Помоги проекту - поделись книгой:
Восьмого октября Петр прочитал эту выписку и распорядился устно. Запись этого распоряжения находится в поденном журнале Берг-коллегии. Вот она.
«1. Понеже в оной экспедиции является несогласие мастера с подмастерьями, того ради послать от Берг-коллегии знатного, который бы мог их согласить и каждому по контракту жалованье оплатить. И чтоб каждый по должности дело свое управлял.
2. Село Петрово в Ряжском уезде — далеко ли оное от Оки-реки? Уголья какой квантитент (Количество.) обретен, есть или будет? То б немедленно прислана была проба со известием о квантитенте и о расстоянии от Оки. Прислать с нарочным унтер-офицером гвардии, которого отправить из Берг-коллегии вместе со знатным».
Петр, по сути, уже не сомневался в наличии ископаемого уголья. Он настойчиво добивался ответа на главный вопрос достаточно ли его для разработок и какими путями можно доставлять его к Оке? Он ставит вопрос широко, погосударственному уголь уже тогда требовался стране как хлеб и соль. Жаль, что пройдут еще десятки лет, прежде чем Россия утолит им свой голод,
Коллегия решила послать вдогонку угольной экспедиции — та уже покинула Ряжский уезд и направилась на юг, в Бахмут, — «знатного» Ивана Телепнева (он происходил из древнего рода Оболенских) и с ним сержанта гвардии Алексея Межаева. Им приказали все уладить и — главное — замечать, на каком расстоянии открытые угольные месторождения находятся от городов, полноводные ли реки текут неподалеку от них и можно ли по тем рекам пройти груженым судам. То есть тщательно выяснить то, о чем уже сообщали в свое время Капустин и Палицын — к огорчению, эти доношения так и не дошли до царя.
Никсон — это стало очевидно Телепневу по приезде в Бахмут — оказался вовсе ненужным в экспедиции Его раскусили до конца. В этом он сознается сам в одном из писем: «Шляхтич и сержант (так он называет Телепнева и Межаева — Авт.), велели извозчику мой харч выбросить вон, ежели я с ними идти не схочу» Телепнев в последний раз воззвал к совести Никсона, но тот ответил, что «за нынешним зимним временем работать невозможно», Тогда царедворец послал в столицу рапорт с просьбой разрешить продолжать исследования «русскими людьми» и выехал с экспедицией в село Петрово. Здесь, не ожидая ответа, приступил к работам.
...Вышли на Чернавку. Искрились под солнцем январские снега. На избах вместо кровель — снежные шапки. Из труб вьются ровные сизые дымы — к жгучему морозу. В берегу на речке Чернавке зияет под белой шапкой нависшего сугроба черная дыра.
— Здесь? — спросил Телепнев, стоя на снегу в ярко-синей добротной шубе.
— Вестимо, — ответил бородатый мужик в кожушке и худых валеных сапогах — Иван Палицын.
Он стоял рядом с Капустиным и, сказав эти слова, дрогнул, сробел: не ему бы следовало отвечать столь знатной особе.
Иван Телепнев подошел к ним и, к немалому изумлению иноземца, обнял обоих.
— Спасибо за службу добрую, за сметку и труд великий. А теперь — с богом, за дело!
Санный обоз стекся к угольному месторождению. Мужики посыпали к дыре. На ровном заснеженном льду застывшей реки обозначилось множество следов.
Через несколько дней после этого экспедицию настигла тяжелая весть в Санкт-Петербурге скончался царь Петр. У одних опустились руки, другие же, напротив, с каким-то неуемным остервенением принялись завершать начатое. Иван Телепнев нашел в себе силы продолжить исследования.
Однажды в ростепельный день в Петрове появился состоятельный человек. По окладистой, чесанной гребнем бороде, за ношение которой наверняка плачены немалые деньги, в нем признали давешнего купца Панкрата Рюмина. Купец объезжал окрестности своих Истинских и Улусских заводов. Он лазил в дыру, мял в руках угольные крохи, заинтересованно смотрел, как умело сжигают в горне добытый уголь Капустин и Палицын. Ударил напоследок челом самому Ивану Телепневу, пригласив того наведаться на свои заводы. С тем и уехал.
Телепнев принял приглашение, но съездить на заводы так и не успел. В конце марта в ответ на свое предложение продолжать работы «русскими людьми», он получил неожиданное повеление императрицы Екатерины Первой, которая требовала работы свернуть, отметив на будущее места находок.
Так и было сделано Телепнев, а с ним Капустин, Маслов, Межаев и Никсон в мае вернулись в Москву. Здесь им предложили отчитаться о совершенной работе. Интересен отчет Никсона. В первом же пункте своего рапорта он написал: «В селе Петрове при реке Чернавке буровал я и нашел уголье... Оное место имеет фундамент к лесу изрядный, и, по моему мнению, ежели б шахту сделать и ход найти, то не без пользы было бы».
В этом Никсон оказался прав: шахты надо было ставить уже тогда. Думается, что и тут не обошлось без «мнения Григорья», то есть без подсказки Григория Капустина, который сильно влиял на иноземца своим авторитетом и знаниями.
Вскоре Никсон был выдворен за границу. Остальные разъехались по местам службы. Иван Палицын, естественно, остался дома, в селе Петрове.
Рудознатец-самородок не ведал тогда, что его находке суждено стать одним из величайших геологических открытий. Он просто зарабатывал себе на хлеб и хотел получить то денежное вознаграждение, которое сулила каждому умельцу знаменитая берг-привилегия. Путь общения с царем через Архангельский собор оказался верным. Денежную награду, надо думать, он получил.
Вскоре после отъезда экспедиции из села Петрово туда наведался со своими людьми тот же купец Панкрат Рюмин. Он убедился, что угля в земле предостаточно, и в августе 1725 года обратился в Берг-коллегию с просьбой «отдать ему» угольное место в селе Петрове. Берг-коллегия просьбу удовлетворила и в своем определении потребовала: «Велеть им, Рюмину с товарищи, с получением сего указа начать строить угольные заводы и закончить их в четыре месяца».
В указанный срок «угольный завод» в селе Петрове был возведен. Это была первая каменноугольная шахта Подмосковья. С нее и начались первые промышленные разработки подмосковных углей.
Широко и вольготно раскинулся по европейской части Союза Подмосковный угольный бассейн. От Мещерских лесов — через Валдай — до Онежского озера. Экий исполинище лег под лесами и холмами русской равнины!
Село Петрово возле Ряжска — самая юго-восточная его ветвь. Отсюда бассейн взял свое начало. Здесь, на рязанской земле, и стоять бы памятнику рудознатцу-самоучке крестьянину Ивану Палицыну — первооткрывателю углей Подмосковья. Как стоят в Кемерове — открывателю Кузнецкого бассейна Михаилу Волкову, а в Лисичанске — виднейшему из рудознатцев, «Колумбу» угольного Донбасса Григорию Капустину.
Каменный зверинец
Село называлось Черноземным. Название дали землепашцы-переселенцы, которые издавна растили хлеб в приазовской ветреной степи. А что было до этого? Чем занимались люди, жившие здесь много веков назад?
Это и пытались выяснить ученые Запорожской экспедиции Института археологии АН УССР.
Было начало рабочего дня. Кабина быстро нагревалась, сквозь щели сочилась пыль. Прокладывая очередную траншею, бульдозерист пласт за пластом снимал влажный чернозем. Работа шла возле неприметного холмика посреди распаханной степи — на археологических картах он значился как курган № 1. Незадолго до этого в центре насыпи этого кургана была обнаружена выложенная известняковыми плитами могила времен срубной культуры, представители которой населяли эти места в XIV—XIII веках до нашей эры. На более значительные находки (во всяком случае, в этом кургане) археологи не надеялись. Вдруг нож бульдозера выворотил из земли обломок известняка. Старший лаборант Николай Ковалев, которого коллеги в шутку называли начальником кургана, спрыгнул в траншею, внимательно осмотрел обломок. С первого взгляда трудно было определить его назначение. Но явно просматривались следы ручной обработки. Вскоре нашли еще один обломок — поменьше. В ход пошли ножи, щеточки. Когда очистили известняк от земли, ясно обозначилась голова какого-то зверя. Присмотрелись — напоминает медведя. Приставили к найденному ранее обломку. Точно — каменный медведь!
Через несколько часов наткнулись еще на две известняковые скульптуры — голова коня почти в натуральную величину и животное, удивительно напоминающее верблюда. Вечером новые находки. В земле рядом с «верблюдом» лежал еще один медведь. Целое кладбище каменных фигур! Как они сюда попали? Времени на тщательный осмотр не было. Снова взялись за лопаты, и вот еще один приятный сюрприз — стела, на которой изображен человек, и каменный всадник с отбитой до плеч головой. Кое-что начало проясняться. Вполне возможно, что и на других фигурах не верблюжьи горбы, а всадники.
Скульптуры вытащили из траншеи, расставили в ряд. Каменные творения древних были чуть ниже пояса взрослого человека. Археологи сгрудились вокруг фигур. До сих пор исследователям не удавалось обнаружить каменных всадников в таврических степях. Посыпались догадки, предположения.
— Погребальная насыпь, — сказал начальник экспедиции младший научный сотрудник Института археологии АН УССР Виталий Васильевич Отрощенко, — это, несомненно, дело рук «срубников». Со скульптурами сложнее. Скорее всего они были установлены на кургане кочевыми народами через два с небольшим тысячелетия после возведения погребальной насыпи.
Вот так в небольшом захоронении переплелись судьбы и пути народов, когда то населявших эти места.
Учпулак
Кишлак Уба зеленым островком плывет по белому морю созревшего хлопка. Трудно представить, что всего в нескольких километрах с севера желтыми барханами подступают Каракумы, разделяющие Бухару и древний Хорезм. Здесь, у границы плодородия, три цвета определяют осенний пейзаж лазурь неба, зелень садов и белизна хлопковых коробочек. Весной гамма изменится, белый цвет исчезнет, но алым заполыхают тюльпаны. Все эти цвета собрала Хамро Рахимова, или биби Хамро — бабушка Хамро, — для раскраски своих глиняных игрушек — свистулек, по-узбекски «учпулак».
Я приехал в кишлак, расположенный километрах в двадцати на северо-восток от Бухары, и застал биби Хамро за работой. Во дворике ее дома безраздельно властвовало, отсвечивая от светлого пыльного грунта, ослепительное солнце. Поэтому Рахимова лепила фигурки внутри дома, в мастерской-чулане, где было почти так же жарко и душно, как на улице, но где яркий свет не резал глаза.
Старой мастерице уже восемьдесят, ее красивое лицо покрыли морщины, движения замедленны. Но глаза не желают сдаваться старости и недугам, добрые и живые, они придирчиво следят за тем, как в пальцах рождается будущая скульптурка. Рядом с биби Хамро стоит таз с влажной бурой глиной, она отщипывает от нее кусок, сворачивает ладонями валик с утолщениями на концах, затем из одного конца вытягивает передние ноги и голову какого-то неведомого пока зверя, а из другого — задние ноги и хвост. Уверенные движения смоченных водой пальцев — и неуклюжее создание превращается в симпатичного то ли барана, то ли козла, а может быть, и коня. Деревянной палочкой Рахимова делает углубления — глаза. Игрушки у биби Хамро довольно условны, она не стремится к детальному сходству. И разобрать, кто есть кто в пестрой компании фигурок из лессовой глины, удается не сразу. Правда, присмотревшись повнимательнее, их можно отличить по характерным деталям рога, курдюк, хвост, грива Биби Хамро приходит на помощь это баран — «кочкар», это лошадь — «от», а это слон — «филь».
Рахимова лепит только животных. У некоторых фигурок на спине всадница — обезьянка, у многих — сосуд, напоминающий кувшин, назначения которого мастерица объяснить не может: «Так лепили раньше, так леплю и теперь». На этой земле вода — синоним жизни, с ней связаны многие сюжеты и символы в народном искусстве: в древности в Средней Азии бытовали и зооморфные сосуды — водолеи. Но более вероятно, что это светильник, в котором возжигали огонь, чтобы дополнить силу фигурки — оберега действием святого огня.
Еще одна дань древнейшей магической символике — свистулька, непременный атрибут всех фигурок Рахимовой, кроме слона. По преданию, свистом вызывали весенний дождь «оби рахмат» — «воду милости».
История учпулак ведет в глубокую древность — достоверно известно, что она насчитывает более тысячелетия. Причем поразительно то, что изделия Рахимовой почти не отличаются от своих древних собратьев, сработанных в XII веке и найденных археологами.
Хотя Хамро Рахимова лепит всего несколько основных типов игрушек, ни одна из них никогда полностью не повторяет другую. Все лошадки в ее «табуне» легко отличимы: одной на спину залетела курица, у другой особенная сбруя, на третьей гарцует всадник. Все они разнятся высотой, комплекцией, деталями раскраски.
Высохнув, глиняные фигурки заметно светлеют: из бурых становятся почти белыми, после чего мастерица обжигает их в печи, но обжигает слабо, и поэтому, хотя ее изделия довольно массивны, они весьма хрупки.
После обжига биби Хамро раскрашивает фигурки. Пользуется она при этом разведенными на яичном белке красками и кисточкой из конского волоса. По моей просьбе, она и сегодня раскрасила несколько учпулак. Сначала провела по бокам коня широкую красную линию, замкнув ее по окружности. Потом также сплошной линией нарисовала сбрую и раскрасила морду животного, а затем по всей верхней части тела разбросала красные и синие горошины, оставив нетронутыми ноги и живот. По тому же принципу раскрасила она и других животных, всех опять-таки кроме слона. Слону горошин не досталось, и по сравнению с другими животными его украшения выглядели довольно скупо.
Отдыхая, биби Хамро рассказывает мне о себе и своем ремесле. Искусством лепки учпулак она овладела в ранней молодости — его передала ей старая Шамси. здесь, в Убе, куда Хамро переехала, выйдя замуж, издавна был центр гончарного промысла, и лепить игрушки умели почти все жители кишлака — свои работы сами же продавали на базаре. В двадцать четыре года Хамро получила «фатиха», то есть признание мастерства и право на самостоятельную работу. С тех пор, вот уже более полувека, Хамро Рахимова не расстается с любимым делом.
Работа на сегодня окончена. Мы выносим раскрашенные игрушки из полумрака мастерской в солнечный дворик — и происходит чудо: казавшиеся блеклыми в доме краски, впитав солнечный свет, загораются. Потом, в Москве, я выставлял учпулак биби Хамро на балкон, чтобы увидеть их во всей красе, но, увы, они стали уже не такими, как под родным палящим бухарским солнцем.
Шпагоглотатель. Рон Гуларт
На стене танцевал старик. Он все увеличивался, затем дрогнул и исчез. Стихло жужжание кинопроектора, и в кабинете персикового цвета стало светло. Шеф моргнул большими круглыми глазами:
— Знаешь, кто это был? — Он достал из резной коробочки желтый кружочек и положил его на язык.
Бен Джолсон, сидевший по другую сторону низкого черного стола, слегка пошевелился и ответил:
— Человек, в которого вы мне собираетесь предложить воплотиться.
— Точно, — подтвердил шеф Микенс, проглотил таблетку и просветлел. — По этому делу шум в последнее время особенно усилился, Бен. Я говорю о неприятностях в Военном Бюро, — сказал он.
— Исчезновения.
— Именно. Сначала генерал Мусман, за ним адмирал Рокисл. Через неделю — Баском Ламар Таффлер, отец нервно-паралитического газа № 26. А сегодня утром, на рассвете, сам Дин Свифт.
— Пропал председатель Военного Бюро? — Джолсон даже привстал.
— Официального сообщения еще не было. Говорю об этом только тебе, Бен. В последний раз Свифта видели в его розарии. Выдающийся розовод!
— О нем был документальный фильм, я видел, — сказал Джолсон. — Так ваши из Центрального Бюро Шпионажа обратились в Корпус Хамелеонов за помощью?
— Да, — кивнул шеф Микенс. — Положение крайне серьезное. И нет нужды говорить, что наша Барнумова система планет не должна еще раз испытать ужасы мира.
— Подозреваете пацифистов?
— Подозреваем, — подтвердил шеф. — Конечно, у ЦБШ есть склонность повсюду видеть пацифистов. Ты ведь знаешь, не все согласны с методами, которыми Военное Бюро ведет колонизацию земных планет Барнумом.
— Особенно, когда с лица Земли стирают целое государство.
— Да государство-то карликовое. Шеф отправил пилюлю в рот. — Как бы там ни было, согласись, когда начинают пропадать руководители Военного Бюро... Во всяком случае, это могло быть и делом рук пацифистов.
— Что это за старик, которого вы мне показывали?
— Леонард Габни... — Шеф побарабанил по крышке стола, — Но он нас интересует лишь как джентльмен преклонного возраста, в которого тебе предстоит воплотиться. Сведения о нем тебе дадут гипнопедически, а мы займемся непосредственно заданием… Кимбро — вот кто нас интересует.
Джолсон покачал головой.
— Постойте, не этот ли Кимбро — посол на планете Эсперанса?
— Да, он возглавляет посольство Барнума.
— Нет, я не полечу на Эсперансу, хоть озолоти меня.
— Не полетишь? — переспросил шеф. — Да ты обязан, это записано в твоем контракте. Из Корпуса Хамелеонов не уходят.
— Эсперанса надолго мне испортит настроение.
— Людей ведь надо где-то хоронить, Бен.
— Но превратить в кладбище целую планету.
— На Эсперансе пятьсот тысяч жителей, — возразил шеф Микена. — Не говоря уже о... сейчас посмотрю... десяти миллионах туристов и почти десяти миллионах скорбящих близких, которые ежегодно посещают Эсперансу. — Он отложил памятку в сторону.
— Эта планета насквозь провоняла венками, — буркнул Джолсон.
— Дай мне наконец объяснить тебе задание... Судя по данным агентуры ЦБШ, посол Кимбро, возможно, замешан в этой волне похищений. Адмирал Рокисл исчез именно на Эсперансе.
— Знаю, — сказал Джолсон. — Он полетел туда возлагать венок на могилу Неизвестного Диверсанта.
— Надо установить, не Кимбро ли является слабым звеном. Со следующей недели он отдыхает в Непенте, близ Эсперанса-сити.
— Непенте? Омолаживающие воды для престарелых миллионеров?
— Да. Ты превращаешься в старикашку Габни, и мы забрасываем тебя в Непенте, — сказал шеф Микенс.
В Корпусе Хамелеонов Джолсона сделали оборотнем. Он мог принять облик любого человека.
— Моя задача — составить досье на посла? — спросил Джолсон.
— Нет. Тебе надо остаться с Кимбро наедине. Тогда ты пустишь в ход весь арсенал препаратов правды и узнаешь, имел ли он отношение к исчезновению адмирала Рокисла.
— О"кэй. — Джолсон откинулся на спинку стула. — Приходится соглашаться. Кто мой связник на Эсперансе?
— Сейчас из соображений безопасности я ответить тебе не могу. С тобой там свяжутся.
— Каким образом?
— Где-то у меня тут записан код. — Поискав в столе шеф Микенс выудил записку синего цвета. — Вот 15-6-1-24-26-9-6,
— Долго ли мне предстоит пробыть в Непенте?
— Номер заказан на неделю. Но результатов мы ждем раньше, — сообщил шеф Микенс и заглянул в зеленую памятку. — Неделя там стоит десять тысяч долларов, Бен... А теперь помоги мне отыскать флакон с микстурой малинового цвета.
И оба опустились на четвереньки
Автоприслуга для престарелых в отеле «Эсперанса-Пласа» упорно называла его дедулей Джолсон — сейчас сгорбленный, со старческими пятнами на коже, 84-летний — сидел в удобном кресле на балконе своей гостиной. Как и большинство стариков, он попросил, чтобы ему дали номер с видом на что угодно, только не на кладбище Габни, настоящий Габни, распоряжался телекинезом на всех планетах Барнума, и его имя достаточно весило, чтоб его поселили с видом на деловой район Катер из Непенте должен был прилететь за ним вечером…
В дверь позвонили.
— Да? — спросил Джолсон..
— Посольство Барнума поздравляет вас с прибытием на Эсперансу, — отозвался молодой женский голос. — У меня для вас корзина восстановленных фруктов, мистер Габни.
— Сейчас, сейчас. — Джолсон пошел открывать дверь
На пороге, в платье лимонного цвета, стояла стройная молодая брюнетка с резко очерченными скулами и короткой прямой прической. На руке у нее была повязка посольства Барнума, а на лбу — губной помадой написан номер 15-6-1-24-26-9-6. Хитро подмигнув Джолсону, она салфеткой стерла цифры с загорелого лба.
Поделиться книгой: