Повысился «коэффициент полезного действия» и наручей, которые делались прежде тоже половинчатыми. Локти закрыли круглые выпуклые бляхи. А рука теперь оказалась обрамленной сталью по кругу и по всей длине. Ремни надежно соединяли вместе металлические пластины, а шарниры давали возможность рыцарю рубить и колоть, свободно сгибая руки. Даже неизменные рыцарские шпоры удлинили и увеличили колесики на концах. Вероятно, в конские бока они стали впиваться болезненнее и на доли секунды быстрее.
Поднимем глаза кверху и увидим новый, уже более нам знакомый «головной убор». Прежний тяжелый, кадкообразный шлем остался достоянием только участников рыцарских турниров, на которых все так же практиковались более массивные доспехи. Но и тот слегка изменился – «горшок» теперь начали крепить к наплечникам, чтобы лишить противника возможности сделать всадника «слепым». Помните, как ловким ударом он разворачивал шлем соперника, размещая прорези для глаз у него на затылке? Теперь такой маневр стал невозможен, а, напротив, прорези увеличили для лучшего обзора, все так же в целях безопасности закрывая их решеткой. А вот боевой шлем стал легче и «воздушнее», в нем появились не только глазные, но и дыхательные отверстия. Шарниры можно считать «козырной картой» новой конструкции защитных доспехов. Теперь на них по бокам шлема крепилось и забрало. И, как говорится, легким движением руки боец мог откинуть его наверх и при необходимости осмотреть всю панораму сражения, а в случае угрозы – тут же опустить, спрятав лицо за стальную стенку.
Постепенно вновь становились крупнее и скреплялись вместе отдельные металлические листы, и в итоге рыцарь сверху донизу оказался запакованным в броню. Сплошная кираса на груди и спине, о защите рук, ног и головы мы уже рассказали. Лишь одно существенное дополнение – некоторые детали наклепывались на ремни и в сочетании с другими, шарнирными механизмами делали доспех, а стало быть, и самого рыцаря – весьма подвижными.
Казалось бы, при таком удобном устройстве и максимальной защите нет уже надобности в щите. Зачем отягощать себя и занимать руки дополнительными инструментами. Но щит все-таки закрепленных за собой позиций не уступил, напротив, стал более полезным. Он снова изменил внешний вид – стал четырехугольным, закругленным внизу. Но, главное, родилось простое, но феноменальное изобретение, умножившее роль щита в бою. В правом верхнем углу появился вырез для копья. Так щит поменял фланг – стал носиться не на левой руке, а подвешенный через плечо на коротком ремне, не только прикрыл правую часть груди и правую же руку, но и оставил ее свободной для оружия. По истечении какого-то времени отказались и от ремня. Щит цеплялся к кирасе крючьями или попросту привинчивался. Однако к концу пятнадцатого века его, как и тяжелый в виде кадки шлем, все чаще можно было встретить только на рыцарских игрищах – турнирах.
Вроде бы пора заканчивать рассказ об эволюции доспехов. Ан нет, предела совершенству не бывает! Оружейники в который раз меняют форму шлема. На свет рождается «железная маска» под названием «салад». В словаре-справочнике Ю. Шокарева «Оружие» находим, что это «
Впрочем, в числе достоинств, отмечаемых в саладе, среди главных подчеркивается факт, что его можно легко откинуть на затылок, дав глазам обзор, а легким – приток свежего воздуха. В случае же опасности шлем можно было снова мгновенно нахлобучить на голову. Честно скажу, не знаю, в чем уж тут преимущество, слава богу, ни тем ни другим пользоваться не приходилось. Но среди объявлений соответствующих коллекционеров «Ищу салад...» встречается особенно часто. Видимо, вещь все-таки ценная. А вот то обстоятельство, что в результате усовершенствований вес доспехов снизился более чем вдвое, нельзя не отметить как фактор для рыцарей отрадный. Новый «костюмчик» уже отягощал всадника всего на двенадцать—шестнадцать килограммов. И это – несмотря на укрупнение отдельных металлических деталей. Активно передвигаться «на своих двоих», без коня, однако, и при таком весе на практике было невозможно. Тем более что он снова удвоился к концу пятнадцатого столетия. Это, очевидно, стало очередным подтверждением теории, что все развивается по спирали. Но причина оказалась уже совсем в другом. Рыцарям пришлось искать защиту от новой силы – появившегося огнестрельного оружия...
При всей дороговизне и сложности изготовления военных доспехов последнего образца их украшение – позолота, художественная чеканка и чернение становились все более востребованными. Эта тенденция довольно быстро распространилась от двора Карла Смелого, герцога Бургундского. Еще раз повторять о том, что позволить себе такое вооружение мог далеко не каждый рыцарь, было бы, наверное, «моветоном». Но у них появилась и статья для экономии. Роскошь отделки доспехов теперь грех было скрывать под туникой, на ткань и художественную расшивку которой также уходило немало средств. К тому же, хоть бедность и не порок, но коль уж ты рыцарь, но не можешь купить достойное облачение – добудь в бою. Кстати, такие дорогие трофеи многие средневековые герои действительно приносили с полей сражений или получали в виде выкупа за пленных.
Кажется, этому процессу не было бы предела, не приди в мир абсолютно другое оружие. Если рыба гниет с головы, то рыцарская амуниция с головы совершенствуется.
Может, вы будете смеяться, но к концу пятнадцатого века оружейники изобрели новую, по утверждению изготовителей и самих пользователей наиболее удобную, практически совершенную форму шлема. И распространенный во многих странах салад сразу начал сдавать завоеванные позиции.
Находка, собственно говоря, состояла в удачных соединительных конструкциях, которые позволили одним приемом облачаться в детали, что раньше приходилось надевать по отдельности. К гребню сферообразного нового шлема крепилось на шарнирах двигающееся вверхвниз забрало. Подбородник же, что защищал также и шею, соединялся с ним петлями. Нижний край шлема имел специальный желобок, в него прочно вставлялся стоячий воротничок, переходящий в ожерелье, которое закрывало плечи и верхнюю часть груди и спины.
Измененная форма нагрудника делала скользящим и отводила в сторону прямой удар меча и даже копья. К передней части по бокам надежно пристегивался наспинник. Крюк, что предназначался для поддержки длинного копья, приковывался и торчал справа из нагрудника. С ним же соединялись брюшные пластины, соответственно закрывавшие живот, такие же, но поясничные, разумеется, присоединялись к наспиннику. Существовал и такой термин, как оплечья. Они соединялись с ожерельем штифтами или ремнями. Причем правое делалось меньше левого, с учетом копья под мышкой. Дополнительной страховкой от боковых ударов в шею часто служил выходящий из оплечья довольно высокий гребень.
Предплечье теперь, не мудрствуя лукаво, облегалось цельнометаллической трубой, а нижняя часть наручей делилась на две застегивающиеся со стороны корпуса половины. Иначе вряд ли их можно было бы надеть. Локтевая раковина позволяла руке сгибаться, словно и не было на ней металла. Тяжелые железные рукавицы, брошенные в лицо для вызова на дуэль, пожалуй, прикончили бы оскорбляемого на месте, не прибегая к поединку. Впрочем, время дуэлянтов еще не наступило, а перчатки, которые, кстати, ухитрялись делать с разделенными пальцами, служили своему прямому назначению – защите кистей рук. Ноги до колен и ниже до щиколоток также покрывались простыми половинками труб. Наколенники не мешали ногам сгибаться, при этом закрывали эту часть ног со всех сторон. Форма поножей зависела от модели обуви. Короче, доспех, на котором мы вынуждены были так подробно остановиться, по удобству и главному назначению был доведен до идеально возможного состояния. А что же с вооружением наступательным?
Оружие.
Примерно в августе 2007 года в печати появилось сообщение о том, что «Сказание о Беовульфе» будет экранизировано и одновременно превратится в компьютерную игру. Ну превратится и превратится – из чего только в наше «героическое» время не делают компьютерных игр! Наверное, вряд ли всплыла бы эта заметка и в моей памяти, если бы не тема книги. Смутно вспоминалось, что история о Беовульфе связана с каким-то фантастическим мечом. Решила уточнить. Один из немногих дошедших до наших дней литературных памятников раннего Средневековья, записанный в восьмом веке, повествует еще о более ранних событиях. Так вот, Беовульф, в переводе – «пчелиный волк», а попросту – медведь, был племянником короля скандинавского племени геатов, обитающих на территории сегодняшней Швеции. Не буду вдаваться в подробности деяний героя, кому интересно, найдут эпос и почитают. Скажу лишь коротко, что Беовульф успешно воевал с великанами и чудовищами, владея полученным от данов, то есть датчан, мечом. «...
Дальше история еще более захватывающая. Мастер заявил, что сумеет сотворить меч совершеннее прежнего. Теперь следите за его изумляющими действиями. Виланд порубил сделанный клинок на мелкие-мелкие кусочки. Как он это сделал, предание умалчивает. Затем заставил гусей их проглотить. Следующее его занятие кого-то рассмешило, кого-то заставило брезгливо отворачиваться. Оружейник ходил за птицами и собирал их помет. Однако он хорошо знал, что делает. Выбрав из помета все обработанные гусиным желудочным соком стальные крошки, Виланд переплавил их в монолит и из него выковал меч.
Новейшие испытания уже нашего времени показали, что в гусиных желудках сталь насыщается азотом. Это придает ей твердость лучше, чем любая закалка. Миммунг – так Виланд назвал новый меч – оказался настолько хорош, что мастер счел короля его недостойным. Тогда он за три дня выковал другой, похожий, который и решил отдать монарху. Но на состязание он вышел с Миммунгом в руках. И когда положил его на шлем противника и чуть-чуть надавил, клинок разрезал его вместе с панцирем пополам. Коварный король по наущению жены отдал приказ подрезать оружейнику сухожилия, чтобы тот не мог уйти и работал только на него. Однако, немного поправившись, Виланд жестоко отомстил обидчику. Своим великолепным мечом он убил двух его сыновей, изнасиловал дочь и скрылся вместе с чудо-клинком. Что было с ним дальше, для нашего повествования значения не имеет. Но уже сын мастера, Виттих, преследуемый врагами, опасаясь, что непревзойденное творение отца попадет к ним в руки, прыгнул в море с высокого утеса, обнимая Миммунг... Да, прославленное в боях, хорошее рыцарское оружие передавалось по наследству из поколения в поколение. Беовульф, с которого мы начали рассказ о чудесном мече, тоже, отправляясь на битву, завещал данам, в случае его гибели, передать оружие на его родине достойному воину. Помните у Высоцкого в песне «Книжные дети» из фильма «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго»:
Попытайся ладони у мертвых разжать,
И оружье принять из натруженных рук...
Испытай, овладев еще теплым мечом
И доспехи надев, – что почем, что почем...
Рыцарское наступательное оружие, в отличие от оборонительного, менялось не так стремительно. Короткий или длинный, обоюдоострый или заточенный с одной стороны, с украшениями и без – главным во все времена оставался меч. Рождение цельного металлического доспеха заставило оружейников сделать короче, но толще копье – вторую важнейшую ударную силу всадника. Оно всегда делалось из твердых пород дерева, металл шел только на наконечник и «воронку», защищающую руку. Как правило, обязательной принадлежностью рыцаря был и кинжал. Его узкое и длинное, зачастую – четырехугольное лезвие находило малейшую брешь в доспехе поверженного противника. Кинжал даже в бою висел на поясе, за него брались только в тесной рукопашной схватке, когда для копья и меча уже не находилось пространства. Любопытно, что французы назвали кинжал la misericorde – милосердие, потому что гордые рыцари, в случае ранения, предпочитали не просить о пощаде, а, напротив, призывали победителя добить их. Такая «милость» достойному противнику всегда оказывалась, как знак уважения к его храбрости и чести.
Редко использовался в ратном деле кривой нож, некое подобие обоюдоострого серпа с длинной рукояткой. А вот алебарда, или как ее еще называют – бердыш, – нам по фильмам знакома. И русские опричники, и европейские рыцари возможности такого двустороннего топора с длинными, расходящимися концами в бою оценивали высоко. Булава, или палица, оказывается, служила любимым оружием не только Ильи Муромца и других сказочных русских богатырей. Мощные, рослые рыцари тоже не прочь были помахать в схватке грозной, толстой дубиной. Чтобы она в разгаре боя случайно не вырвалась из руки, к ней часто приделывали кольцо со страхующей цепью или веревкой. Иногда на ударном конце на цепи подвешивался сокрушительный металлический шар, хотя саму палицу тоже стали делать из железа.
Собственно, прародительницей булавы была простая деревянная дубина. Никакое другое оружие не способно было нанести столь оглушающий удар по голове, даже защищенной закрытым шлемом. А соприкосновение с относительно мягкой кольчугой было чревато серьезным ушибом и даже переломом костей. На уже упомянутом нами Байонском ковре можно увидеть, что иной раз булава служила рыцарям как метательное оружие. А во время передвижений всадники подвешивали ее к луке седла. Во времена Крестовых походов рыцари переняли ее новую, ставшую самой популярной среди европейцев форму – к ударному концу палица растопыривала широкие заостренные убийственные ребра. (На Руси она получила название «шестопер».) Неудивительно, что именно булава стала любимым оружием многих рыцарей. Есть версия, что впоследствии, перестав служить оружием, она преобразилась в командирский жезл.
Сродни булаве был мушкель. Словарь Даля трактует его как деревянную колотушку, иногда оправленную железом. Военный молот отличался от нее по-другому закругленными концами. Все эти «колотушки» применялись в бою для проламывания металлических доспехов и шлемов. Но все-таки по большей части таким вооружением оснащались пехотинцы-наемники. Знавала средневековая Европа и другое оружие, например огромный двухметровый меч. «Работать» им было возможно только двумя руками и то воину недюжинной силы. Поэтому такой «кладенец» можно смело отнести к числу редкостей. Впрочем, когда перейдем к описанию достоинств мечей, мы этих гигантов еще коснемся. С конца двенадцатого столетия и всадники, и пехотинцы стали широко применять, особенно при осадах, арбалеты. Известен исторический факт, что Ричард Львиное Сердце получил смертельную рану при осаде замка Шалю в Лимузене именно арбалетной стрелой...
Дело мастера боится
Существовал ли королевский сын оружейник Виланд на самом деле, теперь не узнает никто. Но до нашего времени дошли и подлинные имена. Их, к сожалению, не так много. По счастью, как и великие художники, они оставили на своих творениях автографы. Но клейма на оружии стали ставить уже в поздний период рыцарства. Испанский город Толедо дал миру потомственных оружейников Агирро, Эрнандеса, Руиса. Из Милана, который в Средневековье был крупным оружейным центром Италии, до нас дошли фамилии династий Миссалья и Пиччинино. Славились мастерами, создающими воинское оснащение, Генуя и немецкий Золинген, некоторые другие города. Теперь их шедевры составляют гордость коллекций даже знаменитых музеев. Во многом благодаря этим мастерам, страшное слово «военное» стало сочетаться с прекрасным словом «искусство».
Однако далеко не все европейские центры производили оружие качественное. «Китайская болезнь» подделок была известна и в те времена. И для того, чтобы застраховать свою марку и профессиональную честь, мастера наносили на клинки мечей свои «фирменные» надписи и «знаки качества». Самым известным среди них является
Оружейные мастерские
Если история с гусями Виланда скорее все-таки сказка, и уж точно – экзотика, то подлинное массовое изготовление мечей было делом рук не одного человека и, выражаясь современным языком, требовало жесткой специализации. Производилось множество операций – проковка металла, закалка, заточка, полировка... На достаточно мягкую основу железного полотна наваривалось стальное лезвие. Например, технология дамаска – сварочной стали, рецепт которой был утерян и восстановлен лишь в конце XX века, была очень сложна. А ведь «дамаскатура» клинков проистекает из франкского мира. И именно французский исследователь Франс-Ланор восстановил технику сварочного дамаска, пусть и не самого яркого, но и поныне живущего штриха истории франкского королевства эпохи Меровингов. Но нас-то интересует процесс изготовления клинков, ставших оружейными шедеврами.
Кузнец сваривал вместе четыре стальных и три железных полосы. Затем их перекручивали, делали надрубы, сворачивали в гармошку, снова перековывали в полосу. И только из нескольких таких заготовок заново варилась основа меча, и только тогда к нему присоединялось стальное лезвие. Варианты сочетания пластин давали различный рисунок на поверхности клинка. Эти «червячные» рисунки служили гарантией отличных боевых качеств дамасского клинка. Некоторые мастера-оружейники делали отличные мечи, не используя технику дамаскирования. Не потому, что они не владели ее секретами, скорее они умели по-другому работать с прочными соединениями стали и сделали это грозное оружие дешевле в производстве. Мечи франкских мастерских были настолько хороши, что даже стали предметом разветвленной контрабанды.
Случалось, что рыцари охотно брали в бой клинки, предназначенные для солдат-пехотинцев, особенно когда такие отряды находились у них в подчинении. Короткие и, наоборот, длинные, тяжелые двуручные мечи ландскнехтов даже были в рыцарской среде весьма распространены. Двуручные, в человеческий рост мечи заслуживают нескольких отдельных слов. Они, как правило, служили тараном в руках мощных бойцов, перед которыми ставилась задача прорубить в стане противника дорогу следующим за ними солдатам. Гигантскими клинками вооружались и те, кто был ответственен за охрану знамени или командира. Понятно, что такой меч на пояс не подвесишь. Поэтому в ножны их не вкладывали, а на марше просто несли на плече или, если позволял рост, – на перевязи за спиной.
Хоть предположительно появились первые такие мечи в Германии, окрестили их фламбергами, от французского «фламме» – пламя. Почему пламя? От формы клинка, который или полностью, или на две трети от рукояти делался волнистым – пламенеющим. Такая конструкция при рубящем ударе уменьшала длину поверхности поражения, а значит, увеличивала приложенную силу на единицу площади. И наоборот, когда меч отводился назад, он по принципу пилы глубже рассекал врага. Некоторые исследователи добавляют, что пламенные изгибы прибавляли мечу свойства сабли, которая через Польшу и Венгрию попала в Европу. Но что в рыцарском военном сообществе оказалось первым – «яйцо» или «курица», вам не скажет никто. Да и рассматриваемый временной промежуток смешной, всего-то каких-то три века от четырнадцатого по шестнадцатый.
Были еще мечи «в полторы руки»... Но, пожалуй, хватит о них. Все равно от прогресса не убежать, и на исторической сцене второй половины шестнадцатого столетия мечи теряют роль главного рыцарского «жала смерти» и уступают подмостки изящным шпагам. Правда, и те, по сути, лишь разновидность мечей, но усовершенствованных и облегченных...
Добавим несколько интересных подробностей об эволюции копья, второго, а может первого, по важности наступательного оружия рыцаря. Как-то в одну из поездок в Испанию мне довелось побывать на рыцарском турнире. Конечно, это был спектакль для туристов. Но зрелище несущихся друг на друга всадников с толстенными деревянными, пусть даже закругленными на концах, пиками, довольно впечатляет. Что уж говорить о турнире, а тем более – о бое настоящем! Первые рыцарские копья были примерно трехметровой длины с насаженными на конце железными остриями с боковой заточкой и ребром посередине. Удар такого копья хороший доспех выдерживал. Во второй половине двенадцатого века его удлинили до четырех, а то и до пяти метров. Да и за счет увеличения диаметра копье стало тяжелее. Всаднику уже приходилось зажимать древко под мышкой, рукой уже было не удержать. Однако даже так длинное копье «гуляло», так как его центр тяжести убегал далеко вперед от корпуса.
Целых два столетия ушло на признание факта, что оружию требуется дальнейшее усовершенствование. Тогда ему придали форму конуса, сделали на конце древка утолщение, а поперечным упорным диском избавили от возможности проскальзывания под рукой. Центр тяжести подобрался ближе к человеку, а опорный крюк на защитном доспехе, о котором мы уже упоминали, сделал «несение» копья почти комфортным. Это мощное наступательное оружие существовало в армиях Европы до самого конца шестнадцатого века, пока его окончательно не вытеснили вначале тоже немаленькие, но уж никак не размером с копье винтовки и пистолеты...
Вернемся, однако, к общим принципам вооружения рыцарских кланов. Независимо от материального состояния рыцаря, существовал перечень воинского оснащения, которое он должен был иметь непременно. Генрих II Плантагенет издал в 1181 году ассизу (свод законодательных установлений, считавшихся обязательными для господствующего класса) о вооружении. В ней предписывалось: «
Расслоение рыцарства к тому времени принесло и разные требования к доспехам и вооружению, и даже к количеству оруженосцев и лошадей. Однако в тринадцатом веке рыцарю полагалось иметь минимум трех лошадей. Великий магистр ордена тамплиеров давал личное разрешение на обзаведение четвертой. Венеция заключила в 1239 году соглашение с римским папой Григорием IX, по которому она брала обязательство направить для крестового похода «триста рыцарей и обеспечить каждого конем боевым, двумя вьючными лошадьми и тремя оруженосцами». Граф Прованса Раймонд VII тогда же дал обет папе служить на Апеннинском полуострове с сорока рыцарями и десятью арбалетчиками. В договоре говорилось, что каждый рыцарь будет иметь в своем распоряжении пять коней...
Подобных примеров можно найти немало.
В этом мире в социальном отношении мало что изменилось. Равенство нам может только сниться. Вот и primi milites – рыцарям знатным полагалось оснащаться богаче, иметь лошадей породистых, оружие – дорогое, свиту – побольше. (Справедливо ли было давать им второе название – рыцари отважные?) Но ведь были еще и рядовые рыцари (milites gregarii) и даже milites plebei – рыцари-простолюдины. Вот так вот, а вы говорите – рыцарство! Богу, как говорится, Богово, а кесарю – кесарево. Однако не будем сегодня радеть за давно канувшие в Лету рыцарские права – нам бы в своих разобраться, – а станем придерживаться исторических фактов.
В феодальную эпоху при Филиппе-Августе во Франции и Генрихе III – в Англии появились так называемые рыцари-баннереты, которые были выше по положению рыцарей-башельеров или рыцарей-бакалавров. Баннерет имел право вести в бой воинов (часто также рыцарей) под собственным знаменем, на котором изображались его личные геральдические символы. Знамя было квадратным и внешне отличалось от треугольных штандартов и вымпелов нижестоящих по статусу рыцарей. Бакалавры, кстати, имели право сражаться только под чужими знаменами. Башельеры – рыцари щита, или «однощитные рыцари», в иерархии германских войск занимали низшую ступень, но, разумеется, все же – рыцарскую.
Однако выясняется, что порой фигурирующие в древних рукописях рыцари таковыми (в смысле – сословия) на самом деле не являлись. Например, Фридрих II, который по договору с папой должен был в течение двух лет содержать в Палестине целую тысячу рыцарей, вербовал их в родной Германии. Точнее, делал это по его указанию магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальц. Так вот в монаршем письме от 6 декабря 1227 года говорится: «Мы послали магистра Тевтонского ордена, чтобы нанять рыцарей, и предоставили ему возможность, если он этого пожелает, обдуманно набрать людей смелых, которым он будет платить за их личные заслуги». То есть во главу угла ставилось воинское умение, а не социальный статус. Скольких «нерыцарей» навербовал тевтонский магистр – история умалчивает.
Кстати, далеко не все владельцы рыцарских фьефов, даже имея на то все права, стремились к посвящению в рыцари. «Косить» от рыцарской службы, со всеми ее тяготами и лишениями, и в те времена было в порядке вещей. Такая практика была особенно распространена в Англии к концу тринадцатого века, да и в других странах. Монархи даже старалась принуждать к посвящению в рыцари состоятельных дворян. Но многие все же отдавали предпочтение не рыцарскому поясу, а сержантской кольчуге. И ответственности меньше, и не так накладно. Например, у тамплиеров братья-сержанты могли обойтись покупкой только одной лошади, не нужно было содержать оруженосца, да доспехи полагались попроще. Впрочем, от участия в воинских битвах их никто не освобождал, и перед смертью были все равны. Кстати, малоимущие пехотинцы вообще сражались без доспехов, и их шанс навсегда остаться на поле брани был особенно велик. Но, как известно, – от судьбы не уйдешь...
...Среди тех, кто в полный голос восславил рыцарство, был один из самых странных гениев в истории человечества. Раймонд Луллий, поэт и философ, алхимик и ученый, – будучи в юности пажом при дворе дона Хайме на Майорке, он не знал себе равных в конных состязаниях или стрельбе из лука. Ему прочили блестящую рыцарскую карьеру, однако, возмужав, он предпочел блестящим доспехам монашеский плащ – хотя отнюдь не был монахом. Однажды, когда Раймонд слагал поэму, посвященную очередному предмету своей страсти, он вдруг увидел рядом с собой фигуру Христа в терновом венце. Через минуту видение исчезло. Но на следующий день, едва он взял в руки перо, оно появилось снова: «Пять раз он представал передо мной распятым, чтобы я вспомнил о нем и возлюбил его...»
С той поры Луллий носил таинственный титул – Doctor illuminatus, что означает «Доктор, вдохновленный свыше». Он больше никогда не брал в руки меча – его оружием в обращении неверных стало слово. Триста восемьдесят его трудов не могут не впечатлять. Среди них – эпохальная книга «О рыцарстве», которую исследователи будущего не без иронии назовут «Манифестом коммунистической партии» времен Средневековья, где в роли «руководящей и направляющей» выступают рыцарские ордена.
Сам автор, будучи о героях своего творения весьма высокого мнения, начинает его словами: «
Собственно эта, пятая часть и представляет для нас интерес – тем более что в рассказ о мечах, гербах и сутанах автор вложил не меньше страсти, чем в лучшие образцы своей ранней любовной лирики.
Приведем ее полностью.
Взятие Иерусалима.
«...
Так началась славная история Крестовых походов.
Впрочем, это название для них придумают много позднее – благодаря тому, что все, кто желал отправиться на Восток, нашивали на одежду красный крест. А в те времена их скромно называли экспедициями (или паломничествами).
В 1095 году Алексей Комнин, император терзаемой турками-сельджуками Византии, обратился за помощью к римскому папе. Урбан II, встревоженный судьбой детей Христовых, созвал во французском Клермоне церковный собор, на который собрались 200 епископов, 14 архиепископов и 400 аббатов. Это внушительное собрание церковных иерархов постановило «ради освобождения Гроба Господня в Иерусалиме», пять веков томившегося под игом неверных, организовать экспедицию. Всем, кто отважится на сей богоугодный подвиг, было обещано отпущение грехов. И – примерно через год в Святую землю двинулась стотысячная объединенная армия крестоносцев. Средне– и северофранцузское ополчение возглавляли брат французского короля Гуго Вермандуа, герцог Нормандский Роберт и Роберт Фриз из Фландрии. Южнофранцузское, или провансальское, шло во главе с Раймундом, графом Тулузским. Норманнское войско, которым командовал Боэмунд, князь Тарентский, двинулось из Южной Италии. Армада лотарингцев шла к Иерусалиму под командованием Готфрида Бульонского, к которому присоединился его брат Болдуин.
О сказочных богатствах таинственного Востока в те времена ходили легенды. Но главным сокровищем было другое...
Мужчины и женщины, безусые юнцы и седобородые старцы – всех равно манила зеленая ложбина меж холмов, по стенам которой раскинулся древний город Иерусалим.
Император Алексей Комнин
В нем начиналась их Вера. Там Золотые ворота, через которые вошел в город Спаситель... Там священное место, где находился Гроб Господень. Здесь оплакивали Иисуса жены-мироносицы, когда ангел, сошедший с небес, сказал им: «Что вы ищете живого среди мертвых? Его нет здесь...»
Отныне – и во веки веков – земля эта не будет принадлежать неверным! Эта мысль, словно яркий луч, пронзила серую пелену, многие годы застилавшую глаза и сердца христиан, измученных безысходной тоской по истинной вере – ясной и чистой, как небо над Иерусалимом...
Как свидетельствует хроника, арабские правители, дабы удержать отряды христиан от враждебных действий,
Взятие Иерусалима
поначалу высылали им всевозможные дары – золото, пищу, бочки с водой, предлагали им беспрепятственный переход через свои владения. Победоносный тон походу задала первая кровавая сеча при Дорилее, где были наголову разгромлены оказавшие рыцарям сопротивление сельджуки. В начале 1098 года под натиском отрядов Болдуина сдалась Эдесса – крупный армянский торговый город на пути из Сирии в Месопотамию. И было заложено первое на Востоке государство крестоносцев – Эдесское графство. Второе – Антиохийское княжество – возникло через несколько месяцев в результате покорения города Антиохии. И, наконец, в 1099 году пал Иерусалим. Вот как описывает это событие Ибн аль-Калинси в своей «Истории Дамаска».
Сдержанное изложение, вполне в духе хронистов-мусульман, – в своих летописях они рассказывают о захвате Иерусалима «врагами Аллаха» весьма лаконично. Зато исторические сочинения Европы, включая русскую «Повесть временных лет», описывая взятие Святого града солдатами «войска Божьего», не скупятся на яркие описания и натуралистические подробности.
7 июня 1099 года сорок тысяч рыцарей впервые увидели Иерусалим с высокой горы, которую позже они назовут Монжуа – «Гора радости». Этот город считали священным все – и христиане, и мусульмане, и иудеи. Взять его считалось делом почти невозможным – открытый лишь с северной стороны, с остальных он был надежно защищен горными ущельями. Египетский комендант Иерусалима Ифтикар ад-Даула, прослышав о приближении франков, превратил его в настоящую крепость. Бойницы заложили тюками с сеном, углубили рвы, восстановили даже оборонительные сооружения, оставшиеся еще от древних римлян. Гарнизон был невелик – не более тысячи воинов, – но на подмогу из Египта шла огромная армия под командованием визиря аль-Афдала.
Святой град не пал к ногам крестоносцев. Несколько раз они попытались взять его приступом – Иерусалим стоял. Пришлось готовиться к осаде и ждать подкрепления – как пишет Раймунд Ажильский, «
Разбили лагерь. К северо-востоку стал Годфруа Бульонский. От своей палатки он мог видеть ворота, наглухо запечатавшие желанную цель, – позже их назовут Дамасскими. Еще одни небольшие ворота, Иродовы, тоже сомкнулись железом. Раймунд де Сен-Жиль разбил лагерь на горе Сион, к югу от города. Комендант ад-Даула заблаговременно «позаботился» о крестоносцах, распорядившись отогнать стада высоко в горы. Подле города не осталось ничего, что могло бы служить съестными припасами. Сохранилась красивая легенда о том, что бывший провансалец Жерар, поселившийся в Иерусалиме и возглавивший христианскую миссию, совершил чудо, помогая своим единоверцам. Когда к концу многодневной осады в отрядах начался голод, Жерар стал сбрасывать со стен на головы воинов свежеиспеченный хлеб. Увидев это, стражи схватили его. Но неизбежной казни не последовало, поскольку на глазах изумленных «судей» хлеб чудесным образом превратился в камни...
...Кедронский ручей высох под палящим солнцем, колодцы были завалены по приказу того же ад-Даулы. Воду приходилось таскать с расстояния в шесть миль в бурдюках из бычьих шкур. Сделаны они были наспех, и чистейшая горная вода в них становилась зловонной и мутной... Счастье еще, что шесть генуэзских кораблей, прибывших в Яффу, доставили хоть какие-то припасы. На них же прибыли на подмогу и паломники – триста человек. Но главное, что было на судах, – инструменты. С их помощью плотники быстро соорудили две деревянные осадные башни. В каждой – по три этажа: первый для «водителей», второй и третий – для стрелков. Возвышавшиеся над стенами города башни венчались подобием подъемных мостов, в случае успеха опускавшихся на крепостную стену. Кроме тех, кому предстояло вести осаду с башни, к штурму готовились так называемые «рыцари подкопа» (их почетной обязанностью было рыть подземные лазы под город), а также «рыцари прорыва». Они, то грея стену кострами, то охлаждая водой, заставляли ее трескаться и поддаваться даже голым рукам атакующих – впрочем, весьма «накачанным», благодаря частым «упражнениям» с мечом. Три дня и три ночи башни устанавливали между церковью Святого Евстафия и Кедронской долиной. А тем временем мастерились еще тараны, катапульты, крытые галереи... Подобные галереи строил сам великий Цезарь, осадивший в 49 году до н. э. Массилию,– так назывался прежде Марсель. Историк Питер Коннолли, назвавший эту битву последней из великих эллинистических осад, рассказывает в своей «Энциклопедии военной истории»: