Помоги проекту - поделись книгой:
Генри В. Мортон
ОТ РИМА ДО СИЦИЛИИ
Прогулки по Южной Италии
Итальянская мозаика
Каждый город — музей под открытым небом, в каждом соборе — фрески, картины и статуи работы великих мастеров, каждое блюдо местной кухни — настоящее произведение искусства, у каждого дня в году — собственный святой-покровитель, каждое название и едва ли не каждое слово звучит как музыка… Все это — Италия, la bella Italia, земля, подарившая миру Рим и Венецию, Флоренцию и Милан, Цезаря и Катона, Вергилия и Горация, Леонардо и Микеланджело, Челлини и Казанову, водопровод и бани, спагетти и пиццу — и многое, многое другое.
Впервые оказавшись в Италии, не можешь отделаться от ощущения, что очутился во внезапно ставшем явью сне: все, о чем когда-либо читал или слышал, предстает воочию, и оттого возникает чувство нереальности происходящего. Концентрация достопримечательностей здесь столь велика, что буквально подавляет; всю эту красоту невозможно впитать «единым глотком», очень многое поневоле пропускаешь — и обещаешь себе, что непременно вернешься, и возвращаешься — снова и снова, потому что Италию никогда не исчерпать до дна.
Она очень разная: истомленный зноем Неаполь, купающийся в цветах Капри, величавый Рим, импозантная Флоренция, будто сошедшая с открытки Пиза, застывшая в Средневековье Сиена, строгая Болонья, отражающаяся в морской воде и словно по-прежнему мнящая себя владычицей морей Венеция, романтическая Верона, лощеный Милан, тихая Падуя, торжественная Равенна… Путешествие по Италии с юга на север (а ехать нужно именно так, от Калабрии до Венето или до Ломбардии, чтобы сполна пропитаться итальянским духом) сулит незабываемые впечатления: эпохи и культуры сменяют друг друга, как если бы в вашем распоряжении имелась машина времени.
Итальянский «сапог» пересекает незримая граница, протянувшаяся приблизительно от Пьомбино на Лигурийском побережье до Пескары на Адриатическом. Это — «водораздел» между двумя давними и непримиримыми врагами, итальянскими Севером и Югом. Каждая из сторон считает настоящей Италией исключительно себя, а к сопернику относится с нескрываемым высокомерием и плохо скрываемым презрением. Это противостояние зародилось в Средние века и продолжается по сей день, причем проявляется оно практически во всем: на бытовом уровне — в отношении к работе, в манерах, в речи, на уровне же внутригосударственном — в резком отрицании ценностей, которые исповедуют та и другая стороны.
Английский писатель и журналист Генри В. Мортон, прославившийся своими путешествиями «в поисках Англии», написал книгу об итальянском Юге. Несмотря на все разнообразие посвященных Италии сочинений, публикующихся ежегодно, книга Мортона остается, пожалуй, лучшим образцом доброжелательного «постороннего» взгляда на историю, культуру и повседневную жизнь Италии. Не случайно именно эту книгу сами итальянцы рекомендуют иностранным туристам в качестве путеводителя по стране. Характерный, легко узнаваемый «мортоновский» стиль, обстоятельность и поэтичность изложения, наконец богатый опыт путешественника — лишнее доказательство того, что к этой рекомендации стоит прислушаться.
Итак — приятных прогулок по Италии!
Благодарности
Хочу поблагодарить за помощь и советы графа Сигизмундо Фаго-Голфарелли из Итальянского министерства туризма в Риме. Весьма обязан ревизору и сотрудникам министерства народного просвещения, работающим на юге Италии. Среди тех, кто оказал мне поддержку, доктор Н. Дурано из Бари, доктор Франко Молинари из Матеры, доктор Густаво Валенте из Козенцы и доктор Кармело Кавалларо из Реджио-ди-Калабрии. Я благодарен администрации Салерно, предоставившей мне фотографа: на горной вершине у Пестума он сделал для меня отличную и редкую фотографию Мадонны с гранатом.
Не забуду неустанной доброты мистера Джона Гринвуда из Итальянского туристического бюро в Лондоне и Фернандо Саварезе из «Вико Эквенсе», давшего мне богатую информацию о Неаполе. Чрезвычайно обязан мистеру Джону Каллену из издательства «Метьюэн» за ненавязчивое редакторское мастерство и проницательные и полезные замечания. Список книг, опубликованный в конце данной работы, обозначает мой долг всем, кто писал на эту тему.
Выражаю письменную благодарность жене (устно я благодарил ее много раз) за терпение и неоценимую помощь, которую она оказывала мне в работе.
Глава первая. Земля святых и заклинателей змей
Покинув Рим ранним майским утром, я приехал в Тиволи раньше ученика пекаря. Стулья в кафе были все еще опрокинуты на столики. О вчерашних посетителях свидетельствовала неубранная бутылка и набитая окурками пепельница. Свежесть солнечных лучей — как бывает в подобных случаях — подчеркивала вульгарность обстановки. Пожилой официант, со шваброй в руке и с сигаретой во рту, раздраженно обернулся на стук двери, но итальянский профессионализм тут же сказался, когда он узнал во мне первого посетителя. Поклонившись, официант сказал, что, если синьору угодно будет вернуться — скажем, через полчасика, — то ученик пекаря непременно придет и выставит мой столик на весеннее солнышко.
Я поблагодарил его и пошел гулять по Тиволи. Смотрел на красивых крепких торговок — они устанавливали прилавки, распускали зонты, выгружали овощи. В эти ранние часы улицы еще не успели задрожать от нескончаемого адского шума машин, и Тиволи был наполнен звуком, похожим на шум ветра в лесу. Это журчали фонтаны на Вилле д'Эсте.
Я вспомнил Листа и подумал, как замечательно он передал их звучание и дал его услышать всему миру. Припомнил и гораздо более древнюю музыкальную историю, пересказанную Овидием, Ливием и Плутархом. Согласно этой истории, в 311 году до новой эры римская гильдия флейтистов, рассерженных нарушением своих прав, устроила стачку и переехала в Тиволи. Сенат пришел в раздражение оттого, что службу в храмах стали сопровождать флейтисты-любители, и приказал магистрату Тиволи отправить забастовщиков обратно, но музыканты ответили отказом. Тогда администрация пригласила забастовщиков на банкет. Там их напоили вином, в которое добавили снотворное. Уснувших музыкантов погрузили в экипажи и отправили в Рим.
Когда я вернулся в кафе, официант уже надел белый фартук и накрыл для меня стол. Я съел обычную континентальную еду, которую с некоторых пор называют завтраком, и вступил в первый этап путешествия по Южной Италии.
За исключением короткого отпуска, который много лет назад провел в Неаполе, Капри и Сорренто, южнее Рима я ни разу не выезжал. О таком путешествии частенько задумывался, но всякий раз не совпадали время, деньги или сезон. Среди тех, кто призывал меня в дорогу, был один из самых привередливых моих итальянских друзей. К собственному изумлению, он вернулся из Калабрии полный энтузиазма.
— Ты должен ехать и увидеть новую Италию, — сказал он, — пока ее не погубил туризм. Забудь все, что ты читал о плохих дорогах, о гостиницах, населенных клопами, об ужасной еде. Во всех крупных городах ты найдешь новые современные отели. Большинство из них оборудовано кондиционерами. Но поезжай быстрее, пока еще не иссяк энтузиазм, который Ленорман запечатлел в книге «Великая Греция».
Он описал автостраду дель Соль, берущую начало в Милане и заканчивающуюся у Мессины. Приятель назвал ее лучшим образцом дорожного строительства со времен Виа Аппиа и военных дорог древнего Рима. К моему удивлению, он без всякого цинизма говорил о миллиардах, которые «Касса дель Меццоджорно» вливает в южные регионы. Эта южная строительная организация поощряет промышленность, прокладку дорог, освоение земель. Так здесь пытаются решить проблему Юга, за которой стоит долгая история нищеты и эмиграции.
То, что мой друг назвал «новой Италией», на деле — самая старая часть страны. Это регион, города которого прославились богатством и роскошью до того, как кто-либо услышал о Риме. Греческие колонии осели на побережье за семьсот лет до Рождества Христова. Тут же начался и их упадок, за которым последовало норманнское завоевание Южной Италии.
Приятель с жаром продолжил свой рассказ:
— Ты убедишься в том, что тысячи южных итальянцев молятся в норманнских соборах. Увидишь руины норманнских замков, венчающих сотни горных вершин. Узнаешь, что крестьяне помнят paladini — рыцарей, паладинов, — там все еще жива память о короле Артуре и фее Моргане.
Такая перспектива показалась мне заманчивой.
Следует сказать несколько слов о юге Италии. Эта часть страны, некогда носившая имя Рено, подчинялась Неаполитанскому королевству и Сицилии. В регион входит пять из девятнадцати областей Италии. Это — Абруцци, Кампания, Апулия (старое название, которое я предпочитаю современной Пулье), Базиликата и Калабрия. Хотя кто-то может возразить против включения в перечень Абруцци, думаю, они ошибаются, поскольку эта дикая горная местность имеет больше сходства с Рено, нежели с северной половиной Италии. Из перечисленных пяти областей широко известна только одна — Кампания, с главным городом Неаполем. О Помпеях, Капри, Сорренто слышал каждый европеец. Однако в южном и восточном направлениях находятся четыре области. Их территории до сих пор мало изучены, за исключением Калабрии, привлекшей в XIX столетии и в начале XX века нескольких путешественников, по большей части англичан. Назову их по именам: Генри Суинберн, Кроуфорд Тейт Рэмидж, Кеппел Крэйвен, Эдвард Лир и землепроходцы более позднего времени — Джордж Гиссинг, Норман Дуглас, чья книга «Старая Калабрия» сделалась классическим произведением, и генерал-лейтенант Эдвард Хаттон.
Труды этих путешественников оставили впечатление о почти забытом мире, запертом в мощных геологических образованиях. Мир этот, некогда являвшийся самым богатым и знаменитым регионом Пиренейского полуострова, сделался самым бедным и заброшенным. Мнение XIX века относительно юга Италии мрачно, но точно изложил Огастес Хэйр:
«Обширность и уродливость областей, по которым мне пришлось проехать, нищета и грязь гостиниц, грубость жителей, полчища комаров, ужас землетрясений, небезопасность дорог, контролируемых бандитами, и куда более серьезный риск: напившись здешней воды, здесь можно подхватить малярию или тиф — естественные причины, отнимающие у людей охоту познакомиться с южными землями».
Улучшение шло медленно, но после Второй мировой войны случилось чудо — победа над малярией. Значение этого события невозможно переоценить. В VII веке малярия и сарацины загнали население на горные вершины, а теперь у людей появилась возможность обрабатывать землю и жить на здоровых и прекрасных побережьях Тирренского и Ионического морей.
Дорога вела наверх, в горы Абруццо и Молизе.
Абруцци — любопытное слово, значение которого до сих пор никто удовлетворительно не объяснил. Употребляют его без разбору — то в единственном, то во множественном числе, хотя регион заключает в себе южную часть, называющуюся Молизе. Я предпочел бы говорить Абруццо, если имеется в виду северная часть области, и Абруцци, если речь идет обо всем регионе, вместе с Молизе. Название подобрано очень удачно. В звучании этого слова воображению является суровая горная земля, удаленная от современной жизни, есть даже намек на античные диалекты. Я представляю себе мрачные вершины, на которых до самого лета лежит снег, и леса, где можно встретиться с волками и медведями. Слово «Молизе» тоже на редкость красноречиво. В его мягком звучании отражается природа Южного Абруцци, где горы спускаются к Адриатическому морю и Апулийской равнине. В очаровательной долине Аньене, в нескольких милях от Тиволи, горы становятся дикими и крутыми, каждая увенчана собственным сабинянским городом. Земля здесь бедная, каменистая, до ближайшего жилья придется преодолеть не одну милю, но горные склоны отливают золотом. С апреля до середины лета в горах Италии — от Ломбардии до Калабрии — цветет генистра или дрок.
Я проехал по второстепенной дороге, ведущей к древнему городу Сарацинеско, а в миле от него показался поворот на Антиколи Коррадо. Посмотрев в сторону гор, увидел на горизонте оба города. Археолог Ланчиани объяснял название города Сарацинеско нашествием сарацин, которые поселились в тех местах в VIII веке. А я прочитал где-то, что Антиколи Коррадо получил свое название в честь Конрада Антиохского.[1] Год назад я вскарабкался в оба эти города, когда посещал природный источник «Аква Марсиа» — он находится рядом, в долине. Несколько раз объехав гору по дороге-серпантину, я обнаружил, что дорога в Сарацинеско заканчивается, не добравшись до города, и попасть туда можно либо пешком, либо на муле. Город был поражен бедностью, словно чумой. Половина домов пустовала: жители уехали в Рим в поисках работы. Антиколи Коррадо, напротив, оказался жизнерадостным местечком, гордившимся своей причастностью к искусству. В прошлом столетии большинство людей, устремившихся в римский отель «Спэниш степс», чтобы выступить в роли натурщиков, были родом из здешних мест. О них писал каждый путешественник, в том числе и Диккенс. Даже в наши дни здесь можно встретить прабабушку, чья юность живет на холстах, появляющихся на римских аукционах. С картины на зрителя смотрит ослепительная красотка с кувшином на голове либо на бедре. Живы еще и старики, позировавшие некогда в образе Аполлона или даже Создателя.
Я притормозил у перекрестка позади грузовика, кузов которого был забит овцами. Печальные морды просовывались между прутьями клеток. Жалобное блеяние рождало в моем мозгу желание стать вегетарианцем. Впрочем, я понимал, что сочувствие животным не требуется. Напротив — им можно позавидовать. Рядом с водителем сидел пастух вместе с собаками, и я знал, что до заката животные будут освобождены. Все лето их будут выгуливать на горных пастбищах. Это — современная версия великой миграции, продолжавшейся долгие столетия: овец перегоняли из Кампании в горы Абруццо.
Римские приятели рассказывали мне, как просыпались в старые времена посреди ночи, заслышав таинственное постукивание. Выглянув из окна, видели, что по улице катится серая шерстяная волна. Впереди стада (не позади, как в Англии) шел пастух вместе с собаками. Помнится, кто-то рассказывал, что шествие замыкают козы. Они демонстрируют над овцами свое умственное превосходство — ложатся и отдыхают во время утомительного перехода. Я смотрел на пастуха, и мне было интересно, приветствует ли он новые времена и продал ли свои дудки этнографическому музею, купил ли взамен транзистор?
Поднявшись выше, увидел за поворотом живописный городок Арсоли. Он стоит над ущельем на фоне гор. У каждой вершины свое селение. Я остановился, разложил карту на каменной стене и попытался узнать названия вершин. Пока я этим занимался, мимо прошла молодая женщина с корзиной на голове. В корзине сидели две курицы — белая и черная. Проходя, девушка бросила на меня взгляд, подобный тем, которыми обмениваются два непримиримых воина. В глазах птиц промелькнуло не менее огненное чувство. В Арсоли я, сам того не желая, оказался в центре внимания, что, впрочем, характерно для итальянцев. Они искренне хотят помочь иностранцу. Замок князя Массимо — внушительный архитектурный памятник. Он возведен в XI столетии, однако и поныне является главной достопримечательностью города. Жители объяснили, что хранитель непременно мне его покажет, когда появится, и, поскольку у каждого человека в толпе было свое предположение относительно места его пребывания, то я подумал, что могу прождать здесь до вечера, пока хранителя не отыщут. Сердечно всех поблагодарив и извинившись, я поехал наверх по горной дороге.
Рим — единственная известная мне столица, которая уже на пороге сохранила черты Средневековья. До великого города можно было добраться менее чем за два часа, но, проезжая по стране сабинян, я видел на дороге погонщиков мулов. Они поили своих животных на водоемах. По горным тропинкам спускались старые женщины в черных одеждах, с грузом на голове, а у придорожных источников девушки набирали в кувшины воду. За сто лет сабинянский пейзаж ничуть не изменился. Здесь не появилось ничего такого, что удивило бы Джона Ивлина, Гёте или Шарля де Броссе,[2] так что стоило прибавить немного цвета к поясу или головному убору, и погонщики мулов превратились бы в персонажей, столь любовно изображенных Пинелли. Несколько миль от Арсоли — и я переехал из Лацио в Абруцци и оказался в горах, которые с каждой милей становились все мрачнее. Некоторые границы созданы политиками, существуют границы, вычерченные на картах, а есть и те, которые создала сама природа. В данном случае это самые высокие горные вершины Апеннин. Возле прорубленного в горе туннеля я столкнулся с чем-то зловещим, чего никогда еще не видел в Италии. Четыре мили земли были неестественно искорежены. Камни, которые, судя по всему, скатились с вершин, лежали в долине или торчали из горных склонов. Я впервые увидел, как выглядит земля после землетрясения и услышал ужасное слово «терремото», которое слишком часто будут произносить в Южной Италии. В январе 1915 года в землетрясении погибло тридцать тысяч человек из четырехсот приходов этой части Абруццо. Исчезли целые деревни, и даже сейчас, почти через пятьдесят лет, ландшафт по-прежнему искорежен и неестественен. В туннеле, за поворотом дороги, мне открылся поразительный вид. Поперек неба протянулась блестящая белая полоса, горы Гран-Сассо, самые высокие вершины Апеннин, покрытые снегом. Дорога в туннеле поднялась на высоту почти четырех тысяч футов; воздух сделался холодным и разреженным.
Я спустился в городок Авеццано и не сумел понять, какие улицы перестроены после землетрясения 1915 года, а какие постарались привести в порядок после Второй мировой войны. Дежурный постовой посоветовал мне пойти на ланч в ресторан при вокзале, что я и сделал. Паста, даже для человека, который по возможности старается ее не есть, оказалась отличной. К красному вину претензий у меня тоже не было. Само заведение выглядело необычно. Там завтракали известные в городе люди. Они обращались друг к другу официально, упоминая титулы. Начинали улыбаться знакомым уже на расстоянии нескольких ярдов. За окном шипели и отдувались огромные электрички. Казалось, после изнурительного восхождения на Апеннины, они устали и обозлились.
Самое интересное в Авеццано то, что стоит он на земле марсов. В древние времена этот народ подозревали в колдовстве, имелись там и заклинатели змей. Когда Клеопатра умирала от змеиного яда, Август срочно направил к ней колдуна-псилла в попытке спасти ее жизнь, однако было слишком поздно. Псиллы пользовались в Африке репутацией целителей, так же как и марсы в Италии. Некоторые специалисты находят между ними связь.
Сердцем земли марсов был берег озера Фучино, их деревеньки разбрелись по горным склонам центральной части Абруццо. Район Авеццано до сих пор называют Ла Марсика. О племени напоминают бесчисленные названия мест в этом крае — Ортона-дей-Марси, Мальяно-дей-Марси, Лечче-дей-Марси, Скарцоло Марсикана, Луко-дей-Марси и Джойя-ди-Марси, — я взял эти имена просто так, без какого-либо порядка. Вдобавок одна из гор Абруццо называется Монте-Марсикано.
Авеццано стоит на западной оконечности долины, некогда древнего озера Фучино. Это — главный город в долине. Огромная чаша дна полностью готова для выращивания сельскохозяйственных культур. Кажется, что в Апеннины перенесли шестьдесят квадратных миль голландской земли. Это самое большое искусственно осушенное озеро в мире.
Когда Фучино было еще озером, у него имелась особенность — отсутствие стока. После таяния зимнего снега окружающие селения часто уходили под воду. Марсы попросили римлян как-то это исправить, и Юлий Цезарь уже собрался помочь, однако его убили. Пока не воцарился Клавдий, все оставалось по-прежнему. Спустя девять лет после вторжения в Британию, Клавдий построил канал длиною почти четыре мили. Целью было осушение озера, отведение его воды в соседнюю долину Лири. Древние историки описывали необычайные события 52 года. Сверкая великолепными доспехами, Клавдий открывал канал в присутствии многочисленных зрителей. Народ столпился на побережье, те, кто хотел как следует все увидеть, расселись на горных склонах. Из центра озера вынырнул механический Тритон и дунул в трубу. Это был подан сигнал к началу морского боя. В военных судах сидели осужденные преступники. Насладившись пролитой кровью, Клавдий остановил сражение и приказал открыть канал. Результат получился неудачным. То ли из-за ошибок в расчетах, то ли из-за плохого исполнения объем воды оказался слишком большим для канала, и многие тысячи зрителей, включая свиту императора, едва не утонули. Озеро не смогли полностью осушить почти до наших дней. В средние века оно превратилось в малярийное болото, пока в 1875 году, с помощью швейцарских и французских инженеров, банкир князь Торлониа не осушил землю, при условии, что она будет принадлежать ему. Князь поселил там земледельцев из своих многочисленных имений. Так продолжалось до 1951 года, когда правительство экспроприировало землю и, разделив на небольшие участки, передало крестьянам. Они выращивают огромное количество сахарной свеклы, картофеля, пшеницы и разнообразных овощей. Поразительный контраст по сравнению с голой каменистой землей, что окружает долину.
Меня очаровала эта огромная искусственная долина, и я направился на восток, в направлении Сан-Бенедетто-дей-Марси. Там несколько камней обозначали местоположение столицы племени, города Маррубий. Хотя смотреть здесь было нечего, я припомнил рассказы о городе волшебников и предсказателей, и воображение нарисовало то, что кануло в вечность. На западной стороне долины до сих пор пересказывают легенды о богине Ангитии. Она подарила марсам магические книги, учила их волшебным заклинаниям, показывала целебные травы. Марсы готовили из них снадобья.
Зная, что за здешними жителями утвердилась репутация хиромантов, я с интересом всматривался в лица людей, которых встречал на горных дорогах и в деревнях. Впрочем, ничего загадочного не приметил. Одной из главных характеристик Абруцци является нерушимая вера здешних жителей в ведьм, оборотней и в амулеты. Не зря же они произошли от марсов! Самое интересное, что связывает их с далекими предками, это — культ змей. Автомобили и телевидение не оказали никакого влияния на практику серпари (заклинателей змей), живущих в отдаленных горных селениях. Серпари в большинстве своем молодые мужчины.
Я приехал в маленький городок Черкио, расположенный на северной оконечности долины. В его названии спрятано имя волшебницы, которую мы знаем как Цирцею. Она была легендарной прародительницей марсов, и здесь когда-то стоял посвященный ей храм. Как странно, что неподалеку от Рима находится земля, где почиталась Цирцея — кто знает, может, почитается и до сих пор — и где до сих пор верят, что волшебница, по желанию, может превращаться в волка. Я оглядывался по сторонам в поисках заклинателя змей, но напрасно. Если бы были понятны местные диалекты, которые отличаются от деревни к деревне, то, может, что-нибудь бы и вышло. Кеппел Крэйвен писал, что в его время — в 1835 году — заклинателей змей из Абруцци можно было встретить в итальянских городах. Он видел их «возле Неаполя с ящиками, полными змей всех цветов и размеров. За пустяковое вознаграждение они демонстрировали их зрителям».
Землетрясения пощадили много прекрасных строений, таких как прекрасная церковь в Маглиано-дей-Марси; величественная кафедра проповедника в храме Святого Петра в Альбе — она ни в чем не уступает тем, что стоят в римских соборах; резная готическая кафедра в церкви Святой Марии в Россиоло. Я думаю, что самым интересным из всех городов, разместившихся вокруг долины, является Челано. Его дома карабкаются по зеленым ступеням террас к квадратному замку. На каждом углу стены по башне с бойницами. Замок напомнил мне игрушечную крепость. Такие замки дети строят на пляже из песка.
Самым выдающимся горожанином жители считают Томмазо Челанского, первого биографа святого Франциска Ассизского. Свою работу он сделал по просьбе другого современника и почитателя святого — папы Григория IX. Немного известно о брате Томмазо, кроме того, что он был одним из первых францисканцев в Германии. Я бродил по Челано, обратив внимание на одну из типичных сцен Южной Италии — на женщин в черных платьях, занятых шитьем, вязанием и плетением кружев. Они сидели на порогах своих домов, на стульях с сиденьями из камыша, и в этот миг грозовая туча, надвигаясь на солнце, подчеркнула цвета апрельских деревьев и травы, черепичных крыш, беленых домов и зеленых ставен. Я поднялся к замку — оказалось, что он заперт, — и я стоял, сожалея об отсутствии рожка, который, если верить романсам и балладам, в подобных обстоятельствах приходит на помощь путнику. Громыхнул гром, полил дождь. Я повернулся в поисках убежища, и вдруг створка верхнего окна распахнулась, и мужчина прокричал, что сейчас он спустится и откроет главные ворота. Так он и поступил спустя время, которое ушло у него на преодоление трех или четырех винтовых лестниц. Я вошел в красивый замок постройки XV века. Здание только что отреставрировали. Тем временем дождь превратился в настоящий ливень; вода хлестала из пастей горгулий и волнами скатывалась с крутых крыш во двор замка.
Попечитель сказал, что родом он из Альбы и работает здесь всего две недели. Он изучил историю замка и — как хороший гид — сосредоточился на ужасных историях. Рассказал о наследнице, жившей во времена Ренессанса. Она вышла замуж за представителя семейства Колонна, однако оставила его, чтобы выйти замуж или просто жить с собственным племянником. Когда сын от этого союза подрос, он захватил замок и запер свою мать на несколько лет в темнице, пока не вмешался Пий II и не освободил ее.
Она отомстила тем, что оставила свое имение родственнику папы — Пикколомини Сиенскому.
Эти мрачные события не оставили после себя темного следа, по крайней мере ничего подобного я не заметил, пока попечитель, упиваясь новым для себя делом, неутомимо водил меня по всем винтовым лестницам. Он с гордостью показал мне квартиру, которую отвели ему в замке. В его гостиной могли бы отобедать сто человек. Возле стен стояла облицованная шпоном итальянская мебель, предназначенная для загородных домов. Большая кукла-блондинка в кружевном платье сидела на диване, откинувшись на шелковую подушку. Такими куклами торгуют на сельских ярмарках по всей Италии. У всех у них ужасающие улыбки, некоторые куклы могут с легким щелчком закрыть глаза, как только их наклонят назад. Есть и такие, что ходят и произносят «мама». Ни одному ребенку не захочется иметь такую большую и неуклюжую куклу, поэтому я полагаю, что делают их для взрослых.
Та, что была передо мной, сидела на почетном месте, словно хозяйка замка, демонстрируя пухлые ноги в белых носках и улыбаясь, точно чучело-чревовещатель. В таком средневековом окружении самое ужасное, что некогда могло представиться воображению Хораса Уолпола, — это хватающаяся за кинжал железная рукавица; а вот Альфред Хичкок мог бы, как мне кажется, сделать куклу с безжалостной улыбкой. Она бы преследовала кого-нибудь по длинным коридорам с криком «мама», и это было бы гораздо страшнее.
Дождь прекратился. Старушки в черном снова взялись за рукоделие, и я заметил на улице выводок белых собачек, напомнивших мне услужливую маленькую собаку на картине Карпаччо «Святой Иероним в келье» (сейчас, правда, предполагают, что на полотне изображен святой Августин).
То, что Италия большую часть года пронизывающе холодная страна, — хорошо скрываемый секрет. Альпы, Доломиты и Апеннины с осени и до поздней весны насылают на горный полуостров ледяные потоки воздуха. Некоторые из наших предков, по наивности вздумавшие отправиться сюда зимовать, были потрясены отсутствием тепла в обычном итальянском палаццо. Любой, кто в Милане или Венеции провел промозглую зиму, до сих пор не может успокоиться. Тем не менее с началом цветения персиковых деревьев и пением соловьев все прощается и забывается. В такие моменты кто может усомниться, что Италия — страна вечного солнца?
Есть, однако, несколько мест, в которых невозможно согреться. Как бы высока ни была температура, кажется, что воздух здесь только что разморозили. И одним из таких мест является столица Абруцци — Аквила. Я перебрался туда через горы и долины и увидел Аквилу вечером, когда на улицах было полно людей, одетых в пальто. На снежном покрове Гран-Сассо розовели солнечные лучи. Первым моим желанием было найти по возможности теплую гостиницу, и это мне удалось без труда. Меня проводили в хорошо обогретый номер с ванной комнатой, и я тут же им завладел, думая, что с прошлого века все изменилось: прежние путешественники живописали примитивные постоялые дворы этого региона.
Обедал я в ресторане, ничем не уступающем швейцарскому или австрийскому. Стены из мореной сосны, на столах — скатерти в красно-белую клетку. Здесь мне впервые довелось попробовать фирменное блюдо Абруцци — паста alla chitarra. «Гитара» представляет собой деревянную раму с натянутыми металлическими «струнами». На нее накатывается тонкий пласт теста. «Струны» разрезают его на тончайшие полоски. Блюдо оказалось превосходным. В каждом доме Абруцци есть своя «гитара». Мне сказали, что первой заботой хозяйки по утрам является приготовление пасты.
Первая бесцельная прогулка по чужому городу в вечернее время почти всегда запоминается, и, подобно женской интуиции, первое впечатление часто бывает до удивления верным. Мне трудно было поверить, что Рим находится всего в ста девяти милях отсюда. Там сейчас тепло, и жители ужинают на свежем воздухе. Вечерняя жизнь в Аквиле протекает за закрытыми дверями кафе. С большинства улиц здесь видны огромные изгибы гор, окружающих город, и звезды над вершинами. Я вышел на широкую площадь, спускавшуюся к собору. Днем пьяцца превращается в рынок. Итальянцы говорят о народе Абруцци, что люди здесь fortie е gentile — сильные и любезные. Такое же впечатление произвели и на меня жители Аквилы, главного и самого большого города региона. Как в городах, построенных из кремневой глины и гранита, так и в характерах большинства горцев Аквилы заметны мягкость и добродушие, но берегитесь, если они разгневаются: этому нас учит история. По форме город похож на грушу, сужающуюся к югу. Рядом с высоченными горами он кажется совсем крошечным. Холм, на котором он стоит, не производит особенного впечатления, пока вы не спуститесь по крутым улицам в долину и не вспомните, что вам придется карабкаться наверх.
Рождение Аквилы необычно. Она стала одним из «арсеналов», созданных в 1240-х годах императором Фридрихом II во время его борьбы с папством. То ли потому, что первые жители были привезены из девяноста девяти соседних деревень, то ли потому, что девяносто девять общий пришли на помощь Аквиле после очередной войны или землетрясения, это число стало символом города. Каждый вечер городской колокол бьет девяносто девять раз, и жители говорят тебе, что когда-то здесь было девяносто девять piazza и такое же количество церквей. Даже если это и преувеличение, то фонтан с девяносто девятью струями здесь есть. Они льются из девяноста девяти заросших мхом лиц. Лица эти так искажены временем, что невозможно понять, в самом ли деле это лица или звериные морды. Это один из самых необычных средневековых фонтанов в Италии. Чтобы подойти к нему, нужно подняться по ступеням, тогда вы увидите двор, высокие стены которого украшены старинными изразцами. Из трех стен выступают девяносто девять воронок. Я видел фонтан в воскресенье, и, кроме меня, там больше никого не было. Решил, что вернусь как-нибудь сюда: возможно, увижу женщин, стирающих здесь белье.
Для жителей Аквилы январь не самый любимый месяц, поскольку большая часть землетрясений, счет которым ведется с XIV века, происходит именно в это время года. Говорят, в самые большие холода землетрясение бывает особенно сильным. Тем не менее землетрясение 1915 года, сокрушившее регион, по отношению к Аквиле оказалось сравнительно милосердным. Самым страшным для города оказалось то, что произошло в 1703 году. Тогда, как мне рассказывали, люди спали на площади, предпочитая встретить смерть на открытом пространстве, а не под развалинами собственного дома. Джон Уэсли однажды сказал, что «нет другой божьей кары, которая так сильно бы действовала на грешников, как землетрясение», и поскольку понимаешь, что у праведников те же ощущения, то после таких событий дурные и хорошие люди часто объединяются, славя Творца за спасение. Пример тому — римский храм Санта-Мария-ин-Арачели и церковь Святого Фомы в Аквиле.
Площадь, как я уже сказал, огромных размеров. С обеих сторон одинаковые фонтаны с пресловутыми атлетами из позеленевшей бронзы. В рыночные дни скульптуры возвышаются над торговыми рядами. Чего только здесь не увидишь! Кустарные сельскохозяйственные инструменты — грабли, вилы и лопаты. Сезонные овощи и фрукты, мебель и одежда. Итальянская пластмассовая промышленность заполонила все деревенские ярмарки разнообразными аляповатыми изделиями. Однако я обрадовался тому, что кузнецы Аквилы все еще изготовляют большие медные кувшины с двумя ручками — conche. Женщины ходят с ними к местным колодцам и фонтанам.
И одного дня в Абруцци достаточно, чтобы душа исполнилась удивления и восхищения перед женщинами-рукодельницами. Похоже, они не позволяют себе ни одной праздной минуты: плетут кружева, вышивают, даже ткут половики и ковры, и все это в компании приятельниц, собирающихся возле порога чьего-то дома. Под аркадой я нашел магазин, торгующий изделиями местных мастериц. Там было все — от кружевных накидок на кровать до ювелирных изделий.
Подумал, что, возможно, в последний раз магазины выставили ручную работу на продажу, ибо жизнь меняется так быстро, что через десять лет мало кто станет этим заниматься. Да и сейчас витрина магазина напоминала музей.
Настоящий музей в Аквиле помещается в огромном замке. В 1534 году его построили испанцы для охраны города. Сейчас он мирно стоит над поросшим травою рвом, и в него проходят по мосту, который был когда-то подъемным. Над главными воротами укреплен орнаментальный щит с имперским орлом Карла V. Замок полон экспонатов из эпохи Древнего Рима и средневековых мадонн из церквей Абруцци. Самый популярный экспонат — недавно обнаруженный скелет, который я принял за остов мамонта, но экскурсовод, оскорбившись, заметил, что это единственный сохранившийся полностью скелет Elephas meriodinalis. И в самом деле, сохранность поразительная, насколько я мог судить. Не хватает лишь одного бивня. А каждая нога величиной с карточный столик.
Одним из самых красивых зданий в городе является Дворец правосудия. Его построили для замечательной женщины, в организме которой был избыток мужских гормонов, — для Маргариты Австрийской, дочери Карла V. Даже его поклонники не могут простить императору то, что он выдал юную дочь замуж за отвратительного представителя Медичи, мулата герцога Алессандро. Вскоре после свадьбы тот был убит. Во второй раз властная молодая женщина вышла за Оттавио Фарнезе из Пармы. Брак этот не был счастливым. Супруги жили порознь: он в своем герцогстве, а она — в неспокойных Нидерландах. Там она в качестве регента наследовала сводному брату, Филиппу II Испанскому. Каким бы твердым характером она ни обладала, все же с голландскими протестантами справиться не могла, а потому добровольно передала свое регентство знаменитому герцогу Альба и переселилась в Рим и Аквилу. Кеппел Крэйвен, посетивший Аквилу в начале XIX века, написал нелестный ее портрет. Опирался, должно быть, на высказывания ее современников. «Ее описывают как женщину с резкими манерами, непоседливую. Должно быть, поэтому она постоянно ездила верхом (и не на женском, а на мужском седле). Внешность у нее была заурядная, лицо ее к тому же „украшали“ кустистые рыжие усики». В 1572 году в ее дворце в Аквиле, через год после битвы при Лепанто, Маргарита впервые и, возможно, в последний раз встретила своего сводного брата, дона Хуана Австрийского, также родного сына Карла V. Он был на двадцать три года младше Маргариты. Дон Хуан Австрийский писал ей письма, лирические и сентиментальные, рассказывал о своих многочисленных любовных историях, так что их встреча была, должно быть, странной и по-своему патетичной — пятидесятилетняя женщина, грубая и нелюбимая, и двадцатитрехлетний мужчина, красивый, элегантный и обожаемый. Эта семья представляет интерес для специалиста-генетика: Карл V, сын Хуаны Безумной, законный сын Карла Филипп II, Маргарита и дон Хуан.
Этими знаменитыми персонажами ни в коей мере не исчерпывается список странных людей, правивших Аквилой. К северу от города, в церкви, гораздо более красивой, чем собор, находится могила Бернадина, святого покровителя Сиены, а к югу от Аквилы еще одна красивая церковь, в которой покоится тело папы-отшельника Целестина V, одного из немногих понтификов, отрекшихся от сана.
Настоящее имя папы Целестина было Пьетро Анджелерио, хотя больше он известен как Петр де Морроне, по названию горы, в пещере которой он жил. Он был сыном крестьянина из Молизе, южного района Абруцци. Движимый мистическим чувством, Пьетро решился покинуть мир и жить в молитвах и медитации. В 1294 году ему было почти восемьдесят. После кончины папы Николая IV кардинальская коллегия не смогла избрать преемника, и Церковь пребывала без папы в течение двух лет. Соперничающие группировки выдвигали кандидатов, но они не набирали требуемого числа голосов, пока на конклаве в Перудже кардинал Латинус не вспомнил о святости старого отшельника и не предложил его кандидатуру. Поразительно, но уставшие кардиналы пришли в восторг, и 5 июля 1294 года провозгласили Петра де Морроне римским папой.
В конце месяца кавалькада кардиналов, прелатов, князей и рыцарей отправилась в Абруццо к новоизбранному папе. Очевидец события, Джакопо Стефанески, описал все в стихах. Делегация по козьим тропам поднялась на гору Морроне и явилась к пещере отшельника. Они увидели неухоженного старого человека с длинной бородой, впалыми щеками и испуганными глазами. Посланцы преклонили перед ним колена, а некоторые, к недоумению старика, поцеловали его сандалии. Ему, должно быть, показалось, что это — очередная сцена из ряда беспокоивших его видений. Когда в руки ему положили пергамент с решением конклава, отшельник попытался бежать, однако его почтительно вернули на место и убедили принять папскую тиару. Бедный старик, не имевший понятия о жизни, принимал все за чистую монету. Его усадили на осла. С одной стороны, с уздечкой в руке, шел король Карл Анжуйский, с другой стороны шагал сын короля. Так они явились в Аквилу. Там пел хор, и рыцари звенели парадным воинским облачением. Некоторым, вероятно, все это напомнило вход в Иерусалим.
В красивой церкви Санта-Мария-ди-Коллемаджо отшельника возвели в сан епископа. Там же позднее его посвятили в сан папы Целестина V. Затем кардиналы испытали шок, поняв, что же они сделали. Они увидели, что посадили на трон понтифика семидесятилетнего ребенка. Вымытый, выбритый, одетый в великолепную одежду, бедный старый папа верил всему, что ему говорили, и слушался лукавых царедворцев и политиков, включая Карла Анжуйского, которого почитал за преданного друга. Под его влиянием он согласился жить не в Риме, а в Неаполе. В Новом замке для невинного понтифика построили келью, и он там молился, медитировал и вздыхал по солнцу и ветрам Монте-Морроне, в то время как кардинальская коллегия вела дела Церкви.
Очень скоро неспособность понтифика вызвала на повестку дня проблему отречения. Стало слишком очевидно, что хороший человек может быть плохим папой. Говорят, в то время амбициозный кардинал Каэтани, впоследствии Бонифаций VIII, провел в келью папы переговорную трубу и посреди ночи нашептывал несчастному отшельнику, чтобы тот отказался от папства. Именно так Целестин и поступил — не прошло и года. Со слезами благодарности бедный старик поставил на землю символы величайшей власти и снова облачился в грубое рубище анахорета.
Все могло бы кончиться хорошо для Целестина V, если бы народ, жаждавший доброты и духовности, не принял бы сторону папы и не стал бы упрашивать его остаться на троне. Это не устраивало преемника Целестина, кардинала Каэтани, ставшего теперь папой Бонифацием VIII. Он не мог дать свободы популярному сопернику. После попытки вернуться в старую келью и безуспешного побега в Далмацию, бывший папа был схвачен Бонифацием и заточен в замке Фумонэ среди гор Алатри, где через два года в возрасте восьмидесяти двух лет он и скончался. Через семь лет, когда он благополучно переселился на небеса, Церковь канонизировала его как святого Целестина. Его тело перевезли в Аквилу и погребли в той церкви, в которой посвящали в сан.
Тропа к церкви Санта-Мария-ди-Коллемаджо очаровательна. Она идет по парку, разбитому на южной окраине Аквилы. В конце длинной аллеи я увидел внушительный фасад, облицованный красным и белым мрамором и украшенный узором, выложенным в форме крестов. Благородный портал в романском стиле, с каждой его стороны двери поменьше. Над дверями круглое окно-розетка.
Длинный высокий неф под резным деревянным потолком. За исключением небольшой группы мужчин, которые, странно шаркая, направлялись в мою сторону, в помещении никого не было. Когда они подошли поближе, стало понятно, что они несут гроб, а за ними идет священник. Перед высоким алтарем я увидел платформу, на ней, судя по всему, только что стоял гроб. В каждом углу платформы красовался череп с перекрещенными костями.
Могилу папы-отшельника я нашел в конце нефа с правой стороны — красивая и изящная ренессансная работа Джироламо из Винченцы. Заплатили за эту работу торговцы шерстью из Аквилы в 1517 году, через двести лет после канонизации Целестина. Я удивился, увидев восковую фигуру Целестина, лежащую за решеткой, в митре и папском облачении. Лицо было сравнительно молодым, в то время как папе перевалило за восемьдесят. Я спросил у проходившего мимо францисканца, зачем положена здесь эта фигура. Он сказал, что ее сделали в 1944 году, когда церковь отмечала шестьсот пятьдесят лет с момента посвящения Целестина. Он обратил мое внимание на восхитительные фрески на стенах гробницы, изображавшие жизнь и смерть святого. Сказал, что написаны они учеником Рубенса по фамилии Рютер. Среди них была одна, где отшельник укрощает медведя. Монах провел меня на левую сторону церкви и показал архитектурную особенность, которую увидишь разве только в главных римских храмах. Это — царские врата XIII века. Если верить рассказам, то сделали их в 1294 году специально для церемонии Целестина V.
В Аквиле есть даже и более красивый храм, чем церковь Санта-Мария-ди-Коллемаджо. Это — церковь Святого Бернадина. К ней ведет ряд ступеней на восточной окраине города. Я специально пошел туда до завтрака, чтобы насладиться зрелищем, которое каждый раз поражает. То, что я увидел, было так необычно, так трогательно, что невольно думаешь, как далеко ушел наш мир от веры, благочестия, дисциплины. Я видел перед собой школьников — девочек и мальчиков всех возрастов, от малышей в нелепой форме, с широкими галстуками, словно у художников Латинского квартала из прошлого века, до юношей и девушек, собирающихся поступать в университет. Они входили в церковь с книгами под мышкой, вставали на колени и произносили молитву, прежде чем пойти в школу. Эта молитва, предписанная ли священником, родителями или обычаем — хотелось бы думать, что она была вызвана личной потребностью, — заставила меня уважать молодежь Аквилы. Иногда они приходили поодиночке, в другой раз — группами из двух-трех человек. Они деловито искали место, в котором предпочитали произнести молитву, затем вставали и торопились в школу.
Если бы раньше кто-то спросил меня, где похоронен святой Бернадин, я бы сказал — в Тоскане, потому что именно там чаще всего вспоминают чахлого маленького францисканца, там же видишь и его эмблему — буквы «IHS» и солнце. В Сиене есть его прижизненный портрет, и все другие портреты и статуи изображают ту же худую, слабую фигуру, лысый череп, впалые щеки (ему не было и сорока, когда он потерял все зубы), острый подбородок и глаза, выражающие одновременно страдание и юмор. Увидев в Аквиле великолепную ренессансную гробницу, я изумился. Зачем он явился в Абруццо? Как получилось, что он умер в Аквиле? Я нашел ответы в книге Айрис Ориго «Мир святого Бернадина».
Святому было шестьдесят четыре года, когда, страдая от многочисленных болезней, среди которых, по словам Ориго, были «мочекаменная болезнь, дизентерия и геморрой, а также подагра», и чувствуя приближение конца, он решил пойти в единственную область Италии, в которой никогда не проповедовал, — «в обширное и дикое королевство Неаполя и Сицилии, часто назвавшееся просто: „Королевство“». Бедный инвалид, который, по современным понятиям, не был еще стариком, выглядел на восемьдесят лет и страдал, путешествуя на осле по горным склонам. Иногда боли бывали такими нестерпимыми, что он вынужден был спешиться и лечь на землю. Говорят, что, когда он приблизился к Аквиле, то увидел идущего к нему старика в рубище отшельника и странном головном уборе, похожем на тиару. На этой тиаре сидел голубь. Это был папа Целестин V, «он явился к брату, чистому сердцем и не от мира сего, каким был он сам. Молча он обнял фра Бернадино и благословил его, после чего исчез в тенях между скалами».
Святого Бернадина перенесли умирать в Аквилу. Перед смертью он, как и святой Франциск, попросил, чтобы его положили на голую землю. Фра Джироламо из Милана, который присутствовал при этом, написал: «Если так умирают люди, то смерть слаще сна».
Вызывает уважение непреклонность жителей Абруццо, когда Сиена попыталась забрать себе тело святого. Их попытки ни к чему не привели даже после обращения к папе. Единственное, что досталось Сиене, была одежда, в которой умер святой, и некоторые предметы из его кельи. Итак, святого покровителя Сиены вы найдете в горах Абруццо, вместе с другим святым человеком, папой-отшельником Целестином. И тому и другому была дарована быстрая канонизация: Бернадин был причислен к лику святых через шесть лет после смерти, а Целестин — через семь. Мне хочется думать, что тот, кто в будущем посетит Аквилу, увидит школьников с книжками под мышкой, входящих в церковь, прежде чем отправиться в школу.
Я знаю только две книги на английском языке, написанные об Абруцци. Одна принадлежит перу Кеппела Крэйвена и называется «Путешествие в Абруцци» (1835). Там дается сухой и подробный отчет о поездке верхом по этому региону. Вторая книга написана в 1928 году Эстеллой Канциани — «Через Апеннины и Абруцци». В ней рассказывается об экспедиции, предпринятой молодой художницей и ее отцом осенью 1913 года. Автору интересно было писать портреты местных женщин и собирать истории, легенды и стихи. Ей это удалось. Читая эту восхитительную книгу, я удивлялся переменам, которые произошли в Абруцци за каких-нибудь пятьдесят лет. Эстелла Канциани видела средневековое общество. Все женщины — старые и молодые — носили национальную одежду, а дорог было совсем мало. Они с отцом ехали на поезде, в горах пересаживались на повозку, ехали на муле или шли пешком. О гостиницах в большинстве мест не слышали, еда была отвратительной, а в спальнях на них набрасывались насекомые. Автор ни разу не упоминает, что она была в стране марсов. Похоже, она этого и не знала. Тем не менее с новыми знакомыми она говорила о магических заклинаниях, ведьмах и колдовстве, об оборотнях и о malocchio — дурном глазе. Все это доказывает, что область с давних времен сохраняла связь с магией. Не утратила она ее и сейчас.
Вот как деревенские жители, неподалеку от Аквилы, встречали автора: «К этому времени уже разнеслась весть о двух чужестранцах и о том, что у одного из них (у меня) странная белая шляпа. Вся деревня пришла посмотреть на нас и на мою белую панаму. Когда наши вещи были перенесены, они ощупали меня всю — и юбку, и кофту, и шляпу. Затем они хватались за карандаш, нож и ножницы, свисавшие у меня с пояса на цепочке, и спрашивали, уж не портниха ли я. Затем им вздумалось посмотреть на мои волосы. Чтобы удовлетворить их любопытство, я сняла шляпу, и они поразились тому, что волосы у меня не черные, как у них, и щеки не такие коричневые. Затем они подергали меня за волосы и удивились, что не удалось их снять, как шляпу, но я отступила и сказала: „Un altra volta“.[3] Они поспешно сказали, что я, должно быть, приехала издалека, поскольку выгляжу так странно. Наверняка я заболею в их голых и диких горах, тем более что и еды хорошей у них нет».
С тех пор прошло две войны, в горах проложили новые дороги, появился рейсовый деревенский автобус, а также радио и телевидение. Невозможно представить, чтобы вышеприведенная сцена могла повториться даже в самой отдаленной деревушке Абруццо.
Автор описывает ужасные дома, в которых приходилось ночевать ей и ее героическому отцу. «Я пошла спать рано, но не пробыла в постели и десяти минут, как почувствовала, что в пальцы ног что-то впилось. Всмотревшись, отловила пять больших клопов. Встала, взяла ситцевый мешок с москитной сеткой (livinge), надела его на себя и снова улеглась. В этом наряде было удушающе жарко, так что полночи я смотрела, как тридцать клопов ползают туда-сюда в поисках отверстия, через которое они могли бы до меня добраться. Не знаю, что в это время происходило с моим отцом». Она упоминает фотографа, которому пришлось бежать из деревни, потому что вскоре после того как он сфотографировал грозу над горами, прошел град и побил всходы. Крестьяне приписали это событие дурному глазу его камеры.
Исследования Эстеллы Канциани ограничивались Аквилой, Сульмоной и несколькими ближними деревнями. Среди них автор выделил и описал Сан-Стефано и Кастель-дель-Монте, обе всего в нескольких милях от Аквилы. Решив, что мне следует посмотреть, как выглядят эти деревни сейчас, в один прекрасный день я поехал в восточном от города направлении. По нижним склонам Кампо-Императоре, петляя, бежала вниз местная дорога, а гора Сан-Сассо за моей спиной вздымала к небу заснеженную вершину. Ну и ландшафт! К северу — незаселенная, дикая равнина Кампо-Императоре. С высоты два сапсана высматривали добычу в грубой траве, а к югу катились остроконечные горы. На каждой вершине — белая деревня, словно иллюстрация из старинного часослова. Не проходило и мили, чтобы я не увидел крестьян. Они работали в поле — набивали сеном мешки. Судя по всему, трава не уродилась. Мешки грузили на спины мулам или ослам. Без женщин не обошлось: они усердно работали граблями и серпами. Раздувались на ветру черные кофты. Повязанные платками головы, черные вязаные чулки, тяжелые, подбитые гвоздями башмаки. Состарившиеся и морщинистые в тридцать лет, они с готовностью несли на своих плечах тяжкий жизненный груз. Эти терпеливые женщины удивили меня своим трудолюбием. Иной раз я видел, как, шагая позади нагруженного осла, они умудрялись вязать на ходу. По мере подъема я заметил высокие полосатые столбы, ими отмечают места, подверженные снежным заносам. Как же не похожа дикая земля Абруццо на пологие холмы Тосканы, подумал я. Такая же разница, как между человеком эпохи Ренессанса и Средневековья.
В этот прекрасный весенний вечер — в нем уже ощущалось летнее тепло — я наконец добрался до горной деревушки Сан-Стефано. Она стояла на краю обрыва. В 1913 году Эстелла Канциани написала, что деревня Сан-Стефано «похожа на волшебный город». Вот и на меня через пятьдесят три года деревенька произвела такое же впечатление. Я даже вспомнил о дворце Спящей красавицы: такая здесь царила тишина. Подъехал к украшенным зубцами воротам, собираясь оставить там машину. Посмотрел на арку со щитом Медичи: под шестью шарами — герцогская корона. Когда-то здесь был вход во дворец. Дома средневековой и ренессансной постройки стояли покинутые и молчаливые. На некоторых из них я приметил восхитительные каменные наличники, у других домов имелись балконы. Я узнал улицу с арочными пролетами, изображенную некогда Эстеллой Канциани. На ее картине, правда, имелась группа женщин в местных костюмах. Сейчас я не видел ни души. То, что жизнь в деревне еще не угасла, доказывали куры и цыплята, бегавшие по улицам, да мул или осел в конюшне с мраморными воротными столбами. Любуясь живописными лестницами, ведущими в некоторые дома, я вдруг заметил старого мужчину в потрепанной фетровой шляпе. Он наблюдал за мной, и мне показалось, что человек он веселый. Я заговорил с ним, однако его ответа не понял. Тогда он с явным восторгом заговорил со мной на языке, отдаленно напоминавшем английский или, вернее, американо-ирландский. Он был из тех людей, которых здесь зовут «американо». То есть он несколько лет прожил в Южной Америке или в Соединенных Штатах, после чего вернулся домой. Он сказал мне, что его зовут Доменико Некко и ему семьдесят три года. Он работал в Соединенных Штатах двадцать шесть лет, одно время — шахтером в Питтсбурге.
Я сказал, что читал книгу, написанную около пятидесяти лет назад, и в ней Сан-Стефано описан как многонаселенный город. Доменико заверил, что так оно и было, но потом жители спустились в долину, и лишь немногие, такие, как он и его жена, остались жить в старых домах. Он сделал шаг в сторону и, указав на каменную лестницу, ведущую к его дому, пригласил меня войти. Из дома вышла старая женщина. Она вытерла руки о передник, спросила, кто я такой, и тихо упрекнула мужа за то, что тот пригласил гостя, когда она так занята и выглядит неаккуратно. Я вошел в маленькую комнату. Окна были всажены в стены толщиною два фута. Перед горящей печью сидела пятнистая курица, она только что вывела цыплят. Несколько новорожденных попискивали из-под ее крыльев, а один успел потеряться в кухне и жалобно пищал. Мама-курица тревожно квохтала. Хотя комната была древней, электричество имелось, и совсем уж странно выглядела здесь белоснежная электрическая плита.
Меня провели в гостиную. Из окон открывался великолепный вид на долину. На стенах висели картины с изображениями святых, но главным украшением комнаты являлась большая, глупо улыбающаяся кукла, сестра той, что я видел в Челано. Ее еще не вынули из стоявшей на стуле картонной коробки. Я взглянул на массу бронзовых кудрей и подивился тому, что пожилая пара сделала такое приобретение.
Уселись за стол. Доменико поставил два стакана, а жена вошла с кувшином, наполненным розовым соком. Хозяин сказал, что приготовил его из собственного винограда. Их виноградник находится в долине. Жена отказалась присоединиться к нам и вышла из комнаты. Я думал, что напиток чисто фруктовый, однако он оказался более крепким. Доменико переполняли неинтересные для меня воспоминания — о Соединенных Штатах, о деньгах, которые он там заработал, но об истории Сан-Стефано он ничего не знал. Слышал, что когда-то там был отличный замок — возможно, ворота с гербом Медичи были когда-то его частью, — Доменико думал, что замок разобрали и построили из него жилые дома.
Я сказал, что еду в Кастель-дель-Монте, и он вызвался меня сопровождать. Жена принялась возражать, сказала, что в таком виде ехать неприлично. Доменико вышел и через несколько минут появился в новой фетровой шляпе. Старушка утешилась, и мы тронулись в путь.
На расстоянии Кастель-дель-Монте казался волшебным городом из мира Мерлина, но вблизи магия разрушилась — печально, но ожидаемо. Мы оказались на крутых булыжных мостовых между мрачными каменными домами. Дети играли в канаве, а от двери к двери шныряли тощие коты.
Именно здесь Эстеллу Канциани разбудили в два часа ночи девичьи вопли. Эстелла подумала, что на бедняжку напали волки. Подбежала к окну спальни и крикнула в окно, не нужна ли помощь. Девушка ответила, что припозднилась в горах и всего лишь хотела разбудить родителей. «Я видела из своего окна, — пишет Эстелла, — скелет овцы, которую задрал волк и объел наполовину. Нам объяснили, что овцу оставили специально, для собак». Мне не довелось увидеть в Кастель-дель-Монте ни волков, ни овец, зато я нагляделся на прекрасное собрание собак, среди них имелся доберман-пинчер с длинным хвостом, а коричневый ретривер словно сошел с акватинты XVIII века, при взгляде на маленьких собачек на ум приходили картины Карпаччо. Самым интересным мне показался суровой белый сенбернар. На нем был ошейник с шипами в качестве защиты от волков. «Но они бывают у нас только зимой», — сказал местный житель, словно говорил о гриппе, а не о волках.
У Эстеллы Канциани находим мрачную историю о местной церкви. Она записала, что под зданием были пещеры, в которых устроили захоронения. Покойников одевали и усаживали на плетеные стулья. Как-то раз один мужчина, занявшись переделками в подвале, пробил пол, являвшийся потолком пещеры, и ужаснулся, увидев сидевшего там мертвого священника. На покойнике была большая шляпа, подбородок поддерживала деревянная вилка. В 1912 году каменщики в церкви также случайно открыли пещеры и так испугались того, что увидели, что побежали за школьной учительницей. Она подожгла кусок бумаги и бросили в пещеру, чтобы осветить помещение. Скелеты тут же вспыхнули и горели так яростно, что пришлось протянуть в подвал шланг от городского фонтана. Но огонь не прекратился, пока все скелеты не сгорели. Пещеру забросали землей и известью. Жители, с которыми я разговаривал, ничего об этом не помнили или не хотели это обсуждать. Возможно, думали, что у меня есть тайный интерес. Мне хотелось встретить непредубежденных людей, таких, с которыми пятьдесят лет назад свободно беседовала Эстелла Канциани. Тогда город был совершенно изолирован. Автобус, который теперь возит людей на пьяццу, был еще в будущем. О телевизионной антенне, торчавшей из крыши кафе, тогда и помыслить никто не мог. Родители и деды принадлежали другому миру. Пока я размышлял, счастливее ли нынешние люди своих яростных прародителей, старого Доменико кто-то горячо поприветствовал. Приятель, водитель грузовика, хлопнул его по спине и поцеловал. Он тут же настоял, чтобы мы пошли к нему в гости. Человек этот был гораздо моложе Доменико. Вероятно, родственник. Мы вышли из города на окраину, вскарабкались на крутой холм. Оттуда открывалась чудная панорама города — видны исполинская зеленая лестница террас, с храмом и колокольней на самом верху. Их силуэты четко вырисовывались на закатном небе. Я не знал, чего ожидать, когда мы поднялись по ступенькам к комнате на первом этаже каменного дома. Увижу ли я крестьянскую обстановку пятидесятилетней давности? Я вошел в безупречно чистую гостиную, где щебетали три женщины, а на полу играли дети. Я так ничего о них и не узнал, потому что в комнате появилась пожилая женщина. Она была преисполнена такой живости и энергии, что немедленно подавила всех присутствующих. Это была мать водителя грузовика. Задав мне несколько вопросов, она распахнула руки и поприветствовала меня, словно я был давно потерянным членом семейства. Затем метнулась в другую комнату и возвратилась с рюмками и бутылкой анисового ликера. Выразительные глаза на морщинистом лице производили впечатление, будто в теле старухи заточена двадцатилетняя веселая девушка. Я не понимал ни слова из того, что она говорила, но за нее это делали жесты и выражение лица. Это был язык, понятный каждому. Я подумал, что она относится к тому типу крестьянских женщин, которым в истории случалось управлять королями и держать в своих руках судьбы народов. Это, разумеется, при наличии интеллекта, если же его не было, то такие энергичные особы становились всенародным бедствием.
Смеркалось, когда я оставил Доменико в его молчаливом средневековом городе. Он стоял в своей новой шляпе, попыхивая маленькой сигарой. Вид у него был такой, словно дома его не ждало ничего хорошего, хотя я и был свидетелем невинности нашей маленькой прогулки. В Аквилу я приехал, когда стало уже совсем темно.
Как в те времена, так и сейчас, фантастическим событием последней войны я считаю побег Муссолини с самой высокой горы Италии. Спас его Гитлер. Каждый день, глядя с улочек Аквилы на поднимающуюся в небо гору Гран-Сассо, я задумывался о диктаторе, попавшем в карантин в том удаленном месте. Может, в горном отеле Кампо-Императоре есть еще люди, ставшие свидетелями его спасения?
Поделиться книгой: