Помоги проекту - поделись книгой:
К тяжести в груди примешивалось какое-то чувство гадливости… грязи…
В мастерской, сев за свои рабочие места, мы какое-то время сосредоточенно занимались каждый своим делом, а потом я не выдержал и встал. Вышел в туалет, холодной водой ополоснул лицо и посмотрел в зеркало.
Странно и страшно было видеть в своих глазах пугающую пустоту, отрешенность…
Я потряс головой и потянулся за полотенцем.
Когда я вернулся обратно в мастерскую, то садиться на место не стал — вместо этого подошел к бригадиру и позвал его:
— Ром!
— Да?
— Это самое… аванс не дашь мне сегодня?
— Пятьсот? — усмехнулся Рома.
— Пятьсот. — подтвердил я.
— Завтра. — ответил бригадир и кивнул на Валерку. — Сегодня он взял.
Я посмотрел на Валерку, тот как-то виновато улыбнулся и развел руками.
— А ты? — спросил я Рому.
— А я, стало быть, послезавтра…
Все возвращалось на свои места. Как и раньше, два месяца назад, когда Оксаны еще не было.
И хотя Оксана осталась и каждый день она продолжала приходить без пяти семь к фонарному столбу, для нас она стала теперь одной из многих шлюх, стоящих под фонарями по всему городу — ну, может, более дорогой, чем остальные.
Смерть Владика, как мы и ожидали, менты списали на ограбление, на полку легло еще одно нераскрытое преступление и вскоре все забыли про это происшествие.
Лишь иногда, после какого-нибудь похабного анекдота, рассказанного кем-нибудь из нас, в мастерской на несколько секунд наступала тишина и за эти секунды перед глазами каждого из нас проносился силуэт девушки с золотыми волосами, стоящей под фонарным столбом, да непроизвольно
поворачивались в сторону окна наши головы… Но это продолжалось несколько секунд, а потом мы возвращались к своей работе, стараясь никогда больше не вспоминать эти два месяца — пролетевшие как несколько мгновений — наверное,
самые лучшие и самые плохие в наших жизнях.
Вечеринка (триптих про закинувшихся и не только, фрагмент 2)
ты лучше голодай,
чем что попало есть.
и лучше будь один,
чем с кем попало.
(Омар Хайям)
Одиночество. Что это — болезнь, вызванная комплексами внутреннего мира, либо просто миф, надуманный самим собой в целях оправдания той тоски, которая возникает в результате нехватки чего-… или, точнее говоря, кого либо? Можно ли от одиночества сойти с ума? Или одиночество — это панацея от всех проблем, так или иначе возникающих в результате общения с кем-бы то не было? Фраза "Одинокий волк", возведенная чуть ли не в ранг культа, лишний раз подтверждает старую истину, что доверять нельзя никому, что надеяться можно только на себя и ни на кого более, но… Стоит лишь только понять, что вы одиноки и вам настолько станет жалко себя, что вы пойдете на все, лишь бы никто не смог про вас это сказать. И даже больше — вы будете обманывать сами себя, надумывая, что у вас никогда не возникает ощущения вакуума вокруг себя, что у вас есть друзья… Все это иллюзии.
Но что самое парадоксальное — это то, что те, кто вас окружает, те, кого
вы считаете друзьями… они, конечно, тоже считают вас своим другом…
Но они тоже одиноки.
Я расчитываюсь с таксистом, осторожно, чтобы не помять букет, вылезаю наружу и осматриваюсь. Девятиэтажный дом, несколько подъездов — если мне не изменяет память, то в каждом подъезде должно было быть тридцать шесть квартир: 1-36, 37–72… Мне нужна шестьдесят четвертая. Чтобы определить, в каком она подъезде, мне надо зайти внутрь и посмотреть на номера квартир первого этажа, но нужный подъезд я определяю сразу.
Даже дерево возле этого подъезда не такое, как возле остальных. Точнее,
это еще не дерево, а всего лишь саженец — молодое деревце двух-трех
лет отроду. Покосившееся, слегка согнутое в одну сторону и почти не имевшее веток, оно чем-то напоминает прут от арматуры, подобный тем, которые мы лет пять назад засоввывали в рукава, а потом вытаскивали, когда стояли "стенка на стенку". Возле других подъездов одного и того же дома стоят лавочки, здесь же от лавочки остался один ржавый остов, причем, я уверен, если бы этот остов не уходил частично в асфальт, то его тоже бы не было. На покосившейся двери кто-то распылителем вывел давно забытое и волнующее "ГрОб" — я вспоминаю, как почти десять лет назад мы пили пиво на крыше такой же девятиэтажки и играли на гитарах песни "Гражданской обороны". Давно это было — я уже несколько лет живу в центре и спальные районы теперь вызывают у меня смешанное чувство ностальгической тоски и сожаления.
