это был довольно многочисленный слой крестьянских демагогов, не любивших трудиться на земле, привыкших драть горло на сельских сходах.

Мать Михаила Сергеевича Мария Пантелеевна, простая добрая женщина, рассказывала:

— Я иногда смотрю на моего Михаила, ну вылитый дед, Пантелей Ефимович. А как говорить начнёт, то и все — одни жесты, выражения.

Михаил Сергеевич унаследовал отцовские черты лица. А вот глаза у него — глаза бабушки Васютки. Это его бабушка по линии мамы, жена деда Пантелея. Бабушка Василиса Лукьяновна.

— У бабушки Васютки — так её звали все — были прекрасные, завораживающие чёрные глаза, — рассказывала Раиса Максимовна. — Они и «достались» Михаилу Сергеевичу — глаза бабушки Васютки.

Дед генсека по отцу: за саботаж — на лесоповал

М. Горбачёв:

«Второй мой дед — Андрей Моисеевич Горбачёв в Первую мировую войну воевал на Западном фронте, и от тех времён дома осталась фотография: сидит дед в картинной позе на вороном коне и в красивейшей фуражке с кокардой. «Что это за форма такая?» — спрашивал я. Однако дед, в ту пору уже согнутый годами, но сухой и поджарый, только отмахивался. Делались тогда такие фотографии просто: рисовали на щите коня с лихим всадником, а для лица вырезали дырку — оставалось просунуть в неё голову. (Кстати, эта традиция сохранилась и до наших дней. К ней добавилось, может быть, нечто новое, дань нынешним временам — возможность сфотографироваться рядом с любой нарисованной на щите знаменитостью.)

Судьба деда Андрея была поистине драматичной, но в то же время и типичной для нашего крестьянства. Отделившись от отца, он повёл своё хозяйство. Семья росла — родилось шестеро детей. Но беда — только двое сыновей, а землю сельская община выдавала на мужчин. Надо было с имеющегося надела получить больше, и вся семья от мала до велика денно и нощно трудилась в хозяйстве. Дед Андрей характером был крут и в работе беспощаден — и к себе, и к членам семьи. Но не всегда работа приносила результаты, на которые надеялись, — засуха за засухой. Постепенно из бедняков дотянулись до середняков. Подходило время замужества трёх дочерей, значит, нужно приданое готовить. Нужны деньги, а в крестьянском хозяйстве источник их получения один — продажа выращенного зерна и скота. Выручал ещё сад. Дед любил заниматься садоводством и со временем вырастил огромный сад — что только в нём ни росло. Он знал толк в прививках, и на одной яблоне вдруг вырастали яблоки трёх сортов. Сад приносил много пользы и был источником радости для семьи».

В 1929 году старший сын Сергей, отец Михаила Сергеевича, женился на дочери соседа — Гопкало. Сначала молодые жили в доме деда Андрея, но скоро отделились. Пришлось делить и землю. Коллективизацию дед Андрей не принял и в колхоз не вступил — остался единоличником.

В 1933 году на Ставрополье разразился голод. Историки до сих пор спорят о его причинах — не был ли он организован специально, чтобы окончательно сломить крестьянство? Или же главную роль сыграли погодные условия?

— Не знаю, как в других краях, но у нас действительно была засуха, — вспоминал Горбачёв. По всему видно, хотел соблюсти объективность. Но не удержался, съехал на критику Сталина. — Дело, однако, заключалось не только в ней. Массовая коллективизация подорвала прежние, складывавшиеся веками устои жизни, разрушила привычные формы ведения хозяйства и жизнеобеспечения в деревне. Вот что, на мой взгляд, было главным.

Помолчав, добавил:

— Плюс, конечно, жестокая засуха. Одно наложилось на другое.

В этом — весь Михаил Сергеевич. Непревзойдённый мастер словесной эквилибристики!

По его словам, голод был страшный. В их Привольном вымерла по меньшей мере треть, если не половина села.

Умирали целыми семьями, и долго ещё, до самой войны, сиротливо стояли в селе полуразрушенные, оставшиеся без хозяев хаты.

Трое детей деда Андрея умерли от голода. А его самого весной 1934 года арестовали за невыполнение плана посева — крестьянам-единоличникам власти устанавливали такой план. Но семян не было, и план выполнять оказалось нечем. Как «саботажника» деда Андрея отправили на принудительные работы на лесоповал в Иркутскую область. Бабушка Степанида осталась с двумя детьми — Анастасией и Александрой.

— А отец мой взял на себя все заботы: семья оказалась никому не нужной. Ну а дед Андрей в лагере работал хорошо, и через два года его освободили досрочно. Вернулся в Привольное с двумя грамотами ударника труда и сразу вступил в колхоз. Поскольку работать он умел, то скоро стал руководить колхозной свинофермой, и она постоянно занимала в районе первое место. Опять дед стал получать почётные грамоты.

По отзывам односельчан, дед по отцу, Андрей Моисеевич Горбачёв, был, не в пример общительному и улыбчивому деду Пантелею, угрюмым, вспыльчивым, хотя волевым и сильным человеком, так и не признавшим советскую власть. Был он мужиком прижимистым, крутого нрава и мало сочувствовавшим большевикам. В партию он не вступил.

Виктор Алексеевич Казначеев, в прошлом один из близких друзей Михаила Сергеевича, — вместе делали карьеру в комсомольских и партийных органах края, — написал книги «Последний генсек» и «Интриги — великое дело», к которым, кроме его устных рассказов, я не раз ещё буду обращаться, вспоминает:

— О деде Андрее Михаил Сергеевич не любил рассказывать, как-то всегда чувствовалось, что семья матери ему была ближе.

Биографы Горбачёва задаются вопросом: что же сформировало характер, нравственные позиции, определило работоспособность и методы действий Горбачёва?

В.И. Болдин, многолетний помощник Михаила Сергеевича, руководитель его аппарата на Старой площади и в Кремле, рассказывал мне под диктофонную запись в 1995 году:

— Десятилетний период работы с ним позволяет мне сделать ряд выводов, тем более что и сам генсек говорил о том, что способствовало формированию его характера, становлению как политического лидера. Прежде всего надо сказать о том генетическом наследии, которое досталось Михаилу Сергеевичу от двух пересекшихся линий — черниговских Гопкало по матери и воронежских Горбачёвых по отцу, чему он придавал большое значение. Трудно судить, что стало с предками этого семейства, но известно, что деды прожили трудную, временами трагическую жизнь, стояли у истоков колхозного движения и конфликтовали с советской властью. Всё это, несомненно, сказалось на характере Михаила.

Нельзя сбрасывать со счетов и приметы нового, советского быта. О них хорошо сказал М. Горбачёв:

— Перед самой войной жизнь как-то начала налаживаться, входить в колею. Оба деда — дома. В магазинах появился ситец, керосин. Колхоз начал выдавать зерно на трудодни. Дед Пантелей сменил соломенную крышу хаты на черепичную. Появились в широкой продаже патефоны. Стали приезжать, правда редко, кинопередвижки с показом «немого» кино. И главная радость для нас, ребятишек, — откуда-то, хотя и не часто, привозили мороженое. В свободное от работы время, по воскресеньям, семьями выезжали отдыхать в лесополосы. Мужчины пели протяжные русские и украинские песни, пили водку, иногда дрались. Мальчишки гоняли мяч, а женщины делились новостями да присматривали за мужьями и детьми.

В.И. Болдин:

— Михаил Сергеевич унаследовал от дедов и родителей противоречивый характер. В нём сочетались неуверенность, мягкость, дар организатора и краснобая, крестьянская сметливость и скаредность. Даже в должности генсека он не мог отказаться от любого подношения.

Неужели тот самый Михаил Меченый?

Во второй половине 80-х годов в ходу была легенда, передававшаяся из уст в уста. Она носила мистическую окраску. Ссылались, как правило, на Библию, Апокалипсис, где, как утверждали, было упоминание о том, что перед пришествием Антихриста будет править царь Михаил Меченый, который принесёт неисчислимые бедствия народам. В Библии меченым назван Антихрист. На голове у него как бы рана от меча. Пророк Даниил в Ветхом Завете предрекает: «И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего (имеется в виду иудейский народ), и наступит время тяжкое, какого не было с тех пор, как существуют люди, до сего времени» (Книга пророка Даниила. Гл. 12.). После Чернобыльской трагедии у сторонников «конца света» появилась ещё одна конкретная ссылка на источник: Откровение Иоанна, глава VIII, стих X — «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источник вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».

Дело в том, что трава чернобыл действительно является одной из многочисленных разновидностей полыни, поэтому, восприняв буквально библейское пророчество, соотнеся его с заражёнными радиацией реками, тысячами погибших и облученных, многие стали с мрачным недоверием следить за новым правителем, попутно пытаясь найти подтверждение своим предположениям и догадкам, выдвигая мыслимые и немыслимые версии его рождения и юности.

Документально установлено: Горбачёв родился в селе Привольное, что на границе Ставропольского края и Ростовской области, в крестьянской семье. Однако после краха СССР люди испытали чудовищный психологический шок и потому про родословную виновника катастрофы рождалось много предположений и слухов. Народный депутат СССР, украинский поэт Борис Олейник упоминал некую Марию Павловну, якобы настоящую мать бывшего Президента СССР. Отцом Горбачёва называли безвестного турка, эмигрировавшего своевременно на родину, в этой роли также фигурировали люди разных национальностей и социального происхождения. Как бы ни были привлекательны «тайные» версии происхождения Горбачёва, всё же необходимо признать, что ни одна из них не выдерживает серьёзной критики и все они являются, скорее всего, следствием неподдельного интереса к фигуре Горбачёва и постсоветскому периоду истории нашей страны. Обе семейные ветви Горбачёва были местные, ставропольские.

О какой же Марии Павловне упоминал Борис Олейник? Открываем его нашумевшую в 1992 году, сегодня порядком забытую, книгу «Князь тьмы» и находим интересующее нас место. Это перепечатка из черниговской областной газеты «Деснянська правда» (№ 31 за 22 февраля 1992 г.) очерка под заглавием «Где же ты, сын?» И вот что в ней поведано.

«Больше всего хотелось бы мне начать этот рассказ с эпизода счастливой встречи матери и сына, с которым она рассталась много лет назад. Этакий хеппи-энд, счастливый конец драматической истории.

К сожалению, не выходит. К счастливому завершению эта история сегодня так же далека, как и тогда, до войны, когда неожиданно не стало у Марии Павловны Ермоленко её Миши. А может, и ещё дальше, ибо тогда была надежда: «Отыщу, обязательно отыщу. Мир не без добрых людей…», а теперь будто бы и отыскала, а сын так же далеко. И страдает несчастная женщина, стучится во все двери, шлёт письма во все концы и больше всего боится, что сын так и не узнает родной матери.

— Ничего мне от него не надо. Пусть живёт и делает, что хочет. Я же хочу одного: чтобы он знал мать, а я его. Ибо прожить век и родную мать не знать — это же страшно… Не хочу искать его на том свете.

Её печальные глаза смотрят на меня с надеждой:

— Может, он прочтёт газету…

Светлый рассудок и память в её восемьдесят четыре года — ясны. Как будто вчера видит она свою далёкую юность, родное село Голинка, где родилась и выросла. Приветливую и работящую, засватал её красивый парень из Гайворона Сашко Ермоленко. В 1929 году родилась доченька Катруся, а через два года, на второй день весны, у Ермоленков появился и мальчик. Нарекли его Михаилом. Говорил сельский батюшка, что это имя значит «кто как Бог».

Прекрасные родились дети. Всю красоту взяли от отца-матери. Только на головке сына родимое пятно было. Когда носила его под сердцем, вспоминает Мария Павловна, большой пожар случился на Черняховке (такая улица была в Гайвороне).

— Я сильно испугалась, схватилась за голову: «О, Боже!» Так и пометила своего мальчика. Но под волосиками не видно было. А выше того пятна у него на темечке был такой тёмный кружочек с густым чёрным чубом. Тогда тот кружочек исчез, а пятно осталось. То рука моя…

Супружеская жизнь не сложилась. А тут — голод. Чтобы как-то спастись, решила Маруся с Катей ехать на Донбасс. А маленького Мишу, посоветовавшись, оставила у матери. Не думала, что держит сыночка на руках в последний раз…

Остановились они в Верхнем, возле Лисичанска. Работала на фабрике-кухне. Чтобы хоть как-то поддержать мать с сыном, посылала посылки с продуктами. Писем из дома не было, но это не особенно тревожило: кто же напишет, если мама неграмотная? На почему, почему её сердце не чувствовало беды?!

Когда приехала в отпуск, Миши дома не застала. Мать успокаивала: «Да никуда он не денется, приезжал Иван, забрал погостить. А там ему хорошо, вот посмотри на карточку, каков твой Миша. В костюмчике, туфельках, на головке пилотка-испанка».

Мария обцеловала фотографию, на обороте которой стояла дата: 2 марта 1938 года. Сыночек, солнышко… Господи, совсем взрослый — семь годочков. Спасибо брату, сфотографировал в день рождения.

— Да не реви ты, — упрашивала мать. — Иван его выучит, в городе же лучше… Иван грамотный, не то что мы с тобой…

А она уже всё решила. И, взяв Катю, поехала в далёкий Таджикистан, где учился на врача младший брат. Казалось, дорога никогда не кончится. Представляла встречу с сыном… Иван встретил неприветливо:

— Зачем явилась? Ты меня опозоришь!

— Господи, чем?

— Я сказал, что вы умерли.

— Где мой сын?

— Он в таком месте, что конфет имеет вдоволь…

— Где моё дитя?! — рыдала она, сердцем чуя беду.

— Я его сдал в детдом, в Ленинабаде.

Екатерина Александровна вспоминает, что дядя был в военной форме, купил им на дорогу бубликов, посадил на поезд.

Так и поехали с теми бубликами и со слезами, растерянные, несчастные, не зная, куда делся ребёнок.

С тех пор мать ищет сына. Куда запроторил мальчика Иван Лазаренко, не знают ни Мария Павловна, ни Екатерина Александровна.

Из Ленинабадского детдома ответили сразу: у них такого не было. И осталось от сыночка одно-единственное фото: круглолицый мальчик в пилотке-испанке, новом костюмчике и туфельках. И незаживающая рана в материнском сердце. Позже, после войны, она увеличила ту фотографию, и сегодня два портрета семилетнего Михайлика висят в её комнате. Один над маминой кроватью, второй — над Катиной. Дочка, прожив долгие годы в Грузии, похоронив мужа и выйдя на пенсию, приехала к матери в Дмитровку. Там, на улице Садовой, в небольшом домике живут они и поныне.

На протяжении пятнадцати лет работала Мария Павловна уборщицей в райкоме партии. И все годы писала в разные концы, искала сына.

О её беде знала вся Дмитровка.

В красном углу маленькой комнаты под кролевецким рушником висит икона Божьей Матери. Не раз Мария Павловна падала перед ней на колени, моля помочь найти сына, её Мишу…

Как-то вечером, истопив печку, она сидела перед телевизором. Внучка за столом углубилась в учебник. По телевизору транслировали открытие XXVII съезда КПСС. Она не очень прислушивалась к тому, о чём говорили. Просто смотрела на людей, которые заседали во Дворце съездов. Неожиданно — словно током ударило: тот, который выступал с докладом, показался ей до боли родным.

— Ой, Миша…

Внучка удивлённо посмотрела на бабушку.

— Кто, бабуля? Какой Миша?

— Мой Миша…

Слёзы покатились из её глаз. Она не могла уже оторваться от экрана.

— Так это же Горбачёв, бабуся! Горбачёв, слышишь?

Она не хотела ничего слышать. Ничьих доводов, ничьих слов. Боялась и боится только одного: чтобы не умереть, пока не скажет ему, что нашла его, что она его мать, а он её сын. Посылала заказные письма в Москву — Горбачёву, Раисе Максимовне, их зятю Анатолию в больницу, где он работает… В ответ получала извещения: письмо передано в Общий отдел ЦК КПСС. И всё. Приезжали к ней ответственные люди из Бахмача и Чернигова, уговаривали, убеждали, что она ошибается. Она не отрицала: пусть себе говорят, у них такая работа. Переубедить же её никто не сможет. Слушает Мария Павловна только своё сердце.

Она завела дневничок, в который записывает всё, что происходит в жизни того, в ком она узнала сына:

«Мишу узнала на 27 съезде 86 года.

Миша Президент. 15 марта 90 г.

Заваруха была на даче 19 августа 91 г. на Спаса.

Президент фонда Миша. 92 г. 1 января».

…Мария Павловна уверена, что её письма не доходят к тому, кто для неё как Бог. Обрадовалась приезду журналистов: теперь он, наконец, будет знать о ней.

Теперь в её комнате над ковриком с оленями висит большой цветной портрет Михаила Сергеевича Горбачёва. А со стены смотрит кареглазый мальчик в пилотке-испанке. Они действительно чем-то похожи, тот, которого знает весь мир, и Миша Ермоленко из Гайворона, чья судьба неизвестна даже родной матери.

…Мария Павловна и Екатерина Александровна проводили нас до ворот…

— Приезжайте к нам летом, — приглашали они. — Здесь такая красота. Море цветов… Приезжайте!

К визитёрам старая мать привыкла. С тех пор, сказала, как узнала сына, было их немало. Собственно, что мы знаем о раннем детстве того, кто был нашим первым Президентом? Ничего. Строить какие-то догадки — недостойно. Точно известно нам лишь то, что живёт на Черниговщине в селе Дмитровка человек очень сложной, трагической судьбы. Выпало ей пережить то, что не дай Бог никому.

Есть в этой истории какая-то тайна».

Комментарий Бориса Олейника к этой публикации: «Пожалуй, и я бы, как многие другие, отмахнулся: да перестаньте морочить голову! Мало ли в истории было лже-царевичей, лейтенантов шмидтов и прочих мистификаторов?! Мало ли авантюристов выдавали себя за родственников известных деятелей, ученых, писателей?! Ведь Хлестаковы — как явление — непреходящи.

Не исключено, что и эта женщина, исстрадавшаяся в поисках сына, приняла страстно желаемое за действительное. Однако позволительно спросить: есть ли у кого-либо, вплоть до самого Горбачёва, мандат на непогрешимую истину, дабы однозначно, в императиве утверждать, что это… ошибка? И не слишком ли много совпадений, включая и то, что предки Горбачёва с Черниговщины? Но главное — кто посмеет усомниться в правдивости исповеди матери, если даже сие — всего лишь фатальное совпадение, и Михаил Сергеевич — не тот мальчик Миша, которого потеряла несчастная женщина?

Оставим эту тайну для двоих.

Даже в самом запредельном, противоречащем всем устоявшимся понятиям люди пытались отыскать логику, точку отсчёта тех или иных последствий. И всегда находили объяснение — не важно, подтверждалось ли оно последующим реальным опытом или оставалось достоянием мифов.

Скажем, Святое Писание обвал, подобный нашему, объясняло «тайной беззакония». По учению Отцов Церкви, диавол, воздвигая Антихриста, постарается облечь его всеми признаками пришествия Сына Божия на землю:

«Он придёт, — говорит св. Ефрем Сирин, — в таком образе, чтобы прельстить всех: придёт смиренный, кроткий, ненавистник (как сам скажет о себе) неправды, отвращающийся идолов, предпочитающий благочестие, добрый, нищелюбивый, в высокой степени благообразный, постоянный, ко всем ласковый… Примет хитрые меры всем угодить, чтобы в скором времени полюбил его народ, не будет брать даров, говорить гневно, показывать хмурого вида, но благочинною наружностью станет обольщать мир, пока не воцарится».

Воцарение его произойдёт быстро и повсеместно, поскольку он будет действовать «силою диавола» (или, как гласит откровение: «И дал ему дракон силу свою, и престол свой, и великую власть»). Не последнюю роль в этом сыграет и то, что у него будет великое множество сильных приспешников.

«Когда народы, — писал Лактанций, — чрезмерно умножив войско и оставив хлебопашество… всё разорят, истощат, пожрут, тогда… внезапно восстанет против сильнейший враг… Это и будет Антихрист». Столь лёгкую победу последнего святые отцы объясняют тем, что люди, отринув духовный разум, погрязли в плотском состоянии.

Но достигнув мировой власти (сам Господь называет диавола «князем мира сего»), Антихрист (или «первый зверь») сбросит маску благожелательства и плюрализма и выступит беспощадным гонителем всех верующих христиан, не соглашающихся поклониться ему как Богу. Особенно жестоким гонителем проявит себя самый активный соучастник и ассистент его, который в Писании именуется «вторым зверем». Свидетельствует Иоанн Богослов: «И увидел я другого зверя, выходящего из земли… Он действует… со всею властию первого зверя (Антихриста) и заставляет всю землю и живущих на ней поклониться первому зверю… И дано было ему право вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил, и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя».

Вот одно из универсальных объяснений самых необъяснимых — по человеческим понятиям — механизмов и первотолчков обвальных происшествий, которое даёт православная Церковь. И согласитесь, последние пять-шесть лет «перестроя» многими фрагментами, действующими лицами и исполнителями поразительно совпадают с визиями святых отцов. Конечно, их категориальный аппарат не во всём соответствует нынешнему, расхожему. Да ещё смущает премногих, воспитанных на заматерелом материализме, главное действующее лицо — нечистая сила.

Но так ли уж смущает? Может, скорее пугает перспектива прослыть в общественном мнении адептом мистицизма или, более того, дремучего суеверия? Если в этом проблема, то меня это меньше всего смущает, ибо я не более суеверен, чем англичанин, упорно старающийся «забывать» обозначить числом «13» свой дом, квартиру или, скажем, номер авиарейса».

Мать

Мать М.С. Горбачёва Мария Пантелеевна в школе не училась и осталась безграмотной крестьянкой. Она была женщиной прямой, с острым языком, сильным, твёрдым характером.

В один из метельных дней зимы 1941 года мать Горбачёва и несколько других женщин домой не вернулись. Прошли сутки, двое, трое, а их нет. Лишь на четвёртый день сообщили, что женщин арестовали и держат в районной тюрьме. Оказалось, они сбились с пути и нагрузили сани сеном со стогов, принадлежавших государственным организациям. Охрана их и забрала. Вот такая случилась история. Она едва не обернулась драматическим финалом: за «расхищение соцсобственности» суд в ту пору был скорый и строгий. Спасло одно — все «расхитители» были жёнами фронтовиков, у всех — дети, да и брали они корма не для себя, а для колхозного скота.

Рассказывает В. Казначеев (1996 г.):

— Отношения бывшего Президента СССР с матерью заслуживают, наверное, отдельного рассказа. Неприятно вытаскивать на свет чужие неблаговидные поступки, тем более когда они касаются семейных отношений, и всё же без этого невозможно нарисовать точный портрет человека, понять его внутреннюю суть, проследить те скрытые от посторонних глаз механизмы души его, которые во многом определяли решения главы государства.

Чем выше поднимался Горбачёв по служебной лестнице, тем реже он появлялся в Привольном у матери. Я невольно несколько раз был свидетелем этих поездок, они производили гнетущее и, я бы сказал, комичное впечатление. Страсть к театрализованным эффектам (в юности он занимался в театральной студии) органично соединялась в Горбачёве с постоянным желанием подчеркнуть свою значимость, первенство во всех областях.

С годами комплекс первенства не был изжит, а наоборот, принял болезненные формы. Едва только появился автомобиль «Нива», как Горбачёву немедленно понадобилось иметь его в служебном пользовании в довесок к двум «Волгам», «УАЗу» и «Чайке». Раиса Максимовна всячески поощряла это стремление мужа казаться как можно более значительным. Их отношения принимали форму какой-то странной игры. В бытность Горбачёва первым секретарём крайкома в его распоряжение был доставлен небольшой самолёт «Ан-2» в салонном исполнении. Михаил Сергеевич, конечно, не смог пропустить такой момент и спешно выехал осматривать «диковинку». Подойдя к новенькому, сверкающему, как дорогая детская игрушка, самолёту, он по-хозяйски похлопал рукой по крылу и, обернувшись к жене, смеясь, сказал: «Вот видишь, Рая, мой самолёт!» Супруга одобрительно закивала в ответ, и они оба, удовлетворённые, удалились с лётного поля.

В Привольном дело обстояло примерно так же. Они подъезжали на новеньком авто с эскортом, пропылив по всей деревне. Останавливались ненадолго, но посещения эти, я полагаю, односельчанам запомнились. Начиналось с того, что в течение одного дня супруги по нескольку раз меняли наряды, то и дело выходя во двор, прохаживаясь из конца в конец на глазах у изумлённых земляков, с трудом понимавших, что, собственно, происходит, к чему нужен этот маскарад. Потом были короткие встречи с земляками, которых со временем Горбачёв старался избегать, и к вечеру этого дня чета высокопоставленных господ исчезала из села с такой же помпой, с какой и появилась. Его отношения с матерью становились от этого всё более прохладными. Отдалялась от него она. Неграмотная, но бесконечно добрая, наделённая чутким ко всякой фальши сердцем, она не принимала барства сына. Помню, как уже в бытность свою президентом Горбачёв попытался взять мать к себе в Москву. Мария Пантелеевна прожила в столице не больше месяца и попросилась назад. А после, всплескивая руками, рассказывала: «А у Михаила-то дома, ну прям хоромы царские, аж страшно».

Со временем Горбачёв почти совершенно забыл её. Рассказывали, как ждала она сына во время его визита с канцлером Колем на ставропольскую землю, но «лучший немец», видимо, стеснялся простой русской женщины. Не вспомнил он о ней и в дни, когда окончился опереточный «путч»: я тогда позвонил из Москвы Марии Пантелеевне в Привольное, дескать, всё нормально, жив он и здоров (материнское сердце всегда неспокойно). Она всплакнула в трубку, поблагодарила, что вспомнил о ней. Потом мне передавали её слова (она жаловалась соседке): «Видишь, Виктор-то человеком оказался, позвонил, успокоил, а ведь мой Михаил ему всю жизнь поломал, но он на меня зла не держит за сына. Хоть он и коммунист, но как христианин поступил». Она была настоящей верующей женщиной и когда тайно крестила сына в местной церкви, и когда поднимала семью в трудные послевоенные годы, и когда терпеливо, смиренно сносила унижения и обиды последних лет, так и отошла в мир иной, одинокая, забытая всеми.

А. Коробейников, бывший секретарь Ставропольского крайкома КПСС при М.С. Горбачёве, один из его спичрайтеров, впоследствии первый заместитель министра просвещения СССР, генеральный консул СССР в Германии, заместитель начальника Аналитического управления Госдумы Российской Федерации, автор острополемической книги «Горбачёв: другое лицо»:

— Принципиальным моментом в оценке супруги генсека является отношение его матери Марии Пантелеевны к своей невестке. Михаил Сергеевич один раз упоминает о том, что отец сразу же хорошо принял Раю, а мать — ревниво и настороженно. Первоначальную настороженность можно было бы быстро преодолеть. Но для Марии Пантелеевны капризная и заносчивая жена сына так и не стала близкой. В подчёркнуто небрежном отношении к ней внутренне цельная, не понимавшая двуличия женщина выразила своё неприятие невестки, она невзлюбила в ней чопорность и брезгливость к той простой жизни, которой жила деревенская труженица.

Г. Горлов, бывший первый секретарь Красногвардейского райкома КПСС Ставропольского края — родного района М.С. Горбачёва, фронтовик, Герой Социалистического Труда:

— В свои 78 лет Мария Пантелеевна совершила большое путешествие. Её сын, Генеральный секретарь, пригласил мать на месяц в Москву. Однажды утром она отправилась в Кремль с тремя только что заколотыми цыплятами в сумке и кошелкой со свежими фруктами. Десять дней спустя она вернулась. Она сказала, что столица — это место не для неё.