Помоги проекту - поделись книгой:
Как ни малочисленны были аборигены, места они занимали много. Слишком много, по мнению поселенцев. Ведь для того чтобы выжить, бродячему племени требуется огромная территория. И хотя на границах племенных территорий не стояли полосатые столбы, каждое племя точно знало свои угодья и не заходило в чуждые пределы. Соответственно никаких документов, подтверждающих право собственности, у аборигенов не было владели они лишь тем, что могло им пригодиться в нехитрой их жизни, той жизни, что, не изменяясь, текла тысячелетиями до прихода белых.
Белым людям нужны были удобные для поселения места, и аборигенов вытеснили в безводные пустыни.
Надо сказать, что никто, наверное, на нашей планете не умеет осваивать абсолютно, казалось бы, непригодные для жизни места так, как коренные жители Австралии. Разве что бушмены африканской пустыни Калахари. Все исследователи восторженно отмечали необычайную способность аборигенов находить воду там, где ее просто и быть не может, выслеживать редкую дичь и собирать плоды скудной пустынной растительности.
Пустыня может дать средства к жизни очень ограниченному числу людей. Объективные законы природы четко определяют количество человек, способных (при наличии навыков) прокормиться с единицы площади. И без того немногочисленные некогда племена изрядно поредели. Точнее говоря, сохранились лишь те, у кого был опыт охоты и собирательства в пустыне еще до прихода белых. Всего аборигенов осталось тысяч сто двадцать. Причем в это число нужно включить и тех, кто влачит существование близ больших городов. Утратив культуру и язык, они перестали быть детьми природы, но и не превратились в людей двадцатого века.
Однако, казалось, хоть те немногие, что бродят по пустыне, они-то сохранили себя? Ведь места, где они живут, не нужны никому.
Но в 1974—1977 годах геологические экспедиции тщательно обследовали богом и людьми забытые пустынные районы и обнаружили в них гигантские залежи бокситов, железной руды и — самое главное — урана. Оказалось, что Австралии принадлежат двадцать процентов запасов урана капиталистического мира Залежи в Ямбилууне, Наббер-Лэйк, Кунгхуру, Йиллири в Западной Австралии, не до конца разведанные месторождения в Беверли и у горы Пинджарра в южной части страны Бокситы в Куинсленде, Мапуну, Вейпе. Руду — слой в шесть метров толщиной — прикрывают какие-то пятьдесят сантиметров почвы. Бери — не хочу, подгоняй бульдозеры и разрабатывай дешевым открытым способом.
И тут на пути к легкой и удобной добыче оказалось досадное, хотя и незначительное, препятствие — аборигены. Так уж получилось, что они живут почти во всех тех местах, где найдены ныне полезные — более, чем полезные! — ископаемые. А при чем здесь аборигены? Ведь все, что знает о них широкая публика, никак не говорит о том, что эти люди способны на организованный отпор, на отстаивание своих прав собственности современными юридическими нормами. На снимках они обычно голые, раскрашенные для корроборри, с бумерангами и копьями в руках. Конечно, это еще кое-где осталось, но аборигены уже не те, что были десять-пятнадцать лет тому назад. Кто-то из них получил образование, многие умеют читать, и сообщения печати о развернувшейся во всем мире борьбе за освобождение угнетенных народов и племен не прошли для них бесследно.
После десятка бурных демонстраций, в которых приняли участие и сочувствующие коренному населению белые австралийцы, принят был закон о правах землевладения аборигенов. Согласно ему племенам разрешено вести переговоры с горнодобывающими компаниями о создании шахт и прочих промышленных объектов на принадлежащих им территориях. Однако, если администрация территории издает приказ, аборигены не смеют его нарушать.
Администрация, естественно, издает такие приказы, которые прекращают дискуссии на тему о том, кому принадлежит земля.
Первый договор в истории Австралии между белыми и темнокожими был заключен в конце 1978 года. Высокие договаривающиеся стороны — федеральное правительство в Канберре и старейшины племени аньула — установили, что в трехстах километрах от города Дарвина будет заложено несколько шахт. Первые двадцать пять лет компании обязуются восполнять племени недостаток питания: ведь дичь уйдет от рева машин, исчезнет слой плодородной почвы.
Старейшины племени нарисовали под договором изображения кенгуру, крокодила и рыбы. Чиновники с трудом скрывали улыбки. Понимали ли старейшины, что их надули? Скорее всего понимали. Но так хоть что-то получило племя аньула, а ведь могло и ничего не получить.
...Когда через двадцать пять лет компании покинут изрытую, лишенную растительности землю, остатки племени аньула окончательно разучатся добывать другую пищу, кроме консервов с пестрыми наклейками…
Тем не менее при всем надувательстве первого из договоров значение он имеет весьма немалое: как-никак, а право аборигенов на землю — впервые! — закреплено на бумаге. Ведь и первопоселенцы Америки, когда покупали у индейских племен громадные территории за бочонок с порохом, дюжину ружей и мешок бус, не предполагали, что два века спустя индейцы предъявят договоры правительству США. Другое дело, что договоры эти, сколько их ни предъявляй, не вернут землю настоящим ее владельцам. Но, по крайней мере, они привлекают внимание общественности. А для индейцев Америки это пока важнее всего. Их «Длинный марш» 1 только начался.
Как же далеко австралийским аборигенам до американских индейцев! У них нет пока ни сознания единства, ни поставленных целей.
Итак, почти все залежи урана обнаружены были в семидесятые годы. Там, где среди аборигенов был хоть один грамотный, они начали протестовать. В Комиссию по делам аборигенов полетели петиции и жалобы. Надо сказать, что в этой комиссии есть немало чиновников, искренне сочувствующих коренным жителям.
Но... Существует в Канберре и другая комиссия — Комиссия по ядерной энергии. И она-то судьбой нескольких сотен голых дикарей не взволновалась ни в малой степени. И эта организация куда весомее в правительстве. Ураном занялись компании «Пеко уэлсанд» и «Ай зэт индастрйз», которые вначале воевали между собой, но в нужный момент соединили усилия и добились от федерального правительства полной поддержки
В Ямбилууне за уран взялись «Панконтинентал майнинг компани» и «Гетти ойл компани» За ними потянулись другие. Началась «урановая лихорадка». Американские индейцы бежали от «лихорадки золотой» в недоступные старателям и небогатые золотом места. Австралийским аборигенам бежать некуда.
Пока об огромных запасах урана почти не было известно, мало кто в Канберре обращал внимание на просьбы аборигенов. Когда же слухи о богатстве перестали быть слухами, в Дарвин немедленно вылетел министр по делам туземного населения Уайнер. Всеми правдами (а больше неправдами) следовало добиться от старейшин племен согласия на разработку.
Министр даже согласился покровительствовать Движению отдаленных поселений, главная цель которого — сохранить обычаи и традиции аборигенов в тех местах, где далеко от белого человека и его нравов аборигены сохраняют свой прежний уклад жизни.
В одном из северных племен мистер Уайнер даже раскрасился для корроборри и снялся со стариками, сохранив на себе, правда, отдельные части европейского наряда.
Старейшины, однако, не знали, что за пазухой снятого на время пиджака высокий гость держит проект закона, по которому «при чрезвычайных обстоятельствах правительство оставляет за собой право отменять владение племен на землю». Где убеждая, где обещая, а где и угрожая, министр получил согласие старейшин, сел в свой самолет и улетел в Канберру.
Потом был подписан первый договор. А потом власти предоставили компании «Комалко» три тысячи квадратных километров на западном побережье мыса Йорк и три тысячи пятьсот — на восточном. Рядом компания «Алкан» получила в удел шестьсот квадратных километров, а концерн «Шелл» — девятьсот. Для огромного государства — малозаметные точки на карте. Для местных племен — вся их страна. Племена выселили в Вейпу, Аурукуну и Малуку не так уж далеко, если смотреть из Сиднея или Мельбурна, и совсем другой мир — для небольшого племени.
Все компании обязались снабдить аборигенов пищей и одеждой, а желающим — предоставить работу.
И работу получили. Тридцать человек. Еще двадцать были наняты танцевать в традиционном наряде и метать бумеранги перед заезжими гостями.
Бумеранги при этом должны обязательно возвращаться.
Шестьдесят шесть попыток Фернандо да Силва
Колючий ветер, пропитанный влагой с Дору, налетает порывами, заставляя прохожих втягивать головы в плечи, выворачивает мокрые блины зонтиков. Дождик не дождик, а так, водяная пыль, рваными волнами оседающая на булыжник мостовых и мозаику тротуаров. Машины опасливо пробираются по извилинам скользких узеньких улочек.
В такую пору лучше всего не выходить из дому, поджидая, когда пробьется сквозь толщу серого застиранного покрывала облаков луч солнца. Но дела есть дела, и торопятся куда-то люди, погруженные в свои заботы. К шести вечера жизнь в деловом центре Порту меняет ритм. В конторах, шикарных магазинах и убогих лавчонках опускают жалюзи, закрывают двери, выплеснув предварительно за порог людской поток, который, не успеешь оглянуться, растекается по закусочным, кофейням, забегаловкам.
— У вас свободно? — спросил меня молодой человек. В руках он держал поднос, на котором сиротливо стояла похожая на пиалу миска с супом алентежано.
— Да, сеньор, садитесь, пожалуйста.
Народ в столовую самообслуживания подходил, почти все места были заняты, и об уединении думать не приходилось.
— Скверная погодка, — заметил я, увидев как паренек отбросил со лба прядь мокрых волос.
— Прескверная, — поддержал разговор юноша. — Хорошо, что день прошел. Говорят, завтра опять дождь, опять придется мокнуть.
— Вам приходится работать на свежем воздухе?
— Была бы работа, согласен и на открытом, и где угодно. Только нет ее, работы-то, ищу, ищу — и все без толку.
Парень нахмурился и стал сосредоточенно ловить плавающие в бульоне с яйцом размякшие куски хлеба. Такой уж суп алентежано: густо сдобренный чесноком бульон, заправленный яйцом и хлебом.
— Может быть, — парнишка посмотрел на меня, — у вас найдется для меня какая-нибудь работа?
— Я журналист, живу в Лиссабоне и в Порту мало кого знаю. А есть у вас специальность?
— «Делай-что-скажут» — вот какая специальность. Но я окончил пять классов. Отец — он эмигрант и работает в Париже — взял меня с собой во Францию. Два года месили вместе бетон, таскали кирпичи на стройке. В декабре позапрошлого года вернулся в Порту. Вернее, отец отослал обратно. Думал сделать как лучше.
— Тяжелая жизнь была?
— Легкой мне не приходилось встречать. Конечно, тяжелая, но она была Хотя за каждый франк вкалывать приходилось Языка, правда, я не знаю... Португальцы мало общались с местными. Но я был с отцом и при деле.
— Почему же он отправил вас на родину?
— А тогда, в 1978-м, во Франции приняли закон, чтобы отправлять каждый год 200 тысяч иммигрантов обратно в свои страны. И отец решил: «Поезжай, Фернандо, — меня зовут Фернандо да Силва, — поезжай, Фернандо, домой, к тетке в Порту. Будешь жить у нее, за квартиру платить не придется. Пока не подыщешь работу, помогу тебе, а потом станешь на ноги — и будешь самостоятельным». Ну я и вернулся.
— Но ведь во Франции у вас уже была работа. А здесь-то ее надо было еще найти?
— Я и говорю — в июне 1978-го в Париже власти приняли закон. Каждый год обязаны уезжать люди. А знаете, сколько там португальских иммигрантов? Миллион!
— Меньше — около 900 тысяч.
— А разве это мало, 900 тысяч? Представьте, что бы творилось, если бы все они стали искать работу здесь? Вот отец и сказал: «Поскорее уезжай, пока не начали высылать. Будешь первым — легче найти работу». Я и послушался, скоро два года как приехал.
— Жалеете?
— Не то слово. Домой, естественно, хотелось. Это же моя страна, но, понимаете, отец говорил: «Будешь первым — легче найти работу», а разве я здесь был первым? Я стал последним в очередь за теми, кто здесь мыкается. Наверное, таких, как я, наберется тоже миллион.
— По официальным данным, около 350 тысяч человек, Фернандо.
— Это для вас, журналистов, интересно знать точную цифру. Не знаю. Для нас, таких, как я, что 300 тысяч, что миллион — работы-то нет.
— И на какие же средства живете?
— Отец до сих пор немного высылал. Но я-то знаю, что ему приходится туго. Да и стыдно сидеть на шее у отца. Я наврал ему — написал, что получил место сезонного рабочего. Работаю, мол, каждый нечетный месяц. Он и высылает мне по четным месяцам...
— Пособие по безработице получать не пытались?
— Раньше ведь я в Португалии не работал. Меня не увольняли с предприятия, так что о пособии хлопотать бесполезно. Не положено. Нет такого закона.
— А закон о выплате пособий тем, кто ищет свою первую работу? Был такой принят при правительстве Пинтасилгу. Ведь вы ищете свою первую работу в Португалии. Вероятно, этот закон как раз о вас?
— Что вы, я все такие законы изучил. Наверное, мог бы специалистом по безработице стать. Этот закон тоже знаю. Он меня не касается. Правда, есть в нем пункт о том, что средний доход каждого из членов моей семьи должен не превышать 60 процентов от официальной минимальной заработной платы. Если об отце не упоминать, можно достать бумагу, что живу один, без родственников.
— А вы пытались получить такую бумагу?
— Но ведь прежде чем иметь право на пособие, нужно не меньше года быть зарегистрированным на бирже труда. У меня же не хватает четырех месяцев до года.
— Ну хотя бы через четыре месяца начнете получать пособие?
— Как бы не так. Там дальше сказано, что каждый претендент должен иметь на своем иждивении в течение года хотя бы одного ребенка или же не меньше двух родных или родственников. А у меня же никого нет. Я не сумасшедший, чтобы жениться, не имея работы. Да еще обзаводиться детьми! Нет, этот закон не для меня. Вообще, не знаю я людей, которым этот закон поможет.
— Конечно, ситуация не из легких. А как же вы ищете работу?
— Хожу, спрашиваю, ищу. Раньше читал объявления. Утром платил киоскеру одно эскудо, чтобы тот позволял мне просматривать страницы объявлений в трех газетах Порту. Выписывал адреса, ходил по ним. Ничего не получалось. Специальности-то нет — и рекомендаций нет. Посмотрите вашу газету. В ней тоже публикуют объявления.
— Посмотрим, кто ищет работу или кто предлагает?
— Кто ищет, как и я.
— Вот пожалуйста:
«Молодой человек 25 лет, крайне необходима работа. Согласен на любую, в любую смену, размер зарплаты по договоренности. Звонить по телефону 891867».
Или это:
«18 лет, неполное среднее образование, согласен на любую работу. Телефон 924002».
Еще одно:
«24 года. Ищу работу. Срочно. Знакома с торговым делопроизводством. Окончила специальные курсы. Знаю машинопись, стенографию, владею французским. Россиу, почтовый ящик, 1692».
— Картина довольно ясная, не правда ли, сеньор?
— Веселого в ней мало. Еще объявление, прямо крик души:
«Ищу работу. 19 лет. Замужем. Муж безработный. Положение отчаянное. Жду предложений: почтовый ящик 86, улица Нова ди Алмада, 68».
— По скольким же адресам вы ходили в поисках работы за это время?
— Могу ответить точно. В блокноте отмечаю, где был, с каким результатом. Чтобы второй раз не полезть в то же место. Бывает, просят зайти через месяц или ближе к лету. На сегодняшний день обошел 58 мест. Нет, вру, 59. Вчера еще одно не записал. Такая моя жизнь, сеньор. Я много тут говорил. Но меня никогда журналисты не расспрашивали. Вы что, про меня писать будете?
— Может быть, Фернандо. Но было бы приятнее не заканчивать разговор на грустной ноте. Вот мой телефон. Когда вам повезет, позвоните?
— Хорошо, если вам интересно. Я расстался с Фернандо да Силва, вернулся в Лиссабон, сложил свои записи о встрече в ящик стола. И забыл о них. На днях звонок из Порту: Фернандо да Силва.
— Я, как обещал, звоню. Нашел работу. На шестьдесят шестой попытке повезло.
— Где же вы устроились, Фернандо?
— Замешиваю бетон, таскаю кирпичи. Пригодился французский опыт.
Плоды для крылана. Дж. Даррелл
Дивный джак
Вахаб, маврикийский лесничий, обсуждал с нами предстоящую экспедицию за крыланами на соседний остров Родригес.
— Только непременно возьми с собой фрукты, — говорил он.
— Фрукты? Это еще зачем? — спросил я.
Брать с собой фрукты на тропический остров представлялось мне таким же нелепым занятием, как возить уголь в Ньюкасл.
— Понимаешь, — объяснил Вахаб, — на Родригесе с фруктами вообще плохо, а сейчас к тому же конец сезона.
— Разумеется, — уныло отозвался я.
— А я попытаюсь найти для вас джак.
— А что это такое — джак? — осведомилась Энн, моя секретарша.
— Это такой крупный плод, крыланы его просто обожают, — ответил Вахаб. — Понимаете, у него сильный запах, и крыланы чуют его издалека.
— Он вкусный? — спросил я.
— Очень, — сказал Вахаб и осторожно добавил. — Смотря кто что любит.
В эту минуту мне рисовалось, как, привлеченные восхитительным ароматом джака, прямо в наши руки летят полчища крыланов.
Поделиться книгой: