Цена железа

У нас не было тяжелой промышленности. Теперь она у нас есть. У нас не было черной металлургии. Теперь она у нас есть… И дальше все так же монотонно — про промышленность авиационную, тракторную, химическую, автомобильную, оборонную и т. д. и т. п. Работал на публику, конечно. Но ведь и было чем работать — не так ли?

Второй период. Тоже Россия. 1992 — 2010 годы (не тоталитаризм). Характеристику этого периода я опущу. Все и всё видят.

По длине эти временные промежутки равны. Отличает их лишь две вещи. Первая. Разный характер государственного управления. Тоталитаризм и демократия. По господствующей сегодня теории, рыночная Россия сейчас в более выгодном положении, чем была тогда. А результат — обратный. В чем дело?

А дело, по–моему, в простой вещи. В том, кто руководил всем этим. Другого объяснения я не вижу.

И знаете (еще одна крамольная мысль), если бы все те миллиарды долларов, что получили от Запада Горбачев с Ельциным (и которые неизвестно куда делись), получил тогда Сталин… Думаю, не было бы никакой коллективизации. Потому что главной причиной её проведения явилось отсутствие средств на индустриализацию. И страна была бы совсем другой. Но получили эти кредиты именно они. И мы сегодня в результате имеем то, что имеем. И до сих пор валим все наши беды на советскую власть. И на Сталина заодно.

Между прочим, побеждённая в 1918 году Германия получила в двадцатые и тридцатые годы займов на 2 миллиарда фунтов стерлингов. Вдвое больше, чем сумма выплаченных ею репараций. Эти займы давались стране, которую откровенно мечтали натравить на СССР. А СССР займов (по крайней мере, сопоставимых с этой цифрой) не давали. Сталинскому руководству, чтобы найти деньги на индустриализацию (то есть, для того, чтобы уцелеть этносу) пришлось грабить крестьянство.

Это сегодня громогласно клеймится как бесчеловечное зверство. Но кем клеймится громче всего? Руководителями тех самых стран, которые вскармливали заботливо на свои деньги германский милитаризм. Вскармливали войну. Теми самыми странами, что отрезали СССР от реальной финансовой помощи, заставив Сталина идти на эти самые преступления.

«Были бы без большевиков и трактора, и армия, и хлеб, и свободы…»

Были бы. Я разве возражаю? У меня только уточнение приземленного человека. Когда? В каком количестве?

В этом возражении, на мой взгляд, содержится самое главное.

Потому что, к сожалению, история отпустила России слишком мало времени для спасения. Такое же и даже большее количество техники, выпущенное через 50 лет, не было бы нужно никому. Потому что некому было бы ею пользоваться.

Все жестокости, все беды тридцатых годов отсюда и проистекают. Не было времени.

Не было времени на то, чтобы спасти всех нас от уничтожения.

***

Экономика сталинского СССР доказала свою эффективность в экстремальных условиях. И задела, созданного Сталиным, хватило еще надолго, чтобы созданная им система, уже после его ухода, катилась по инерции, конкурируя на равных с мировыми лидерами. Все более замедляясь. И, наконец, забуксовала.

По–моему, приговор т. н. коммунистической системе состоит не в том, что она «всегда» уступает по своей эффективности капитализму, а в том, что она может эффективно работать лишь при том условии, что ее возглавляет лидер, сочетающий в себе три качества. Здравый смысл, фантастическую работоспособность и честность. А это, сами понимаете, и по отдельности‑то у лидеров не часто встречается.

Демократическое же государство, развивающееся долгое время и без больших потрясений, в конце — концов, становится эффективным вне зависимости от личных качеств руководителей.

Написал — и усомнился в своих словах. Нет, скажем более осторожно — его эффективность меньше зависит от личных качеств лидеров.

Демократическая система является более гибкой, более приспосабливаемой к изменяющимся условиям. Это в итоге.

Но складывается она дольше и отдача от неё становится продуктивной очень даже не сразу.

А история может поставить людей в экстремальные условия таким образом, что сам вопрос выживания потребует этой самой отдачи немедленно. Здесь и сейчас. И не стоит тогда вопрос выбора между хорошим и плохим. Выбор остаётся между плохим и очень плохим.

Перед таким выбором была поставлена тогда Россия. И решение этой дьявольской задачи было всё‑таки найдено. Болезненное, жестокое, но единственно верное.

Думаю, такое запредельное усилие было возможно лишь один раз. И тот уникальный пассионарный взрыв в России сегодня уже невозможен.

Это, во–первых. А, во–вторых, любое усилие всегда имеет риск уйти в никуда. Не получить нужного воплощения. Такое очень легко может случиться, если управление этим усилием будет неверным. Что никогда не исключено, потому что не так часто всё‑таки страны возглавляют гении. Это в истории цивилизации — единичные случаи. А если все же возглавляют, то после ухода их всегда сменяют посредственности. И система, ориентированная на выдающиеся способности руководителя, пусть не всегда сразу, но начинает всё же в итоге, в исторической перспективе, буксовать. А что это за система, крах которой изначально в неё заложен всего через несколько десятков лет?

Демократическое государство представляет из себя систему, в меньшей степени зависимую от талантов руководителей. А, значит, более жизнеспособную.

Только значит ли это, что надо нам проклинать тот выбор, который сделала Россия в 1917–1920 годах? Иными словами, надо ли нам проклинать свою недавнюю историю?

В истории этой были свершения, которые сегодня не по плечу худосочным потомкам, размышляющим о слезинках и о том, что возможно, и о том, что невозможно. Рассуждающим об ошибках и просчётах потрясателей мирового порядка. При том, что вся их собственная жизнь обычно состоит из их собственных мелких ошибок и просчётов. И остаётся им только мечтать и строить свои альтернативные варианты истории.

А на самом деле ни в какой альтернативной истории никакая демократическая или монархическая Россия не смогла бы решить многие задачи, которые решались (и были успешно решены) СССР.

Вот, кстати.

Ярчайший пример этому — эвакуация в 1941 г. промышленных предприятий из европейской части СССР на восток.

Этого, впрочем, не приходилось в своей истории решать и могущественным западным демократиям. И смогли бы они тоже решить их при случае так же успешно — это ещё большой вопрос.

Авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев был во время войны заместителем наркома авиационной промышленности. Вот как он вспоминал об этом.

«Вернувшись из Ставки, я застал в своем кабинете ожидавшего меня конструктора Николая Николаевича Поликарпова…

— Что же будет дальше? — прервал молчание Поликарпов.

— Будем эвакуировать заводы в Сибирь и увеличивать выпуск самолетов, — чересчур бодро ответил я.

— Знаю я эти эвакуации, — угрюмо буркнул Николай Николаевич. — В первую мировую войну мы эвакуировали Русско–Балтийский завод из Риги в Петроград… Всего пятьсот километров, и то ничего не получилось. Создалась страшная пробка! Чтобы пропустить воинские эшелоны, пришлось в пути сбросить все станки вместе с платформами под откос. Так они и ржавели вдоль всего полотна железной дороги, по обеим сторонам. А тут Сибирь… Тысячи километров. Вы идеалист, Александр Сергеевич…»

Заметим. О трудности эвакуации говорит не легковесный дилетант. Говорит крупнейший и опытнейший специалист. Легенда отечественного самолетостроения. Инженер милостью Божьей.

Послушаем дальше.

«Итак, на какое‑то время все наши усилия поглотила эвакуация промышленности. Надо было не только эвакуировать заводы, но в то же время срочно подготовить на Востоке базы, способные принять людей, оборудование и начать выпуск продукции для фронта.

За Волгу, на Урал, в Сибирь двинулись тысячи железнодорожных эшелонов… Вместе с авиационными заводами эвакуировались и танковые, артиллерийские, автомобильные, оружейные…

…Наше конструкторское бюро и завод, выпускавший серийные самолеты–истребители ЯК, было решено эвакуировать в один из крупных городов Сибири. В то время там работал авиационный завод, выпускавший раньше сельскохозяйственные машины. Но он давал мало самолетов, и его мощности были плохо использованы…

…В эти дни Наркомат авиационной промышленности работал с невероятным напряжением. Ведь на колесах были почти все основные авиационные заводы страны…

…Эшелоны из европейской части Союза стали приходить на завод пачками…

…Большие трудности вызвали разгрузка и размещение оборудования. Вдобавок ко всему и порядка в приеме прибывающих грузов было маловато. Достаточно сказать, что через час после прихода эшелона нашего конструкторского бюро… трудно было найти на месте стол или стул. Работники действующего завода торопились растащить все по своим кабинетам и цехам…

…Много трудностей возникало с размещением людей и оборудования, но сложнее всего оказалось организовать нормальную работу завода. На одной территории очутились одновременно четыре предприятия, прибывших из разных концов европейской части СССР с людьми и оборудованием. С каждым коллективом — свой директор, свой главный инженер, свой главный бухгалтер, и каждый хотел командовать своими людьми и распоряжаться своим имуществом.

Вначале каждому руководителю представлялось, что его завод будет сохранен в неприкосновенности и управлять им будут по схеме и структуре, существовавшим до эвакуации. Но это привело бы еще к большему хаосу… Поэтому пришлось продумать организационную структуру завода, в которой каждый из эвакуированных, начиная от директора и кончая рабочим, нашел бы свое место в общей системе единого производственного организма.

Мы решили объединить все: и людей, и оборудование.

Все прибывшие станки разместили в одном грандиозном механическом цехе; всех людей, в соответствии с их квалификацией и специальностью, распределили по соответствующим цехам…

Создали единое заводоуправление с одной бухгалтерией, единые диспетчерский и производственный отделы, аппарат главного инженера, аппарат главного технолога…

…Наш замысел был осуществлен, и в его успешном решении сказались прямо‑таки осязаемо огромные преимущества нашей социалистической системы.

Я представил себе на минуту, что получилось бы, если бы в условиях капиталистического мира в подобной ситуации столкнулись интересы четырех частных фирм! А здесь и наша система, и люди, воспитанные партией, позволили в кратчайший срок решить невероятно сложную организационно- техническую задачу…»

Ещё раз обращу внимание. Это опять‑таки мнение не кабинетного теоретика, отвлеченно философствующего о преимуществах одной политической системы над другой. И не агитатора, привычно вещающего с трибуны некие идеологические лозунги. Это мнение инженера, конструктора, руководителя, занимающегося конкретным делом. И представляющего, в каких условиях это дело крутится эффективнее. Он, кстати, в 30–х годах несколько раз бывал на Западе. В Италии, Франции, Германии. И не туристом бывал. Знакомился с производством. Вникал в самых разнообразных подробностях. Поэтому было ему с чем сравнивать.

Так что, теории теориями. Но вот сама жизнь показала нечто, отличное от этих самых теорий. Показала, что не всё так просто с оценками былого.

А вот сегодня навязанное нам представление об истории России двадцатого века как о цепи ошибок является как бы приглашением постесняться ее.

Я не хочу ее стесняться. Потому что, кроме ошибок и преступлений (покажите мне страну, где их не было), были в ней ещё и великие свершения. Кроме поражений были великие победы. И ни одна другая страна мира никогда не одерживала таких побед после таких поражений.

У России в двадцатом веке — страшная, трагичная, но потрясающая История. Такой историей можно и нужно гордиться.

А мы?