Лифт довозит меня до восьмого этажа, удивляя почти новенькими кнопками и полным отсутствием надписей — здесь явно был косметический ремонт кабины.
Вот и нужная квартира — дверь обита дерматином, причем гвозди с широкими шляпками вбиты так, что образовывают некий сложный геометрический узор, в котором без доброй порции плана сложно разобраться. Почти под самым верхом привинченая и уже потускневшая табличка с номером венчает узор из шляпок и почему-то вселяет в меня смелость — я уверенно нажимаю кнопку звонка и через дверь слышу мелодичный звук.
Дверь распахивается — на пороге стоит тетя Оля в своем неизменном жутком красном платье, поверх которого прицеплен кухонный передник. Увидев меня, она расплывается в улыбке и радостно кричит куда-то внутрь:
— Инга! Инга, иди сюда, Шурик пришел!
Терпеть не могу, когда меня называют Шуриком или какими-нибудь производными от Шуры, однако приходится стерпеть и нацепить на лицо вежливую улыбочку.
— Здрасьте, теть Оль! С именинницей вас! — произношу я, топчась на пороге.
— Здравствуй, Шурик! Спасибо. Проходи, дорогой. Инга!
Инга выходит из зала и подходит ко мне, рассматривая с явным интересом. Я тоже вижу ее впервые — худощавую и довольно высокую девушку с длинными крашеными волосами. Вообще-то, она накрашена вся и, как мне кажется, без чувства меры и безвкусно, но в принципе, она ничего, так себе.
— Познакомьтесь, это Шурик, а это моя дочка Инга. — фраза тети Оли уж
слишком слащавая, но я списываю это на волнение и делаю нечто подобное реверансу с поклоном.
— Очень приятно.
— Мне тоже. — натянуто улыбается Инга и тоже склоняет голову, причем не
вниз, а как-то набок — получается очень похоже на движение, которое обычно делают собаки, когда им что-то непонятно.
Хотя мне очень смешно, виду я не подаю — наоборот, изображаю на своем
лице нечто подобное восхищению и не стираю с лица это выражение, пока
дарю цветы под восторженный лепет тети Оли, рассказывающей Инге о том, какой я хороший.
Девушка цветы принимает с удовольствием, но после того, как берет их в руки, вопросительно смотрит на меня, совершенно не прислушиваясь к словам своей матери. В ее глазах явственно, даже несколько по-хамски читается вопрос: "и это всё?".
Нет, не всё.
— Инга, я поздравляю тебя с днем рождения, желаю тебе много-много здоровья, счастья, любви и пусть никогда улыбка не сходит с твоего лица! — быстро бормочу я давно заготовленную и выученную наизусть фразу.
Улыбка не сходит. Только она теперь больше похожа на презрительную гримасу.
Ах-ах-ах! Мы разочарованы?…
Плевать! Меня с детства учили, что дорог не подарок, а внимание! Да и
тетя Оля сама мне сказала, что я могу придти и ничего с собой не приносить, мол, Ингу будет радовать сам факт моего появления у нее на празднике. Кстати, я на этот праздник и не напрашивался. Так что, радуйся цветам, детка!
— Спасибо. — говорит Инга и с неохотой добавляет, — Проходи в зал.
Нет, я конечно вполне мог и ошибаться, не так уж и показательно Инга
выражает недовольство, но то, что она не получила чего хотела — в этом я
уверен на двести процентов.
Я снимаю ветровку и цепляю на вешалку. Тетя Оля уже убежала на кухню и мы остались в прихожей одни. Я смотрю на Ингу и спрашиваю:
— Может, помочь?
— Не надо. — даже неприятно слышать столь поспешный отказ, хотя вобщем-то, его я как раз и расчитывал услышать. Один из минусов того, что ты приходишь первым на вечеринку — это почти стопроцентная вероятность того, что тебе придется помогать хозяевам накрывать на стол, приносить что-то откуда-то… короче говоря, шестерить. Но мне в моей ситуации ничего больше не оставалось делать — в компании, которая соберется сегодня за праздничным столом, я не знал никого, даже с именинницей я познакомился несколько минут назад и если бы я пришел, опоздав… Тогда у меня наверняка не было бы шансов
хорошо провести время.
Чужаков редко хорошо принимают, особенно если их навязывают.
Как навязала меня своей дочери давняя мамина подруга тетя
Оля: "… Ой, Таня, как твой сын вырос; ой, Таня, какой он славный; ой, Таня, ему обязательно надо познакомиться с моей Ингой; ой, Таня, у нее как раз скоро день рождения; ой, Таня…"
Ой, ой, ой! Шурик, Сашенька, дорогой…
Пришлось соглашаться.
С деньгами была напряженка, да и выбор подарка — дело нелегкое, поэтому я решил ограничиться цветами. Главное — пережить первые минуты, а потом все сглаживается, забывается… фигня!
Я прохожу в зал: как и ожидалось, стол накрыт здесь. Первым делом я
считаю количество приборов, стоящих на столе. Их оказывается ни много, ни мало шестнадцать. На столе стоят всякие салаты, закуски и прочая мура, но меня интересует другое — то, чего на столе пока не было.
Я сажусь на диван и осматриваю комнату: мне нравится, что здесь не стоит длинный сервант со стеклянными створками, заставленный посудой, как обычно практикуется это у многих. На стене висят несколько картин из разряда "дешевых подделок", в самом углу на журнальном столике гордо стоит телевизор, рядом с которым примостился магнитофон.
Все-таки отсутствие мебели дает ощутимый плюс — такая обстановка
раскрепощает.
В зал входит Инга, ставит на стол еще какой-то салат и подходит к
магнитофону. Вставляет внутрь кассету и поворачивается ко мне:
— Ты не возражаешь, если музыка будет громко играть?
Интересно, она меня стебёт или пытается показать, что она набитая дура?
Вот бы ответить ей — таким же отвратительно-вежливым тоном — что возражаю и посмотреть на ее реакцию…
— Я только "за"! — и тут же спрашиваю, — А что будет играть?
Мой тон мне тоже не нравится — льстивый какой-то и приторный до
невозможности. Я пока еще не адаптировался.
— Тебе Губин нравится? — кажется, она уже нажала "play".
— Иногда слушаю. — я пытаюсь вспомнить, где я слышал эту фамилию.
Вряд ли она мне верит, но из динамиков хлынуло "Зима, холода, одинокие дома…" — и я понимаю, что если под эту музыку я буду просто сидеть и о чем-то думать, то башню у меня сорвет до того, как эта песня закончится.
Я догоняю Ингу в коридоре и, откашлявшись, уверенно произношу:
— Инга, давай, я помогу.
Через минуту я уже мальчик на побегушках — "эй, принеси, эй унеси…". Я
бегаю на балкон за соленьями и открываю консервы, я таскаю на стол всякие салатницы и тарелочки… завершающим этапом становится просьба вынести мусорное ведро.
Меня так и подмывает спросить у именинницы, где ее подружки, которые просто обязаны придти пораньше, чтобы помочь накрыть на стол, но все-таки я решаю не задавать этот вопрос, хотя очень интересно, как она на это отреагирует.
Через пятнадцать минут мне надоедает выполнять приказы двух уже обнаглевших женщин и я заявляю, что пойду на балкон покурить. Никто не возражает, а Инга даже пытается предложить мне пепельницу, на что я отвечаю, что вся улица является одной огромной пепельницей. Именно в тот момент, когда я перешагиваю порог балкона, раздается звонок. Буквально через несколько секунд я уже слышу голоса.
Первые гости. Точнее, уже вторые.
Я закуриваю и прикрываю дверь балкона.
Когда-то я засекал время, которое уходило у меня на выкуривание одной
сигареты — в обычном состоянии мне хватало пяти-шести минут. Сейчас я
затягиваюсь несколько чаще, чем обычно и сигарету выкуриваю быстрее. Подумав, что хуже не будет, я закуриваю вторую. Честно сказать, как-то не особенно хочется идти обратно, но стоять просто так на балконе — тоже не вариант.
Проклятые комплексы!
Заканчивается и вторая сигарета — бычок летит на улицу, а я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и выхожу с балкона.
Поделиться книгой: