Помоги проекту - поделись книгой:
— А тут что за херня? Японский городовой…
А потом — ничего. Пустота, туман.
Из этого «ничего», из тумана, изредка появлялись чьи-то руки с алюминиевой ложкой, в которой была жирная, соленая вода. Бульон.
Морозов пил его жадно, давился, кашлял.
Тогда из тумана появлялась салфетка. И чей-то голос бубнил:
— Спокойно ты, не трясись, дурак… Разлил.
Так продолжалось какое-то время. Опять же — сколько точно, дней или недель, Игорь сказать не мог. Он с трудом осознавал себя…
Но в какой-то момент бред кончился. Как-то резко, внезапно, словно кто-то решил: всё, хватит.
Морозов проснулся.
Его разбудило солнце. Нахальный и жаркий луч долбил прямо в глаза, пробивался сквозь закрытые веки, окрашивая мир в ярко-красный цвет.
Игорь болезненно нахмурился, недовольно заворчал, повернулся на бок и только потом открыл глаза.
Рядом с лицом лежала мятая, закопченная консервная банка, а чуть дальше стоял большой наглый баклан и с интересом рассматривал Морозова круглыми желтыми глазами.
— Пшёл… — просипел Игорь. Закашлялся.
Птица улетела. Морозов уперся ладонями в железный пол и сел. Закружилась голова. Чтобы унять стук в висках, Игорь зажмурился, выровнял дыхание. Густо пахло морем, наперебой орали чайки.
Когда перед глазами перестали плавать цветные круги, Морозов огляделся. Он лежал на палубе все того же парома, под драным, выцветшим тентом с едва различимой надписью «Кока-кола». Ноги его были укутаны в брезентовый плащ. Рядом были рассыпаны угли и обгоревшие дрова. Валялся перевернутый армейский котелок, на линялых боках которого еще угадывалась зеленая краска. Еще дальше стоял деревянный шезлонг, и на нем, держа в руке погасшую сигару и задрав в небо острый клин бороды, сидел мертвый мужик.
То, что мужик мертв, Игорь понял сразу.
Ну и еще один баклан, примостившийся у мужика на лице и что-то сосредоточенно там клюющий, выглядел вполне убедительно.
— Твою мать… — выдохнул Морозов. — Твою мать.
Баклан посмотрел на Игоря, наклонил голову и, мотнув испачканным клювом, тяжело взмыл в воздух. Сытая, видимо, была птица.
Морозов осторожно поднялся на ноги. Колени чуть дрожали, но стоял он твердо. Сделал несколько шагов к телу, потом увидел лицо, точнее то, что от него осталось, и резко отвернулся. Замутило. С трудом подавив рвотные позывы, Игорь огляделся.
Помимо небольшого кострища, котелка и хвороста, на палубе обнаружилось большое количество пустых бутылок, откатившихся к одному борту. Напитки мужчина потреблял крепкие и, что интересно, дорогие. Коньяк, виски. Водочные бутылки были редкостью. Рядом с шезлонгом лежали серебристые футлярчики от сигар. Видно, жил мужик на широкую ногу. Единственное, чего Игорь не обнаружил, это еды. Несколько пустых упаковок с растворимым супом, какой-то засохший до каменного состояния коржик, которым побрезговали даже чайки, и все. Как-то это не очень сочеталось с дорогими бутылками и сигарами.
Больше на палубе не нашлось ничего. Игорь осторожно вернулся к телу.
Одет покойный был странновато. В одну лишь белую болоньевую куртку и такие же штаны. Голый волосатый живот торчал из разъехавшейся молнии куртки.
Смотреть на труп было неприятно. Игорь брезгливо, не касаясь тела, охлопал места, где должны были быть карманы, но ничего не обнаружил. Кошелька, документов, телефона не нашлось. Игорь обратил внимание, что левую руку мужик крепко прижал к груди. Мертвые пальцы впились в ткань куртки. Именно из-за этого молния на одежде и разъехалась… Сердце?
По другую сторону от шезлонга стояла бутылка с бумажкой внутри.
Подцепить записку пальцем и вытащить не получилось. Игорь, отвернувшись, хлопнул бутылку о ржавый поручень. Осколки разлетелись в разные стороны. С крыши, хлопая крыльями, с возмущенными криками взлетели несколько чаек.
Аккуратно свернутая бумажка оказалась довольно большой. Она была плотно исчиркана чем-то черным, скорее всего, маленьким угольком. Записка писалась не за один раз и более всего напоминала дневники.
Тому, кто меня найдет.
Меня зовут Анатолий Куприянов. Если это кому-то нужно.
Наверное, я уже умер. Или при смерти. У меня больное сердце. Лекарств нет. Да и оставаться долго в этом грёбаном мире я не собираюсь. Мне удалось захапать местный дьюти-фри. Так что остаток жизни проведу, как в раю. Только жрать нечего. Зато много выпивки.
За едой надо идти в город. А там все хуже и хуже. Сначала я, как и все, туда ломанулся, но, слава богу, хватило ума вернуться. Хотя какой тут бог?.. И есть ли он? Не знаю. Скоро проверю, жаль рассказать не смогу.
На корабле нашел какого-то парня, заваленного в гальюне. Он там чуть богу душу не отдал. Парень, если ты это читаешь, привет тебе!
Тут можно жить. Входы на корабль я завалил. Какие-то хмыри ползают по порту, но на корабли не суются. Боятся. Я их понимаю. По ночам кричу страшно. И бросаю за борт всякий хлам. Очень хочется есть. Много курю. Как здорово, что сигары сохранились. Это чудо!
Ребят! Жрать чаек можно. Но на вкус — гадость. Зато если сразу не стошнит, то терпимо. Запасы воды кончаются. Ну да ничего, у меня еще есть виски. Кстати, рыбы в порту — тьма. Хоть сапогом черпай. Где б еще взять сапог? А лучше удочку с наживкой! Ха-ха.
Сердце шалит. Больно так, что сил нет…
Вроде отпустило. Так помру и главного не напишу.
Думал тут, почему это все произошло. За что? Кто виноват?
Так и не понял.
Никто не виноват, наверное. Как всегда. Или все мы. А когда все, так вроде и никто. Главное — понять, зачем это все. Это очень важно — понять. Может быть, нам, людям, это как второй шанс. Или как предупреждение? Или еще что-то. Жалко, я не увижу, чем все кончится. И не узнаю, что это вообще было.
Ну вот, снова сердце…
Ах да, вот еще что. Вышло все вот как… Я очнулся, все вокруг сломанное, корабль на пирс налетел и застрял. Воды нахлебался и сел. Борта как труха. Все старое, ржавое. Ни хрена не работает. Не понятно, как это случилось.
Больше писать не могу. Кажется, конец.
P.S. Парень… держись там. В ящике тебе сюрприз. Всё.
Игорь опустил записку и посмотрел на мертвеца. Борода клином, татуировка на руке. Солнышко да имя ТОЛЯ.
Вот тебе приехали…
Бортмеханика Морозов уложил на пол и завернул в тент. Мужик уже порядком окоченел. Вроде, по морским обычаям, полагалось сбросить покойника за борт, но у Игоря не повернулась рука. Он обложил Куприянова всем, чем смог: стульями, снятой с петель дверью, обломками шкафа. Получилось подобие саркофага. Птицы, по крайней мере, не доберутся.
И только после этого Игорь посмотрел на берег…
Вообще, это было странно. Он очнулся, прочитал записку, упаковал тело, и так ни разу за все это время не посмотрел за борт. Будто порта и не существовало вовсе. Где-то в подсознании Морозов знал, что там есть Таллин с его знакомым до отвращения профилем. Башни, шпили, новомодные высотки — образ, растиражированный в миллионах туристических открыток, значков и плакатов. Каждый раз, возвращаясь домой, Игорь видел эту картину. Красиво, да. Правда, когда живешь в этом всю свою жизнь, прелесть теряется.
Нет, конечно, город никуда не пропал. Но…
Наверное, теперь архитекторы, протестовавшие против застройки центра, были довольны. Из башен-высоток осталась только гостиница «Олимпия», построенная еще во времена СССР. Остальные новостройки торчали подобно гнилым, почерневшим зубам. Частично обрушившиеся, с выпирающими остриями строительных ферм и арматуры. Старая часть города выглядела лучше, хотя из церковных шпилей прилично сохранился только один: Нигулисте. Церковь Олевисте лишилась крыши, видимо во время пожара, а что произошло с Домским собором, отсюда было не разглядеть.
В порту ничего особо не изменилось. Разве что у терминала обвалилась крыша, и повсюду росли молоденькие деревца. В трещинах на асфальте зеленела трава.
— Что за… — прошептал Морозов. — Что за хрень?
Он обернулся к самопальному саркофагу, словно ожидая ответа от мертвого бортмеханика. Но тот уже свое отмучился: кроме записки и кучи пустых бутылок ничего после себя не оставил.
Игорь вспомнил, что ему приготовлен сюрприз. В каком-то ящике.
Огляделся.
Ничего похожего рядом не наблюдалось…
Игорь долго рыскал по палубе, вскрывал большие шкафы, где хранились спас-жилеты и круги, противопожарный инвентарь, ведра, топоры, несколько пластиковых баллонов с пресной водой… Но ничего хотя бы отдаленно напоминающего «сюрприз» не находилось. Морозов спустился вниз, прошел по гулким коридорам, но шарить в каютах не решился. Точнее, сунулся в одну и тут же рванул обратно. На черном, покрытом плесенью полу лежала мумия. Сгнившие, наполовину рассыпавшиеся человеческие останки. Больше Игорь в каюты не лез. По лестницам он спускался все ниже и ниже, с опаской заглядывая в темные коридоры. Остановился лишь тогда, когда увидел что ступеньки следующего пролета уходят в воду.
Все нижние палубы были затоплены. Может быть, вместе с людьми, которые там находились. Игорь вспомнил, как в первые минуты после пробуждения слышал чьи-то крики… Люди были. Совершенно точно. Наверное, многие спаслись. Но кто-то наверняка остался на этом пароме. Навсегда.
Сюда, на нижнюю площадку, свет через пробитую крышу уже почти не проникал. В коридорах было темно. Вода, колыхавшаяся рядом, казалось черной.
В этот момент Игорь понял, что он один. Один на корабле, где в каютах лежат мертвецы, расползаются черной гнилью по полу…
Стало страшно. Показалось, что кто-то смотрит на него оттуда, из колышущейся тьмы. Смотрит. Тянет пальцы, холодные, белые, как живот угря, скользкие…
Игорь бросился наверх, часто дыша и стараясь не споткнуться. Вырвавшись на свежий воздух, он упал на палубу, хватая воздух ртом.
— Фу ты, черт! Фу ты… Напридумывал себе, черт знает чего.
Морозов усмехнулся через силу, но по спине все еще бегали холодные мурашки. Казалось, будто там, в темноте пустых коридоров, действительно кто-то был…
В этот момент, лежа на палубе, он и увидел тот ящик, о котором говорилось в записке. Под шезлонгом темнела небольшая фанерная коробка, вроде посылочной.
— А я-то, дурак, искал…
Игорь откинул шезлонг, не без труда оторвал крышку с коробки. На дне, в груде шелухи, лежала фигуристая бутылка коньяка. Hennessy ХО. И пачка растворимых суповых химикалий. Двенадцать кубиков.
Вот и весь сюрприз от бортмеханика Анатолия Куприянова.
— Самое время, — пробормотал Морозов и откупорил бутылку.
Приложился из горла.
Коньяк был душистый, крепкий и показался густым, как сироп. От первого же глотка закружилась голова. Игорь подошел к борту и снова посмотрел на Таллин. Ничего не поменялось, видение не развеялось, как дым. Все было по-прежнему.
Город. Изуродованный, постаревший, полуразрушенный.
— Война, что ли? — Игорь продолжал разговаривать сам с собой. Думать вслух казалось очень естественным делом. — Да какая война… Сколько я там провалялся? Неделю, две? А тут уж камня на камне не осталось.
Он вдруг понял, что напрочь потерял ощущение времени.
Сколько он просидел взаперти? Сколько сейчас часов? Какой день недели? Игорь не знал. Телефон не работал, часов нигде не было. Можно, конечно, спуститься вниз, найти там календарь или какой-нибудь хронометр…
При мысли о том, что придется снова лезть в сумрак мертвого корабля, Игоря передернуло. Впрочем… Был ли сейчас хоть какой-то смысл в точных датах и числах? Гораздо важнее казалось решить, что же делать дальше. Куда идти? Что искать?
— В конце концов, если что-то случилось… — Игорь посмотрел. Поправился: — Когда что-то случается, то обязательно полиция должна быть, скорая, спасатели. Не может же быть, что все умерли. Вон… механик, тоже не сразу…
Ему вспомнился фильм, где какой-то герой очнулся в пустом городе, совсем один. Почему, отчего? Объяснено не было.
Фильмов-катастроф Игорь помнил довольно много, потому что любил этот жанр. Занятно было ассоциировать себя с человеком, который оказался в пустом городе или среди зомби. Был в этом мотив избранничества. Однако сейчас, становилось жутко при мысли о том, что все те люди с которыми он раньше был знаком, выпивал, ругался, любил их или терпеть не мог, сейчас куда-то пропали или того хуже…
Игорь снова приложился к бутылке.
— Что делать-то?
Солнце клонилось к закату. Нужно было что-то решать. Бакланы вновь осмелели: садились рядом, нагло орали, по-базарному хлопали крыльями.
— На хрен пойдите! — крикнул Морозов, махнув рукой. — А ну-ка вон отсюда…
Его быстро развезло. Ослабевший за время голодовки организм, воспринимал каждый глоток алкоголя как оглушающий удар по голове.
Краем затухающего сознания Игорь понял, что, при всем желании, спуститься в город не сможет. Тогда он добрался до кучи оранжевых спас-жилетов, которые сам же выкинул на палубу, пока искал «сюрприз», и зарылся в них.
Как заснул, не заметил…
В ночи кто-то кричал. Пронзительно и страшно. Морозов сквозь пьяный угар пытался вскочить, но не смог. Тело не повиновалось. Было плохо, мутило. А в летних сумерках кто-то надрывно верещал, как подстреленный заяц. Кричал и кричал, кричал и кричал, надрываясь…
Проснулся Игорь с дикой головной болью. Этого, конечно, следовало ожидать, но уж больно башка разламывалась. Всем его вчерашним ужином был растворимый супчик, да и тот почти всухомятку. А коньяка он успел наглотаться немало.
Некоторое время Морозов сидел, привалившись к борту, и дышал морским воздухом. Было довольно прохладно. Небо затянуло серой хмарью, с моря дул сырой неприятный ветер. Если б не похмелье, Игорь, наверное, уже бы убрался с корабля. Делать тут было совершенно нечего. Но удивительным образом именно плохая погода и удерживала его на месте. Казалось, что ветер сдувает головную боль в сторону, вместе с выдыхаемыми парами алкоголя.
Во рту было сухо. Игорь за раз выхлебал почти половину баллона воды.
Он попытался вспомнить и понять: реальными были ночные вопли или показалось? Может, какие-то железки терлись одна о другую? Вон их сколько висит…
Ответа не было.
Постепенно отпустило. Похмелье осталось, но голова уже так не раскалывалась.
Игорь встал, размялся, доплелся до борта, помочился. И тут заметил, что на бетонном основании пирса что-то… расплескано? Он прищурился. С высоты парома казалось, что по пирсу растеклась красная краска. Вчера ее не было, Морозов помнил это совершенно точно.
В памяти моментально всплыли ночные крики. Сложив два и два, Игорь с содроганием понял: вовсе это не краска.
Теперь картина выходила совсем уж дурная.
Город в руинах, корабль — ржавая развалина. Жратвы нет. Связь не работает. А пока он спал, тут, возможно, кого-то убили.
— Ребята, что ж вообще делается-то? — спросил Игорь у бакланов, чувствуя, как подступает новая волна отчаяния.
Птицы с гомоном заметались над водой. То ли что-то нашли, то ли просто, от общей птичьей дурости.
— Погано. — Морозов снова сел. Попытался упорядочить мысли. — Надо Ленку найти. Ленку. Она точно знает. Она ж дома была. Она должна знать, что здесь случилось, пока я в Финке был.
Лена была его девушкой. Двадцати пяти лет — высокая, крепкая, крашеная блондинка. Она нравилась Игорю потому, что у нее всегда был свой взгляд на жизнь. Лена часто могла высказать то, что Игорь не мог понять или не мог оформить в слова. Одним словом, она была умная блондинка.
Раньше у Игоря уже была семья.
Но жена уехала за границу, пять лет назад. То ли в Германию, то ли в Австрию. Уехала, оставив ему ребенка-четырехлетку и долги. Оттуда, из-за границы, Игорю пришли бумаги на развод. Ему, конечно, как отцу-одиночке все сочувствовали и помогали, даже бывшая теща, которая мучилась угрызениями совести из-за того, что так дурно воспитала дочку.
Может быть, из-за этой всесторонней помощи и поддержки толковый отец из Игоря так и не вышел. Своих родителей он давно уже схоронил, а самому почувствовать себя папой как-то… не получалось.
Сын, Андрюшка, большую часть времени проводил у своей бабушки, тещи Игоря. Лена мальчишку любила, таскалась с ним везде. Но когда Морозов уезжал на работу, Андрюшка жил у бабушки. Это было надежно.
Поэтому Игорь в первую очередь и вспомнил про Лену. Во-первых, о ребенке он не тосковал, и во-вторых, чего волноваться, он же с бабушкой. А теща была, что называется — кремень.
Лена жила в старом районе города — Копли. Зеленые улицы, старые деревья, такие же старые хрущевки и еще более древние дома постройки начала двадцатого века. Квартиры с печным отоплением. Несколько уцелевших после Перестройки заводов. Когда-то, в девяностые, этот район был сложным, потому что, по большому счету, был русским. Потом как-то все успокоилось. Одни бандиты перестреляли других. Наступило равновесие, и теперь по улицам Копли можно было без опаски гулять даже ночью. Подросшая гопота теперь промышляла в другом районе. Тоже, что интересно, русскоязычном.
Спускаясь вниз по лестницам, Игорь прикидывал, как ему проще всего добраться до Ленкиной улицы. Лезть через темные переходы и коридорчики было страшно. Конечно, не так как вчера, но все же… Поэтому Морозов разговаривал сам с собой, бормоча под нос.
— Сяду на единицу и — до упора. Совсем рядом же. Через терминал, а там и выберусь.
Тут ему пришло в голову, что трамвай номер один, та самая «единица» на которую он хотел сесть, чтобы ехать до упора, может и не ходить. Да и вообще, с транспортом при таком странном раскладе в городе может быть плохо.
— Ничего, частника поймаю… Хотя, какой частник! Денег нет, один черт. Пешочком пройдусь. Главное, ни на кого не нарваться. А там, как разберусь, в полицию заявлю. Про бортмеханика расскажу, про пирс… Пусть разбираются.
Он с трудом сумел открыть дверь. Все входы и выходы с парома были завалены, как и было написано в посмертной записке. Бортмеханик постарался на славу. Каким образом этот сердечник умудрился натаскать таких тяжелых вещей, осталось загадкой.
Наконец, Игорь выбрался наружу. Спрыгнул с покосившейся, уходящей в беспокойную воду лестницы, шлепнулся в лужу. Резиновые сапоги, подобранные на корабле, были великоваты и уже начали натирать пятки. Брезентовый плащ намок и сделался тяжелым, но снимать его Игорь не стал.
Наполовину затопленный терминал, через который Морозову пришлось пробираться, был в аварийном состоянии. Игорь помнил его крепким, надежным, а сейчас казалось, что эта рухлядь готова обрушиться в любой момент. От обвалившейся крыши остались только решетчатые фермы арматуры. Через щель в полу, прямо в центре зала, проросла березка. С потолка свешивались длинные языки лишайника или вьюнка — толком было не разобрать. Стены зияли прорехами, из которых неряшливо торчала черно-зеленая вата утеплителя. Всё вокруг было завалено хламом: кресла, распахнутые чемоданы, неведомо как тут оказавшийся электропогрузчик, врезавшийся в пустую стойку кафешки.
Поделиться книгой: