История моих животных

Госпожа Меленг рассказала мне эту историю.

С тех пор дом г-на Дюма стал называться замком Монте-Кристо.

Хорошо, чтобы потомки, когда они займутся исследованием этого вопроса, получили верные сведения.

Итак, я жил в замке Монте-Кристо.

Не считая гостей, которых мне приходилось принимать, я жил один.

Я очень люблю одиночество.

Людям, способным его оценить, одиночество заменяет не любовницу, а возлюбленную.

Человеку, который работает, и работает много, прежде всего необходимо одиночество.

Общество — развлечение для тела; любовь — занятие для сердца; одиночество — религия души.

Однако я не люблю уединяться в полном одиночестве.

Я люблю одиночество земного рая, иными словами — пустыню, населенную животными.

Я ненавижу скотов, но обожаю животных.

Еще совсем ребенком я был величайшим разорителем гнезд, величайшим охотником на птиц и величайшим любителем ловли на манок в лесу Виллер-Котре.

Сошлюсь на свои «Мемуары» и на историю жизни и приключений Анжа Питу.

Из всего сказанного следует, что я, уединившись в Монте-Кристо, не обладая простодушием Адама и не облачаясь в его костюм, владел уменьшенной копией земного рая.

У меня было или, вернее, последовательно перебывало пять собак: Причард, Фанор, Турок, Каро и Тамбо.

У меня был гриф Диоген.

У меня были три обезьяны, носившие имена: одна — известного переводчика, другая — прославленного романиста, а третья, самка, — знаменитой актрисы.

Вы легко поймете, что из соображений приличия я утаиваю от вас клички обезьян: почти все они были даны из-за внешнего сходства с этими людьми или связаны с подробностями их личной жизни.

Как сказал один великий публицист — я назвал бы вам, кто именно, но боюсь ошибиться, — «частная жизнь должна быть обнесена каменной стеной».

Если угодно, мы станем называть переводчика Потишем, романиста — последним из Ледмануаров, а обезьянью самку — мадемуазель Дегарсен.

У меня был большой красно-синий попугай, по имени Бюва.

У меня был желто-зеленый попугай, по прозвищу папаша Эврар.

У меня был кот Мисуф.

Золотистый фазан Лукулл.

И наконец, петух Цезарь.

Вот, по-моему, полный перечень животных, населявших замок Монте-Кристо.

Сверх того, были павлин со своей павой, дюжина кур и пара цесарок; этих птиц я привожу здесь лишь для памяти, так как они либо вовсе не обладали индивидуальностью, либо были совершенно заурядны как личности.

Само собой разумеется, что я также не упоминаю бродячих собак, которые, проходя верхней или нижней дорогой в Марли, заглядывали между прочим к нам, сводили или возобновляли знакомство с Причардом, Фанором, Турком, Каро и Тамбо и, в соответствии с законами арабского гостеприимства, в излишне строгом следовании которым обычно упрекают владельца Монте-Кристо, пользовались этим гостеприимством в течение более или менее длительного времени, всегда ограниченного лишь прихотью, капризами, потребностями или делами этих четвероногих постояльцев.

А теперь, поскольку судьба кое-кого из живности, населявшей в 1850 году земной рай Монте-Кристо, сплетена с судьбами некоторых других животных, обитающих во дворе и в саду дома на Амстердамской улице, где я живу в настоящее время, закончим этот длинный список четвероногих, четвероруких и пернатых, назвав моих новых жильцов.

Боевой петух по кличке Мальбрук.

Пара чаек — господин и госпожа Дени.

Цапля по кличке Карл Пятый.

Сука, именуемая Флорой.

Пес, сначала прозывавшийся Катинá, а впоследствии — Катилина.

Именно с ним связана выразительная фраза, которой я так горжусь: «У меня есть собака, у меня были куры».

Но прежде чем перейти к этой истории, которую я, естественно, приберегаю напоследок, как самую трагическую и наиболее увлекательную, у нас еще на долгое время есть о чем поболтать с вами, милые читатели, потому что я собираюсь просто-напросто предложить вам жизнеописания Причарда, Фанора, Турка, Каро, Тамбо, Диогена, Потиша, последнего из Ледмануаров, мадемуазель Дегарсен, Мисуфа, Бюва, папаши Эврара, Лукулла и Цезаря.

Начнем с истории Причарда.

По заслугам и почет.

III

ШОТЛАНДСКИЙ ПОЙНТЕР

Причард был шотландский пойнтер.

Всем вам, дорогие читатели, известно значение слова «пойнтер», но, возможно, мои прекрасные читательницы, хуже нас разбирающиеся в охотничьих терминах, этого не знают.

Стало быть, именно для них мы приведем следующее объяснение.

Пойнтер — это собака, которой свойственно, как и указывает название породы, ходить на пуантах.

Английские пойнтеры хороши, шотландские — превосходны.

Вот как действует пойнтер: вместо того чтобы охотиться под ружейным дулом, как брак, спаниель или барбе, он уходит от хозяина и охотится в сотне, двух или даже трех сотнях шагов от него.

Но, едва найдя дичь, хороший пойнтер делает стойку и, пока хозяин не наступит ему на хвост, остается неподвижным, словно собака Кефала.

Для тех из наших читателей или читательниц, которые недостаточно знакомы с мифологией, сообщаем, что собака Кефала во время охоты на лисицу была превращена в камень.

Для тех, кто желает знать все, прибавим, что собаку Кефала звали Лайлап.

— Но как звали лису?

Вы думаете, что застали меня врасплох; греческое слово «αλωπηξ» и означает «лиса».

Эта тварь была «αλωπηξ» в высшей степени, и, так же как Рим называли «городом» — «urbs», так и эту лису называли «лисой».

И она в самом деле вполне заслуживала такой чести.

Представьте себе гигантскую лисицу, посланную Фемидой, чтобы отомстить фивянам; каждый месяц она требовала человеческого жертвоприношения, двенадцать жертв в год, всего на две меньше, чем требовалось Минотавру; это заставляет предположить, что лисица была всего на четыре или пять дюймов меньше быка.

Неплохой рост для лисицы!

— Но, раз Лайлап превратился в камень, значит, лиса от него убежала?

Успокойтесь, милые читательницы: лиса одновременно с собакой была превращена в камень.

Если вы случайно попадете в Фивы, вам покажут обеих: вот уже три тысячи лет лиса пытается убежать от собаки, собака — догнать лису.

О чем мы говорили?

Ах, да! Мы говорили о пойнтерах, которые искупают свой недостаток — свойство ходить на пуантах — лишь тем, что замирают в стойке, будто гранитные псы.

В Англии, аристократической стране, где охотятся в парках площадью в три или четыре тысячи гектаров, обнесенных стенами, населенных красными куропатками и фазанами, пестреющих заплатами клевера, гречихи, рапса и люцерны, которые никто не косит, чтобы дичи всегда было где укрыться, пойнтеры могут делать стойку сколько им будет угодно и замирать словно каменные.

Дичь это выдерживает.

Но в нашей демократической Франции, поделенной между пятью или шестью миллионами землевладельцев, где у каждого крестьянина над камином висит двуствольное ружье, где урожай, который всегда ожидают с нетерпением, убирают вовремя и часто заканчивают уборку до открытия охоты, пойнтер — сущее бедствие.

Причард же, как я и сказал, был пойнтер.

Теперь, зная непригодность пойнтера для Франции, вы спросите меня, как получилось, что я завел пойнтера?

Ах, Господи! Откуда берутся плохие жены? Как случается, что друг вас обманывает? Почему ружье разрывается у вас в руках, хотя вы разбираетесь в женщинах, мужчинах и ружьях?

Так сложились обстоятельства!

Вы знаете пословицу: «Все на свете зависит от случая».

Я отправился в Ам навестить узника, к которому испытывал глубокое уважение.

У меня всегда вызывают глубокое уважение узники и изгнанники.

Софокл говорит:

Чтите несчастье; оно от богов достается!

Этот узник, со своей стороны, испытывал ко мне некоторую приязнь.

Позже мы с ним поссорились…

Я провел в Аме несколько дней, и за эти дни, совершенно естественно, завязал знакомство с правительственным комиссаром.

Его зовут г-н Лера, и он милейший человек (не путать с г-ном Лера де Маньито, который также совмещает или совмещал должность комиссара полиции со званием милейшего человека).

Господин Лера, тот, что из Ама, был со мной весьма любезен; он повез меня на ярмарку в Шони, где я купил двух лошадей, и в замок Куси, где я поднялся на башню.

Затем, перед самым моим отъездом, услышав, что у меня нет охотничьей собаки, он сказал:

— Ах, как я счастлив, что могу сделать вам настоящий подарок! Один из моих друзей — он живет в Шотландии — прислал мне очень породистого пса, а я дарю его вам.

Как отказаться от собаки, преподнесенной так мило, даже если это пойнтер?

— Приведите Причарда, — прибавил он, обращаясь к двум своим дочерям, прелестным девочкам десяти-двенадцати лет.

Они привели Причарда.

Это был пес с почти стоячими ушами, глазами горчичного цвета, длинной серо-белой шерстью и великолепным султаном на хвосте.

За исключением этого султана, животное было довольно уродливым.

Но я узнал из «Selectæ е profanis scriptoribus»[2], что не следует судить о людях по внешнему виду, а из «Дон Кихота Ламанчского» — что «не всяк монах, на ком клобук», и спросил себя, почему бы не приложить к собакам правило, применимое к людям; поверив Сервантесу и Сенеке, я принял предложенный подарок с радостью.

Господин Лера, подарив мне свою собаку, казалось, радовался больше меня, получившего ее; таково свойство добрых сердец: они меньше любят получать, чем отдавать.

— Дети называют его Причардом, — сказал он мне со смехом. — Если вам не нравится это имя, вы вольны называть его так, как вам заблагорассудится.

Я ничего не имел против этой клички и даже считал, что если кто-нибудь и вправе обидеться, то это собака.

И Причард продолжал именоваться Причардом.

Вернувшись в Сен-Жермен — тогда я еще не жил в Монте-Кристо, — я оказался богаче (или беднее — как вам угодно) на собаку и двух лошадей, чем был до отъезда.

По-моему, в данном случае слово «беднее» подходит больше, так как одна из моих лошадей заболела кожным сапом, а другая растянула связки, вследствие чего я вынужден был избавиться от обеих; я получил за них сто пятьдесят франков, и ветеринар еще уверял меня, что сделка выгодная.

Лошади обошлись мне в две тысячи франков.

Что касается Причарда, на котором, естественно, сосредоточится все ваше внимание, — вы сейчас узнаете, что с ним стало.

IV

У НАС ЕСТЬ СОЙКА

Вероятнее всего, Причарду было месяцев девять-десять.

В этом возрасте следует начинать воспитание собаки.

Надо было выбрать для него хорошего учителя.

В лесу Везине жил мой старый друг. Его звали Ватрен; можно даже сказать «его зовут», так как я надеюсь, что он еще жив.

Наше знакомство восходит к дням моего раннего детства; его отец служил лесником в той части леса Виллер-Котре, где у моего отца было разрешение на право охоты. Ватрену было тогда лет двенадцать — пятнадцать, и он навсегда сохранил о генерале — так он называл моего отца — необыкновенную память.

Судите сами.