Помоги проекту - поделись книгой:
— Слава те господи! — перекрестилась бабка.
— А через два года, как обучит, — продолжал отец, — обещал справить новые сапоги и костюм.
— Счастье-то какое, — со слезами сказала мать, — лишь бы не передумал только.
— Да уж передумывать-то резону нет — тридцать целковых вперед дал… Ты, стало быть, мать, снаряжай его в дорогу. Завтра должны быть в городе.
Отец посмотрел на Егора, ласково потрепал его по плечу:
— Ну что, доволен, корабельщик?
Егор усмехнулся, промолчал.
— Ой, господи, а вдруг да не поглянется ему? — опять вздохнула мать. — Ну-ка, сладко ли малому одному-одинешеньку у чужих-то людей… Небось и кормить-то не досыта будут.
— Не бойся, с голоду не умрет. Не хныкать, а радоваться надо! Ты-то чего молчишь, Егор?
Егор улыбнулся, бодро вскинул голову:
— Я ничего… Я поеду!..
Купец Андреев оказался небольшим пухленьким человечком, с маленькими колючими глазками и толстыми губами. Егора он встретил довольно приветливо:
— Если будешь стараться и слушаться — выведу в люди и награжу! Только у меня ни-ни! Вольностев не допускаю.
— Он парень работящий, а уж насчет честности и говорить нечего… — сказал отец.
— Слышал! Потому и везу бог знает куда…
Но торговая карьера Егора оборвалась так же неожиданно, как и началась.
Месяца через два по распоряжению хозяина один из приказчиков отвез Егора на хутор Андреевку и передал из рук в руки рыжебородому дюжему мужику Фролу, который правил там всеми делами.
Фрол, оглядев щупленькую фигуру Егора, задумчиво почесал бороду.
— Ты что, родственником доводишься хозяину-то?
— Какой он родственник, — вмешался приказчик, — учеником в лавку был взят, да проштрафился… хозяину согрубил. Гордости в нем больно много. Вот тот и велел его сюда спровадить. Пусть, говорит, Фрол, его уму-разуму научит…
— Так, значит, вроде в работники его?
— Да уж это как вашей душе угодно…
— Ладно, скажи хозяину, что я его к месту определю. Век будет помнить андреевский хутор…
Приказчик распрощался и уехал.
Фрол, хотя и крут был на руку, но ничего не делал опрометчиво; он пригласил Егора в дом, решив сначала хорошо допросить.
Егор сразу почуял во Фроле своего врага, но не испугался и решил рассказать все, как было.
— За собакой в лавке велел убрать, а я не послушался…
Фрол задумался, долго теребил бороду, поглядывая на Егора.
— Да, дерзко себя повел… не по годам дерзко…
— Я же нанимался не дерьмо убирать.
— Н-да… тяжело тебе, парень, придется в жизни… А ежели в работники определю — и вовсе хана… Ну, да и я бываю лют не со всеми… Коров случалось пасти?
— Как же, в деревне рос, — обрадованно сказал Егор.
— Ладно, пошлю тебя помощником к пастуху.
— Спасибо! — оживившись, сказал Егор.
— Сегодня переночуй с работниками на сеннике, а завтра с утра переправим тебя на тот берег Сейма: будешь жить с дедом Макаром… Моли бога, парень, что ко мне попал… Другой бы тебя в дугу согнул, за хозяина-то…
Егор сразу же подружился с подслеповатым пастухом дедом Макаром. Жили в сторожке. Дед не разлучался с выношенным полушубком, старым, облезлым псом Полканом и с еще более старым, чем они оба, дробовиком.
Немного дальше, по ту сторону хлевов и навесов для скота, была еще одна хибара, в которой жил старый егерь Никанор, оставленный тут за сторожа. Других жителей на этом берегу не было.
Чуть занималось утро, уж с того берега слышались крики перевозчика, позвякивание подойников и женские голоса — это бабы ехали доить коров. Со вступлением их на левый берег дед будил Егора — для пастухов начинался трудовой день. Едва бабы успевали подоить коров, как пастухи, щелкая бичами, выгоняли стадо в луга.
Егору нравилось встречать красочные восходы солнца на широких луговых просторах, когда оно, вставая из-за темного леса, окрашивало все вокруг в пурпур и золото.
А как хорошо было выкупаться в сонной, еще не успевшей остынуть за ночь реке; босиком пробежаться по росистой траве за ушедшими к лесу коровами; попить чайку с земляникой у костра под могучим вязом.
В ненастную погоду, когда лили надоедливые дожди, он любил посидеть в шалаше, послушать рассказы деда Макара или старого егеря Никанора. Никанор жил в Заречье за сторожа, но промышлял рыбой — поставляя ее к столу хозяина, а по весне и осеки добывал дичь. Он, как всякий рыбак и охотник, любил порассказывать про свои былые успехи. А так как других слушателей, кроме пастухов, не было, Никанор большую часть времени проводил в шалаше у Макара. Егору неплохо жилось со стариками: он чувствовал себя вольготно, отдыхал душой.
Но неожиданно случилась беда. Как-то после дождика дед Макар направился к озеру драть лыки для лаптей. Было тихо. Воздух был пропитан запахами трав, мокрой коры и прелой листвы, отчего клонило в сон. Егор, набегавшись за день за коровами, прикорнул у старого вяза. Вдруг от озера донесся испуганный голос деда:
— Егор, Егорша, скорей!
Этот крик услыхал и Никанор. Оба они бросились в кустарник и увидели деда Макара лежащим на траве с разутой и сильно вздувшейся ногой.
— Змея проклятая укусила, сил моих больше нет… Христом-богом прошу, хоть волоком дотащите до перевоза…
Деда Макара свезли в город, в больницу, а вместо него в пастухи прислали бывшего церковного звонаря, пьяницу Онуфрия. Тщедушный, с маленькой головкой, с черными злыми глазками, он очень походил на хорька. Онуфрий сразу невзлюбил Егора и стал придумывать для него поручения, одно другого замысловатей и коварней. То велит выбрать у Никанора из морд рыбу, свезти ее на тот берег в кабак и обменять на водку. То прикажет выдаивать коров, а молоко продавать плотогонам или относить в каменный карьер рабочим. Он всячески изощрялся в изобретении способов добывания денег на водку. А напившись, нередко бил Егора.
Егор пробовал искать защиты у егеря Никанора, но тот, подпаиваемый Онуфрием, только махал рукой.
— Ничего, парень, меня еще шибче бивали…
До осени было уже не далеко, и Егор решил терпеть. Как-то он нашел в лесу заблудившегося щенка и, приютив его, привязался к нему душой. Дружба со щенком, который рос на глазах, скрашивала серые дни.
Но когда подступили холода, он не выдержал и убежал к отцу. «Коров-то пасти я и дома смогу»…
7
Отца и мать сильно взволновала его неудача выйти в приказчики.
— Дури в тебе много, Егорка, — с гневом сказал отец, — должно, мало бил я тебя сызмальства.
— В тебя он пошел, Веденеич, — сказала мать. — Вспомни, сам-то каким был смолоду. Чуть что и — распетушишься… никакой обиды стерпеть не мог…
— Нет, ты подумай только, какого места лишился, — прервал ее отец, — ведь через год в приказчики бы вышел…
— Я лучше в трубочисты пойду, чем так…
— Ну ладно, не кипятись… в трубочисты не в трубочисты, а что-то делать надо. С плотницкой работой ноне совсем худо…
— С дедом печи пойду класть.
— Ладно, поработай пока с дедом, а там поглядим, — согласился отец…
Егору вспомнилось, как осенью он ходил с дедом по деревням. Где кожух починят, где печь переберут. Дед был очень доволен помощником. Егор быстро схватывал, легко запоминал и ни от какой работы не увиливал. Однако к зиме печная работа кончилась, и Егору пришлось поехать в губернский город Владимир искать себе промысел.
Было это в 1913 году. Владимир в ту перу жил застойной, мещанской жизнью. Заводов в нем не было, фабрик тоже. Зато почти на каждом углу: то церковь, то лавка, то трактир. Егор толкнулся насчет работы на железную дорогу и в депо.
— Нету, своих сокращаем! — был ответ.
Попробовал заглянуть в лавки.
— Не нуждаемся! — отвечали ему.
С полдня пробродив по городу, Егор вышел на площадь и остановился в удивлении: перед ним вырос величественный, белый, с золотыми куполами и шпилями собор.
Как раз кончилась обедня, и из собора стали выходить горожане; больше купечество — с многочисленными семьями, в ярких одеждах; чиновники с женами и детьми; офицеры… Сквозь нарядную толпу Егор пробрался к выходу и увидел множество убогих и нищих, сидящих прямо в пыли и выставляющих напоказ свои увечья. Они жалобно пели на разные голоса одно и то же:
— Подайте милостыньку убогому Христа ради!..
— Не откажите копеечку на пропитание!..
Огромное скопление нищих удивило и раздосадовало Егора. Он направился к откосу, где стояли молодые парни, любуясь необъятными заречными лугами, уходящими далеко за Клязьму. На том берегу, пересекая широкую луговину, далеко-далеко, к самому горизонту, к синеватым лесам, тянулась прямая, ровная дорога.
— Куда же эта дорога ведет? — спросил Егор.
— В Судогду!
— А там что, в этой Судогде?
— Царствие небесное! — съязвил один из парней.
— А чего это туда столько подвод идет? — словно не слыша издевки, спросил Егор.
— Там стекольный завод, — пояснил другой парень.
— А далеко это?
— Верст тридцать будет, а что?
— Да так, ничего… — Егор еще раз поглядел на дорогу и стал спускаться вниз…
На другой день он достиг Судогды и нанялся возчиком на стекольный завод. Работа возчика зимой нелегка, особенно в морозы и метели. Но Егор был рад и такой работе. «Все-таки заработаю на кусок хлеба, а гам, может быть, удастся подыскать что-нибудь получше». Ему хотелось освоить какое-нибудь ремесло.
Иззябнув на ветру, он нет-нет да и забегал погреться в гуту (цех, где плавили стекло). С любопытством наблюдал, как стеклодувы в прожженных фартуках подходили к огнедышащим пастям стеклоплавильных печей и брали на длинные трубки комки раскаленного добела стекла. Отойдя в сторону, они начинали дуть в трубки, выдувая прозрачные пузыри, потом эти пузыри опускали в стоящие на полу формы и дули снова. Так рождались бутыли, кувшины, жбаны.
— Ты что, парень, уставился? — спросил его как-то изможденный человек в кожаном фартуке. — Никак, в стеклодувы хочешь?
— Да не знаю еще… присматриваюсь.
— А ты спытай, узнаешь, как сладка наша работа. — И он дал Егору трубку с огненным шариком на конце.
Егор вобрал в себя воздуху и начал дуть. Огненный шарик расширялся очень медленно. Егор передохнул и снова напыжился.
— Дуй! Дуй! — подбадривал стеклодув. — Не жалей силенок.
Егор опять передохнул и снова напыжился изо всех сил. У него захватило дыхание, зашумело в ушах и на глазах выступили слезы.
— Ну что, сладко? — спросил стеклодув. — Нет, парень, еще пока молод и есть силенки, беги отсюда, как можно дальше…
Иногда, чаще всего летом, Егор заглядывал в гранильный цех. Ему нравилось наблюдать за гранильщиками. Прикрыв глаза стеклянными колпаками, они огранивали графины и жбаны на тонких дисках абразивных кругов и наносили на стекло самые причудливые узоры. Среди гранильщиков были тонкие мастера «глубокой грани». По ранее нанесенному рисунку они вырезали на стекле тончайшие кружевные узоры. Егор понимал, что это не простая работа, а высокое искусство, и это его увлекало.
Он как-то сам нанес восковым карандашом инициалы с виньетками на обыкновенный стакан и, придя в гранильный, попросил одного из мастеров допустить его к диску.
Мастер встретил Егора с улыбкой, одел на него стеклянный козырек и показал, как надо пользоваться абразивным диском. Егор осторожно приступил к работе. Но не успел он сделать и десятой доли рисунка, как мастер остановил его.
— Ну, хватит, парень, запорол свое изделие начисто: в четырех местах прорезал стакан насквозь.
Егор вздохнул:
— Жалко! Хотел научиться вашему ремеслу.
— Не советую, парень. Мне тридцать шесть, а небось ты дашь все пятьдесят!
— Да, пожалуй… а почему?
— Потому что все внутренности у меня изъедены стеклянной пылью. Да так и у других — впрочем… От нее никому спасенья нет.
Егор, ничего не сказав, вышел из цеха.
8
Дела на фронте шли с переменным успехом — без особых продвижений с той или другой стороны. Это позволило только что прибывший полк оставить в резерве. Полк разместили в лесу, в палатках и землянках, оставшихся от другой части. Солдаты старались получше укрыться в землю, так как еще по пути от станции подверглись нападению немецкого самолета, сбросившего несколько бомб. Одна из них угодила в колонну, убив ротного и четверых солдат.
Новый ротный прибыл из штаба армии. На другой день по его приказу рота ушла в лес на поляну для обучения практической стрельбе. В глухом овраге установили мишени, поодаль расставили часовых. Стрельбе из винтовок обучали унтер-офицеры.
Поделиться книгой: