Мальчик и его черный Дракон

Север Гай Михайлович

Мальчик и его черный Дракон

Рассказ: Детская, Фэнтези, Сказки

  С востока шли тяжелые тучи. Ветер взъерошивал листья, по кронам бежали изумрудные волны. Временами шум затихал. Тогда тучи давили воздух к земле — они были так низко, будто наколоты на верхушки деревьев. Свет дня падал на мир таинственно, и в просветах меж тучами мелькала синева чистого неба, а ветер гнал тучи и гнал — огромные, мрачно-серые, синеватые, снизу почти фиолетовые — а с ними запах мокрой земли.

  Ветер опять накидывался на кроны, взбивая изумрудные волны со светло-серебристой изнанкой. Листья метались, рвались, и ветер хватал их, уносил вместе с пылью. Он нес ее издалека, с востока — оттуда где горные склоны круглый год калятся злым солнцем, изредка орошаясь грозой, которая перебирается из-за гор, с далекого Океана.

  Никто Океана не видел, никто не слышал его. Но, может быть, это им как раз пахнут сильные ветры, которые дуют с востока летом и ранней осенью? Может быть, слегка опьяняющий запах и есть аромат далекого Океана, терпкий, солоноватый, свежий и удивительный? Ведь Океан — он огромный, бескрайний! Не может ведь аромат Океана иссякнуть, пусть даже приходится ему перебираться с грозой и ветрами через мрачные горы!

  Так думал Эйссэ каждый раз, когда восточные ветры обрушивались на перелески, разбросанные в необозримой степи. Он приходил на опушку, туда где прозрачный лес расступался, и прогалина прибегала к обрыву. А вместе с ней Эйссэ — взглянуть вниз с обрыва и вдохнуть волнующий северный воздух. Низкие тучи скреблись за спиной по деревьям, а внизу, под ногами, ветер гнал сверкающие изумрудные волны по кронам. Эйссэ прибегал сюда посмотреть на северную долину, которая стремилась от плоскогорья к северу. Лес внизу убегал вместе с нею, расстилался, растворялся в чужой степи. Там был уже другой Мир. Там заканчивалось плоскогорье, и там никто не бывал: все жили здесь, наверху, в ветреных степях предгорий, и Эйссэ тоже здесь родился и жил.

  Лес внизу был очень густым, совсем не такой, как здесь. Даже в яркий солнечный день в нем царил мрак — изумрудный, холодный, сказочный. Там было совсем не так, как в просторной, жаркой, залитой солнцем степи наверху, на холмах плоскогорья. Сюда, на обрыв, никто не спускался — никто не любил мрачных северных склонов. И сам Эйссэ боялся, прибегая сюда. А чтобы спуститься дальше, в северную долину — с родного, во всем знакомого плоскогорья — о таком Эйссэ только мечтал, в сладком ужасе.

  Как было бы здорово — жутко, но здорово! — собравшись все-таки с духом и даже зажмурившись, в яркий солнечный день спуститься с обрыва и пробежаться по сияющей траве опушки! И все-таки заглянуть в этот лес, в котором обязательно должны водиться всякие существа — странные, таинственные, замечательные. Только собраться все-таки с духом, только подкрасться к самому краешку, только чуть-чуть заглянуть в сумрак — где притаились они под деревьями, с опаской и любопытством разглядывая мальчишку.

  Эйссэ стоял на краю обрыва и смотрел с высоты на лес. Смотрел как ветер выворачивает наизнанку листву, и волны холодного изумруда вслед за светло-серебряным бархатом бороздят зеленое море. И казалось, будто медленно и тягуче вскипают тяжелые горы, а между огромными пенными грядами пролилась травяная река — узкая, словно дорожка, по которой хочется пробежать без оглядки. А вокруг в полумраке едва проступают стволы, а за стволами уже ничего не видно, и страшно, и жутковато — а бежать еще и бежать, дорожка-река не кончается, и тебя преследует лес, и ноги уносят в даль, а что там в дали, на севере... Не добежишь — не узнаешь.

  — Когда-нибудь я туда все-таки добегу, — думал вслух Эйссэ. — А может быть, если и не туда, так хоть куда-нибудь... Вообще убегу.

  Ветер обрушился на листву и разметал все цвета в пятнистое месиво. Вот наконец, повернув голову на восток, Эйссэ увидел полосу черной грозы. Он обернулся и кинулся прочь от северных склонов, в гору — туда, где он жил, где все знал. Пробежал пару шагов, обернулся: таинственный лес, далекий северный горизонт, размытый мрачными тучами.

  — А ведь Мир там вовсе и не заканчивается! — решил тогда Эйссэ долго терзавшую мысль.

  И вдруг небесный покров лопнул — где-то его разорвал ветер — в прореху ринулись лучи солнца. Наверху, над плотными тучами, был уже полдень, и с юга полился свет, ударил из-за спины в зеленое море. Эйссэ помедлил, старательно запоминая картину: темное тучами небо, серое, угрюмо-сиреневое, кое-где фиолетовое, с солнечной полосой, режущей мрак до самого горизонта. Ветер стих, все замерло, не шелохнется и листик, как будто время остановилось.

  Эйссэ оглядел напоследок завораживающую картину, повернулся, помчался назад к дому, по негустому светлому перелеску, в котором знал каждый кустик, каждую кочку, каждый хрустнувший под ногой сучок. Трава, невысокая и упругая, хлестала по щиколоткам, а он смотрел вверх и видел в ветвях темное небо, слышал шорох и шелест ветра, и вот на лицо упали первые капли.

  Но Эйссэ успел — добежать до своего тайного места. Промчавшись под негустой листвой степной рощи, он выбежал к западине, свалился с обрывчика, упал в густую траву, которая уютно кустилась здесь на берегу озерца. Полил ливень. Грянул гром. Обрушился тяжелый поток. запахло землей, мокрой холодной травой. Мальчик раскинул руки в потоке небесной воды.

  Ливень лил густо. Эйссэ стоял, одинокий в серой мгле летнего ливня. Дождь свинцовой завесой скрыл кромку оврага. Эйссэ сидел на краю озерца, которое, пенясь, теперь вырастало в целое море. Мальчику пришлось пятиться от наступающей водной пучины. Тяжело били струи, даже больно. Но Эйссэ был счастлив и рад — он любил дождь, нечастый в степи, летом на плоскогорье. А еще было здорово оттого, что он сидит сейчас в своем тайном месте, под дождем как из бочки, и его никто не ругает. Потом, конечно, будут ругать, когда он, мокрый и грязный, примчится домой. Но то будет потом, а сейчас нужно сидеть под дождем. Как замечательно, что тучи приносят дождь с Океана, из такой невероятной дали! Даже через горы перебрались, не потеряв влаги. Эйссэ слизывал воду с губ, но она была пресной, чистейшей, хрустально-вкусной. А ведь вода в Океане, как говорил дед, соленая! Как же так получается?

  На землю низвергался потоп, от которого гнулись деревья и замерла степь. Птицы и звери попрятались, а Эйссэ сидел под обрывом, в ручьях воды, на берегу маленького кипящего моря, и ему было необыкновенно здорово. Гроза, страшная, бушевала недолго. Она ушла незаметно, забрав с собой тяжелые тучи, оставив сверкающий дождь — свежий и легкий, немного прохладный.

  Мальчик, скользя и хватаясь за стебли, выбрался из западины под светлое небо. Он оглядел умытую степь, приземистые деревца, облака, которые уже расползались по сторонам. Пора было идти домой. Дед, конечно, уже беспокоится. Но что-то мешало Эйссэ проститься с окраинным лесом так, как бывало обычно. Похоже на то, что гроза все-таки прошла волшебная. Эйссэ ясно чувствовал совершенно новое настроение в летней степи. Точно! Гроза будто смыла то, что мешало ему раньше увидеть, услышать, понять, что — пусть плоскогорье здесь и кончается — здесь начинается Мир для него. Там, внизу, за тем жутковатым лесом.

  — И все-таки я туда сбегаю! — окончательно решил мальчик. Он вздохнул решительно, отвернулся от северного горизонта, побежал по мокрой траве, грязный и радостный.

  Вечер пришел холодный, словно бы осень решила наведаться раньше срока, проверить все ли в порядке, перед тем как прийти надолго. Стемнело. Вечерний костер грел и светил, кидая красные блики на лица. У костра сидел дед и рассказывал.

  — А еще говорят, что Светлый летал на своем Драконе тысячу лет, и потом решил что Мир ему тесен, и нужно теперь пролететь Океан. До тех пор никто никогда не пролетал Океан. Но Светлый тысячу лет терпел, терпел, терпел, не вытерпел, сел на Дракона и полетел.

  — И ему было страшно? — спрашивал шепотом Эйссэ.

  — Еще как! Светлый полетел на своем Драконе туда где просыпается солнце и забирается в небо. Сначала он, конечно, хотел посмотреть, как оно просыпается и забирается.

  — А что? Отсюда, от нас, видно не так? — спрашивал Эйссэ. — Разве оно как-то не так просыпается? Если смотреть с разных сторон? С близи или из далека?

  — Вот он и решил это выяснить. Он ведь не мог даже спать по ночам, оттого что эта мысль его грызла, — отвечал дед, улыбаясь в пушистую бороду. — Но самое главное, он хотел выяснить наконец, где же все-таки находится грань.

  — Грань Мира? — в тихом ужасе спрашивал Эйссэ.

  — Грань Мира, — кивал дед. — И Светлый сел на Дракона, и полетел на восток. И это все, что об этом известно. Потому что он не вернулся.

  — А что говорят?! — спрашивал Эйссэ, ерзая от жути и любопытства.

  — Всякое. — Дед не отрывал глаз от огня. — Одни говорят, что Светлый нашел за пучиной еще один Мир, замечательнее и красивее нашего, и остался в нем жить. Другие — что по дороге над Океаном, уже недалеко где просыпается солнце, на Светлого напали Серые существа.

  — Серые Существа! — шептал Эйссэ в страхе. — А кто, кто же они такие?

  — Говорят, Серые существа живут на хребте, который вздымается из глубин в самом сердце пучины. То ли они хранят грань, чтобы никто не смог до нее добраться, то ли Мир с другой стороны, то ли вообще само солнце. Точно никто не знает.

  — А Грань — это чтобы она не испортилась?

  — Возможно, — кивал головой дед. — Но как бы то ни было, Дракон под Светлым рухнул в пучину, и Светлый погиб.

  — А Дракон? — заволновался Эйссэ. — Дракон тоже погиб? Этого не может быть! Драконы не погибают, если их не убить?

  — Говорят, так, — отвечал дед. — Просто так Драконы не погибают. Их можно убить, но только заклятьем. А такого заклятья, говорят, не знает никто. Но Дракон не погиб. Нет, конечно. Он просто превратился в подводный огонь. Там, далеко, за всеми горами, в пучине, на краю Океана, если только есть этот край... И от огня теперь исходят теплые воды. Они греют восточные берега и несут теплые грозы.

  — И эта гроза, которая была у нас, тоже пришла с теми водами? От огня, в которого превратился Дракон? Видел, какая она была теплая!

  — Да. — Дед улыбался в бороду, вороша палкой угли в костре.

  Эйссэ задумался. Огромные тени дрожали и прыгали за спиной, протягиваясь в темноту. С неба смотрели прохладные звезды, мерцали и перемигивались. Небо было бездонное, неохватное, и Эйссэ никак не верилось, что звезды просто висят. Нет, они скорее плывут, и так далеко, что до них никогда не достать, не долететь даже на Драконе Светлого. Под этим небом Мир казался совсем бесконечным, и не могло у него быть никакой Грани. Странно, почему Светлый не подумал об этом? Ведь видел же он, какое бездонное это небо? Эйссэ смотрел в черную бездну, и маленькие чистые огоньки мигали и радовались ему из неведомой глубины. И Эйссэ решил, что у мира все-таки нет Грани, ни сверху, ни где-то с боков — нет и не может быть.

  По небу сбегали прозрачные звуки, звезды мерцали, но Эйссэ знал все равно, что звуки идут не от звезд, а из той глубины, которая простиралась за ними. Мальчик смотрел и смотрел, и вот ему даже стало казаться, будто он сам сидит перевернутый вверх ногами над небом, как будто над черным котлом, в котором рассыпались звездные льдинки.

  Сучья потрескивали в костре. Эйссэ стало казаться, будто бы в Мире есть только небо со звездами, только костер в прохладной ночной степи, только травы с влажным хрустальным запахом, только то что выхватывал из мрака огонь. И если сейчас встать и пробежаться к обрыву, то не будет там никакой долины, уходящей к далекому северу, а только звезды — сразу спереди, вверху и даже внизу, под ногами. И можно будет вытянуть руку и потрогать веселые огоньки, а они будут подмаргивать и лить свой загадочный свет на руки и на лицо. Сверху, спереди, снизу — везде будет звездное небо, и только если обернешься назад, увидишь в ясной степной ночи пламя костра и деда в красном круге огня.

  Нет, не может, не может, не может быть никакой Грани у этого Мира. А если и есть, то она — вовсе не то, о чем все привыкли судачить. Грань — она грань. Она отграничивает, один мир от другого. Значит, за нею есть Мир, другой, но тоже весь Мир, со всем тем таким, что может быть в Мире и там обязательно есть. Но как же добраться до Грани?! Такая страшная даль.

  Дракон! Только Дракон.

  Как все всегда просто! Нужно найти Дракона. Нужно пойти и разыскать Дракона.

  Эйссэ вгляделся в огонь костра и увидел его — Дракона. И вовсе это был никакой не костер, а кусочек настоящего пламени, которое развеял над Миром Дракон, а сам улетел — улетел дожидаться Эйссэ.

  Где же он?! Эйссэ разволновался, но заставил себя успокоиться. Ясно, ясно, ясно, он есть, его, Эйссэ, Дракон! Теперь Эйссэ уже не просто чувствовал это, теперь Эйссэ знал. Гроза-то была на самом деле волшебная! Вот как оно вдруг оказалось! То смутное, что проскребывалось иногда сквозь пыльные будни, те очертания, которые вдруг вспыхивали в голове невероятно сочной и яркой картиной, теперь приобрели кристальную ясность и понимание. И странное дело, вот оказывается какими могут быть ощущения-полутени — той самой правдой... Нужно только настроиться, так чтобы увидеть Дракона. А чтобы его увидеть, нужно знать, что он есть, слушать, смотреть, замечать только главное, только волшебные звуки, которые льются в сердце из самой глубины Мира, из самых начал. И нужно не просто их слушать, а слышать. И они скажут все: где мой Дракон, как мне его разыскать, куда нужно бежать, чтобы он больше не ждал — ведь ему хочется, наконец, полететь, а один он не может!

  Но сколько же пришлось ему ждать! Как долго, должно быть, и страшно ждать в одиночестве, в бездне бесчисленных звуков и звезд. И тут же Эйссэ снова успокоил себя — слушая звуки и слыша их, нужного времени не пропустишь. Если он ждал так долго, то дождется, и обязательно, тем более Драконы для этого и не умирают, сами, чтобы ждать, сколько потребуется. Только услышать, выкинуть из головы всякий звон, чтобы звуки, наконец, сказали, где ждет Дракон, куда побежать, чтобы увидеться, наконец! Вот только теперь, только теперь Эйссэ понял, что всегда его мучило. Нет, гроза все-таки была волшебная.

  И правда! Как же так он жил без Дракона? Как же так одиноко бродил по степи, с обрыва смотрел на таинственный лес внизу? Забирался в свое тайное место и думал — думал один, один-одинешенек, и не было рядом огромного, замечательного, мрачно мерцающего броней Дракона? И Дракон не лежал в стороне, положив голову рядом, поглядывая на Эйссэ мудрым золотым зрачком?

  Как же так он выбирался ночами в дальнюю степь один, один-одинешенек, и не садился на лапу Дракону, тихо переговариваясь с ним, о том почему звезды мерцают, а не просто скучно светятся, почему воздух ночью так здорово пахнет свежими травами, почему вдруг во время дождя небо раскалывается звонкой радугой? Не бродил в задумчивости взад и вперед вдоль Дракона, длинного и огромного — а тот лежит на прохладной траве, сложив крылья, смотрит на Эйссэ таким же задумчивым глазом?

  Нет, все, с этим покончено. Больше нельзя. Эйссэ пойдет на север и разыщет своего Дракона, который его уже просто измучился ждать. И они будут сидеть ночами в степи, или на лесной опушке, или на горной вершине, или на берегу холодного моря — как получится, куда занесет. И будут тихо беседовать обо всем что видели и что, быть может, увидят. А потом Эйссэ уснет на драконьей лапе, а потом, уже утром, взберется Дракону на спину — и они полетят! И они будут летать и осматривать сверху Мир — степь и леса, реки и горы, моря, берега, и пучину.

  И как бы ни хотелось, конечно, Эйссэ взглянуть, что это за Грань такая у Мира, и что там за ней — как бы ему этого не хотелось, никогда он не полетит туда. Никогда, если от этого может погибнуть Дракон. Эйссэ содрогнулся от такой мысли. Как же так получилось, что Светлый сгубил себя — и своего Дракона? Почему так могло случиться? Своему Дракону Эйссэ никогда не позволит погибнуть! Ведь дороже Дракона у Эйссэ ничего не могло быть — и не было. Пусть они еще не увиделись, пусть Эйссэ еще не пришел к нему, это не важно — они были всегда, Дракон был у Эйссэ, а Эйссэ был у Дракона.

  — И это ведь только мой Дракон! — думал вслух Эйссэ, замирая от счастья. — Только он нужен мне, а ему нужен я, и только. И может быть, без меня он даже не может летать! — Эйссэ вдруг ужаснулся, представляя такое. — Может быть, он лежит там сейчас, где-то на севере, у своей одинокой пещеры! Ждет, скучает, грустит, а я не иду! Как же так! — Эйссэ заволновался и даже притопнул. — Где же я раньше был? О чем же я раньше думал? Мой бедный Дракон лежит там сейчас, один-преодин — ждет, пока я, наконец, проснусь! А сам только и может сползать напиться воды? Как же так!

  Как только взойдет солнце, Эйссэ отправится в путь, на север. Теперь, когда где-то вдали, за этим жутким лесом внизу под обрывом, за мглой горизонта его терпеливо ожидает Дракон — теперь нипочем Эйссэ и сто тысяч таких лесов.

  А может быть, Дракон все-таки может летать, и летает теперь по Миру, уже очень долго, и ищет мальчика, высматривает зорким золотым глазом в летней степи с хрустальных высот? Эйссэ так взволновался, что готов был, не дожидаясь утра, сорваться и мчаться на север к Дракону — с обрыва, сквозь лес с таинственными существами, потом по туманной долине до самого горизонта — к Дракону! И пусть Эйссэ никогда не видел драконов, даже издалека, пусть только слышал в легендах и сказках, пусть даже не представляет, где они вообще водятся... Но своего-то Дракона Эйссэ узнает сразу!

  Эйссэ разыщет Дракона, и они будут летать над пустыней, над лесом и озером, над скалами, льдами, морями... Нет, все-таки слетают к пучине. Но только посмотрят глазком, и сразу назад. Ведь если над пучиной у драконов почему-то кончается сила, там нужно летать осмотрительно и осторожно! И если Дракон устанет, они сядут на какой-нибудь остров, передохнут и попробуют полететь еще. И если Дракон почувствует, что сила у него вдруг уходит, меняется — значит все! Лететь дальше нельзя, пусть она там где-то висит, эта странная Грань, ну ее. Нельзя из-за Грани, про которую никто ничего толком не знает, губить живого Дракона.

  ...Хотя, конечно, вот бы взглянуть на нее! Вот бы увидеть, какая она, и какой там за ней новый Мир?!

  А Серые существа, хранящие Грань. Ну и что? Никогда никаким существам не потягаться с его, Эйссэ, Драконом! Они будут лететь над пучиной, и солнце будет сиять в бездонном безоблачном небе, раскалываясь об воду бессчетными искрами. И никакие Серые существа не выдержат такой скорости, такого ясного солнца, такого чистого свежего синего неба. А если появятся вдруг, себе на погибель — Дракон мигом спалит их ярым огнем!

  И они будут лететь над пучиной, и Эйссэ будет сидеть на драконьей спине, и крепко держаться, чтоб не столкнул в бездну ветер. И Дракон будет бить мощными крыльями, разрывая простор как черная молния, сверкающая в сиянии солнца, слепящая глаз. Дракон понесется, стремительно и спокойно, иногда оборачиваясь и бросая на Эйссэ золотой взгляд, задумчивый и ободряющий. А внизу будет светить солнцем и небом пучина. И ветер будет бить им навстречу, рвать волосы, гудеть в крыльях. И так они будут лететь, и в Мире не останется ничего — кроме бездонной синевы неба, белого золота солнца, жгучей свежести ветра. И только черные крылья Дракона будут бить воздух.

  Быстрее бы наступило утро.

  Эйссэ ринулся в темноту, в степь, полную ночных звуков. Трава, мокрая и холодная от росы, хлестала по щиколоткам. Вот и лесок, окруживший мальчика прозрачными призраками. Эйссэ мчался между стволами.

  Звезды устали и уже потихоньку гасли. Небо на востоке синело, и вот уже молочно-багровая полоса растеклась над чертой горизонта. Яркая розовато-голубая звезда пронзительно жглась в высоте над разгорающимся восходом. Внизу, в жутком лесу, уже просыпались таинственные существа — шорох и шелест, треск сучьев под неведомой лапой.

  Солнце выглянуло из-под земли, и розовые лучи скользнули по Миру, позолотив травинки и листья под сочно-сапфировым небом. Снизу, из-под горы, поднимался обжигающе-терпкий запах степного леса, на рассвете после влажной ночи.

  Эйссэ огляделся, вдохнув полную грудь воздуха, сладкого, жгучего — и стал спускаться с обрыва, к лесу, чтобы пройти через него и выйти в долину, которая поведет его к северу — туда, где в предгорьях, у своей одинокой пещеры, терпеливо оглядывая долину, ждет мальчика черный Дракон.