Улыбга бога

Четвертый день седьмого месяца корабельного времени. Неизвестно где

Вытянутый аппарат, похожий на здоровенный баклажан ярко-оранжевого цвета, беззвучно скользнул по рассветному небу и, никем незамеченный, приземлился на небольшой прогалине между деревьев. В боку устройства с тихим шипением открылся овальный люк, и оттуда высунулась большая лохматая голова.

Предварительное сканирование не показало наличия поблизости крупных живых существ. Тем не менее, голова внимательно принюхалась, прислушалась и присмотрелась. Взгляд тщательно обшарил поляну, сосредоточенно рассматривая каждый кустик. Никто не кидался с шумом, гамом и бластерами, и не собирался отстаивать честь незалежной Винлитии какими-либо другими способами.

Запахов подозрительных тоже не было. Лес как лес. Лиственный, в основном. Йети выждал еще немного, выпрыгнул из шлюпки, и тут же метнулся в кусты, покатившись рыжим клубком.

Мгновенно оказавшись метрах в ста от шлюпки, он еще раз прислушался и принюхался. Подтекавшее масло и какая-то особо вонючая пластмасса изрядно отбивали нюх. Да и не желавший сразу замолчать маршевый двигатель прилично чадил. Человек этого бы не учуял. В отличие от йети. Опасности по-прежнему не ощущалось.

Разведчик вернулся к кораблю, вытащил из люка заранее оставленную в «предбаннике» шлюза большую черную сумку с широкими лямками. Такой себе рюкзачок почти в полтора метра длиной...

– Выгружаемся!

Из шлюпки одним прыжком вылетела женщина-йети.

Первым делом принюхалась, смешно морща морду лица, потом осмотрелась и резким движением отправила какой-то предмет в крону ближайшего дерева. Предмет упал на землю в компании крупной вороны и вороха листьев вперемешку с ветвями.

– И зачем? – спросил мужчина.

– Еда, – ответила подруга.

– У нас космических пайков два мешка! – упомянутые мешки появились из люка.- И огнетушитель нам тоже не нужен. Даже в роли бумеранга. А вороны на вкус гадкие. Даже для йети!

– Еда лишней не бывает, – возразила женщина.

– Ты сейчас Света или Звин? – уточнил Костя, уже слегка подзабывший о своем репациенте...

– И то, и другое, – промурлыкала вопрошаемая, томно потянулась и заявила. -Но ночью лучше быть Звин! Мне понравилось!

– А почему ты решила, что была ночь? – удивленно спросил Костя.

– Ну... Короче, ночь была! Я так хочу, – ушла от прямого ответа Света-Звин в типично женском стиле. – А сейчас рассвет. Считай, что на вороне я тренировалась в метании. Мы вообще где?

– Меня больше интересует, когда. Деревья знакомые и привычные. Скорее всего, вокруг нашего времени. А плюс-минус пятьсот лет большого рояля не играют.

– Ага! Березки, елочки... Что делать будем?

– А ты что хочешь?

– Ну... Сначала всё-таки понять, где мы.

– Тогда уж сначала отойти от шлюпки метров на триста. Она самоуничтожится скоро, таймер на пятнадцать минут выставлен, а мы уже сколько тут бездельничаем. Всё полезное снаружи, а бесполезное нам не полезно.

– Ну, пошли, предусмотрительный мой! – Светка небрежно подхватила могучей лапой пару мешков и двинулась в чащу, помахивая плотно набитыми емкостями.

Через десять минут оба, сидя на куче мешков, сундуков и сумок, с интересом наблюдали, как покинутая шлюпка начала медленно оседать, складываясь внутрь самой себя, а потом осыпалась кучей порошка, напоминающего ржавчину.

– Надо какую-нибудь пещеру найти, – произнесла Светка. – Не таскаться же с сумками, как торговки на рынке.

– Можно захоронку вырыть. Даже крестик на карте не нужен, без проблем найдем.

– Ага! Хорошо быть йети! – улыбнулась девушка.

– И это я слышу от той, которая целый месяц мочила мне слезами шерсть на тему ненравящегося тела.

– Я передумала! Теперь оно мне нравится!

– Чисто женская логика!

– А ты чего хотел? – Светка снова жизнерадостно оскалилась в улыбке. – Я же женщина!

Под несмолкающий треп вырыли большую узкую яму. В нее сложили большую часть поклажи, закрыли тайник, наскоро сработанной из прутьев орешника крышкой. Поверху Костя аккуратно размотал полосы дерна и, не стесняясь, помочился на результат своей работы.

– Интересно, есть ли тут звери, которые пренебрегут нашим запахом?

Вопрос был риторическим, но напарница ответила:

– Не, животные умные, свою жизнь берегут.

– Вот и я так думаю. А человек не должен ничего заметить. Орешник я метрах в пятистах ломал.

– Куда дальше?

– Помозговать треба... Ты что мыслишь?

– Я? – удивилась девушка, обтерла грязные лапы о пушистую задницу, потом задницу о траву и в который раз улыбнулась. – Ты мужчина, ты и мысли! У меня женская логика: типа, я должна идти за мужчиной и управлять им исподтишка. Чтобы он даже не догадывался, что им управляют!

– И зачем ты мне это рассказываешь? – ехидно поинтересовался Костя.

– Ну... Ты слишком умный. Всё равно догадаешься, – без тени смущения призналась девушка.

Разговор был прерван возникшим шумом, едва заслышав который, Костя бросился под крону самого большого дерева, за руку таща ничего не понимающую Светку.

– Ты чего, – прошептала та, уже прижатая к стволу его телом. – больно же!

– Тихо! Заметят!

– Кто? Ты нормально сказать можешь?

– Юнкерсы!

– Какие «юнкерсы»? – не сообразила Светка.

– Вон те! – Костя ткнул в небо.

Сквозь листву уже можно было различить силуэты налетающих самолетов. Четыре машины на небольшой высоте пролетели над лесом и ушли на восток. Характерно изломанные крылья, могучие «лапы» шасси под брюхом....

Только когда рев двигателей растаял окончательно, Костя отпустил возмущенную девушку и вылез из-под дерева.

– Может, ты всё-таки объяснишь, зачем меня надо было вот так вот тащить под дерево? – ледяным тоном спросила она. – А там ничего со мной не делать?!

Йети опустился на землю. И тихо сказал, не заметив второй части вопроса:

– Мы в сороковых. Точнее – сорок первый год. Еще точнее – лето. И мы в Белоруссии.

– Кто они? – Светка ткнула лапой в небо. – И почему думаешь, что в Белоруссии?

– Немцы. Те, которые фашисты, – устало разъяснил Костя. – Самолеты ихние. А что Белоруссия... Я уже воевал на этой войне. И на этой земле.

Неизвестно где. Неизвестно когда

Арт сидел на камне в глубине пещеры и гладил по голове облезлого крысеныша. Когда зверек только появился, Вилкат попытался поймать с недостойной великого писателя целью, очень уж хотелось кушать. Но юркое животное ускользало буквально между пальцев. Однако со временем родственные души поняли друг друга...

– Я же человек, – объяснял Арт крысе, – у меня есть права!

– Есть, – соглашался собеседник. – Только Ргых об этом не догадывается.

– Не догадывается! – вздыхал правозащитник. – Грубое животное! Тиран! Его бы в суд в Страсбурге...

– Подашь, – утешал зверек, – построишь Страсбург и подашь...

– Это же когда еще будет, – огорчался Вилкат.

– Лет десять, – прогнозировал крысеныш. – Тысяч. Или миллионов...

***

Ргых посмотрел на приманку, сидевшую в туалетном углу и гладящую рукой пустоту. С каждым днем недокроманьонец вел себя всё более странно. Может, лучше его съесть, пока совсем не испортился? Или не надо, добыча идет на него всё лучше и лучше...

27 июня 1941 года. Белоруссия

– Не понимаю! – Светка упрямо помотала головой и снова уперла взгляд в мрачного Костю. – Зачем нам это надо?! Мы кто? Йети! А кто воюет? Люди воюют! Кто они нам? Устроили себе войну, вот и пусть и воюют, сколько хочется! Мы же совсем другие! Зачем нам вмешиваться в их разборки. Когда у нас, в Тольятти, подростки дрались, я никогда не вмешивалась! Сами разберутся! А тут даже не подростки. Они рядом с нами – обезьяны! Даже мысли читать не умеют! Бандерлоги!!!

– Зазналась? – жестко спросил Костя.

– Я не зазналась! – смутилась Светка. – Только ведь, я от людей никогда ничего хорошего не видела. Девки все завидуют поголовно, а мужикам только одно надо!

– А родители что? – уточнил Костя, зная, впрочем, ответ...

– Родители – хулители! – огрызнулась разозлившаяся Светка. – Отца я и не знала никогда! А мать на нас с Танькой давно болт забила. Толстый и большой! Она же успешная женщина, бизнес-леди, кресло в Думе купила. «Девочки, вы должны быть примером и не позорить свою мать!», – передразнила она. – Не, без базара, хаты она нам подогнала, бабла у нее было немерено, отслюнявила дочкам по однушке, чтобы глаза не мозолили. Все завидовали. А нам мама нужна, а не хата своя! Пока бабушка живая была – хоть иногда общались... Только это проехали давно, я толком и не помню...

– А тренеры?

– А что тренеры?! Каждый новый начинает с того, что пытается втолковывать, будто для хорошей формы надо обязательно трахаться! С ним, естественно! Мол, иначе на высший уровень не подняться! Еще и удивлялись, когда по яйцам получали! На себя бы посмотрели, уроды! Я не нанималась под каждого старпера ложиться! Ты думаешь, тренерам мы нужны? Им места нужны! Знаешь, сколько в нас химии закачивают? И не знай, закачаешься и по ночам спать не сможешь! А потом девки из спорта уходят: тридцати нет, а уже развалины. Через год растолстеют вдвое, болезней пучок. Если родить сможет – за счастье! На хрена кормить было? Нам же это играть не помогает! А чтобы восстановилась быстрее! И назавтра снова на площадку...

Светка резко замолчала, попыталась сплюнуть сквозь клыки. Не получилось. До смерти вовсю плевалась, а в новом теле – фигушки. То ли слюны у йети меньше, то ли пасть для такого не приспособлена. Неудача разозлила девушку еще больше.

– Короче, не за что людей жалеть. И воевать за них не надо!

Костя молчал. Потом тихо произнес.

– Ну, пойми же, девонька, там наши гибнут...

– Не наши! – коротко бросила Светка. – Люди – не наши! Как ты думаешь, что сделают эти «наши», если нас поймают? Дадут жить спокойно? Как же! В зоопарк засунут!

– Может, и в лабораторию...

– Думаешь, лучше когда разрежут? Посмотреть, что внутри! Ученые – они такие!

– Нет. Не лучше.

– А чего ты тогда? Какое нам до них дело? Пусть сами разбираются! Не хочу!

– Ну, как хочешь. Я не могу стоять в сторонке. И не буду! – Костя отвернулся.

Светка шумно вдохнула воздух и вдруг вцепилась в собеседника обеими руками!

– Не надо! Я тебя прошу, не надо! Нас же всего двое, что мы изменим? Они же стреляют, Костенька! Пулями! Они же тебя убьют, а я одна останусь! У меня никого нет, кроме тебя! Что я одна делать буду?! Я не хочу одна! Здесь же ничего не решается, немцев же американцы победили в сорок пятом, когда на Берлин атомную бомбу сбросили!

Костя резко отстранился.

– С чего ты это взяла?

– Что?

– Глупости эти. Про американцев, про атомную бомбу.

– В школе говорили, на истории. Или в Интернете, не помню, – Светка небрежно отмахнулась. – Немцы дошли до Москвы и Сталинграда, в Ленинграде все умерли от голода, наши сопротивлялись, но немцы сильнее были. А потом американцы высадились во Франции и выиграли войну. – Она уставилась на мужчину. Бледность кожи проступала даже через густую шерсть. – Что с тобой? Я что-то не так сказала? Или всё не так было?

Константин Иванович вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Вот, значит, как. Этому в наших школах учат. Американцы во Франции высадились. А мы так, сбоку припека. Восемьдесят процентов войск противника в лесах белорусских заблудились, наверное... Все ребята, что не дожили – не считаются, не американцы же... Хорошо, раньше не знал, сердце бы не выдержало. Это сейчас, здоровье Грымово и рельсой не прошибешь!

– Всё не так, девонька. Всё было совсем не так...

Он рассказывал. Про двадцать второе июня и ребят с заставы, первый бой и окружение, встречу с детдомом и засаду у оврага, партизанский отряд и первое ранение, госпиталь и подмосковную деревню, танковую атаку под Вязьмой и захват ДОТа у Смоленска, переправу через Буг и уличные бои в Варшаве. Про постоянное чувство голода и тушенку «второй фронт». И про людей. Тех, кто вернулся. И кому было не суждено...

Слов не хватало, никогда не был хорошим рассказчиком, и он начал передавать картинки. Лейтенант Комаров, умирающий от осколков первого снаряда, упавшего точно перед заставой, возможно, первого снаряда во всей войне. Девочка, так смешно называвшая «диду» его, двадцатилетнего мальчишку, успевшего поседеть... Тошка Штейн, поволжский немец, ползущий со связкой гранат навстречу немецкому же танку. Тринадцатилетняя партизанка, «на всякий случай» таскавшая с собой «лимонку» и недрогнувшей рукой выдернувшая кольцо, когда этот случай наступил. Светочка, его Светочка, крохотуля метр с кепкой тащит под обстрелом раненого, здорового тяжеленного мужика. Старик-доцент из народного ополчения, пытающийся разобраться с трехлинейкой, постоянно поправляя очки на веревочке вместо дужек.

Сгоревшие села. Виселицы. Таблички на груди повешенных. Рвы с расстрелянными. Умершие от голода. Убитые. Раненные. Старики... Женщины... Дети.... Белоруссия, Россия, Польша. Германия. Уже завоеванная. Уже поголодавшая и обезлюдевшая. Но еще недавно сытая и довольная жизнью.