Четверо с базарной площади

— А Корявого вы знаете? — спросил капитан.

— Мы всех знаем, кто часто на базаре бывает, — отозвался Слива. — Не как-нибудь, а за глаза, по кличкам.

Капитан опять вздохнул.

— Хорошо… Если вспомните что-нибудь существенное и даже не очень существенное, зайдите ко мне, в милицию. А теперь можете быть свободными…

— А это? — спросил Фат. И, подойдя к столу, положил на него рюкзак с продуктами. Слива поставил рядом сумку. Генка выложил запотевшую в кулаке сдачу: шестьдесят три рубля сорок четыре копейки. Капитан развязал рюкзак, заглянул в него, заглянул в сумку.

— Да ведь это больше не понадобится ему, ребята…

— Ну и что? — сказал Генка. — Это его. Мы для него ходили. — И он даже кивнул на пол, туда, где лежал под одеялом бывший красный конник, бывший артиллерист, однорукий и одноглазый, похожий на сказочного пирата полковник.

Фат только глазами сверкнул на капитана.

— Ладно, идите… — сказал капитан.

Оперативное совещание

Чтобы пробраться на первый этаж бывшей бани или бывшего монастыря в той его части, которую по непонятной причине разрушили, надо было двигаться по тому же пути, по какому забирались наверх приблудные кошки: то есть сначала нырнуть через подвальное окошко в глухую котельную, потом уже, взобравшись на кучу железного хлама, через небольшой пролом в потолке, где раньше проходили трубы отопления, — наверх.

С первого на второй этаж вела довольно прочная каменная лестница, сохранившаяся здесь, видимо, еще со времен монахов.

А чтобы попасть на третий, чердачный этаж, приходилось пользоваться узенькой железной лесенкой без перил. Держалась она всего на двух болтах и при каждом шаге раскачивалась, как маятник. Обитый жестью люк над этой лесенкой был прежде заколочен. Но Фат выломал его еще до приезда Генки и Сливы.

Третий этаж от бессмысленного разгула отбойных молотков напоминал собой древнеримскую крепость после набега варваров. Широкие проломы в стенах казались результатом таранов, а то, что осталось от стен, напоминало фантастические колонны.

С третьего этажа можно было выбраться через пролом на крышу Генкиной комнаты, а также обозревать улицы города почти до самого центра, потому что высоких зданий в городе больше не было. Двухэтажный горком партии находился рядом с кинотеатром, в центре, двухэтажные третья и четвертая школы — еще дальше, красный корпус мехзавода располагался аж за военным городком, за станцией.

Над половиной третьего этажа сохранилась кровля, и место это было незримо для посторонних глаз. Генка, Фат и Слива обсуждали здесь все свои главные проблемы и вскоре после допроса уже сидели под решетчатой кровлей, как никогда серьезные и встревоженные.

Слива заглянул в вентиляционные колодцы, четыре отверстия которых зияли в стенах после разрушения, но сделал это скорее по привычке, чем сознательно. Колодцы были давно и тщательно обследованы. Раньше думалось, что это какие-нибудь монастырские тайники, но, прошарив багром на длинной веревке дно каждого, убедились, что это всего лишь следствие банной реконструкции монастыря.

Генка открыл совещание, высказав ту общую мысль, что возникла у друзей, когда капитан переглянулся со своими помощниками: полковник не мог впустить случайного человека. В противном случае он не спрашивал бы всегда: «Кто?» Значит, либо это был его знакомый, а знали его лишь офицеры из городка, то есть люди вне подозрений; либо… кто-то, кто, подойдя к двери и постучав, на вопрос полковника ответил, например: «Это я, Генка…». Или: «Это я, Фат…». Или: «Это я, Слива…»

И все трое подумали об одном и том же.

— Кесый, — сказал Фат.

— Кесый… — повторил Слива.

Генка, сознавая ответственность главного следователя, воздержался от своего слова. Он предложил составить список всех, кого они видели сегодня на базаре. Огрызок карандаша и потертую записную книжку всегда можно было найти в карманах Сливы.

Друзья чувствовали себя не только вправе, но — обязанными произвести расследование, ибо убийца воспользовался для своей цели их именем… А еще потому, что в последний свой миг однорукий полковник мог подумать, что и они замешаны в преступлении… Нет, не подумал, конечно. Но мог подумать… Ведь, кроме них, о существовании полевой сумки никому не было известно…

Список мало что добавил к их первому предположению.

Как назло, именно сегодня они почти не бродили по базару. И, как назло, именно сегодня подозрительных завсегдатаев почти не было.

Список получился коротким. Вот все, кого они приметили: Арсеньич, парень с картами, Живодер, трое слепых, торгаш с французскими подштанниками, старик с морской свинкой, лотошница, мужик в овчинном полушубке, Корявый, женщина, которую он обокрал, парень с кнутом, Сергей Васильевич и Кесый.

Фату казалось, что утром он заметил Банника, брата Кесого, но утверждать это Фат не мог, и Банника оставили под вопросом.

Арсеньич и парень с картами отпадали, так как им не удалось бы незаметно исчезнуть на время убийства: когда Генка ходил со двора полковника на разведку, около обоих по-прежнему толкался народ.

Живодера они знали давно, и, как правило, он после базара отправлялся на подводе в районы выселков или татарки. Проверить это было проще всего. Живодера всегда кто-нибудь видел, и не дурак он, чтобы среди бела дня где-то бросить свою подводу.

Трое слепых были включены в список лишь истины ради.

Торгаш с французскими подштанниками спекулировал старьем и был до того увешан одеждой, что едва передвигался в толпе. К тому же он не попытался скрыться, что наверняка сделал убийца, когда завладел сумкой.

Лотошница, женщина, которую обокрал Корявый, парень с кнутом и Сергей Васильевич также были вне подозрений.

Корявый, совершив убийство, не стал бы рисковать из-за трехсот рублей, поэтому вычеркнули и его.

Оставались Кесый и мужик в овчинном полушубке. По странному совпадению, они стояли недалеко друг от друга, когда Генка и Слива возвращались домой от Арсеньича. Это во-первых. Во-вторых, мужик был определенно как-то связан с Арсеньичем, раз подбивал Генку на стрельбу ради привлечения зрителей, — одно это уже вызывало подозрение. А если предположить, что он знает Кесого… С какой стати в прохладный апрельский день Кесый надумал продавать воду? Да еще и остановился у самого монастыря, где народу было мало.

— Надо попытать Кесого, — заключил Генка, подводя итоги своего анализа. — Одно дело — чутье, другое дело — логика. — И он с надеждой поглядел на Фата.

— Завтра попытаем…

Фат опять заметно воодушевился.

— Завтра — в женский… — глубокомысленно напомнил Слива.

— После уроков, — отмахнулся Фат. — У кого деньги есть?

Генка и Слива переглянулись: денег у них давненько не бывало.

— Зачем? — спросил Слива.

— Будем в чик играть. Я буду! — уточнил Фат. — Кесый сейчас дураков обдирает в Детском парке — там уже подсохли две прогалины, это самое удобное, чтоб столкнуться с ним.

— Копеек шестьдесят я достану… — пообещал Генка.

— И я копеек шестьдесят… — неуверенно поддержал его Слива.

— А у меня целый рубль, — заявил Фат. — Войти в игру можно!

— А милиция там не схватит нас? — осторожно поинтересовался Слива.

— Ты что, бегать, что ли, не умеешь? — искренне удивился Фат. — А потом: мы ж не ради денег, а ради следствия. Они вон Корявого схватить не могли, а мне уйти от них — плевое дело.

Начало операции было, таким образом, продумано.

Осторожно спустились вниз, осторожно выкарабкались через подвальное окошко на поверхность. Голубая Генкина телогрейка стала при этом полосатой на груди: черно-голубой. Генка долго тер ее пучком соломы и в результате добился, что угольная пыль распределилась по всей груди равномерно.

На телогрейке Фата никакие дополнительные пятна не бросались в глаза. А хитрый Слива перед тем, как лезть в окошко, снял свое пальто и перемазал одну рубашку: за рубашку всегда меньше попадает, чем за верхнюю одежду.

Впрочем, Генка придумал, как скрыть грязь: он еще на лестнице расстегнется, а распахнув дверь в комнату, сразу начнет снимать телогрейку, так что мать увидит одну подкладку…

Но этот хитроумный план оказался лишним.

Когда, согласно уговору, Фат притащил Генке свои школьные принадлежности и когда Генка в расстегнутой телогрейке вошел домой, его сразу ошеломили непривычные запахи: в комнате пахло настоящей гречневой кашей, пшенным супом и еще чем-то. А мать жарила на сковороде лук и плакала.

Вместо того чтобы поинтересоваться, почему она плачет, Генка спросил:

— Откуда это?

Мать уронила слезу на сковородку и не ответила.

— Это нам милиционеры принесли! — объяснила за нее Катя. — Нам, а потом Славе и Фатыму.

— Ты бы меньше ходил… — сказала мать. — Видишь, как нынче…

Безбожницы женского монастыря

Утром Фат поджидал Генку и Сливу за углом. Генка отдал ему перетянутые шпагатом учебники и обещанные шестьдесят копеек. Слива достал только сорок.

— Ничего, — утешил Фат. — Двух рублей хватит. Увидите, как я играю. А мать думает — сбежал опять. Пускай. А то вдруг еще не пустят в монастырь.

Но разговор в учительской был коротким. Генка и Слива слышали из-за двери, как Эмма Викторовна спросила, почему Фат без сумки. Фат соврал, что она порвалась у него. Эмма Викторовна прочитала ему короткую лекцию о пользе учения и велела идти в класс.

Вчерашние события не померкли в памяти друзей. Но ребята решили, что любыми путями найдут убийцу, и не чувствовали больше ни растерянности, ни страха.

Вся школа, оказывается, уже знала не только о том, что произошло в бывшей бане, но и о какой-то сопричастности к этому событию базарных друзей.

Шум в шестом «б» умолк, едва появились в дверях Генка, Фат и Слива.

Толька-Толячий, занявший место Фата, пока тот не ходил в школу, рядом с партой Генки и Сливы, быстренько убрался на первую парту, сделав вид, будто ему надоело сидеть «на камчатке».

— Еще больше следят: шевельнуться нельзя…

Когда приятели расселись, тридцать пять человек набросились на них с вопросами: что и как.

Но друзья отвечали, не вдаваясь в подробности, односложно: «да, были…», «видели…», «знаем…», «об этом говорить нельзя…», чем еще сильнее разожгли всеобщее любопытство.

Толячий, красивый и самоуверенный, точнее — нахальный парень, овладевший всеми земными талантами: отличник, музыкант, шахматист, — в десятый раз уже сообщал, вроде бы для себя:

— А у нас во дворе вчера Корявый Сергея Васильевича порезал…

Но на него не обращали внимания.

Минут за десять до звонка в класс из шестого «а» прибежала даже Тося Белова, председатель совета дружины. И это дало Генке возможность впервые в жизни убедиться, что даже самые прекрасные на земле девчонки не лишены обыкновенных человеческих слабостей.

Пока Тося мелкими шажками спешит к знаменитой отныне «камчатке», мы, несколько отвлекаясь от последовательности событий, сообщим, что Генка был влюблен в Тосю. В Тосю и еще в Лию — обе из шестого «а». Так уж несправедливо устроены человеческие чувства: ребята из шестого «а» влюблялись в девчонок из «б», а Генка, сколько ни глядел на своих одноклассниц, ничего мало-мальски выдающегося в них не находил. А Тося и Лия были особенные. Генкина мать хранила в альбоме старинные открытки «Съ днемъ ангела». Так вот, Лия и Тося будто сошли с этих открыток, и во всем городе не было ни одной девчонки, хоть капельку похожей на них. У Тоси волосы темные, у Лии — светлые, у Тоси глаза голубые, у Лии — карие, будто они поменялись, на голове у Тоси огромный, как крылья, бант, а у Лии широкая лента вокруг волос. Обе — словно игрушечные. И обе, к сожалению, отличницы. Толячий — тот еще мог подойти и запросто поговорить с любой, а вечный середняк Генка ни на какие «активы» не попадал, ни в какие «советы» не был включен и на красивых девочек глядел, как правило, издалека. Правда, ему и этого достаточно было. Но стоило одной из них приблизиться к нему — Генка терялся совершенно. Так, во время шашечного турнира Генка, играя с братом Лии, уже имел преимущество в две шашки, но подошла Лия — и Генка позорнейшим образом проиграл.

Генка любил обеих — в этом была его главная трагедия. Прошлым летом, когда школа закрылась на каникулы, Генка был вынужден взять скрипучий Сливин велосипед и ехать сначала на левый берег, чтобы, часа два разъезжая по улице Сакко и Ванцетти, увидеть Лию, а потом катить в противоположный конец города — на ближние выселки, — чтобы поглядеть на Тосю.

Бант у Тоси подрагивает во время ходьбы, и голову она держит прямо, словно боится, что бант ее свалится куда-нибудь.

— Мальчики, — сказала Тося, подходя к «камчатке», — вы втроем должны сделать транспарант к Первому мая: «Да здравствует дружба народов!»

Надо же — и причину выдумала. Нет бы — просто подойти, полюбопытствовать, как другие. Красивые — они всегда хитрые, это Генка сколько раз замечал.

— А мы рисовать не умеем, — сказал Слива из-под челки.

— Но вы же не выполняли еще никаких поручений! — сказала Тося.

— Как не выполняли? — спросил Слива, поскольку уж ввязался в разговор и вынужден был отвечать за всех троих. — А турник мы делали? А двор озеленяли?

— Но это когда вся школа озеленяла и когда все на спортплощадке работали! Скоро слет, а за вами отдельно ничего не числится!

Глаза у Тоси большущие и всегда одинаковые — никогда не расширены, не сужены: хлопнет она ресницами — и глаза опять, как были, — вроде как у той куклы, которой Катя нечаянно оторвала голову, а Генка потом приделал ее с помощью гвоздя и жженой проволоки.

Генка попробовал представить себе Тосю на базаре: как, например, гонится она за Корявым или разглядывает французские подштанники, всего одну войну ношенные, — и ничего у него не получилось. Лия и Тося были из другого мира. А у Генки случилось раздвоение личности: в одной половине личности шумел базар, а в другой — обсуждали пионерские дела аккуратные, чистенькие отличницы Лия и Тося. Как ни странно, эти две половины мирно уживались между собой.

— А нас не изберут на слет, — заявил Слива в ответ на последний упрек Тоси.

Тося немножко покраснела.

— Откуда ты знаешь?

— А знаю, — сказал Слива. — Всегда одних и тех же избирают.

— Вот и неправда! — возмутилась Тося. — Надо же просто заслужить, чтобы избрали…

Фат не дал ей договорить.

— Некогда нам, — заявил Фат. — У нас сейчас другие дела.

И все, даже Тося, поглядели на него с уважением. Председателю совета дружины возразить было нечего. Все-таки она вывернулась:

— Почему ты без галстука, Фатым?

Генка и Слива были предусмотрительными и сразу после школы, чтобы не забыть, прятали свои галстуки в портфели. Фат до этого не додумался.

— Может, я выбыл из пионеров?

— Ты не имеешь права выбывать! Тебя не исключали — тебя только воспитывали на собрании.

— Откуда ж я знаю, исключали или не исключали… Надо было сказать, — отозвался Фат, небрежно глядя в окно.

— Завтра чтобы пришел в галстуке. Раз вернулся в школу — должен соблюдать дисциплину, — завершила переговоры Тося.

Фат вздохнул.

А Генка за все время так ни слова и не промолвил. Зато чувства его были на сегодня полностью удовлетворены. Отличная штука — известность. Впервые Генке не надо было слоняться на переменах мимо шестого «а», потому что вслед за Тосей, как бы кого-то разыскивая, в класс заглянула Лия да так и проторчала у дверей до самого звонка.