Помоги проекту - поделись книгой:
Он замялся. Перед ней лежали какие-то травинки, былинки, цветы. Их лизали зеленые язычки огня: лампа едва слышно гудела, просвечивая стебельки холодным пламенем. Из нее вылетали пучки искр, пронзавших листья и лепестки, ощупывавших каждую молекулу внутри их и уносившихся к овальному зеркальцу, словно пчелиный рой к улью. Там они отдавали добычу — совсем крошечные схемы, по которым природа строила и строила зеленые ладьи с парусами-листьями, спешащие сорваться с якоря и унестись в воздушный океан со звуками птичьих веснянок. Вэлта училась внешней волшбе, она разгадывала ее несказанные узоры, ее тайные чары, ее немые веления. На лицо Вэлты опустилась паутина тонких теней и полутеней. Оно казалось строгим и усталым.
— Хочешь, чтобы я угадала твои мысли?
— Я хочу остаться здесь, — просто сказал он. — Навсегда.
— Оставайся. Я помогу закончить твою работу.
Мгновенное удивление, оживившее ее лицо, сменилось спокойствием. Она наклонилась к лампе. Искры сновали между ее тонких пальцев, как светлячки. Ни слова больше. Молчание. Проворное трепетное пламя, живые разбегающиеся лучи.
Никто из них не скажет ему «нет». Он может остаться на любой планете, как оставались немногие до него.
— Вэлта…
Он пытался перейти на другой тон. Теперь, когда он сказал ей все или почти все, ему стало легче. С удивлением заметил он, как растет в нем непонятная радость, которая вдруг сделала его таким щедрым, что скажи Вэлта хоть слово, и он, Эрто, передумает, вернется со всеми, с ней. Да и мыслим ли иной исход?
Она не сказала этого слова. Хрупкие плечи ее дрогнули под белой одеждой. Зеленые огоньки, потрескивая, суетились в ворохе сена, от него исходил аромат.
— Вэлта, я должен знать, кто она? Понимаешь — кто?
— Мне труднее ответить на этот вопрос, чем тебе.
— Но она… знает о Корабле? Может, я должен спросить о Валентине у кого-нибудь еще?
— Что же о ней спрашивать?
— Ты знаешь, о чем я… Валентина — с Корабля? Ну, скажи, что — да, что она создана по твоему образу и подобию, только уж лучше все сразу!
— Не знаю, Эрто. Я бы сказала, если бы знала.
Крылатое утро. Ранний щедрый снег. Сизый голубь ударил в окно, проломил холодное стекло. Капля крови на подоконнике быстро остыла, загустела. На беличьем хвосте заиндевелой ветки — малиновая полоса, след выпущенной на волю птицы. Как ни силилось солнце начать день на небе — от беленых крыш долго исходил чистый сильный утренний свет.
Кому не захочется взмыть птицей, чтобы проплыть над обновленной землей?
Стоит только повернуть диск из зеленого металла плоскостью вдоль силовых магнитных линий — и полет станет явью. В диске осталась лишь треть накопленной в нем когда-то энергии, но и этой трети больше чем достаточно для исполнения утреннего желания. Сегодня Эрто волен быть космолетчиком, волен вернуться на Корабль, завтра будет поздно. Ему дали диск, сила которого могла бы вернуть его к ним даже в последнюю секунду — только пожелай! Пусть полированная чечевица будет последним искушением. Захочешь — вмиг будешь на Корабле, энергии как раз хватит, чтобы добраться до точки старта. Только пожелай… Сквозь мглу времени уже проступает, кажется, знакомая акварель заката над восхитительным морем…
Словно подземный поезд в туннеле, пронесется Корабль и, умчавшись от одних миров, приблизится к другим, сияющим и желанным. Снова замрет время, они остановят его, потому что в синем огне реактора бесконечные ленты пространства и времени соединятся, превратятся в легкий кристаллический порошок. Потом, на планете, порошок сожгут в аппарате, который обращает реакцию, и пустой след Корабля снова наполнится бесконечно сложной плотью космоса и пульсациями ее ритма. Сказочное возвращение, похожее на коротенькую поездку, на прогулку.
Но приходили все новые и новые мысли — о жизни, о цели ее, о разуме, который, освобождая и наделяя силой волшебной, подчас как бы заключает чувства в незримый стеклянный колпак, делая их предметом изучения, а цветы созвездий не менее прекрасны оттого, что познаны силы, двигающие ими, и многажды тревожат сердце крики птиц перелетных, и прозрачные березы погружаются в таинственный сон. А мысль, улетевшая за край вселенной, возвращается вдруг к лунной тропе на озерной глади и, как птица, складывает крылья в неведомом ранее бессилии.
Раньше он думал, что это пройдет, теперь знал: это навсегда (они были выбраны Кораблем для первого контакта с такого типа планетой). И не потому ли Вэлта посвящала его во все замыслы?
Он повернул диск. Магическое течение поля увлекло к распахнувшемуся окну, потом — в подоблачные просторы.
Путеводной нитью тянулась внизу заснеженная дорога, по которой ползли редкие грузовики.
И далеко, за лесами и полями, готовился к отлету межзвездный снаряд. Теперь Эрто, пожалуй, не поспел бы к старту. Путь его пролегал в иных измерениях, где гармония космических пустот уступала место ритмам холмов и перелесков, мерной текучести земных ветров.
По ватному облаку скользнул зайчик. Мгновенная грусть. «Это они», — подумал Эрто. Точно серебряная монета, сверкнув, упала в колодец. И снова рывок в снежную беспредельность.
…Под знакомым окном синицы таскают хлебные крохи из кормушки, складывают их на край. За окном — лицо Валентины. Она что-то говорит. Ветер — не разберешь! Но Эрто догадывается, ведь она уже многое знает и многое может поведать. Корабля нет. И ей это понятно. И что бы ни случилось, в нем и в ней живет вера: она не создана Кораблем, она найдена им здесь. И тот, главный для Эрто вопрос, который его волновал и ответа на который он не мог найти, в это утро перестает тревожить его.
Что еще означают слова, смысл которых он пытается угадать? Просьбу, признание, ответ? Нет, это уж никак не понять… Слишком ярок день, и воздух звенит, и шепот вершин все ближе и ближе…
Постепенно теряя скорость, диск опускался. Качнулась свеча березы, ветки ее взлетели навстречу. Холодные комки растекались талой водой под воротом рубашки.
Подлинная космическая явь, о которой он помышлял мальчишкой… Он подумал о том, что нужно пройти лес, подняться на холм, лотом на следующий, миновать рощу и опять взбираться на холмы и пригорки и долго брести по первозданной зимней целине, чтобы выбраться на след, на тропу, потом на шоссе. Он будет идти по дороге, не пытаясь проситься в проходящие машины. Поздней ночью, он уверен (последняя подсказка Корабля?), шеститонный грузовик остановится рядом, и шофер подаст ему темную от масла руку. И этот недальний путь навстречу жизни и работе, быть может, превзойдет по своей значимости для будущего молниеносный росчерк Корабля.
Мария Мамонова
Маше Мамоновой 14 лет. Она учится в седьмом классе московской школы. Активный участник кружка астрономии и космонавтики Дворца пионеров. Научно-фантастические рассказы пишет уже несколько лет. Они привлекают внимание своей поэтичностью.
«АБЭВ» и «Песня звезд» — первая публикация юного автора.
ПЕСНЯ ЗВЕЗД
Ну что же ты споешь? — спросили Карела, когда он приблизился к высокому инструменту.
— Песню звезд… — сконфуженно прошептал он.
— Что ж, пожалуйста! — с оттенком удивления в голосе сказала преподавательница, закрыв нажатием кнопки массивные двери зала.
— Я не могу спеть, я могу сыграть.
Карел подошел к инструменту и надавил треугольную выпуклую клавишу. Пронесся звук. Мальчик вдохновился и вразброс сыграл несколько звуков, педалью заставляя их то глохнуть и замирать, то вновь усиливаться.
— Ну разве это песня? — мягко спросила преподавательница. — Хотя звуки ты подбираешь красиво, но отсутствует мелодия, а ведь в песне это главное!
Как всегда, легким наклоном головы Карел показал, что уважает точку зрения учителя, но глаза его упрямо вспыхнули.
Что из того, что нет песни звезд у людей? Даже у людей его, XXII века! Она есть у звезд, только никто никогда не слышал ее, кроме него… И неужели он, Карел, не сможет передать эту песню людям?.. Не может этого быть!
Вечерние краски опустились быстро и незаметно. В небе высыпали звезды, и их прозрачный свет красиво дробился в призме окон.
Карел вышел в лоджию и поднял глаза вверх.
Звезды, холодные и мерцающие, насмешливо качались в высоте. «Ты не сможешь передать нашу песню! Она недоступна людям! — звенело сверху. — Никто никогда не знает, о чем мы поем!»
Смех серебристыми колокольцами взлетал выше, выше и исчезал в темноте, отголосками подпрыгивая на острых лучиках колючих звездочек.
— Нет, могущество человеческого разума безгранично! — в волнении крикнул Карел. — Он познает все! Я передам вашу песню людям!
— Нет! Нет! Нет! — зашумели, словно звездное эхо, деревья.
— Звезды, не будьте холодными колючками! Ведь вас уже два века покоряет человек!
— Нас много! Бесконечные потоки, лавины! Ха-ха! Вы захлебнетесь!
Звезды заплясали, и их песня брызнула с высоты.
Карел прислушался. Замер. И чем дольше он слушал, тем понятнее становились ему серебряные перезвоны поднебесных колокольчиков, и тем яснее он понимал, как передать это в музыке!
Карел бросился в комнату. Через секунду оттуда в унисон со звездами вынеслась их песня! Та самая, что в течение стольких веков не могли постичь люди! Та самая, что была одной из последних тайн недоступных звезд!
Небеса замерли.
А песня звезд все лилась и лилась, нет, не с неба — из комнаты мальчика, впервые игравшего ее как гимн человеческому разуму.
АБЭВ
Капитану не нравилась планета. Не нравились густые облака, длинные приплюснутые линии городских массивов, низкорослые инопланетяне — люди с желтоватой кожей, еле видное тусклое солнце.
Но задание и не думали менять; звездолет продолжал стоять на маленьком космодроме около гор.
Надо сказать, что штурман Ян, техник Ванос и пилот Игорь не разделяли взглядов своего командира на туманную, парную Ризону. Первое время они были в восторге от нее, не следили за системами звездолета, а только любовались планетой.
Теперь, правда, уже успокоились. Вспомнили о предстоящем рейсе. Все чаще капитан видел сосредоточенные, замкнутые лица. Он знал — незримо позвала Земля. Милая, голубая родина…
— Интересное у них изобретение, — сказал как-то Игорь. — Блюдо возбуждения и воспоминания. Как они говорят — АБЭВ.
— Садишься — и сразу тебе полный эффект присутствия, пожалуйста, что хочешь, — подхватил Ванос.
— Это ты к чему? — настороженно бросил Ян. — Попробовать захотелось?
— Как же! — фыркнул пнлот. — С нашим-то капитаном?
— Ребята, АБЭВ запрещаю, — устало вмешался капитан.
— А почему? — запальчиво крикнул штурман. — Хоть чем-то займемся!
— Не надо, — повторил капитан.
— Я так предлагаю, — вставил Ванос. — Мы остаемся, а ты, капитан, пойди выясни, что за штука. Идет?
— И почему ты против? — с легким раздражением проговорил Игорь.
— Что это тебе — звезда из антивещества? Четвертое измерение?
Он тогда подумал: что это с ними?.. И сам дал ответ, простой, как все, чему предшествует слишком глубокий опыт. Землю хотят. Землю. Это он увидел в равнодушно сощуренных глазах Ваноса, в небрежной позе Игоря, в колких замечаниях и шутках Яна.
Но он пошел. Пошел узнать.
Едва капитан спустился к прозрачной трехстворчатой двери, как она мгновенно распахнулась. Небольшой холм, по обеим сторонам которого спирально закрученные витки пластмассовых лестниц-эскалаторов. Пустынно, от светлых стен безликих тонов веет прохладой, сверкают движущиеся ступени.
Он поднялся на лестницу, которая быстро домчала его до крыши воронки — огромного овального зала, вдоль стен которого вплотную друг к другу стояли прозрачные параллелепипеды, пустые внутри, но с поставленным посредине на пластмассовые подпорки плоским кругом с загнутыми краями. Круг соединялся с полом каким-то матовым конусом. Это и было таинственное АБЭВ — блюдо возбуждения и воспоминания.
Перед блюдом стояло кресло с наклонными держателями для головы. С крыши параллелепипеда свешивались четыре манипулятора.
Почти на всех креслах сидели инопланетяне. Сидели неподвижно, склонившись над блюдами, уперевшись в держатели и устремив отсутствующий взгляд в пространство.
Все-таки это было немного жутковатое зрелище.
Капитан подошел к свободному параллелепипеду. Мгновенно в стеклянной стенке образовалось отверстие. Проход в стене сразу же затянулся. Капитана облепила тишина. Он сел в кресло, которое, изменив форму, плотно облегло его тело, наклонился к блюду. Подбородок уперся в держатели. Капитан посмотрел вниз.
В зеркальной поверхности круга четко отразилось его лицо — слегка раскосые серые глаза, рассыпавшиеся светло-каштановые волосы, плотно сжатые губы…
Потом отражение начало стушевываться, блекнуть и, наконец, совсем погасло. Блюдо потемнело, стало объемным и глубоким, появились странные светлые пятна, их делалось все больше и больше… Проступили какие-то неясные изображения. Вдруг словно что-то взорвалось в памяти, мгновенная яркая черта распорола блюдо…
…Раскаленный шар солнца садился в поле, прижигая траву. В звенящем вечернем воздухе будто запахло палеными ромашками, повеяло густым ароматом запоздало цветущих вишен, низко плывущим над разогретой землей. Над разнотравьем склонились кони, волоча гривы по жарким тяжелым копнам.
В выцветшем голубом небе на распластанных крыльях медленно парит коршун. Стрекочут кузнечики. Облака краснеют в догорающем костре сожженных солнцем трав.
На пригорке примостилась деревушка, принимая в свою единственную улочку узкий ручеек пыльной дороги, уныло петлявшей через холмы. Синие головки васильков в поле ржи. Коршун падает куда-то, загибая крылья. По лугам бежит, широко раскинув руки, кто-то в ярком комбинезоне. Мелькают подошвы, разлетаются на бегу черные волосы, в цветах поет ветер. Человек оборачивается. На загорелом лице пепельным цветом блестят глаза. Над лугами возносится звонкий, почти мальчишеский смех. Это Игорь. И вон еще двое бегут по пояс в колышущейся траве. Ванос и Ян. Все трое громко хохочут, валятся на землю, приминая цветочный ковер.
— Капитан! — зовут они. Так давно его не звали по имени…
Кони настороженно подымают головы, прищуриваясь, смотрят вокруг и снова тонут в травах.
— Иду-уу! — откликается капитан.
Конечно, он сейчас же идет!
Прыгает откуда-то сверху, падает, захлебывается в дурманящем запахе полей. Лежит, не в силах подняться, смотрит снизу на небо в пестрой рамке из трав.
И вдруг его охватывает неудержимый смех. Он хохочет в полную силу. Лошади срываются с места и уносятся. Как ветер, как стрелы.
Капитан, вскочив, осматривается кругом. Какое все родное, свое!
— Мы вернулись! Да вы понимаете, мы уже вернулись! — кричит он во весь голос и снова падает, широко расставив руки, как если бы он мог обхватить ими всю Землю.
— Земля моя… — шепчет он. И громким счастливым криком добавляет, перевернувшись на спину: — Зе-е-емля-а-а-а!!
— Земля! Земля! — подхватывают холмы.
— Земля… — повторяет ветер, как будто бы впервые осмысливая значение этого слова.
— Да, вот мы и вернулись… — шепчет капитан, закрывая глаза.
…В памяти проносятся сотни чужих планет, все меркнет, стирается… Покрывается чернотой, теряет глубину… Звездолеты, старты, потерн и открытия, удачи и падения… Это так мало по сравнению с Землей, самой дорогой и близкой!
«Это от счастья…» — устало проплывает мысль.
Поделиться книгой: