Помоги проекту - поделись книгой:
«Мне жаль Флетчера Муна, но, как сказано в Библии, «договор есть договор». Прилагаю несколько документов. Подпиши их, чтобы я мог до твоего возвращения управлять принадлежащей тебе половиной фермы, завода и т. д. и т. п. Мы здесь испытываем тяжкие лишения. Все отдается войску. Благодарственное слово от войска было бы принято с благодарностью.
К моменту Антитемского сражения Джордж Розуотер был уже подполковником, и как ни странно — потерял оба мизинца на руках. Под Антитемом лошадь Джорджа была убита, он бросился в атаку бегом, подхватил полковое знамя, уроненное умирающим пареньком, и после очередного залпа артиллерии конфедератов обнаружил, что от знамени в его руках остался только кусок древка. Продолжая драться, он кого-то убил этим обломком. Тут как раз один из его солдат выпалил из мушкета, позабыв вынуть шомпол. Взрыв ослепил подполковника Розуотера на всю жизнь.
Слепому Джорджу пожаловали внеочередное звание бригадного генерала. Он вернулся в округ Розуотер. Все находили, что он на редкость бодр. И бодрость его как будто ничуть не уменьшилась, когда от банкиров и адвокатов, любезно предложивших слепому свои услуги, он узнал, что собственноручно переписал все имущество на Ноя и остался ни с чем. Ною, к сожалению, не удалось задержаться в городе, чтобы лично объясниться с Джорджем. Дела вынуждали его подолгу бывать в Вашингтоне, Нью-Йорке и Филадельфии.
— Что ж, — сказал Джордж, а сам все улыбался да улыбался, — как ясно указывает вам Библия, «дело есть дело».
Адвокатам и банкирам показалось, что их вроде бы надули, — ведь Джордж, по-видимому, не извлек никакой морали из событий, для всякого другого столь значительных. Один из адвокатов заранее предвкушал, как преподнесет Джорджу эту самую мораль, когда тот придет в бешенство. Он и теперь не удержался и преподнес ее Джорджу, хоть тот продолжал смеяться:
— Прежде чем подписать бумагу, ее следует
— Можете прозакладывать свои ботинки, — сказал Джордж, — что впредь я буду поступать только таким образом.
Джордж Розуотер был явно не в себе, когда вернулся в Розуотер, ибо ни один нормальный человек не стал бы столько смеяться, потеряв зрение и законное имущество. И всякий нормальный человек, тем более герой и генерал, сумел бы принять крутые меры и через суд вынудить брата вернуть присвоенное. Но Джордж не стал возбуждать дело. Он не поехал за Ноем в восточные штаты и не стал ждать его возвращения в округ Розуотер. Больше они с Ноем никогда не виделись и ничего друг о друге не знали.
Генерал Джордж, при всех своих почетных регалиях, посетил каждую семью округа Розуотер, отдавшую под его команду сына, а то и нескольких сыновей, и всюду он восхвалял парней, скорбя всем сердцем за раненых и убитых. Как раз в это время строился кирпичный особняк Ноя Розуотера. Однажды утром рабочие обнаружили, что к дверям особняка прибита генеральская форма, точь-в-точь как звериная шкура, распяленная для просушки.
С тех пор в округе Розуотер Джорджа больше не видели.
Джордж побрел на восток, но не для того, чтобы найти и убить брата, а чтоб устроиться на работу в Провиденсе, штат Род-Айленд. До него дошли слухи, что там открывают фабрику по изготовлению метел и веников и набирать туда будут ослепших ветеранов-северян.
Слух был верный. Такая фабрика в Провиденсе и впрямь открылась. Основал ее Кастор Бантлайн, причем сам он не был ни ветераном, ни слепцом. Бантлайн точно рассчитал, что слепые ветераны будут покладистыми работниками, что сам он за свое человеколюбие войдет в историю и что по крайней мере в эти послевоенные годы каждый патриот Севера сочтет долгом купить бантлайковскую метлу «Северная звезда». Так начал расти капитал Бантлайна. А с доходами от метел Кастор Бантлайн и его сын-калека Илайхью пустились искать поживы в южных штатах, стали табачными королями.
Когда улыбчивый генерал Джордж Розуотер добрался на стертых ногах до фабрики метел, Кастор Бантлайн навел справки в Вашингтоне, удостоверился в генеральском звании Джорджа, нанял его на работу, назначив мастером, положил хорошее жалованье и назвал его именем выпускаемые фабрикой веники. Фабричная марка скоро вошла в обиход: все стали говорить не «веник», а «генерал Розуотер».
И дали слепому Джорджу четырнадцатилетнюю сироту по имени Фейт Меррихью, чтоб служила ему глазами и была у него на посылках. И когда ей минуло шестнадцать, Джордж взял ее в жены.
И Джордж родил Абрахама, ставшего священником-конгрегационалистом[7]. Абрахам сделался миссионером, уехал в Конго, встретил там Лавинию Уотерс, дочь миссионера-баптиста из Иллинойса, и взял ее в жены.
В джунглях родил Абрахам сына Меррихью. Лавиния умерла родами. Крошка Меррихью был вскормлен молоком женщины из племени банту.
И Абрахам вместе с крошкой Меррихью вернулся в Род-Айленд.
Абрахам принял предложение стать проповедником независимой церковной общины в маленьком рыбачьем поселке под названием Писконтит. Он купил себе домик, и с домиком отошли к нему сто десять акров песчаного участка, заросшего лесом и запущенного. Участок был треугольный. Гипотенуза треугольника проходила по берегу Писконтитского залива.
Меррихью, сын проповедника, занялся продажей недвижимости, разбил отцовскую землю на участки. Он женился на Синтии Найлз Рэмфорд, взял за ней кой-какой капитал, вложил большую часть его в дорожные работы, уличное освещение и канализацию. Нажил состояние — и потерял его вместе с состоянием жены в 1929 году, во время кризиса.
Он пустил себе пулю в лоб.
Но до этого он успел написать историю своей семьи и родил беднягу Фреда — страхового агента.
Сыновьям самоубийц обычно не везет.
Ни у кого из них нет вкуса к жизни. И даже в стране, где мало кто может похвалиться длинной родословной, они чувствуют себя сиротливее прочих.
Они брезгливо безразличны к прошлому и покорно не ждут от будущего ничего, кроме свинства: чуют, что им тоже суждено покончить с собой.
Этот психологический узор был типичен и для Фреда. Но в его случае он осложнялся нервным тиком, приступами апатии и отвращения к себе. Он слышал выстрел, прикончивший его отца, видел отца с разлетевшимся черепом, с рукописью истории семьи на коленях.
Рукопись осталась у Фреда. Он ни разу не прочел ее, ни разу не захотел прочесть. Она лежала у него в подвале ва шкафу, в котором хранилось варенье. Там же, на шкафу, Фред хранил крысиный яд.
А сейчас бедняга Фред Розуотер, сидя в книжной лавке, продолжал болтать о подружках со столяром и водопроводчиками.
— Нед, — говорил он столяру, — как-никак мы с тобой кое-что для наших подружек сделали.
Столяр благодаря Фреду стоил после смерти двадцать тысяч долларов. Каждый раз, как близилась выплата страховой премии, его одолевали мысли о самоубийстве.
— И о сбережениях нам беспокоиться нечего, — сказал Фред, — обо всем без нас позаботятся: выплачивается автоматически.
— Ну! — сказал Нед.
Наступила вязкая тишина. Двое незастрахованных водопроводчиков, еще недавно разбитные и веселые, теперь сидели как неживые.
— Одним росчерком пера, — напомнил Фред столяру, — мы закрепили за собой кругленькие суммы. Вот в чем прелесть страхования жизни! Это самое малое, что мы можем сделать для своих подружек.
Водопроводчики соскользнули с табуретов. Фреда их бегство не расстроило. Никуда не денутся — совесть замучит и снова прибредут в книжную лавку. А там их всегда встретит Фред.
— Хочешь, скажу, что в моем деле меня больше всего радует? — спросил Фред столяра.
— Ну?
— Когда кто-нибудь из ваших подружек подходит ко мне и говорит: «Просто не знаю, как мне и моим детям благодарить вас, столько вы для нас сделали! Да благословит вас бог, мистер Розуотер!»
ГЛАВА 9
Столяр тоже улизнул от Фреда, оставив свой экземпляр «Любознательного». Фред ловко разыграл целую пантомиму, чтоб каждому наблюдателю со стороны было ясно, что он, Фред, помирает со скуки, что делать ему совершенно нечего, что его клонит ко сну — возможно, с похмелья, и что он, похоже, готов ухватиться за любое чтиво, лишь бы не клевать носом.
— Ох-хо-хо! — зевнул он. Потянулся и цапнул газету.
В лавке не было ни души, кроме девицы за стойкой.
— Подумать только! — сказал Фред. — Какой идиот способен читать такую дрянь?
Девушка вполне могла бы возразить, что не кто иной, как Фред еженедельно проглатывает эту дрянь со всеми потрохами. Но поскольку она сама была идиоткой, то никогда ничего не замечала. Она ответила:
— Не знаю, хоть убейте меня!
Это предложение прозвучало заманчиво.
Фред перевернул страницу, прочел описание убийства с изнасилованием, происшедшего в Небраске в 1933 году. К отчету прилагались тошнотворно натуралистические снимки, разглядывать которые надлежало только судебному следователю. Сейчас, когда Фред и все остальные поклонники «Любознательного», — числом не менее десяти миллионов, если верить редакции, — читали об этом убийстве, оно имело уже двадцатилетнюю давность. Материалы, печатавшиеся в этой газетке, не устаревали. Рассказ о деяниях Лукреции Борджа в любую минуту оттеснил бы на последние страницы все остальное. Фред, только год проучившийся в Принстоне, именно из «Любознательного» впервые узнал, как умер Сократ.
В лавку вошла тринадцатилетняя девочка, и Фред отшвырнул газету. Лайла Бантлайн — высоченная, угловатая, с лошадиным лицом — была дочерью ближайшей подруги жены Фреда. Под ее на редкость красивыми зелеными глазами темнели большие круги. Лицо было пестрым от солнечных ожогов, загара, веснушек в пятен розовой молодой кожи. Лайла считалась умелой и ловкой яхтсменкой, надеждой Писконтитского яхт-клуба.
Она взглянула на Фреда с жалостью, потому что он был беден, потому что он был толст и скучен, потому что жена ему досталась нехорошая. И прошла широким шагом к журнальным и книжным полкам, скрылась там из виду, усевшись на цементный пол.
Фред снова поднял «Любознательного», углубился в объявления о продаже всякого рода похабщины. Дыхание у него оставалось ровным. Бедняга Фред относился к «Любознательному» и ко всему, что за ним стояло, со школярским восторгом. Но самому играть в эти игры, отзываться на объявления у Фреда не хватало духа. Тайные страсти Фреда были мелкими и робкими, что, впрочем, было вполне естественно для сына самоубийцы.
Тут в лавку ввалился здоровенный мужчина и сразу оказался под боком у Фреда, не успевшего даже отбросить газету.
— Ну что, страховщик-горемыка, распутная твоя душа! — сказал вновь пришедший ласково. — И не стыдно тебе пускать слюни над этой мурой?
Это был Гарри Пена, рыбак-профессионал, он же начальник добровольной пожарной дружины Писконтита. Гарри держал в море две ловушки для рыб — лабиринты из кольев и сетей. При таком способе ловли делался хладнокровный расчет на то, что рыба — дура. Каждая ловушка состояла из длинной загородки, поставленной прямо в море и упиравшейся одним концом в сушу, другим в круглый загон из шестов и сетей. Рыба, пытаясь обойти загородку, попадала в загон. С перепугу она начинала кружить взад-вперед, взад-вперед, и тут подоспевали в лодке Гарри с двумя сыновьями-великанами, все трое вооруженные баграми и деревянными молотками. Они закрывали вход в загон, подтягивали со дна сеть и принимались бить, крошить и молотить.
Гарри был пожилой и кривоногий, но его голову и плечи мог бы взять за образец для своего Моисея сам Микеланджело. Гарри не всегда рыбачил. И он был когда-то страховщиком-горемыкой в Питтсфилде, штат Массачусетс. Там он однажды вечером вычистил свой ковер четыреххлористым углеродом и чуть не умер. Когда он стал поправляться, доктор объявил ему:
— Гарри, либо ты будешь работать на открытом воздухе, либо умрешь.
Так Гарри пошел по стопам своего отца — стал ловить рыбу ставным неводом.
Гарри обвил рукой жирные плечи Фреда. Он мог позволить себе такой жест — ведь он был одним из немногих в Писконтите мужчин, чьи мужские качества не подлежали сомнению.
— Эх ты, страховщик-горемыка! — сказал он. — И чего ты пропадаешь в страховщиках? Займись чем-нибудь красивым.
Он уселся, заказал черный кофе и сигару с золотым обрезом.
— Видишь ли, Гарри, — сказал Фред, чопорно поджимая губы, — возможно, мой взгляд на страховку несколько отличается от твоего.
— Дерьмо, — благодушно сказал Гарри. Он взял у Фреда газету, задумался над кричащим с первой страницы призывом Рэнди Геральд. — Ей-богу, — сказал он, — коснись меня, так она согласилась бы как миленькая на любого ребенка, какой получится. А уж когда этим заняться, решал бы я.
— Серьезно, Гарри, — гнул свое Фред. — Мне нравится страховать. Мне нравится помогать людям.
Гарри, по-видимому, его не слышал. Он хмуро смотрел на снимок французской девицы в бикини.
Фред, сознавая, что Гарри считает его бесцветной, бесполой личностью, попытался доказать обратное. Он заговорщически, как мужчина мужчину, подтолкнул Гарри в бок:
— Нравится, Гарри?
— Что нравится?
— Да эта девочка.
— Это не девочка. Это бумага.
— А по-моему, так недурная девочка. — Фред Розуотер подмигнул.
— Эх, и легко же тебя обдурить! — сказал Гарри. — Это только бумага и краска. А самой девочки здесь и в помине нет. Она за тысячу миль отсюда и знать не знает про нас с тобой. Да будь эта красуля настоящей, так и я мог бы запросто зарабатывать деньги: сидел бы себе дома да вырезал из бумаги рыб покрупнее.
Затем в закусочную вошла Кэролайн, жена Фреда. Смазливая, худая, кожа да кости, щупленькая — этакая заблудшая малютка, разряженная в пух и прах: она донашивала шикарные платья, надоевшие ее богатой подруге Амените Бантлайн.
— Опять завтрак с Аменитой? — простонал Фред.
— Почему бы и нет?
— Никаких денег не напасешься — каждый день такие роскошные завтраки.
— Почему каждый? Не чаще двух раз в неделю. — Кэролайн отвечала кратко и холодно.
— Все-таки, Кэролайн, это чертовски дорого.
Кэролайн протянула руку в белой перчатке:
— Для твоей жены эти завтраки того стоят.
Фред дал ей деньги.
Кэролайн не поблагодарила мужа. Она вышла из лавки, села в бледно-голубой «мерседес» рядом с его владелицей, надушенной Аменитой Бантлайн, откинулась на спинку бежевого мягкого сиденья, обтянутого лайкой.
Гарри Пена испытующе посмотрел на бледную физиономию Фреда, ничего не сказал. Зажег сигару и удалился — пошел туда, где все было настоящим — и сыновья, и рыба, и лодка в соленом море.
Лайла, дочь Амениты Бантлайн, сидя на холодном полу в книжной лавке, читала «Тропик Рака» Генри Миллера. Она сняла его с полки-вертушки, вместе с «Обедом обнаженных» Уильяма Берроуза. Интерес Лайлы к таким книгам был чисто коммерческим. В свои тринадцать лет она возглавляла торговлю порнографией в Писконтите.
Ока приторговывала еще и фейерверком, все по той же причине — ради прибыли. Ее сверстники в Писконтитском яхт-клубе и в Пископтитской частной школе были так богаты и так глупы, что с ходу выкладывали сколько угодно за все что угодно. К концу своего трудового дня Лайла успевала выручить десять долларов за книжку «Любовник леди Чаттерли», стоившую семьдесят пять центов, и пять долларов за пятнадцатицентовую красную бомбу-шутиху.
Фейерверк она закупала в Канаде, Флориде и Гонконге, куда ее семейство выезжало отдыхать, а непристойное чтиво находила главным образом на открытых полках книжной лавки. Весь секрет был в том, что, не в пример своим сверстникам и хозяевам лавки, она хорошо знала, какие книжки самые забористые. Едва их успевали поставить на полку-вертушку, как Лайла сразу же все покупала. Денежные расчеты она вела с идиоткой за прилавком, которая, не успев довести дело до конца, тут же о нем забывала.
Связь Лайлы с книжной лавкой являлась примером удивительного симбиоза. На витрине лавки красовалась большая медаль из позолоченного полистирола «От матерей Род-Айленда за спасение детей от разврата». Представительницы благодарных матерей регулярно просматривали весь наличный выбор дешевых книжек, продававшихся в лавке. Медаль из позолоченного полистирола свидетельствовала о том, что ни одной неприличной книги они не нашли.
Они считали, что их дети в полной безопасности. На самом деле рынок уже обчистила Лайла.
ГЛАВА 10
Лайла Бантлайн катила на велосипеде по исполненным тихой прелести улочкам писконтитской Утопии. Каждый дом, мимо которого она проезжала, был воплощением мечты — и притом весьма дорогой. Владельцам этих домов никогда не приходилось работать. Их детям тоже не к чему будет работать, не о чем заботиться — разве что кто-нибудь из них вздумает поднять бунт. Но бунтовать пока никто не собирался.
Красивый дом, в котором жила Лайла, был выстроен в стиле восемнадцатого века и стоял у самого моря. Войдя, Лайла оставила новые книжки в коридоре и прокралась в отцовский кабинет, чтобы проверить, жив ли еще ее отец, как всегда валявшийся на диване. Такую проверку Лайла проводила по меньшей мере раз в день.
Поделиться книгой: