Мозг

— Доктор Маннергейм! — голос Мартина перекрыл звуки кардиомонитора.

Все взоры обратились на Маннергейма, который выпрямился и повернул голову так, чтобы луч налобной лампы типа шахтерской был направлен прямо в лицо радиолога.

— Вам, возможно, неизвестно, что здесь идет операция на головном мозге и вам не следует прерывать, — произнес Маннергейм со сдерживаемой яростью.

— Вы заказывали локализационные снимки, — ответил Филипс ровным голосом, — и я считаю своим долгом обеспечить эту информацию.

— Считайте свой долг исполненным, — сказал Маннергейм, вновь обращая взгляд на расширяющийся разрез.

По существу, Филипса волновало не положение электродов, так как он знал, что они установлены идеально. Беспокоила ориентация заднего, гиппокампального электрода относительно крупной задней церебральной артерии. — Есть еще кое-что, — продолжал он. — Я…

Маннергейм вскинул голову. Луч налобной лампы прочертил стену, затем потолок, а голос его стегал, как бич. — Доктор Филипс, не могли бы вы убраться отсюда вместе с вашими снимками и дать нам возможность закончить операцию? Когда нам потребуется ваша помощь, мы вам об этом скажем.

Затем, уже нормальным голосом, он потребовал у операционной сестры штыковидные пинцеты и вновь занялся делом.

Мартин спокойно собрал снимки и вышел из операционной. В раздевалке, возвращаясь в свою обычную одежду, он старался не слишком задумываться — в его теперешнем настроении так было проще. На обратном пути в Радиологию он позволил себе поразмышлять о возникших в результате этого инцидента противоречивых чувствах. Для общения с Маннергеймом требовались такие качества, которых вряд ли можно требовать от него как от радиолога.

Он возвратился в отделение, так ничего и не решив.

— Вас ждут в кабинете ангиографии, — сообщила Хелен Уокер, когда он подошел к двери кабинета. Она встала и прошла за ним внутрь. Хелен, чрезвычайно грациозная тридцативосьмилетняя негритянка из Куинса, пять лет работала секретаршей Филипса. У них были отличные рабочие отношения. Мысль о том, что она когда-либо уйдет, приводила Филипса в ужас — как всякая хорошая секретарша, она была необходима для ведения повседневных дел Филипса. Даже его нынешний гардероб был результатом ее усилий. Он и до сих пор не снял бы мешковатую одежку времен учебы в колледже, если бы Хелен не вынудила Филипса встретиться с ней воскресным днем в магазине Блумингдейла.

В результате этой встречи возник новый Филипс, современный облегающий костюм которого хорошо гармонировал с его атлетической фигурой.

Филипс сунул маннергеймовские снимки на стол, где они слились с общей массой других снимков, газет, журналов и книг. Этого единственного места Филипс запретил Хелен касаться. Не важно, как стол выглядит, зато известно, где что лежит.

Хелен стояла позади него, читая множество сообщений, с которыми она считала себя обязанной его ознакомить. Звонил доктор Риз по поводу компьютерной томографии своего пациента; рентгеновская установка во втором кабинете ангиографии налажена и действует нормально; из кабинета неотложной помощи сообщили, что ждут пациента с серьезной травмой головы и потребуется срочная томография. Поток был бесконечен и обычен. Филипс велел ей всем этим заняться, что она и собиралась все равно сделать; Хелен ушла к себе.

Филипс снял белый халат и надел просвинцованный фартук, которым пользовался для защиты от облучения при некоторых рентгеновских процедурах.

Выцветшую надпись «Супермен» не удавалось вывести никакими средствами. Два года назад ее сделали приятели из Нейрорадиологии. Филипс знал, что в это вложено чувство уважения, и надпись не вызывала у него раздражения.

Уже собираясь выйти, он окинул взглядом поверхность стола, чтобы насладиться видом программной кассеты и убедиться, что новость Майклза не плод фантазии. Не увидев кассеты, Мартин подошел и порылся в самых свежих слоях завалов. Кассета оказалась под маннергеймовскими снимками. Филипс двинулся к двери, но вновь остановился. Он взял кассету и последний боковой снимок черепа Лизы Марино. Крикнув через открытую дверь Хелен, что сию минуту будет в кабинете ангиографии, он подошел к рабочему столу.

Просвинцованный фартук был снят и повешен на стул. Глядя на уже обсчитанный прототип, он с сомнением думал, как это все будет в действительности работать. Мартин поднял сделанные в операционной снимки Лизы Марино и посмотрел их на свет, идущий от экранов. Силуэты электродов его не интересовали и он мысленно удалил их. Ему важно было знать, что скажет по поводу краниотомии компьютер. Филипс знал, что в программу эта операция не закладывалась.

Он щелкнул выключателем центрального процессора. Зажглась красная лампочка, и он медленно стал вставлять кассету. Едва кассета была вдвинута на три четверти, как машина вцепилась и проглотила ее, как голодный пес. Сразу ожила пишущая машинка. Филипс подвинулся и стал читать выдаваемое ею.

— Привет! Я Радиолог, Череп 1. Введите имя пациента.

Филипс настукал двумя пальцами «Лиза Марино» и ввел.

— Спасибо. Введите нынешние жалобы.

Филипс напечатал «нарушения, связанные с припадками» и тоже ввел.

— Спасибо. Введите соответствующую клиническую информацию.

Филипс напечатал: «Женщина 21 года, в течение 1 года эпилепсия, связанная с височной долей».

— Спасибо. Вставьте снимок в лазерный сканер.

Мартин подошел к сканеру. Ролики в приемной щели двигались. Он осторожно вставил снимок, держа его эмульсией вниз. Машина схватила снимок и втянула внутрь. Заработала выходная пишущая машинка. Подойдя, он прочел:

«Спасибо. Выпейте чашечку кофе.» Филипс улыбнулся. Чувство юмора Майклза проявляется самым непредвиденным образом.

Сканер издавал слабое электрическое гудение; устройство вывода молчало. Филипс схватил фартук и вышел.

* * *

В операционной 21 стояла тишина, пока Маннергейм освобождал правую височную долю Лизы и медленно отделял ее от основания. Было видно несколько мелких вен, связывающих ее с венозными синусами, и Ньюмен искусно коагулировал и отделил их. Наконец, височная доля была свободна и Маннергейм вынул эту часть мозга из черепа Лизы и бросил в лоток из нержавеющей стали, поданный операционной сестрой Дарлен Купер. Маннергейм взглянул на часы. Все идет хорошо. В ходе проведения операции настроение его вновь изменилось. Теперь он был исполнен радости и справедливого удовлетворения своей работой. Все проделано вдвое быстрее обычного. Можно рассчитывать, что в полдень он вернется в кабинет.

— Это еще не все, — сказал Маннергейм, беря в левую руку металлический отсасыватель, а в правую зажим. Он тщательно обработал прежнее место нахождения височной доли, отсасывая мозговую ткань. Он называл это удалением глубинных ядер. Это была, вероятно, наиболее рискованная часть процедуры, но именно она и нравилась Маннергейму больше всего. Маннергейм действовал отсасывателем с величайшей уверенностью, избегая касаться жизненно важных структур.

В какой то момент крупная частица мозговой ткани на мгновение заблокировала отверстие. Послышался слабый свистящий звук, а затем частица прошла по трубке. — Музыкальные уроки, — произнес Маннергейм. В устах Маннергейма после всего вызванного им напряжения это обычное среди нейрохирургов присловье прозвучало смешнее обычного. Рассмеялись все, даже два японских врача.

Как только Маннергейм закончил удаление мозговой ткани, Ранад сократил вентиляцию пациента. Он хотел, чтобы кровяное давление Лизы немного поднялось, пока Маннергейм осматривал полость, чтобы удостовериться в отсутствии кровотечения. После тщательной проверки Маннергейм признал операционное поле сухим. Взяв иглодержатель, он стал закрывать прочную мозговую оболочку. В это время Ранад начал понемногу уменьшать анестезию.

По окончании операции нужно было иметь возможность удалить трубку из лизиной трахеи, не вызвав у нее кашля и напряжения. Это требовало искусной оркестровки всех применяемых медикаментов. Кровяное давление у Лизы ни в коем случае не должно было повышаться.

Закрытие оболочки шло быстро; ловким поворотом кисти Маннергейм наложил последний шов. Мозг Лизы был вновь закрыт, хотя оболочка опустилась и была темнее удаленной височной доли. Маннергейм приподнял голову, восхищаясь плодами своего искусства, затем, отступив назад, резко снял резиновые перчатки. Звук эхом пронесся по комнате.

— Порядок! — произнес Маннергейм, — закрывайте ее. Но только не затягивайте это на целую вечность.

Жестом пригласив двух японских врачей, он вышел из комнаты.

Ньюмен занял место Маннергейма у лизиного изголовья.

— Окей, Лоури, — заговорил Ньюмен, подражая своему боссу, — старайтесь помогать мне, а не мешать.

Опустив черепной клапан на место, Ньюмен стал накладывать швы.

Пользуясь пинцетом с шершавыми зубчиками, он захватил кромку раны и частично вывернул ее. Затем он погрузил иглу глубоко в кожу, стараясь захватить и надкостницу, и вытащил иглу из раны. Отсоединив иглодержатель от хвостовика иглы, он захватил им острие и вытащил нить из раны.

Практически таким же образом он продел нить через другую кромку раны и вытянул ее в подставленную руку доктора Лоури, чтобы тот сделал узел. Эта процедура продолжалась до тех пор, пока вся рана покрылась черными нитями и стала похожа на большую застежку-молнию в боковой части лизиной головы.

В течение этой части процедуры доктор Ранад продолжал вентиляцию легких, нажимая на дыхательный мешок. Как только будет наложен последний шов, он планировал дать Лизе чистый кислород, чтобы удалить не усвоенные телом остатки мышечного парализатора. В нужный момент его рука вновь нажала на дыхательный мешок, но на этот раз его опытные пальцы уловили слабое изменение по сравнению с предыдущим нажатием. В течение последних нескольких минут Лиза начала первые попытки самостоятельного дыхания. Это создало определенное сопротивление вентиляции легких. При последнем нажатии это сопротивление исчезло. Следя за дыхательным мешком и прослушивая через эзофагальный стетоскоп, Ранад установил, что Лиза прекратила попытки дыхания. Он сверился со стимулятором периферической нервной системы. Тот показывал, что мышечный парализатор выводится, как положено. Но почему она не дышит? У Ранада участился пульс. Для него анестезия была подобна стоянию на прочном, но узком уступе над пропастью.

Ранад быстро замерил у Лизы кровяное давление. Оно поднялось до 150 на 60. Во время операции давление устойчиво находилось на уровне 105 на 60. Что-то не так!

— Подождите, — сказал он Ньюмену, бросая взгляд на кардиомонитор.

Сокращения были регулярными, но замедлялись — паузы между пиками удлинялись.

— Что случилось? — спросил доктор Ньюмен, уловив возбуждение в голосе Ранада.

— Не знаю. — Ранад замерил венозное давление, готовясь ввести нитропруссид для снижения давления. До этого момента Ранад считал, что изменение показателей жизненно важных функций отражало реакцию лизиного мозга на хирургическое вмешательство. Но теперь он начал опасаться кровотечения! От этого и могло подниматься давление в черепе. Тогда становилась понятна последовательность признаков. Он вновь замерил кровяное давление. 170 на 100. Он немедленно ввел нитропруссид. При этом у него все внутри похолодело от ужаса.

— У нее, возможно, кровоизлияние, — произнес он, наклоняясь, чтобы поднять веки Лизы. Он увидел то, чего так боялся. Зрачки расширялись. — Я уверен, что у нее кровоизлияние! — крикнул он.

Стажеры глядели друг на друга поверх пациента. Они думали об одном и том же. — Маннергейм придет в ярость, — произнес доктор Ньюмен. — Лучше позвать его. Давай, — велел он Нэнси Донован. — Скажи ему, что здесь экстренная ситуация.

Нэнси Донован бросилась к интеркому и вызвала центральную.

— Будем снова вскрывать? — спросил доктор Лоури.

— Не знаю, — ответил Ньюмен нервно. — Если у нее кровоизлияние в мозге, лучше было бы экстренно получить томограмму. Если кровотечение в месте операции, тогда нужно вскрывать.

— Кровяное давление все растет, — недоверчиво произнес Ранад, глядя на свой прибор. Он приготовился вводить новые медикаменты для снижения давления.

Два стажера оставались недвижимы.

— Кровяное давление все растет, — закричал Ранад. — Делайте что-нибудь, Христа ради!

— Ножницы, — прорычал доктор Ньюмен. Ножницы шлепнулись в его руку, и он стал разрезать только что наложенные швы. Когда он добрался до конца шва, рана самопроизвольно раскрылась. Стоило ему потянуть черепную створку, как удаленный для краниотомии участок черепа вытолкнуло. Он пульсировал.

— Дайте мне те четыре флакона крови! — прокричал Ранад.

Доктор Ньюмен разрезал два основных шва, удерживавших створку на месте. Она вывалилась прежде чем он успел ее подхватить. Мозговая оболочка выглядела зловещим темным вздутием.

Дверь операционной резко распахнулась и влетел доктор Маннергейм в расстегнутой, если не считать двух нижних пуговиц, операционной куртке.

— Что здесь, черт побери, происходит? — заорал он. Тут он увидел пульсирующую и вздутую мозговую оболочку. — Боже правый! Перчатки! Дайте мне перчатки!

Нэнси Донован начала вскрывать новую пару перчаток, но он выхватил их у нее и натянул без обработки.

Как только было разрезано несколько швов, мозговая оболочка раскрылась и ярко-красная кровь тонкой струйкой плеснула на грудь Маннергейма. Он был весь в крови, но вслепую разрезал последние швы. Он знал, что нужно отыскать место кровотечения.

— Отсасыватель, — крикнул Маннергейм. Неприятно жужжа, машина начала отсасывать кровь. Сразу же стало ясно, что мозг сместился или вздулся, так как Маннергейм быстро на него натолкнулся.

— Кровяное давление падает, — сказал Ранад.

Маннергейм заорал, требуя нейрохирургический подъемник, чтобы попытаться увидеть основание операционного поля, но кровь вновь все залила, как только он убрал отсасыватель.

— Кровяное давление…, — начал Ранад и сделал паузу. — Кровяное давление не замеряется.

Звук кардиомонитора, сопровождавший операцию на всем ее протяжении, замедлился до болезненной пульсации и совсем умолк.

— Остановка сердца! — прокричал Ранад.

Стажеры сдвинули тяжелые хирургические салфетки, обнажив тело Лизы и закрыв голову. Ньюмен взобрался на табурет у операционного стола и попытался восстанавливать сердечную деятельность, нажимая на грудину.

Доктор Ранад, прекратив измерять кровяное давление, открыл все трубки внутривенного вливания, стараясь как можно быстрее подать жидкость в лизино тело.

— Стоп, — заорал Маннергейм, отступивший от операционного стола, когда доктор Ранад крикнул об остановке сердца. С выражением полного поражения Маннергейм бросил нейрохирургический подъемник на пол.

Некоторое время он постоял здесь, опустив руки по бокам; с его пальцев стекали капли крови частицы мозга. — Хватит!

Бесполезно, — произнес он. — Очевидно повреждена крупная артерия. Похоже, оттого что чертова пациентка всадила эти электроды. Вероятно, артерия была пробита и находилась в спазме, которого не заметили из-за припадка. С ослаблением спазма из нее потекло. Ее уже никак не оживить.

Подхватив хирургические штаны, чтобы не дать им упасть, Маннергейм повернулся к выходу. От двери он оглянулся на стажеров. — Закройте все так, как будто она еще жива. Поняли?

Глава 5

Меня зовут Кристин Линдквист, — сообщила молодая женщина, ожидавшая в университетской клинике гинекологии. Ей удалось улыбнуться, но уголки рта у нее слегка дрожали. — Я записана к доктору Джону Шонфелду на одиннадцать пятнадцать. — На настенных часах было ровно одиннадцать.

Регистратор Элен Коэн оторвала глаза от романа в мягкой обложке и бросила взгляд на улыбающееся ей сверху миловидное лицо. Ей сразу стало ясно, что Кристин Линдквист обладает всем, чего нет у нее. У Кристин были светлые от природы шелковистые волосы, небольшой вздернутый носик, большие темно-голубые глаза и длинные стройные ноги. Элен сразу же возненавидела Кристин, определив ее в уме как «одну из этих калифорнийских сучек». Тот факт, что Кристин Линдквист была из Мэдисона, штат Висконсин, не имел для Элен ровно никакого значения. Просматривая журнал записи, она глубоко затянулась сигаретой и выпустила дым через нос. Поставив крест против имени Кристин и предложив ей сесть, Элен добавила, что примет ее не доктор Шонфелд, а доктор Харпер.

— А почему не доктор Шонфелд? — спросила Кристин. Доктора Шонфелда рекомендовала одна из девушек в общежитии.

— Потому что его здесь нет. Вас устраивает такой ответ?

Кристин кивнула, но Элен этого не видела. Она вновь обратилась к своему роману, хотя, когда Кристин отошла, Элен стала следить за ней с завистливым раздражением.

В этот-то момент Кристин и следовало уйти. Она подумала об этом, понимая, что никто не заметит, если она просто проследует дальше тем путем, которым пришла. Кристин уже испытывала неприязнь к неопрятной обстановке госпиталя, наводившей ее на мысли о болезни и увядании. Доктор Уолтер Петерсон в Висконсине принимал в чистом и свежеобставленном кабинете; хотя осмотры каждые полгода и не доставляли Кристин удовольствия, по крайней мере, они не действовали так угнетающе.

Но она не ушла. Чтобы записаться на прием, ей пришлось проявить большое мужество, и теперь она заставляла себя довести начатое дело до конца. Поэтому она села на пластиковый, в грязных разводах, стул в зале ожидания и стала ждать.

Стрелки настенных часов двигались мучительно медленно, и через пятнадцать минут Кристин почувствовала, что у нее вспотели ладони. Она ощущала все более сильное возбуждение и подумала, не заболевает ли. В небольшом зале ожидания сидели еще шесть женщин, и все они казались спокойными — это только усиливало беспокойство Кристин. Она не любила думать о своем внутреннем устройстве, а посещение гинеколога грубо и неприятно погружало ее в эту сферу.

Кристин взяла истрепанный журнал и попыталась отвлечься.

Безуспешно. Почти каждое объявление наводило на мысль о приближающемся тяжелом испытании. Потом ей попалось фото мужчины и женщины, и ее стала терзать новая забота: через сколько времени после сношения во влагалище можно обнаружить сперму? Два дня назад Кристин встречалась со своим приятелем, старшекурсником Томасом Хьюроном, и они провели ночь вместе.

Кристин представила, какое это будет унизительное ощущение, если доктор догадается.

Именно из-за связи с Томасом Кристин решила пойти на прием в клинику. Они регулярно встречались с прошлой осени. Когда их связь окрепла, Кристин стала сознавать, что попытки угадать, когда «это» безопасно, от зачатия не гарантируют. Томас отказывался от всякой ответственности и постоянно побуждал Кристин к более частым контактам. Она обратилась в студенческую аптеку за противозачаточными таблетками, но ей сказали, что сначала нужно провериться у гинеколога в Медицинском центре. Кристин предпочла бы обратиться к своему прежнему врачу дома, но интимность вопроса делала это невозможным.

Сделав глубокий вдох, Кристин почувствовала, как сжался ее желудок, а в кишечнике беспокойно заурчало. Не хватало только довести себя до расстройства желудка. Сама эта мысль до смерти ее напугала. Она вновь посмотрела на часы. Только бы не пришлось долго ждать!

Элен Коэн вызвала Кристин в один из смотровых кабинетов через час двадцать минут. Раздеваясь за небольшой ширмой, она ощущала под ногами холодный линолеум. Всю одежду пришлось повесить на единственный имевшийся крючок. Как было велено, она надела доходивший ей до середины бедра больничный халат с завязками спереди. Взглянув вниз, она отметила, что затвердевшие от холода соски проступают сквозь изношенную ткань халата, как две пуговицы. Может быть, они обмякнут до того как врач ее увидит.

Выйдя из-за ширмы, Кристин увидела сестру миссис Блэкмен, раскладывавшую инструменты на полотенце. Кристин отвела взгляд, но все же против воли успела увидеть массу сверкающих инструментов, включая влагалищное зеркало и несколько зажимов. От одного только их вида Кристин ощутила слабость.

— А, очень хорошо, — сказала миссис Блэкмен. — Вы проворны, и мы это ценим. Давайте! — Миссис Блэкмен похлопала по креслу для обследования. — Забирайтесь сюда. Доктор сейчас будет. — Ногой она пододвинула небольшой табурет к нужному месту.

Придерживая обеими руками тонкий халат, Кристин направилась к креслу. Благодаря выступающим металлическим скобам на одном конце оно напоминало какое-то средневековое орудие пытки. Встав на табурет, она уселась лицом к сестре.

Затем миссис Блэкмен заполнила подробную карту, и тщательность этой работы поразила Кристин. Никто и никогда не брал на себя такой капитальный труд, включающий детальное исследование истории семьи Кристин.

Впервые увидев миссис Блэкмен, Кристин чувствовала себя скованно, опасаясь, что сестра окажется холодной и жесткой, как можно предположить по ее виду.

Но во время заполнения карты миссис Блэкмен была так любезна и проявляла такой интерес к Кристин как к человеку, что та начала расслабляться.

Единственными достойными внимания симптомами, которые миссис Блэкмен записала, были умеренные выделения, отмеченные Кристин в последние несколько месяцев, и изредка пятнышки в межменструальный период, которые случались, сколько Кристин себя помнила.

— Ну, хорошо, подготовимся к приходу доктора, — сказала миссис Блэкмен, откладывая карту. — Теперь ложитесь, ноги — в эти скобы.

Кристин повиновалась, тщетно пытаясь удерживать вместе полы халата. Это было невозможно, и она опять стала утрачивать самообладание. От металлических скоб исходил ледяной холод, вызывавший дрожь по всему ее телу.